 |
Знание не есть правильное мнение с объяснением
|
|
|
|
Т е э т е т. Сейчас я вспомнил, Сократ, то, что слышал от кого-то, но потом забыл: он говорил, что знание - это истинное мнение с объяснением, а мнение без объяснения находится за пределами знания. Что не имеет объяснения, то непознаваемо - так он это называл, - а то, что его имеет, познаваемо.
С о к р а т. Ты прекрасно говоришь. Но скажи, как он различал это познаваемое и непознаваемое - одно ли и то же слышали об этом ты и я.
Т е э т е т. Но я не знаю, восстановлю ли я это в памяти. Вот если бы говорил кто-то другой, мне сдается, я мог бы следить за ним.
С о к р а т. Ну что же, слушай мой сон вместо своего. Мне сдается, я тоже слышал от каких-то людей, что именно те первоначала, из которых состоим мы и все е прочее, не поддаются объяснению. Каждое из них само по себе можно только назвать, но добавить к этому ничего нельзя - ни того, что оно есть, ни того, что его нет. Ибо в таком случае ему приписывалось бы бытие или не- бытие, а здесь нельзя привносить ничего, коль скоро высказываются только о нем одном и к нему не подходит ни «само», ни «то», ни «каждое», ни «одно», ни «это», ни многое другое в том же роде. Ведь все эти распространенные слова, хотя и применяются ко всему, все же отличаются от того, к чему они прилагаются. Если бы это первоначало можно было выразить и оно имело бы свой внутренний смысл, его надо было бы выражать без посторонней помощи. На самом же деле ни одно ь из этих начал невозможно объяснить, поскольку им дано только называться, носить какое-то имя. А вот состоящие из этих первоначал вещи и сами представляют собою некое переплетение, и имена их, также переплетаясь, образуют объяснение, сущность которого, как известно, в сплетении имен. Таким образом, эти начала необъяснимы и непознаваемы, они лишь ощутимы. Сложенное же познаваемо, выразимо и доступно истинному мнению. Поэтому, если кто составляет себе истинное мнение о чем-то без объяснения, его душа с владеет истиной, но не знанием этой вещи; ведь кто не может дать или получить объяснение чего-то, тот этого не знает. Получивший же объяснение может все это познать и в конце концов иметь это в качестве знания. Так ли рассказывали тебе это сновидение или иначе?
|
|
|
Т е э т е т. В точности так.
С о к р а т. Значит, тебе нравится утверждение, что истинное мнение с объяснением есть знание?
Т е э т е т. Положительно нравится.
С о к р а т. В таком случае, Теэтет, мы в этот день и час завладели тем, в поисках чего толпы мудрецов давно состарились, прежде чем это найти?
Т е э т е т. По-моему, Сократ, то, что мы высказали, прекрасно.
С о к р а т. Похоже, что это так. Ибо какое может быть знание без объяснения и правильного мнения? Впрочем, кое-что в сказанном мне не нравится.
Т е э т е т. Что именно?
С о к р а т. То, что с виду сказано наиболее складно: е что-де начала непознаваемы, а род сложенного познаваем.
Т е э т е т. Разве это неправильно?
С о к р а т. Это еще нужно узнать. А заложниками того, что мы сказали, будут у нас примеры, которыми пользовался тот, кто все это говорил.
Т е э т е т. Какие же?
С о к р а т. Буквы и слоги письма. Или, по-твоему, не их имел в виду говоривший то, о чем мы толкуем?
Т е э т е т. Нет, именно их.
С о к р а т. Давай-ка проверим их снова, более того, гоз проверим самих себя - так или не так мы обучились грамоте. Прежде всего: слоги поддаются объяснению, а буквы необъяснимы?
Т е э т е т. Пожалуй, да.
С о к р а т. Вот и мне так кажется. Поэтому, если кто-то спросит о первом слоге «Сократ», вот так: «Теэтет, скажи, что такое "Со"?», что ты ответишь?
Т е э т е т. Что это сигма и омега.
С о к р а т. Это и есть твое объяснение слога?
Т е э т е т. Да, именно.
|
|
|
С о к р а т. Тогда дай такое же объяснение сигмы.
