Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Глава 4. Музыка в мозгу: образы и воображение.




 

«Звучания ласкают смертный слух,

Но музыка немая мне милей»,

 

Джон Китс, «Ода греческой вазе» (перевод стихотворения В.Микушевич)

 

Музыка играет значительную и часто очень приятную роль в жизни большинства из нас – не только внешняя музыка, но и внутренняя, та, что играет у нас в голове. Когда Галтон в 1880 году написал «Психические образы», он был озабочен исключительно визуальным воображением, и совсем не уделил внимания образам музыкальным. Но простого подсчета будет достаточно, чтобы доказать: образность в музыке играет не менее важную роль, чем в любом визуальном искусстве. Есть люди, которые с трудом могут удержать в голове одну простую мелодию, а есть такие, кто может воссоздавать в своем воображении целые симфонии, настолько четкие и детализированные, что их звучание будет почти неотличимо от живого исполнения.

Я понял это еще в молодости, ведь мои родители находились, можно сказать, на противоположных концах «спектра». Моя мать обычно с трудом вспоминала мелодии, в то время как у отца в голове, кажется, жил целый оркестр. Карманы его всегда были набиты миниатюрными оркестровыми партитурами, и в промежутках между приемами пациентов, он доставал страницу с нотами и устраивал свой собственный внутренний концерт. Ему не нужны были пластинки и граммофоны, он мог сыграть любую музыку в своей голове, возможно, с другим настроением, импровизируя, интерпретируя мелодию по собственному усмотрению, и все же он умел играть без единого инструмента. Перед сном он любил читать музыкальный словарь; он листал страницы, почти случайно открывая книгу тут и там, смакуя строчки – и потом, вдохновленный началом какой-нибудь фразы или партитуры, устраивался в кресле поудобней и слушал свою любимую симфонию, его kleine Nacht musik, как он ее называл.

В отличие от отца, мое музыкальное воображение, – и музыкальное восприятие тоже, – очень сильно ограничено. Я не способен воспроизвести у себя в голове звучание целого оркестра, во всяком случае в нормальных обстоятельствах. Но у меня есть воображение пианиста. Когда речь идет о музыке, которую я знаю хорошо, например, о мазурках Шопена, – их я выучил шестьдесят лет назад и полюбил на всю жизнь, – мне стоит лишь бросить взгляд на партитуру или подумать о конкретной мазурке (номер мазурки способен включить мое воображение), и музыка начнет играть в моей голове. Я не только «слышу» музыку, я могу «видеть» мои руки, скользящие по клавиатуре рояля, и я «чувствую», как пальцы касаются клавиш, пока я «играю» – и такая виртуальная игра продолжается сама собой, уже без моего участия, стоит мне лишь подумать о ней. Когда я только учился играть мазурки, я обнаружил, что могу практиковаться в своем воображении, и часто «слышал» конкретные пассажи и фрагменты мазурок, звучавшие у меня в мозгу уже без моего участия, сами по себе. Даже если такие вещи происходят непроизвольно и бессознательно, то, мне кажется, подобные внутренние тренировки имеют очень важное значение для любого музыканта и могут быть почти так же полезны, как и реальная игра.

С середины 90-х годов Роберт Заторре и его коллеги занимались исследованием музыкального воображения, используя все самые передовые разработки для получения снимков мозга. Им удалось доказать, что музыка, играющая в воображении, активирует слуховую зону коры головного мозга почти так же сильно, как и настоящая, живая музыка. Кроме того воображаемая музыка способна оказывать влияние на моторную зону коры мозга, и наоборот, игра на воображаемом музыкальном инструменте активирует слуховую зону. «Это, – заметил Заторре в своей работе, вышедшей в 2005 году, – вполне соответствует заявлениям музыкантов, которые утверждают, что могут «слышать» свои инструменты даже когда не играют на них, а просто воображают музыку».

