Вениамин Федченков (митрополит) - Беседы в вагоне

 

www.e-puzzle.ru

УДК 242 ББК 86.372 В-29

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви (ИС12-212-1154)

Вениамин (Федченков), митрополит

В-29 Беседы в вагоне. — М.: Отчий дом, 2012, - 160 с. (Серия «Духовный собеседник»).

 

В чем сущность христианства, трудно ли веровать образованному человеку, важен ли интеллект в вопросах веры, в чем назначение и смысл монашества, где граница самовнушения в восприятии мира? Такие вопросы митрополит Вениамин (Федченков, 1880-1961), известный иерарх Русской Православной Церкви, поднимает в книге «Беседы в вагоне», в основу которой положены реальные разговоры шестидесятипятилетнего святителя с «нерелигиозными», как они сами себя называют, людьми — гражданами советской России.

 

УДК 242 ББК 86.372

© Макет, оформление — издательство «Отчий дом», ISBN 5-85280-236-0 2012

 

Содержание

От издателей 3

ПЕРВАЯ БЕСЕДА 7

ВТОРАЯ БЕСЕДА 34

Предисловие 34

Дело не в интеллигентности 34

Примеры образованных верующих 41

Принцип познания 56

Заключение 63

ТРЕТЬЯ БЕСЕДА 64

Предисловие 64

Есть ли польза от нашей веры вообще? 65

Польза от Церкви 72

Возражения против веры 86

Заключение 89

ДОПОЛНЕНИЕ К «БЕСЕДАМ В ВАГОНЕ» 90

Предисловие 91

О Руси 92

Философские мысли 95

Из литературы 98

Примечания 128

 

От издателей

«Русь и теперь Святая. Да, и теперь я могу без всяких сомнений утверждать: жива православная вера в русском народе. И не только в “простом” народе. Я десятки и десятки интеллигентных людей встречал за этот короткий четырехнедельный срок, сознательных и глубоко верующих христиан. Я почти повсюду видел их. И вообще пришел к несомненному убеждению, что не только в отдельных личностях, но и в широчайших толщах народа — вера жива и растет». Так митрополит Вениамин (Федченков) писал в начале 1945 г. в статье «Мои впечатления о России», опубликованной в Журнале Московской Патриархии, — после месячного пребывания на Родине. В Россию владыка был приглашен как митрополит Алеутский и Североамериканский, экзарх Московской Патриархии в Северной Америке, — для участия в Поместном Соборе Русской Православной Церкви, проходившем- с 31 января по 4 февраля.

На тот момент митрополит Вениамин не был на Родине уже 25 лет — в 1920 г. он вынужден был эмигрировать. Конечно, находясь за границей, владыка внимательно следил за событиями, которые происходили в России, и внутренне старался жить одной жизнью со своим народом. Так, вскоре после того, как началась Великая Отечественная война, 2 июля 1941 г., в

Америке, в Мэдисон Сквер Гардене, состоялось многотысячное народное собрание, на котором митрополит Вениамин призвал представителей Русского Зарубежья забыть прежние обиды, не соблазняться заявлениями нацистов о том, что они ведут «крестовую» борьбу против безбожия, и всемерно помогать СССР, а американский народ — помнить, что «от конца событий в России зависят судьбы мира». Эта речь оказала огромное влияние и на русских эмигрантов, и на американцев, впоследствии митрополит Вениамин был избран почетным председателем Русско-американского комитета помощи России и получил право в любое время суток приходить с докладом к президенту США.

И вот в самом конце войны владыка отправляется на Родину. Из сообщений главы Русской Православной Церкви Сергия (Страгородского) он знал, что в России был «большой религиозный и патриотический подъем», по всей стране служились молебны «о даровании победы русскому воинству». И тем не менее владыка ехал в «страну победившего социализма», где Церковь подвергалась гонениям, где в 1930-х гг. по распоряжению властей расстреливались священнослужители и взрывались храмы. Владыку волновали вопросы, жива ли вера, что происходит в Церкви, какие мысли и чувства главенствуют. В России он много общается с людьми — «на Соборе, в храмах, в вагонах, в метро, в трамваях, в частных посещениях, в беседах, в случайных встречах», — вглядывается в лица, подмечает детали. Кроме Москвы, он побывал в Ленинграде, Калуге и других городах. «...Я достаточно мог наблюдать родной народ и понять его», — подчеркивает владыка. И вот вывод: «...уезжаю я в Америку спокойный и радостный за веру и Церковь».

На Соборе Патриархом Московским и всея Руси был избран митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (Симанский). И здесь владыка вынес положительное суждение: «...спокойно и мирно будет его патриаршее правление. Церковный корабль под его руководством поплывет мирно, благонадежно».