Т е э т е т. Но разве можно назвать начала начал? Ведь сигма, Сократ, совсем безгласная, это какой-то шум, род свиста в гортани. А вот бета в свою очередь - это и не звук, и не шум, да и большинство букв тоже. Поэтому очень хорошо сказано, что они необъяснимы. Из них только семь наиболее отчетливых имеют звучание - смысла же не имеет пи одна.
С о к р а т. Что же, мой друг, здесь мы достигли относительно знания ясности.
Т е э т е т. По-видимому.
С о к р а т. Итак, мы правильно указали, что буква с непознаваема, а слог - познаваем?
Т е э т е т. По крайней мере, похоже на то.
С о к р а т. А скажи, за слог мы принимаем две буквы или когда их больше двух, то все? Или же одну какую-то идею, возникающую при их сложении?
Т е э т е т. Мне кажется, все вместе.
С о к р а т. Взгляни же на эти две: сигму и омегу. Обе составлдют первый слог моего имени. Разве не это знает тот, кто знает этот слог?
Т е э т е т. Как же иначе?
С о к р а т. Значит, он знает сигму и омегу?
Т е э т е т. Да.
С о к р а т. Как же так? Каждую из двух он не знает и, не зная ни одной, вдруг узнает обе?
Т е э т е т. Но это совсем не имеет смысла, Сократ.
С о к р а т. Но если необходимо узнать каждую из двух, коль скоро кто-то собирается узнать обе, то необходимо предварительно узнать все буквы J, чтобы потом узнать слог, и, таким образом, наше великолепное рассуждение ускользает из рук.
Т е э т е т. И совсем неожиданно.
С о к р а т. Значит, плохо мы его стерегли. Ведь, пожалуй, следовало бы за слог принять не [совокупность] букв, а какой-то возникающий из них единый зримый вид, имеющий свою собственную единую идею, отличную от букв.
Т е э т е т. Разумеется. И скорее всего, это более вероятно, чем первое.
С о к р а т. Давай же не будем малодушно предавать это великое и возвышенное учение.
Т е э т е т. Давай не будем.
С о к р а т. И, как мы только что сказали, пусть одна возникшая из сложения отдельных букв идея и будет слогом, как в письме, так и во всем прочем.
Т е э т е т. Разумеется.
С о к р а т. Поэтому частей у нее быть не должно.
Т е э т е т. Почему?
С о к р а т. Потому что если есть части, то целое неизбежно есть совокупность этих частей. Или ты возникающее из частей целое толкуешь как единый вид, отличный от совокупности частей?
|
|
|
Т е э т е т. Я - да.
С о к р а т. А всё и целое, по-твоему, - одно и то же или разное?
Т е э т е т. Мне это не ясно, но раз уж ты велишь отвечать с усердием, то рискну сказать, что разное.
С о к р а т. Твое усердие правильно, Теэтет, а вот правилен ли ответ - нужно посмотреть.
Т е э т е т. Конечно, нужно.
С о к р а т. Итак, по теперешнему рассуждению, целое отличается от всего?
Т е э т е т. Да.
С о к р а т. А есть ли различие между всем и совокупностью [частей]? Например, когда мы говорим: «один, два, три, четыре, пять, шесты», или «дважды три, с трижды два», или «четыре и два; три, два и один», - называем ли мы во всех случаях одно и то же или разные вещи?
Т е э т е т. Одно и то же.
С о к р а т. Отличное от шести?
Т е э т е т. Нет.
С о к р а т. Стало быть, каждое из сочетаний вместе давало шесть?
Т е э т е т. Да.
С о к р а т. Но, называя совокупность [частей], разве мы не называем всё?
Т е э т е т. Непременно.
С о к р а т. Иначе говоря, это не что иное, как шесть?
Т е э т е т. Не что иное.
С о к р а т. Значит, для того, что состоит из чисел, л названия «всё» и «всё вместе» означают одно и то же?
Т е э т е т. Очевидно.
С о к р а т. Мы можем сказать об этом так: число, обозначающее плетр, и самый плетр тождественны. Не правда ли?
Т е эт е т. Да.
С о к р а т. То же но стадии?