Как заметил Альваро Паскаль-Леоне, исследования местного мозгового кровотока

 

[показали, что] когда музыкант играет на воображаемом инструменте, просто перебирая пальцами по воздуху, в мозгу у него активируются те же центральные нейронные структуры, которые требуются для игры на настоящем инструменте. При этом простой мысленной тренировки бывает достаточно, чтобы задействовать нейронные цепи, имеющие решающее значение на ранних стадиях обучения. Подобные мысленные тренировки не только увеличивают мастерство музыканта, но так же дают ему возможность развивать свои навыки дальше, при этом практически не прикасаясь к инструменту. Комбинация мысленных и физических тренировок [добавляет Альваро Паскаль-Леоне] дает гораздо более ощутимые результаты, чем простые физические тренировки; теперь, проведя все необходимые исследования, мы можем дать физиологическое объяснение этому явлению.

 

Предвкушение и самовнушение может значительно обострить наше музыкальное воображение и иногда даже вызвать нечто вроде ложного восприятия. Джером Бернер, мой очень музыкальный друг, однажды рассказал мне о таком случае: он поставил пластинку Моцарта на проигрыватель и слушал ее с величайшим удовольствием, потом решил перевернуть ее и послушать вторую сторону, но вдруг обнаружил, что проигрыватель все это время был выключен. Возможно, это крайний случай, но он отлично описывает опыт, который так или иначе испытывал каждый из нас, слушая знакомую музыку: когда нам кажется, что мелодия все еще играет, хотя радио уже выключено, и мы задаемся вопросом – эта песня все еще звучит, или мы просто додумываем ее в свой голове?

Некоторые не очень убедительные эксперименты проводились в 1960-х годах – авторы исследовали то, что они сами назвали «эффектом «White Christmas». Людям давали послушать всем известную песню Бинга Кросби «White Christmas», и многие из участников эксперимента продолжали «слышать» мелодию даже после того, как регулятор громкости был доведен до нулевого деления; а бывали еще более интересные случаи: некоторые люди слышали музыку даже тогда, когда авторы эксперимента лишь делали вид, что включили проигрыватель, хотя на самом деле никакой музыки не было. Уильям Келли и его коллеги из Дартмута недавно получили физиологическое подтверждение подобного состояния – когда воображение невольно «заполняется» музыкальными образами. Они помещали добровольцев в аппарат МРТ и включали музыку – знакомые мелодии перемежались с незнакомыми, с пробелом тишины внутри каждого музыкального фрагмента; ученые следили за слуховой зоной коры головного мозга в процессе прослушивания. И выяснилось, что во время прослушивания знакомой мелодии добровольцы просто не замечали этих пробелов тишины, но, в то же время, доктор Келли установил, что эти самые «пробелы в знакомых песнях вызывали в слуховых и ассоциативных зонах мозга гораздо большую активность, чем те же тихие фрагменты в песнях незнакомых; результат был один и тот же, как для музыки со словами, так и без» (см. работу Дэвида Дж.М. Краемера (David J. M. Kraemer), 2005г.)

В момент, когда мы намеренно, сознательно начинаем думать о музыке, в нашем мозгу активируются не только слуховая и моторная зоны, но и лобная зона коры мозга, отвечающая за выбор и способность к планированию. Подобное сознательное музыкальное воображение играет решающую роль в жизни профессиональных музыкантов – именно оно спасло Бетховена от творческого бесплодия и безумия после того, как он оглох и уже больше не мог слышать никакую музыку, кроме той, что играла у него внутри.* (возможно даже, что глухота не снизила, а наоборот – обострила его музыкальность; в результате отсутствия внешних звуковых факторов слуховая зона коры мозга Бетховена могла стать гиперчувствительной и дать толчок развитию мощнейшего музыкального воображения).

 

*(Действительно, для многих профессиональных музыкантов способность сознательно активировать свое музыкальное воображение является доминирующим компонентом сознательной и даже подсознательной жизни. Ведь по сути любой художник всегда работает над своими творениями, даже если с виду кажется, что он ничего не делает. Это состояние очень хорошо описано композитором Нэдом Роремом в сборнике его дневников под названием «Встречая ночь»: «Я всегда работаю. Даже если я сижу здесь и болтаю о Кафке или о клубнике, о содомии или о софтболе, мой разум в то же время всегда поглощен музыкой, над которой я работаю в данный момент; сам же физический акт занесения нот на бумагу – это не работа, это то, что после работы».)