С такими светлыми, радостными мыслями митрополит Вениамин садился в международный вагон поезда Москва-Красноярск, возвращаясь в Америку, к месту своего служения. В поезде три попутчика — преподаватель физики и два офицера — обратились к нему с просьбой поговорить о вере. «...Только мы не религиозные», — отрекомендовались собеседники. «Это ваше дело», — ответил владыка. Святитель к тому времени пообщался уже со многими верующими людьми в России, и теперь ему представилась возможность поговорить с теми, кто считал себя атеистами. Эти разговоры и легли в основу книги, предлагаемой вниманию читателя, — «Беседы в вагоне».

Во время двух бесед попутчики обсудили многое: существует ли сверхъестественный мир, в чем сущность христианства, может ли непредвзятый читатель усомниться в истинности евангельского текста, в чем назначение и смысл монашества и др. Шестидесятипятилетний архиерей был предельно искренен в разговоре с, казалось бы, такими далекими ему людьми — делился самыми личными переживаниями: «...когда я бывал в состоянии веры, то ощущал всегда не только мир в душе, но и радость...», объяснял, почему он стал монахом. Порой забываешь, кому он это говорит, — ведь перед ним «атеисты»! Но такие ли уж они «неверующие», как думают сами: с Божией помощью огромный духовный опыт и откровенность владыки приносят свои плоды — собеседники слушают внимательно, ведут беседу очень почтительно, а самое главное, имеют силу согласиться с неоспоримым.

В книгу включена и третья, воображаемая, беседа, которой не было в реальности. В ней митрополит Вениамин отвечает на «материалистические» вопросы, прояснить которые он не успел во время разговора в поезде: какова польза Советскому Союзу от религии вообще и от Православной Церкви в частности? Кроме того, в «Беседах в вагоне» содержится и глава «Дополнения». Владыка приводит в ней цитаты из творений святых отцов, а также сочинений философов, писателей и поэтов на тему веры и неверия.

На Родину Митрополит Вениамин возвратился в 1948 г. Книга «Беседы в вагоне» была написана в 1954 г., когда владыка возглавлял Ростовскую епархию.

«Беседы в вагоне» издается по авторскому машинописному экземпляру книги, хранящемуся в библиотеке Санкт-Петербургской Духовной Академии. Текст дополнен примечаниями и недостающими ссылками на библейские и богослужебные источники.

 

ПЕРВАЯ БЕСЕДА

В 1945 году я ехал обратно из Москвы в Америку, — после интронизации Святейшего Патриарха Алексия¹. Мне дали место в международном вагоне — от Москвы до Красноярска. Пришлось ехать дня четыре или пять. На третий, кажется, день в наше купе вошли три человека: один, как я после узнал, был преподаватель физики (вероятно, в десятилетке), двое других — офицеры, морской и сухопутный.

— Нам хотелось бы с вами поговорить, — сказал физик.

Другие молчали.

— Пожалуйста! — отвечаю им.

— Но только мы не религиозные.

И я пригласил их сесть. Бывший в купе нашем полковник встал и вышел куда-то. Очень скоро к нашему купе собрались добровольные слушатели из вагона: человек около десяти. Но (чтобы с ними уже покончить) они минут через 20-30 разошлись заниматься своими делами: кто — книгами, кто — игрой в карты.

А те три человека провели со мной две беседы: одну — в первый день, другую — во второй день. Вот я и хочу их записать вам.

— Нам бы хотелось задать вам (мне) два вопроса: один — какая польза Советскому Союзу от религии вообще? от Православной Церкви в частности; другой вопрос — как вы, интеллигентный человек, а веруете?

— Хорошо, — спокойно сказал я.

Дальше я буду писать заглавными буквами:

В [опрос]^!) и 0[твет]^[1].

Я. — Что касается меня лично, то мне, как верующему человеку, прежде всего важно совсем не это — какая польза от религии, — а совершенно другое: есть ли так называемый сверхъестественный мир или нет его? Если его нет, то мне совершенно неинтересно, какая польза (если бы она и была, или не была) от религии. Если бы даже и была она, я мог бы сказать с апостолом Павлом... Вы, конечно, знаете, что он сначала был гонителем христиан, а потом сам обратился и из Савла стал Павлом апостолом (см.: Деян. гл. 9)?

С. — Да, конечно, знаем!

Я. — Вот он и говорит: если мы только в этой жизни надеемся на Христа, то мы — несчастнее всех человеков. Почему? Тщетна вера наша И даже не потому только, что мы ежечасно подвергаемся бедствиям: Я каждый день умираю... когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтраумрем. (1 Кор. 15,19,14,30-31,32.)

