 |
Софизмы, нарушающие закон тождества
|
|
|
|
- Употреблять лекарство – это благо?
- Благо.
- Ты стремишься к тому, чтобы блага в твоей жизни было больше?
- Конечно.
- Следовательно, ты должен пить больше лекарств.
- Сидел человек по имени Ахилл, а потом он встал. Стоящий Ахилл – это тот же Ахилл, что сидел?
- Конечно.
- Следовательно, сидеть все равно, что стоять.
- Ты лжешь!
- Нет, я говорю всегда правду. Ведь что такое ложь? Это то, чего нет на самом деле. Так?
- Ну.
- Значит, лгать невозможно, поскольку ложь – это то, чего нет.
- Приобретать хорошее – это благо?
- Конечно.
- А вор приобретает хорошие вещи?
- Разумеется.
- Следовательно, вор совершает благое дело.
Закон противоречия: «Два противоположных суждения не могут быть истинными в одно и то же время и в одном и том же отношении». Не могут быть одновременно истинными суждения об одном предмете типа А и Е (хотя могут быть одновременно ложными). Кроме того, суждения об одном и том же предмете типа А и О, а также Е и I будут противоречить друг другу.
Нарушение закона противоречия
Софисты утверждали, что истины не существует. Сократ возражал: «То, что вы утверждаете,– истина или ложь? Если истина, то истина существует. Если ложь, то справедливо обратное. Следовательно, истина опять-таки – существует».
Совет одной деревни издал указ, согласно которому единственный в деревне брадобрей (парикмахер) должен брить тех и только тех мужчин, которые не бреются сами. Единственный человек, который пострадал от этого указа, был сам парикмахер. Почему?
Закон исключения третьего: «Из двух противоречащих суждений одно истинно, другое ложно, а третьего не дано». Данное правило относится прежде всего к противоречивым парам суждений типа А и О, а также Е и I. Почему действие данного закона не распространяется на противоположные суждения типа А и Е? Давайте думать. Например, садясь в самолет, мы можем себя успокаивать: «Все самолеты благополучно приземляются» (А). Хотя мы можем и запаниковать: «Ни один самолет не приземляется благополучно» (Е). Конечно же, Бог даст, истинным будет первое суждение. Но мы будем всегда сомневаться, так как в этой паре (А и Е) ложность Е вовсе не предполагает автоматически истинность А и наоборот. Неопределенность привносит «третий элемент» (например, «Некоторые самолеты не приземляются благополучно (О)). В паре же противоречащих суждений, например, А и О («Все самолеты благополучно приземляются» и «Некоторые самолеты не приземляются благополучно») «третьего элемента» не существует.
|
|
|
Проверка – «Логический квадрат» (Схема 72) (А, с. 212 // Философия: dtv-Atlas. М., 2002).
Закон достаточного основания: «Всякая истинная мысль должна быть достаточно обоснованной». В чем суть закона достаточного основания? В формулировке Готфрида Лейбница он звучит так: «Никакой факт не может быть истинным и признаваться существующим, никакое высказывание – правильным, если нет достаточного основания считать, что это так, а не иначе, хотя такие основания по большей части могут оставаться для нас неизвестными».
Критическую позицию относительно закона достаточного основания занимает Ганс Альберт, считая, что следование ему неизбежно ведет к догматизму. Догма, по Альберту, возникает в результате стремления к достоверности, сформулированного в принципе достаточного основания, дающего последнее обоснование всем высказываниям. Так перед исследователем встает «трилемма Мюнхгаузена» (т.е. несбыточная мечта повторить «подвиг» Мюнхгаузена, который вытаскивает сам себя из болота, да еще вместе с лошадью):
- что делать с бесконечным регрессом?, ибо каждая вновь обнаруженная ступень знания в свою очередь требует обоснования, и так ad infinitum;
|
|
|
- как избавиться от логического круга?, ведь то, чем обосновывают, само должно быть обосновано, что невозможно из-за незавершенности познания;
- как определить критерий достаточности?, если не известно то «целое», на которое он опирается, следовательно, процесс обоснования просто прерывается и сводится к тому, что вводится догма, утверждение, истинность которого якобы очевидна и потому не нуждается в обосновании.
Чтобы вытащить себя из этого «болота» исследователь хватается за догму, как спасительную соломинку.