Т е э т е т. Да.
С о к р а т. И о численности войска и самом войске? И подобным же образом обо всем остальном? Ибо все число составляет всю суть каждой вещи.
Т еэтет. Да.
С о к р а т. А числа каждой вещи - это не что иное, как ее части?
Т еэтет. Не что иное.
С о к р а т. Но все, что имеет части, и есть совокупность частей?
Т е э т е т. Очевидно.
С о к р а т. Но можно признать, что совокупность частей и есть всё, коль скоро все число будет всем.
Т е э т е т. Так.
С о к р а т. Значит, целое не есть совокупность частей, иначе, будучи совокупностью частей, оно было бы всем.
Т еэтет. Видимо, нет.
С о к р а т. Но часть, как таковая, есть ли она часть чего-то другого, а не целого?
Т е э т е т. Она часть всего.
С о к р а т. Ты храбро отбиваешься, Теэтет. Но если оа это всё ничего не потеряло, то оно и останется этим же всем?
|
|
|
Т е э т е т. Непременно.
С о к р а т. А целое не есть ли то же самое, если у него нигде ничего не отнято? Если же у чего-нибудь что-то отнято, то оно не есть ни всё, ни целое, поскольку они тождественны и из одного и того же происходят.
Т е э т е т. Теперь мне кажется, что всё и целое ничем друг от друга не отличаются.
С о к р а т. Итак, мы говорили, что там, где есть части, целое и всё будут совокупностью частей.
Т е э т е т. Вот именно.
С о к р а т. Вернемся к тому, что я недавно хотел показать. Если слог не то же, что буквы, то и эти буквы ь неизбежно не будут его частями, иначе он был бы тождествен своим буквам и познаваем в той же степени, что они?
Т е э т ет. Так.
С о к р а т. Значит, во избежание этого мы считали его отличным от них?
Т е э т е т. Да.
С о к р а т. Что же? Если буквы - не части слога, то можешь ли ты указать какие-то другие части слога, которые не были бы буквами?
Т е э т е т. Никоим образом, Сократ. Если уж признавать какие-то части слога, то смешно, отбросив одни начала, отправляться в поиски за другими.
С о к р а т. Разумеется, Теэтет. Согласно этому нашему рассуждению, слог, видимо, есть какая-то единая, не имеющая частей идея.
Т е э т е т. Видимо.
С о к р а т. Помнишь, мой друг, как немного раньше мы одобрили и приняли положение, что первоначала, из которых состоит все прочее, необъяснимы, поскольку каждое из них само по себе частей не имеет, и неправильно было бы прилагать к нему слова «есть» или «это», как отличные от него и ему чуждые? Именно эта причина и делает их необъяснимыми и непознаваемыми.
Т е э т е т. Помню.
С о к р а т. И есть ли здесь другая какая-нибудь причина, кроме той, что эти первоначала просты и неделимы? Я, по крайней мере, не вижу другой причины.
Т е э т е т. Кажется, другой и нет.
С о к р а т. Так не относится ли и слог к тому же виду, коль скоро он не имеет частей и есть единая идея?
Т е э т е т. Безусловно, относится.
С о к р а т. Значит, если слог есть совокупность букв и представляет собой нечто целое, буквы же - его части, то одинаково познаваемы и выразимы будут и слоги и буквы, коль скоро совокупность частей оказалась тождественной целому.
Т е э т е т. Да, именно.
С о к р а т. Если же слог един и неделим, то одинаково неопределимы и непознаваемы будут слог и буква. Ибо одна и та же причина приведет к одинаковому результату.
Т е э т е т. Ничего не могу возразить.
С о к р а т. Следовательно, мы не согласились бы, если бы кто-нибудь утверждал, что слог познаваем и выразим, а буква - наоборот?
Т е э т е т. Нет, если мы будем верны нашему рассуждению.
С о к р а т. А с другой стороны? Не примешь ли ты гов скорее противоположное утверждение, правоту которого ты мог осознать, обучаясь грамоте?
|
|
|
Т е э т е т. Какое именно?
С о к р а т. Ведь, обучаясь, ты только и делал, что старался различить каждую букву самое по себе на взгляд и на слух, чтобы при чтении и письме тебя не затрудняло их расположение?