Про себя я скажу: мне неинтересно, если даже и нет бедствий и есть польза на земле от веры; а если этот сверхъестественный мир не существует, или проще, если бы Бога не было, — то я был бы несчастен! Я говорю о себе лично, по опыту своему.

И наоборот: если есть Бог, управляющий миром и мною, то не страшат даже мучения за Него; как это и было целых три века во время гонений на христиан — люди рвались на смерть за Христа и за Бога вообще; так что на одном поместном Соборе (кажется, Лаодикийском, если не ошибаюсь в имени) даже издано было запрещение самим вызываться на муки, а только тогда, когда уже арестуют, идти на страдания за веру².

С. — Но, по нашему учению, эти мучения были потому, что капитализм увидел в христианстве врагов и преследовал их. А когда христиан стало много, то они взорвали старый мир. Но не за веру шли они.

Я. — Читал я это не раз. Но и в таком случае вам следовало бы считать христиан своими предшественниками и за это быть благодарными им: так вы чтите своих героев. Правда?

С. — Да! Но наши герои — материалисты.

Я. — Пусть! Но христиане все же «взорвали» капитализм. Это говорят и иностранные люди, и сам Сталин — здесь.

Они, точнее, преподаватель, ибо другие молчали, — затруднился возражать.

Я. — Но вы меня напрасно прервали. Я хочу иное сказать. Такое обвинение, будто христиан преследовали потому, что пролетарии восстали на капиталистов, настолько предубежденно, что всякий, знающий эту историю гонений, даже не захочет с вами спорить: так она противоречит и Евангелию, и историческим фактам, и даже доселе. В самом деле: вы даже сами теперь говорите о христианстве, что оно неприемлемо вам, потому что оно проповедует терпение и смирение. Как же это примирить? Или они были революционеры? Как же из них получились смиренники?..

Действительно, в большинстве христиане были из бедного класса. Посмотрите, братия, — пишет тот же апостол Павел коринфянам, — кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных (власть имущих), не много благородных (1 Кор. 1, 26). Но они очень хорошо знали слова Господа: трудно богатому войти в Царство Небесное (Мф. 19,23). Как же они могли бы стремиться к земным благам и вести борьбу против богатых? И эта теория «взрыва» — простое недоумение и предубеждение. Нет! Христиане пошли за Христом только потому, что они были верующими в Бога и во Христа как Сына Божия.

Совопросники молчали: трудно было говорить против очевидных фактов.

Я. — И мне лично было бы горько, если христиане шли на муки за земное богатство, а не за

Христа, не за веру. Да я думаю, что и вы — более идеалистичны, чем многие грубые материалисты: вы хотите благоденствия всему миру, особенно бедным. Не правда ли?

С. — Да! Конечно.

Я. — Тогда допустите, что и мы хотим высшего, то есть веры в Бога. Я расскажу вам случай из моей собственной жизни. Будучи еще молодым человеком, я ехал в вагоне с католическим ксендзом. Зашел разговор о вере.

— В чем сущность христианства? — спросил я его.

Он, нимало не затрудняясь (у них ведь на все есть готовые формулы), весело ответил мне:

— В любви к людям!

— Это, — говорю, — мораль христианская, но не сущность христианской религии: религия есть связь с Богом, а не мораль. Это знают даже и последние язычники.

Не помню уж, чем кончился наш разговор. Но мне от такого ответа стало грустно: до какой степени он был неглубок! Лучше расскажу другой случай.

Я — профессорский стипендиат (по-ны- нешнему аспирант) Санкт-Петербургской Духовной Академии. После нескольких лет раздумья, и даже борьбы, я решаюсь наконец принять монашество³. Вы, несомненно, знаете, что монахи при постриге дают обещание —послушания, нестяжания и целомудрия. Во время самого пострига кто-то сзади дико вскрикнул и грохнулся на землю. Оказалось, это студент. На другой день он приходит ко мне и спрашивает:

— Могу ли я задать вам (мне) два вопроса? Почему вы пошли в монашество?

О другом вопросе я совсем не помню: он был какой-то незначительный, о каком-то моем недостатке. А на первый вопрос я ответил так:

— У человека есть несколько идеалов: первый — материальный, плотской, — грубый или тонкий; второй — умственный, интеллектуальный, научный; третий — идеал искусства; четвертый — нравственно-общественный; пятый — лично моральный (я считаю этот — выше предыдущего). Все это было мне более или менее известно по опыту. И ни один из этих идеалов меня не удовлетворил. И тогда я остановился на шестом: на религиозном, — на вере в Бога, на христианстве. Я его знал с детства. В зрелом возрасте убедился опытом. Прошел через отрицательные недоумения. И остановился на нем. А этот идеал больше всего, — как показывает и история Церкви, — более всего достигается в монашестве, где христианин полнее отдается Богу, религиозной жизни. (В то время мне было уже 27 лет.)