 

Конечно, многие люди точно так же могут сознательно проигрывать музыкальные произведения у себя в голове. И тем не менее, мне кажется, что для большинства из нас музыкальное воображение имеет скорее спонтанный характер. Иногда песня просто возникает в голове; и бывает так, что навязчивая мелодия какое-то время может тихо звучать в нашем сознании, и мы даже не обратим на нее внимания. Не каждый одарен сознательным музыкальным воображением, но бессознательным, несомненно, обладает каждый.

Бессознательное м.в. всегда связано с интенсивными и многократно повторяемыми мелодиями. Со мной такое часто бывает: я влюбляюсь в какого-нибудь композитора и слушаю его музыку снова и снова, почти без остановок, недели и месяцы напролет, до тех пор, пока какой-нибудь другой исполнитель не вытеснит его из моего сознания. За последние пол года такое случалось со мной трижды: сначала мой мозг заполняла опера Леоша Яначека «Енуфа», после того, как я услышал ее в постановке режиссера Джонатана Миллера; композиции из «Енуфы» продолжали затапливать мое воображение, даже врывались в мои сны, на протяжении двух месяцев; я купил диски с записью оперы и слушал их снова и снова. Потом я переключился на нечто совершенно иное, после того, как мой пациент, Вуди Гейст, спел для меня а-капелло со своей джаз-группой, «Grunyons». Они заинтриговали меня, хотя до этого я никогда особо не интересовался музыкой подобного рода; я слушал альбом его группы снова и снова, и музыка из «Енуфы» вдруг перестала играть в моем внутреннем концертном зале, замещенная песней «Shooby Doin’» группы «Grunyons». И совсем недавно я опять «сменил пластинку» – на Леона Флейшера, и его интерпретации Бетховена, Шопена, Баха, Моцарта и Брамса вытеснили из моей головы группу «Grunyons». Если вы спросите меня, что общего между «Енуфой», «Shooby Doin» и «Хроматической фантазией и фугой» Баха, мне придется признать, что, пожалуй, ничего – ни музыкально, ни эмоционально (кроме, конечно, удовольствия, которое каждая из этих композиций доставляла мне в разное время). Их объединяет только одно – все три эти мелодии бомбардировали мои уши и сознание, и музыкальные «цепочки» моего мозга были перегружены, перенасыщены ими. В таком перегруженном состоянии мозг, кажется, был готов снова и снова играть одну и ту же композицию без перерывов и без всякой внешней стимуляции. От подобных постоянных повторений одной и той же мелодии мы иногда получаем почти столько же удовольствия, сколько и от прослушивания реальной музыки; и потом – такие непроизвольные концерты у нас в голове редко бывают слишком уж навязчивыми, как правило мы можем их контролировать (хотя иногда кажется, что не можем).

В определенной степени, этот вид музыкального воображения, вызванный внешней перегрузкой музыкального фона, является, пожалуй, наименее личным и наименее значительным видом «музыки в голове». Но с другой стороны, мы ступаем на гораздо более интересную и таинственную территорию, когда в нашем сознании без всякой видимой причины вдруг начинает играть музыка, которую мы не слышали и о которой не вспоминали уже много лет. «Почему именно эта мелодия и почему именно сейчас?» – спрашиваем мы себя. Иногда причина или ассоциация очевидна – или кажется таковой.

Сейчас, когда я пишу эти строчки, в Нью-Йорке, в середине декабря, город полон рождественских деревьев и менор. Я старый еврей-атеист, и я всегда говорю, что все эти вещи для меня ничего не значат, на самом же деле всякий раз, когда я слышу ханукальные песни, на сетчатке моих глаз тут же возникает образ меноры, хочу я этого или нет. Возможно, в этих образах скрыто гораздо больше эмоций и смысла, чем мне кажется, даже если они имеют преимущественно сентиментальный и ностальгический окрас.

Но этот декабрь так же отмечен одной гораздо более мрачной композицией, или даже серией композиций; тех самых, что играют на заднем фоне моего сознания. Мой брат тяжело болен, и одна лишь мысль о его болезни причиняет мне боль и вгоняет в тоску, сопровождаемую десятками тысяч мелодий, одна из которых «Каприччио на отъезд возлюбленного брата» Баха.