Лингвистический поворот
В философии ХХ в. происходит знаменитый «лингвистический поворот» - поворот к языку как своему предмету. Первоначально этот поворот совершался путем введения анализа. Берясь за проблемы, их переводят в корректные и осмысленные языковые формы. Благодаря этому в наших высказываниях выявляются и устраняются влекущие за собой недоразумения моменты. Выросшая на этой основе цель – создать идеальные, т.е. абсолютно ясные языки – является главной темой этой философии, особенно представителей т.наз. Венского кружка. Позднее развивается философия обыденного языка: ее предмет – язык в его реальном обыденном употреблении.
Людвиг Витгенштейн: «Целое облако философии конденсируется в каплю грамматики».
Готлиб Фреге с помощью анализа языка установил, что любое выражение, формула или предложение могут иметь одновременно два свойства: смысл и значение. Например, «С.В. Борисов» и «преподаватель философии на 2 курсе есттеха» имеют одно значение, но разный смысл. «С.В. Борисов – студент есттеха» в качестве предложения имеет смысл, но не имеет значения. Смысл и значение предложения выявляются из смысла и значения их составных частей. Однако наряду с синтаксическим аспектом (значение, знак без интерпретации, репрезентация) и собственно семантическим аспектом (смысл, интерпретация знака) существует еще прагматический аспект (применение, употребление знака, контекст). Например, начало лекции: «Здравствуйте, идите домой!» (1 и 2 аспекты – понятно, 3 – непонятно). 1 проблема: возможность понимания всех трех аспектов – большая редкость. Задание: найдите с помощью анализа 4 значения фразы «Полярники поймали медвежонка и кормили его мясом своих собак».
|
|
|
2 проблема: в языковых выражениях исчезает предметность; отрыв от предметности оборачивается потерей смысла выражения. Например, «Мама мыла раму». «Мама» (имя собственное – предмет), «мыла раму» (предикат – признак), но «мама» (общее понятие – нет предметности), «мама мыла раму» (предложение – ситуация, факт, событие, но не реальная предметность).
По Витгенштейну, исходя из предложения, мы конструируем, домысливаем предмет. Предмет – языковая или знаковая конструкция, он всегда вторичен. Как единичного факта предмета нет (т.е. мы не можем воспринимать что-то не имея знака чего-то, это лишено смысла). Мир состоит из вещей и их «конфигураций» – атомарных фактов. В атомарном факте вещи соединяются отношением. Эти отношения составляют логический костяк мира и тем самым обеспечивают общность языка и мира. Витгенштейн: «Граммофонная пластинка, музыкальная мысль, нотная запись, звуковые волны – все они состоят в том отражающем внутреннем отношении, которое связывает язык и мир. Всем им одинаково присуща логическая структура».
Значение языка есть его употребление. Как научиться языку? Через употребление слов, нужно усвоить определенные правила языковой игры. Понятия в языковой игре употребляются по принципу «семейного сходства» (напр., семейное фото). Язык – это «форма жизни», в язык вживаются. Слова ставятся в языке на места по правилам, словно фигуры в шахматах. Поэтому вопрос «Что такое в конце концов слово?» аналогичен вопросу о шахматной фигуре. То и другое предполагают конвенциональную систему правил. Вопрос о сущности языка разрешается в описании семейных сходств языковых игр.
«Семейное сходство» понятий
Л. Витгенштейн иллюстрирует это на примере понятия «игра».
«Рассмотрим, например, процессы, которые мы называем «играми». Я имею в виду игры на доске, игры в карты, с мячом, борьбу и т.д. Что общего у них всех? Не говори «В них должно быть что-то общее, иначе их не назвали бы играми», но присмотрись, нет ли чего-нибудь общего для них всех. Ведь, глядя на них, ты не видишь чего-то общего, присущего им всем, но замечаешь подобие, родство и причем целый ряд таких общих черт. Как уже говорилось: не думай, а смотри! Присмотрись, например, к играм на доске с многообразным их родством. Затем перейди к играм в карты: ты находишь здесь много соответствий с первой группой игр. Но многие общие черты исчезают, а другие появляются. Если теперь мы перейдем к играм в мяч, то много общего сохранится, но многое и исчезнет. Все ли они развлекательны? Сравним шахматы с игрой в крестики и нолики. Во всех ли играх есть выигрыш и проигрыш, всегда ли присутствует элемент соревновательности между игроками? Подумай о пасьянсах. В играх с мячом есть победа и поражение. Но в игре ребенка, бросающего мяч в стену и ловящего его, этот признак отсутствует. Посмотри, какую роль играют искусство и везение. И как различны искусность в шахматах и теннисе. А подумай о хороводах! Здесь, конечно, есть элемент развлекательности, но как много других характерных черт исчезает…
|
|
|
А результат этого рассмотрения таков: мы видим сложную сеть подобий, накладывающихся друг на друга и переплетающихся друг с другом, сходств в большом и малом. Я не могу охарактеризовать эти подобия лучше, чем назвав их «семейными сходствами», ибо также накладываются и переплетаются сходства, существующие у членов одной семьи: рост, черты лица, цвет глаз, походка, темперамент и т.д., и т.п.»