Т е э т е т. Ты говоришь сущую правду.
С о к р а т. А в совершенстве обучиться у кифариста разве не значило для тебя уметь следить за каждым звуком и определять, от какой струны он исходит? А что звуки - буквы музыки, это всякий согласится повторить.
Т е э т е т. Не иначе.
С о к р а т. И если бы на основании постигнутых нами букв и слогов нужно было судить о прочих, то мы сказали бы, что род букв дает гораздо более ясное познание и более основательное, чем слоги, и позволяет достичь совершенства в любом виде учения. И если бы кто-то утверждал, что слог познаваем, а буква по своей природе непознаваема, то мы подумали бы, что он волей-неволей впадает в детство.
Т е э т е т. Несомненно.
С о к р а т. Здесь, мне кажется, можно было бы при- с вести и другие доказательства. Но как бы нам не забыть об исходном- утверждении. Рассмотрим, что это, собственно, значит: объяснение вместе с истинным мнением оказывается совершенным знанием.
Т е э т е т. Это следует рассмотреть.
С о к р а т. Скажи, что можно было бы подразумевать под объяснением? Сдается мне, что речь идет об одном из трех.
Т е э т е т. Из каких же трех?
С о к р а т. Первое, пожалуй, вот что: [объяснять - а значит] выражать свою мысль звуками с помощью глаголов и имен, причем мнение как в зеркале или в воде отражается в потоке, изливающемся из уст. Или объяснение представляется тебе иначе?
Т е э т е т. Мне - так. По крайней мере, про действующего так мы говорим: он объясняет.
С о к р а т. Значит, всякий может это делать быстрее или медленнее - показывать, что он мнит по поводу каждой вещи, коль скоро он не глух и не нем от рождения. Таким образом, сколько людей ни имеет правильное е мнение, все они обнаруживают это посредством объяснения, и ни у кого еще правильное мнение не возникло помимо знания.
Т е э т е т. Ты прав.
С о к р а т. Не будем же легкомысленно осуждать того, кто предложил рассматривать знание так, как мы теперь это делаем, за то, что он будто бы ничего не сказал. Ведь может статься, он имел в виду совсем не это, но то, что на вопрос о каждой вещи можно дать ответ при гот помощи начал.
Т е э т е т. Что ты имеешь в виду, Сократ?
С о к р а т. Например, Гесиод говорит, что в повозке сто деревянных частей. Я не в состоянии их назвать, да и ты, я думаю, тоже. Но достаточно и того, если на вопрос, что такое повозка, мы сможем назвать колеса, оси, кузов, поручни, ярмо.
Т е э т е т. Вполне достаточно.
С о к р а т. А может быть, он нашел бы нас смешны-ь ми, если бы на вопрос о твоем имени мы стали выговаривать его по складам и, хотя мы имеем о нем верное представление и произношение, сочли бы себя знатоками грамматики, располагающими грамматически точным объяснением имени Теэтета. Ведь нельзя говорить о чем-либо со знанием дела, прежде чем не определишь каждую вещь при помощи начал, имея при этом истинное мнение, как это было уже сказано раньше.
Т е э т е т. Да, это было сказано.
С о к р а т. Так и о повозке мы имеем правильное мнение, но лишь тот, кто способен уяснить ее сущность с помощью ста частей, присоединивши [к мнению] и это умение, присоединяет к истинному мнению объяснение и вместо имеющего мнение становится искусным знатоком сущности повозки, определив целое с помощью начал.
Т е э т е т. И ты находишь это благом, Сократ?
С о к р а т. Только если и ты так находишь, мой друг, и если ты допускаешь, что описание каждой вещи с помощью начал [букв] и есть ее объяснение, а описание по слогам или еще большими частями - отсутствие а такового. Но подтверди это, чтобы мы вместе подвергли это рассмотрению.
Т е э т е т. Я охотно это допускаю.
С о к р а т. Считаешь ли ты кого-либо знатоком чего-то, если он одно и то же относит то к одному, то к другому или если об одном и том же он имеет то одно, то другое мнение?