Когда я переодевался сегодня после плавания, старческая артритная боль в коленях напомнила мне, что я снова на земле, стою на ногах, – и я подумал о своем старом друге Нике, который должен вскоре посетить меня. При этой мысли в голове моей внезапно зазвучал стишок. Стишок из детства, который я не слышал (и о котором не думал), наверное, уже лет шестьдесят: «Прыг-прыг, этот старик/ хочет до дома дойти/ но дом – как тайник/ да, дом – как тайник / его еще нужно найти». (в оригинале:“Knick-knack, paddy whack, give a dog a bone; / This old man came rolling home.”; я использовал похожую русскую песенку – прим. переводчика*) Теперь я – тот самый старик, который хочет вернуться домой, и Ник (чье имя перекликается со словом «тайник») оказался частью этой ассоциации.

Многие из наших музыкальных ассоциаций вербальны, иногда абсурдно-вербальны. Недавно перед Рождеством я ел копченого сига (обожаю его), и в голове моей заиграла песня «O Come Let Us Adore Him»* (непереводимая игра слов: adore на английском может значить как «обожать», так и «поклоняться» или «славить». Когда Сакс ест копченого сига, в голове у него в этот момент играет гимн о поклонении Господу*). Теперь этот религиозный гимн в моей голове ассоциируется с копченым сигом.

Часто подобные вербальные ассоциации скрываются в подсознании и становятся очевидными лишь после того, как что-то другой обратит на них внимание.

Однажды я получил письмо от женщины. Ее муж, писала она, легко запоминает мелодии, но при этом совершенно неспособен удержать в голове слова песен, – и тем не менее, как и большинство людей, он создает подсознательные словесные ассоциации с лирикой. «Например, – добавляла она, – кто-нибудь скажет ему: «знаешь, я не получаю удовольствия от своей работы», и уже через пол минуты мы услышим, как он насвистывает мелодию из песни «I can’t get no satisfaction» («я не способен получать удовлетворение»). Очевидно, что слова этой песни хранятся где-то в его мозгу и они крепко привязаны к мелодии, но при этом даже мелодия не способна вытащить их на поверхность сознания».

Совсем недавно я несколько часов к ряду расспрашивал одного композитора насчет его музыкального воображения. В какой-то момент он извинился и вышел в туалет. Вернувшись в комнату, он сообщил, что прямо сейчас услышал в своей голове песню, – она была популярна лет сорок назад, и поначалу он даже не смог распознать ее. Потом он вспомнил первую строчку: «Еще пять минут…». Я воспринял это, как намек от его подсознания и через пять минут перестал мучить его своими вопросами.

Иногда мои ассоциации бывают настолько глубоко запрятаны в подсознание, что я не могу распознать их самостоятельно – самые глубокие из них мое подсознание приберегает для сеансов с психоаналитиком. Он обладает поистине энциклопедическими знаниями в области музыки и он способен распознать любой фрагмент мелодии, стоит мне только начать напевать ее (а это на самом деле очень сложно, учитывая, что у меня нет голоса).

И, конечно, величайший литературный анализ музыкальных ассоциаций был дан Марселем Прустом, «маленькая фраза» Вантейля пронизывает собою все произведения цикла «В поисках утраченного времени».

Но откуда он в нас, этот бесконечный поиск смыслов и толкований? Не каждое искусство ищет смысл, и музыка, пожалуй, занимается этим в наименьшей степени – она скорее апеллирует к эмоциям, она абстрактна и лишена формальных средств выражения. Мы можем пойти в театр, чтобы узнать больше о ревности, предательстве, мести, любви – но музыка, инструментальная музыка ничего не сможет рассказать об этом. Музыка может обладать замечательной, формальной, квази-математической стройностью, она может быть душераздирающе нежной, пикантной и красивой (Бах умел мастерски комбинировать эти чувства в своих творениях). Но она вовсе не обязана иметь смысл. Человек может вспомнить музыку, дать ей жизнь в своем воображении (или – в галлюцинации) просто потому, что ему понравилась мелодия – и это будет единственная причина. Или, может быть, говоря о музыке, совершенно неуместно говорить причине? По крайней мере, так считает Родольфо Ллинас (Rodolfo Llinás).