Получается, что наша неспособность схватить неуловимую, скрытую сущность понятия обусловлена не нашим невежеством, а ошибочным предположением о том, что такая сущность вообще существует. Скрытая сущность понятия, по Витгенштейну, это не более чем философская иллюзия. В значении термина нет ничего сверх того, что раскрывается в обыденной практике его употребления и разъяснения его значения другим людям.
Например, понятие «стул». Его определение будет проблематично (количество ножек, спинка или без спинки, подлокотники или без подлокотников, предназначение, искусственны или естественное углубление или возвышение, стулья «по понятию» или стулья «по значению»).
Представители Венского кружка обосновали принцип верификации. Предложения осмысленны тогда, когда их содержание можно проверить эмпирически или можно указать, каким образом это сделать. Рудольф Карнап: «Значение предложения совпадает … с тем, как мы устанавливаем его истинность или ложность; и предложение имеет значение только тогда, когда такое установление возможно». По мысли Карнапа, многие предложения только имитируют предметную соотнесенность, которой не обладают: они как будто относятся к объектам, а на самом деле – к словам. Например: «Мы вчера говорили о человеке. Человек – не вещь, это просто абстракция». Это пример псевдо-обектных предложений. Объект один – «Человек как живое существо», однако предложения относятся только к слову «человек», а именно: слово «человек» часто употреблялось вчера, слово «человек» обозначает одушевленный предмет и слово «человек» есть родовое понятие. Это напоминает известную выходку Диогена по поводу определения человека Платоном как «двуногого существа без перьев».
|
|
|
По мысли Бертрана Рассела, цель анализа – сделать предложения логически прозрачными в такой степени, чтобы в них в качестве элементов было лишь то, с чем мы непосредственно знакомы (например, чувственные впечатления или логические связи). Никто не имеет права обозначать что-либо, если не знаком с ним.
В философии обыденного языка действует принцип: «Не спрашивай о значении, смотри на употребление». Поиски определенного значения, окончательных критериев и синтаксической точности ставятся здесь под сомнение в пользу учета контекста, семейных сходств слов и выражений, фактического и практического употребления языка.
Уиллард Ван Ормен Куайн рассматривает традиционную теорию значений не более чем как «миф о музее». Значение ошибочно представляется как ярлык на предметах, висящих в галерее – все равно, считаются ли «экспонаты» платоновскими идеями, самими предметами или их идеями (образами) в сознании. Но истинное положение дел – в отношении употребления языка обществом. Мы научаемся языку, связывая явления с определенными эмпирическими раздражениями («значения раздражений»), которые подтверждаются (и тогда усиливаются) или не подтверждаются (гасятся).
Если кто-нибудь, увидев кролика, воскликнет на неведомом для нас языке «гавагай», мы не будем знать, имеет ли он в виду кролика, части кролика или «все минус кролик». Какой-нибудь другой язык мог бы работать с совсем другой системой классификаций (принцип неопределенности перевода Куайна). Более общо: осмысленно можно высказываться о предметах и свойствах лишь в рамках «личной, образцово проработанной и в конечном счете неисследуемой онтологии» (принцип онтологической относительности Куайна).
Джон Остин в своей теории речевых актов различает локутивный акт, состоящий в простом произнесении, и иллокутивный, заключающийся в связанной с ним деятельности, например, угроза, благодарность и пр. Кроме того, есть и перлокутивный акт, выражающий результат речи. Чтобы имели место эти речевые акты, необходимо выполнение ряда условий. Выражение должно быть понятным в рамках определенных конвенций. (Схема 73) (А, с. 222 // Философия: dtv-Atlas. М., 2002).
|
|
|