Т е э т е т. Клянусь Зевсом, я - нет.
С о к р а т. А не припоминаешь ли ты, с чего ты и другие начинали изучение букв?
Т е э т е т. Ты имеешь в виду, что к одному и тому же слогу мы относили то одну, то другую букву или одну в и ту же букву ставили то в подобающий, а то и в иной слог?
С о к р а т. Я имею в виду это.
Т е э т е т. Нет, клянусь Зевсом, я этого не забыл и не считаю знатоками тех, кто так поступает.
С о к р а т. Но что же? Если в одно и то же время кто-нибудь, письменно изображая имя «Теэтет» (веситптос), подумает, что следует написать тету и эпсилон, и так и напишет, а с другой стороны, принимаясь писать имя «Феодор», напишет тау и эпсилон, подумав, что так и следует, скажем ли мы, что он знает первый слог ваших имен?
Т е э т е т. Но мы только что согласились, что поступающий так не знаток.
С о к р а т. А что мешает ему так же поступить со вторым и с третьим и с четвертым слогом?
Т е э т е т. Ничто.
С о к р а т. Значит, у него бывает правильное мнение в соединении с побуквенным описанием, когда он пишет имя Теэтет по порядку?
Т е э т е.т. Ясно же.
С о к р а т. Значит, еще не будучи знатоком, он уже ь имеет правильное мнение, как мы говорим.
Т е э т е т. Да.
С о к р а т. И вместе с правильным мнением он имеет объяснение, поскольку он применял побуквенное описание, а этот путь мы и назвали объяснением.
Т е э т е т. Правда.
С о к р а т. Выходит, бывает правильное мнение с объяснением, которое нельзя назвать знанием.
Т е э т е т. Боюсь, что да.
С о к р а т. Как видно, мы обогатились еще одним сном, считая, что располагаем наиболее истинным объяснением знания. Или не будем винить себя раньше времени? Может быть, его нужно определять не так, а с помощью третьего способа: ведь мы говорили, что только один из трех способов имел в виду тот, кто определил знание как правильное мнение с объяснением.
Т е э т е т. Ты прав. Действительно, один способ еще остался. Первый был как бы изображением мысли в звуке, второй - недавно разобранный способ перехода от начал к целому, а что же третье? Как ты скажешь?
С о к р а т. Как сказали бы многие: [объяснять] - значит иметь какой-либо знак, по которому искомую вещь можно было бы отличить от всего остального.
Т е э т е т. Можешь ты мне дать пример [объяснения] какой-либо вещи?
С о к р а т. Например, если угодно, о Солнце достаточно будет, по-моему, сказать, что оно самое яркое из всего, что движется в небе вокруг Земли.
Т е э т е т. Разумеется.
С о к р а т. Подумай же, ради чего это сказано. Не о том ли мы только что толковали, что, если подметить отличительный признак отдельной вещи - чем она отличается от прочих вещей, - тем самым, как говорят некоторые, можно найти объяснение этой вещи? А пока ты касаешься только общего, у тебя будет объяснение лишь того, что обще вещам.
Т е э т е т. Понимаю. И мне кажется, что прекрасно назвать это объяснением.
С о к р а т. Кто соединяет с правильным мнением отличительный признак вещи, тот и окажется знатоком того, о чем он прежде имел лишь мнение.
Т е э т е т. Так мы и скажем.
С о к р а т. И вот теперь, когда я оказался уже совсем близко, словно перед картиной того, о чем я толковал, я не понимаю ни капли. А издали мне казалось, будто я рассуждал не без толку.
Т е э т е т. В чем же дело?
С о к р а т. Скажу, если смогу. Если я имею правиль ное мнение о тебе, то, присоединив к нему еще касающееся тебя объяснение, я узнаю тебя, если же нет -останусь с одним только мнением.
Т е э т е т. Да.
С о к р а т. Объяснение же было истолкованием твоего отличительного признака?
Т е э т е т. Так.
С о к р а т. Когда же я всего лишь имел мнение, я не схватывал мыслью ничего из того, чем ты отличаешься от других?
Т е э т е т. Видимо, нет.