Ллинас, ученый-невролог из Нью-Йоркского университета, занимается изучением взаимодействия коры головного мозга и таламуса – по его версии именно две эти зоны отвечают за наше сознание и наше «я» – а так же изучением их взаимодействия с моторными центрами в подкорке, особенно с базальными нервными узлами, которые, как он считает, играют важнейшую роль в формировании наших «двигательных шаблонов» (для ходьбы, бритья, игры на скрипке и так далее). Нейронные связи, отвечающие за «двигательные шаблоны» он называет «моторные связи». Для Ллинаса любой вид психической активности человека – восприятие, воспоминание и воображение в не меньшей степени, чем любая физическая деятельность – это моторная связь. В своей книге «I of the Vortex» он часто пишет о музыке, в основном о выступлениях музыкантов, но иногда – об той самой странной форме музыкального воображения, когда песня ни с того ни с сего начинает звучать в голове:

 

Нейронные процессы, отвечающие за творческие способности, не имеют ничего общего с разумом. Иными словами: если мы посмотрим на то, как наш мозг функционирует во время творческой деятельности, мы увидим, что это отнюдь не рациональный процесс; творчеству не нужны причины.

Взять хотя бы «моторные связи» в базальных нервных узлах. На самом деле нервные узлы активны всегда, они не нуждаются в конкретных «моторных связях», между ними постоянно происходит обмен информацией, обрывками данных, – и именно благодаря этим странным, нестабильным связям между мозговыми центрами, они могут работать, как генератор случайных шумов. Здесь и там, фрагмент или часть фрагмента, может попасть в таламо-кортикальную зону.

«И внезапно, – заключает Ллинас, – мы слышим песню в голове или вдруг чувствуем непреодолимое желание играть в теннис, например».

Энтони Сторр, психиатр, очень красноречиво описал свое музыкальное воображение в книге «Музыка и мозг»: «откуда она берется, эта непроизвольная и часто неприятная музыка в мозгу?» Он считает, что подобного рода музыка имеет скорее положительный эффект: «она облегчает скуку, делает… наши движения более ритмичными и снижает усталость». По своей сути она довольно полезна. Музыка из памяти, пишет он, «влияет на нас почти так же, как настоящая музыка». Кроме того, она может привлечь наше внимание к чему-то важному, к мыслям, которые мы в противном случае упустили бы из виду; и в этом отношении она очень похожа на сны. В целом, заключает Сторр, спонтанная музыка скорее полезна и даже имеет «адаптивную функцию».

Музыкальное воображение – это очень тонкая и изощренная система восприятия и запоминания музыки; приматы лишены этого. «Музыкальные зоны» человеческого мозга реагируют не только на внешнюю музыку, но и на многие другие, внутренние факторы – память, эмоции, ассоциации. Эти зоны имеют тенденцию к спонтанной активности и повторяемости; ни одна другая часть нашего мозга не имеет таких свойств. Я вижу свою комнату и мебель в ней каждый день, но при этом образ моей комнаты никогда не возникал у меня в мозгу спонтанно. И точно так же в своей голове я обычно не слышу лай собаки или шум с улицы, я не способен вдруг почувствовать запах воображаемой еды, хотя я слышу собак, бываю на улицах и ем каждый день. Да, мой разум часто бывает переполнен фрагментами стихов или фраз, но даже эти «фрагменты» не идут ни в какое сравнение с богатством и насыщенностью спонтанных музыкальных импровизаций внутри моего сознания. Возможно, дело здесь не только в нервной системе как таковой, но в чем-то более таинственном – возможно, сама музыка – ее ритмы, ее мелодичные контуры, отличные от ритмов и контуров простой человеческой речи – каким-то странным образом вступают в резонанс с нашими эмоциями.

Это действительно очень странно: каждый из нас, в разной степени, способен слышать внутреннюю музыку. Демиургы из романа Артура Кларка были сбиты с толку, когда, приземлившись на Землю, обнаружили, насколько важна музыка для нашего вида, и как много сил мы тратим на ее создание и прослушивание. Но они бы совсем сошли с ума, если бы узнали, что даже когда рядом с человеком нет никаких внешних источников, он все равно может слушать ее – музыку в своей голове.

 

Глава 5.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...