Совопросник, видимо, удовлетворился моим ответом... После он и сам стал монахом... «Видите, — говорил я вопрошавшим меня, — я это сделал не сразу — года четыре решал вопрос жизни: не религиозный, это давно уже было ясно, а практический — брак или девство?

С. — Но вот как вы решили самый важный вопрос — религиозный: есть ли Бог?

Я. — К этому я и веду всю беседу нашу. А эти случаи я рассказал потому, чтобы показать вам, что удовлетворил меня только вопрос о Боге. А как я пришел к нему, — это долгий путь. Я расскажу лишь кое-что.

С. — Пожалуйста!

Я. — Удивительное дело: когда я бывал в состоянии веры, то ощущал всегда не только мир в душе, но и радость... С самого раннего детства... Как и теперь вот...

С. — Но это, может быть, самовнушение?

Я. — Вот то-то и дело, что — нет. Я ведь, как искренний верующий, сам первый (это уж говорил я вам) должен был убедиться в подлинности религиозного мира: всякие соображения о «пользе» меня не удовлетворяли, — совершенно не успокаивали! Однажды я разговорился с интеллигентным американцем, который говорил, что он — верующий. Я спросил: «Почему?» И он начал говорить мне: «Это нужно для нравственного фундамента!» Я глубоко разочаровался: значит, его интересует нравственность, а не сама вера в Бога как таковая. Это похоже на то, как если бы кто женился на девушке не потому, чтобы он любил ее, а ради ее приданого. «А нравственность почему вам нужна?» — спрашиваю его я далее. Он ответил: «Нравственность нужна для доброй общественной жизни». Опять это было мне неприятно: Бог — нужен для приданого! А такие материальные выгоды не пользуются уважением даже и в самом обществе. Не правда ли?

Тем более не мог я удовлетвориться сам такими прикладными соображениями.

С. — Мы сейчас говорим уж не о пользе, а — о самовнушении: это другое дело!

Я. — Совершенно верно. Но я этим примером с американцем хочу сказать вам: меня интересовал тогда вопрос о вере в Бога, и я очень чутко желал разобраться в своих собственных чувствах и мыслях: не самовнушение ли это во мне? Есть (был, точнее) украинский писатель Винниченко. Читали его?

С. — Да! — сказал преподаватель.

Я. — Вот у него есть роман «Честность пред самим собою»⁴. Эта честность — вещь очень трудная! Но искреннему человеку хочется иметь ее: иначе он не уверен в своей правоте. Ведь так же и вы сами, нужно думать, рассуждаете?

Преподаватель махнул головой в знак своего согласия с последним вопросом.

Я. — Вот так и мне необходимо было — и есть! — быть честным с самим собой. И если явится такое подозрение: не самовнушение ли что-нибудь? — то нужно иметь самому искреннему человеку мужество разобраться в этом — прежде других! А один писатель, Б., сказал: «Интеллигентному верующему труднее веровать, чем неверующему человеку отмахнуться от веры!» Правильно! Я думаю, и Вы согласитесь с этим. Ведь неверующему стоит лишь легкомысленно отмахнуться от веры и сказать: «Я — неверующий!» — и он уже больше не считает себя даже и обязанным разговаривать с вами! А интеллигентному искреннему верующему должно дать самому себе ответ на всякий вопрос веры: почему то, почему другое? Не изобретение ли это нашего ума? И так далее.

И ответ на это дать было не трудно. Исторические данные о тысячах-тысячах мучеников, отдавших жизнь за веру, — это же — факт! Тысячи святых подвижников — факт! Чудеса — а их тысячи тысяч, — факт! Видения «того мира» — факт!

С. — А может быть, это — самогипнотизм?

Я. — Я не раз думал об этом. Ну, скажите сами: «Вы можете добросовестно сказать, где кончается реализм и где начинается гипнотизм? По-моему, эту линию очень трудно провести. Даже скажу: прямо невозможно. Знаете, один английский богослов намеренно написал книгу по всем правилам гипнотизма, что Наполеона в действительности не было! Не читали?

С. — Нет, не читал.

Я. — А есть такая и доселе! Но не будем отвлекаться. Самогипнотизм или самовнушение (они близки друг к другу) может быть лишь как заданный вопрос, но никак не положительное утверждение. Всякое же «может быть» предполагает обратное предположение: «а может и не быть?» Пусть же мы этот вопрос оставим пока, хоть и без ответа: сыграем «в ничью». Пойдем дальше.