С о к р а т. Значит, я мыслил что-то общее, что тебе присуще ничуть не больше, чем кому-то другому?
Т е э т е т. Безусловно.
С о к р а т. Так скажи, ради Зевса, чем же больше в таком случае я имел мнение о тебе, нежели о ком-то другом? Предположи, что я мыслил, что существует вот этот Теэтет, который есть человек, с носом, глазами, ртом и прочими членами тела. Разве такая мысль заставила бы меня мыслить Теэтета скорее, чем Феодора или - по пословице - последнего из мисийцев?
Т е э т е т. А как же быть?
С о к р а т. Но если я мыслю не только имеющего нос с и глаза, но курносого и с глазами навыкате, то больше ли я мыслю тебя, нежели себя самого и всех в таком же роде?
Т е э т е т. Ничуть.
С о к р а т. И не прежде, думаю я, составится у меня мнение о Теэтете, чем когда эта твоя курносость даст мне какой-то отличительный признак в сравнении с любой другой, какую я видел, курносостью, и так же обстоит со всеми остальными твоими членами: если я завтра тебя встречу, этот отличительный признак напомнит мне тебя и внушит мне правильное о тебе мнение.
Т е э т е т. Ты совершенно прав.
С о к р а т. Значит, правильное мнение о каждой вещи касается и отличительного признака?
Т е э т е т. Очевидно.
С о к р а т. Тогда что бы еще могло значить это присоединение объяснения к правильному мнению? Ведь крайне смешным оказывается наставление, предписывающее примыслить, чём что-то отличается от прочего.
Т е э т е т. Почему?
С о к р а т. Потому что оно наказывает нам составить себе правильное мнение [о вещах], - чем они отличаются от других вещей, в то время как мы уже имеем правильное мнение о них на основе отличия их от других. И сколько бы мы ни толкли подобным образом воду в е ступе, это ничего не даст нам для этого наставления, которое справедливее назвать приказом слепого, ибо наказывать присоединить то, чем мы уже обладаем, чтобы постигнуть то, о чем мы имеем мнение, - это воистину ослепление.
Т е э т е т. Скажи, к чему же сводились эти твои вопросы?
С о к р а т. Если присоединить объяснение [к правильному мнению] означало бы знать, а не иметь мнение об отличительном признаке, то это было бы приятнейшим из всех положений о знании. Ведь узнать - значит, видимо, получить знание, не так ли?
Т е э т е т. Да.
С о к р а т. Значит, как видно, на вопрос, что есть знание, можно ответить, что это правильное мнение со знанием отличительного признака. Ведь присоединение объяснения заключалось именно в этом.
Т е э т е т. Похоже, что так.
С о к р а т. Вот уж простодушны мы были бы, если бы, исследуя знание, мы говорили, что это правильное мнение со знанием будь то отличительного признака, будь то чего другого. И выходит, Теэтет, что ни ощущение, ни правильное мнение, ни объяснение в связи с правиль-ь ным мнением, пожалуй, не есть знание.
Т е э т е т. Видимо, нет.
С о к р а т. И мы все еще беременны знанием и мучимся им, милый друг, или уже все родили на свет?
Т е э т е т. Клянусь Зевсом, с твоей легкой руки я сказал больше, чем в себе носил.
С о к р а т. И все это наше повивальное искусство признает мертворожденным и недостойным воспитания?
Т е э т е т. Решительно все.
Заключение. Метод Сократа
С о к р а т. Итак, если ты соберешься родить что-то другое, Теэтет, и это случится, то после сегодняшнего упражнения плоды твои будут лучше; если же ты окажешься пуст, то меньше будешь в тягость окружающим, будешь кротким и рассудительным и не станешь считать, что знаешь то, чего ты не знаешь. Ведь мое искусство умеет добиваться только этого, а больше ничего, да я и не знаю ничего из того, что знают прочие великие и удивительные мужи, сколько их есть и сколько их было. А повивальное это искусство я и моя мать получили в удел от бога, она - для женщин, я - для благородных юношей, для тех, кто прекрасен. Теперь же я должен идти в царский портик по тому обвинению, что написал на меня Мелет. Утром, Феодор, мы опять здесь встретимся.
|
|
|