Физик улыбнулся. И согласился...

Я. — Я лишь хотел бы сослаться на такой для вас авторитет, как Лев Толстой. В своей «Исповеди» он пишет: когда он веровал, — был мирен; когда же потерял веру, хотел покончить с собой. И даже носил с собой бечевку, чтобы повеситься! Об этом можно прочитать и в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

Или вот я вычитал из «Заметок» Горького¹*.

В Крыму. Толстой — верхом. Горький идет рядом, у стремени. «Между прочим, сказал (то есть Горький — Толстому. — М. В. ^[2] ), что получил письмо от В. Г. Короленко. Толстой сердито тряхнул бородой:

— Он в Бога верует?

— Не знаю.

— Главного не знаете. Он верит, только стыдится сознаться в этом перед атеистами».

И немного после: «Андреев ваш тоже атеистов стыдится, а тоже в Бога верит, и ему Бог — страшен».

Кстати, я сейчас перепишу сюда из записной книги: она вот передо мной. Владимир Галактионович Короленко, — хотя я об этом в вагоне и говорил моим совопросникам, — мать и другие гостили у капитана Курцевича.

«...Начались споры о Боге. Он (студент Киевского университета Яновский) был по традиции верующим. Но однажды, прослушав спор молодежи с женщинами, матерью Короленко и женой капитана, он изменился.

— Га! — сказал он решительно, — я давно говорю, что пора бросить эти сказки. Философия и наука что-нибудьзначат! АСвященное Писание? Его писали люди, не имевшие понятия о науке. Вот, например, Иисус Навин: “Стой, солнце, и не движись луна!” (ср.: Нав. 10,12).

Вечер кончился торжеством материализма... Было поздно. Провожали студента. Я не пошел с ними... На следующий день я кинулся в полемику (за веру)... Капитан оставался верным союзником материалистов, и порой его кощунственные шутки заходили довольно далеко. Жена была им недовольна, кажется, и он недоволен был собою. Лицо его как-то увяло, усы опустились книзу.

— Ну, будет! — сказала тетка¹*, — пора спать.

Капитан тяжело поднялся с места и, окинув

взглядом своих союзников, сказал неожиданно:

— Э! Так-то оно — так... И наука, и все такое. А все-таки, знаете, стану ложиться в постель, перекрещусь на всякий случай... Как-то спокойнее: что нет там ничего, — это верно... Ну, а вдруг оно есть...

Под конец он спохватился и придал голосу полуюмористическую нотку. Но жена простодушно пояснила:

— Эх, старый! Кощунствует целый вечер, а потом крестится, вздыхает, боится темноты и будит меня, чтобы я его перекрестила.

— Ну-ну! — остановил ее недовольный муж».

Потом Короленко стал равнодушнее к вере.

«Религиозные вопросы постепенно уступали место другим. Не то, чтобы я решил для себя основные проблемы о существовании Бога и о бессмертии. Окончательной формулы я не нашел, но самая проблема теряла свою остроту, и я перестал искать... К концу гимназического курса я опять стоял в раздумии о себе и о мире... Это продолжалось долгие годы, пока... не выглянула опять бесконечность... И тогда я убедился, что эти вопросы были только отодвинуты, а не решены в том или другом смысле».

Дальше Короленко приводит воспоминания о своем отце. Однажды он говорил: «Бог, дети, есть; и Он все видит, все... И тяжко наказывает за грехи... Все-таки Бог — милосерд».

Из этого видно, Л. Толстой правильно думал, что Короленко был верующим. И сам Толстой всю жизнь метался между христианством и каким-то пантеизмом...

А об Андрееве я лично слышал от его сына, что отец его был верующим. Между прочим, сын спросил его: «Папа! Прекратятся ли войны?» Тот ответил: «Пока люди будут людьми, войны останутся!» Это я слышал от сына в Константинополе, во время эвакуации.

А факты, — пишут часто у нас в газетах, — «упорная вещь».

Я. — Вот хочу вспомнить необычайное видение преподобного Серафима Саровского⁵. Вы знаете о нем?

— Нет, — сказал физик.

— А народ знает. Он умер в 1833 году. Почти современник наш. Я и сейчас знаю одну старушку, которая видела еще современницу преподобного. Он двенадцать раз видел Божию Матерь въяве. И один раз в храме за богослужением, — это было в четверг, на Страстной седмице, видел на воздухе Самого Христа Спасителя, окруженного Ангелами и благословляющего молящихся. А когда Господь дошел до амвона, — где стоял иеродиакон Серафим лицом к народу и провозглашал: «Господи! спаси благочестивыя (то есть верующих, а прежде разумели правителей, царей. — М. В.) и услыши ны», — то благословил преподобного как-то особенно. (Как? Это осталось доселе неизвестным: батюшка рассказал лишь игумену Пахомию⁶ да духовнику отцу Исайе⁷; а они никому не передали.) Отец Серафим был так поражен, что не мог сдвинуться с места. И игумен Пахомий выслал еще двух иеродиаконов, чтобы они ввели его в алтарь. Но и тут до конца службы отец Серафим стоял недвижимо, только — то краснел, то бледнел... Господь же, вошел в Свой образ.

А ведь это — один из миллионов случаев! Как же тут не верить фактам? Искренно скажу: право же, невозможно!

В связи с этим расскажу случай об одной семье, лично мне известной; а мать, старушка восьмидесяти девяти лет, жива и доселе. Я был домашним учителем детей ее, К. и Н.⁸ Наступила первая немецкая война. Дочь вышла уже замуж за офицера. Стала сестрой милосердия. Однажды она приехала с фронта и говорит матери:

— Как я недовольна тобой и нянькой, что вы сделали меня верующей!

— Почему? — спрашивает ее мать.

— Да как же! Вот я грешу, как NN (она назвала имя, кажется, княжны О-й), и мучаюсь. А она не мучается, говорит: этого ничего нет; делает же то же, что и я.

— Ну, что же?! Теперь тебя никто не принуждает: живи неверующей.

— В том-то и беда: не могу не верить!

— Почему? — говорит мать.

— О Боге-то я не смею уж ничего сказать. А батюшка отец Серафим — жил! И он сам говорил, что видел и Божию Матерь и Христа. А батюшка — врать не мог!»⁹

А нужно вам сказать: вся эта семья чтила батюшку; а дети в малом еще возрасте подарили монастырю тройку вороных лошадей, и их катали там на них. Ежегодно семья посещала обитель. И эта девочка Н. кланялась игумену Иерофею¹⁰ в землю, думая, что он и есть сам преподобный Серафим... После, придя в разум, она видела иное чудо от него... Не буду об этом говорить. А вот теперь она с фронта.

Так и не смогла стать неверующей.

Потом концы ее затерялись... Жива ли она сейчас, или умерла? — не знаю.

Но случай — весьма примечательный:«Врать батюшка не мог!» Конечно!

А ведь такой случай — не единичный!

Таких чудес — множество. Есть у нас историческая книга — «Четьи-Минеи», или «Жития святых», святого Димитрия Ростовского¹¹, двенадцать месячных книг, — там еще удивительнее есть факты!

И вы поймите: нужно быть нам, верующим, предубежденными, чтобы не верить всем этим фактам! И скажу вам про себя: я — даже считал бы <себя>¹⁾ совершенно ненормальным или упрямым человеком, если бы не верил историческим фактам. Да и вы, при таком положении, согласились бы со мною: не верить фактам, истинно бывшим, — нельзя!

Но это я сказал вам еще не самое главное. Вы не устали слушать?

С. — Нет, нет!

Я. — Мне должно сказать о Христе... Неверующие всех веков — с Его рождения и доселе, — так или иначе возражают против Него: Цельс¹², гонители, иудеи, язычники, императоры, чернь, еретики, Ренан¹³, Штраус¹⁴, Фейербах¹⁵ и многие другие восставали против Христа. И вы — тоже. Очевидно, Христос сильно препятствует неверию Своим бытием, жизнью и учением. Это же самое мы видим и от вас. Оно и понятно. Ведь, если признать лишь одно воскресение Его из мертвых, — и тогда всякое возражение отпадет! Поэтому остается один выход: признать Его — «легендой». Так это и делается в школах. Не правда ли? Об этом и за границей знают...

Не буду долго распространяться об этом. Не буду приводить вам исторических данных о ре-

⁰ В настоящем издании в угловые скобки заключены слова, пропущенные в авторском машинописном экземпляре книги.

альном существовании Христа. Но несомненно, что такое мнение о Нем, что Он — «легенда», — хуже всякой легенды... Впрочем, нам нужно вдуматься и в это слово «легенда». Ведь всякая легенда — имеет какое-нибудь основание себе; и если мы признали бы Христа легендой, то нам тогда нужно объяснить, почему же за этой легендой пошли сразу — тысячи евреев, потом— миллионы язычников, теперь остаются христианами — тоже еще миллионы верующих в Него. Как это объяснить? Тоже легендой? А почему же ее так ценят?

Прежде триста лет гнали христиан; а они все умножались. И государство вынуждено было перестать гнать и мучить их... Да и теперь еще есть христиане, готовые отдать за Христа кровь свою. Нужно понять: почему это? Ответ-то у нас простой: мы верим и даже знаем, что Христос не только был, но что Он был и Сын Божий. На этом стоит всё христианство вот уже две тысячи почти лет! Почему это человечество пошло на муки — до смерти — за веру в Него?

Сказать, что пролетарии захотели взорвать капитализм? Но мы уже говорили об этом предубеждении, явно противоречащем психологии христиан и фактам истории. Не стоит и возвращаться к этой наивности. Да хоть посудите и по нам, современным верующим: мы не восстаем против власти, против имущих богатство, воспринимаем новый строй, и хоть мы лишены многих прав, но повинуемся, — и притом искренно.

Веры своей не отдаем... Конечно, есть из нас слабые: когда и где их не было?! Но масса — еще христианская. Почему же? Приходится задуматься вам! Но, к сожалению, так не ставят вопроса в пропаганде против христианства. Да не могут, ибо это привело бы, по необходимости, к доброму мнению о них (по крайней мере о лучших из них, — следовательно, и о христианстве), а это ослабило бы пропаганду.

Вот я позволю о себе самом кое-что рассказать; ведь я обещал объяснить вам, почему я — верую в бытие Бога.

Вот я читаю под каждое воскресенье, на всенощной, свидетельства о том, как Христа видели очевидцы воскресшим из мертвых. И должен вам заявить откровенно, что каждый раз я — как бы — вижу Христа Воскресшего! Мне — очевидно это! Несомненно. Я даже не могу усомниться, — если бы и хотел этого!

Припомните, что искренно верующему хочется и нужно, прежде всего, убедиться самому в реальности и истинности веры во Христа: всякий намек на самовнушение был бы тотчас подмечен мною же самим. А это оказывается просто невозможным!

И скажу вам: чтение Евангелия для меня лучше всякого университета или Духовной академии всякий раз укрепляет мою веру. И не мою только... Но я говорю о себе, ведь... Впрочем, расскажу два-три случая и о других.

Однажды, уже во время революции, я ехал из Крыма в Москву. Около меня сидел еврейский раввин. Разговорились. Он, конечно, был против христианства. Я спросил:

— Да вы хоть один раз читали Евангелие?

— Нет, — ответил он спокойно.

— Как же вы спорите против христианства, не зная его совсем, даже — не читавши ни разу?!

Не помню уже теперь, что он ответил тогда.

А вот обратный случай, и тоже — еврей.

У меня есть друг, очень близкий, бывший профессор университета, — удаленный вместе с другими за границу. Вероятно, он и теперь еще жив. Жил он прежде в Берлине, а теперь — в Англии. Фамилии его я не упомяну здесь. А историю жизни расскажу. Он полюбил одну гимназистку, а она — его. Это еще было в царское время. Жениться и венчаться тогда не дозволялось — евреям с православными. Тогда она формально переходит в протестантство, — а им разрешалось венчаться с евреями, — потом «кается на исповеди» духовнику и живут они с мужем в любви. Он же, как и многие тогда из интеллигенции, считал веру уделом женщин и «простых» людей и потому не мешал своей жене ходить в церковь и прочее. Родилось у него четверо детей: Виктор, Алексей, Наталия, Василий.

И вдруг он крестится и переходит в Православие... Во время моей первой встречи с ним он жил в Берлине. Они пригласили меня остановиться у них. Я спросил его, как он принял христианство. Он и рассказал мне следующее. Пишу об этом вкратце.

«Прожил я с женой 13 лет. И не думал о переходе. Потом однажды я взял у жены Евангелие и прочитал его... И был ошеломлен. Я увидел, что написали его очевидцы, и потом простые душой, добросовестные. И от этого впечатления я никак не мог отделаться». Как профессор (он в университете преподавал философию, которая требует огромных и широких знаний. — М. В.), он, не по наитию какому, не по просьбе жены (она была и осталась простою гимназисткой и никогда даже не пыталась спорить или уговаривать «ученого» мужа сделаться христианином), — а именно как умный и ученый человек «увидел» очевидность добросовестных писателей Евангелия. И не мог как ученый отделаться от произведенного на него впечатления истинности... И потому крестился: иначе он не мог; потому именно, что хотел быть последовательным и добросовестным... Вспоминаю опять «Честность с самим собою» Винниченко.

Третий случай я слышал от своего духовного отца а. Ф.¹⁶ Однажды к нему пришел его товарищ по Духовной академии и стал жаловаться ему, что потерял прежнюю веру. Что ему делать теперь? А. Ф. посоветовал ему летом (он жил тогда на даче) читать Евангелие.

— Да я почти наизусть знаю его и так?!

— Вы читайте его просто, совсем просто!

К осени он пришел к а. Ф. и сказал, что снова воротился к вере: читал Евангелие!

Про себя я расскажу лишь один из немногих случаев. Читал я Деяния апостолов. Это история Церкви с первых дней по смерти Христа; записана очевидцем Лукою (был врач) для одного сановника, Феофила. Однажды я дошел до двадцать седьмой главы, в которой описывает- ся путешествие апостола Павла с сотрудниками. На корабле везли и еще некоторых других узников Августова полка; сотника звали Юлием. Далее изображается, как это делают и в «морских дневниках», их путешествие. Возьму оттуда несколько стихов¹*.

Медленно плавая многие дни и едва поров- нявшись с Книдом, по причине неблагоприятного нам ветра, мы подплыли к Криту при Салмоне. Пробравшись же с трудом мимо него, прибыли к одному месту, называемому Хорошие Пристани, близ которого был город Ласея. Дальше описывается буря. Начали выбрасывать груз, а на третий день мы своими руками побросали с корабля вещи. Так метались они четырнадцать дней. Апостолу Павлу явился Ангел Бога ночью и сказал: «не бойся, Павел! тебе должно предстать пред кесаря, и вот, Бог даровал тебе всех плывущих с тобою...» Было же всех нас на корабле двести семьдесят шесть душ. И таким образом все спаслись.

Упоминание таких подробностей, как наименование полка и сотника, название островов и городов, количество бывших на корабле и прочее, — ведь, это же «морской дневник»! И при самом предубежденном настроении — никак нельзя сомневаться, что все это записывал очевидец...

И видя все это воочию, я сказал внутри себя: мне нужно стать сумасшедшим, если бы я не по-

Теперь я выписываю точно, по книге Деяний; в разговоре же, конечно, этого не мог. — Авт.

верил всему этому! Вот так именно и назвал бы себя: «сумасшедший».

И это я испытывал не один раз!

И много подобных случаев я мог бы рассказать. Например, про одну молодую писательницу в Париже, которая сначала сомневалась и в Евангелии, а во время Причащения (это было в Субботу на Страстной) ей явился Сам Господь Иисус Христос, как она мне сама сказала... Только для этого зашла... А после я никогда более не видел ее.

В России я встретил пожилую писательницу, которая из безбожия пришла к вере — чудесным образом...¹⁷

Еще: один партиец, пятидесяти с лишним лет, принял священство... И так далее.

Такие случаи не могут пройти мимо верующего и даже не должны бы пройти мимо искреннего неверующего...^[3]*

Наконец, я упомяну об апостоле Павле^[4]*. Бывший гонитель христианства после своего обращения видел необычайное видение — откровение. Что оно не было каким-либо обыкновенным явлением, видно уж из того, что апостол молчал о нем четырнадцать лет и никому не рассказывал: настолько оно было чрезвычайно! Я об этом выпишу целиком, — хотя оно самим апостолом Павлом записано очень кратко...

Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю — в теле, или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные словаУ>, которых человеку нельзя пересказать. Таким человеком могу хвалиться; собою же не похвалюсь, разве только немощами моими (2 Кор. 12,1-5).

Здесь все — исключительно необычайно.

Укажу на то, что все Второе послание к Коринфянам написано апостолом в защиту себя против врагов. И о таком событии можно было бы сказать в начале оправдания; но он молчал четырнадцать лет — по смирению! Потом: третье небо, рай, о чем невозможно передать на языке человеческом^[5] — что они такое? Мы ведь не знаем этого! Но особенно удивительно это — знаю и не знаю. В чем он уверен, апостол о том говорит ясно: знаю, — именно о самом видении, а о способе — в теле или вне тела — не знаю; ему самому это было непостижимо: Бог знает. А откровение несомненно было! Рай, — или Царство Небесное, Божие, — это было! Не признавать этого откровения — никак нельзя уже по одному тому, что сам апостол считал его несомненным фактом. Но о подробностях он умолчал: это опять свидетельствует об истинности его, другой бы на его месте и не молчал бы четырнадцать лет; а если уже сказал, то читатель или слушатель непременно захотел бы узнать: что же он видел? Этого нельзя пересказать!

Потом, через 1770 лет после этого видения, было подобное же откровение батюшке отцу Серафиму; об этом он молился: В доме Отца Моего обителей много... И когда Я пойду и приготовлю вам (ученикам) место, приду опять и возьму вас к Себе, чтобы и вы были, гдеЯ(Ин. 14,2-3).

И когда преподобный Серафим сообщал об этом, то он все время правой рукой гладил по сердцу «против» его движения, то есть справа налево.

Когда же слушавший спросил, что это за обители Отца, то препод

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: