Социалистические корни нацизма

 

Все антилиберальные силы объединяются против всего либерального.

А. Меллер ван ден Брук

 

Существует распространенное заблуждение, что национал–социализм — это просто бунт против разума, иррациональное движение, не имеющее интеллектуальных корней. Будь это на самом деле так, движение это не таило бы в себе столько опасности. Однако такая точка зрения не имеет под собой никаких оснований. Доктрина национал–социализма является кульминационной точкой длительного процесса развития идей, в котором участвовали мыслители, известные не только в Германии, но и далеко за ее пределами. И что бы мы ни говорили сегодня об исходных посылках этого направления, никто не станет отрицать, что у истоков его стояли действительно серьезные авторы, оказавшие большое влияние на развитие европейской мысли. Свою систему они строили жестко и последовательно. Приняв ее исходные посылки, уже невозможно свернуть в сторону, избежать неумолимой логики дальнейших выводов. Это чистый коллективизм, свободный от малейшего налета индивидуалистской традиции, которая могла бы помешать его осуществлению.

Наибольший вклад, безусловно, внесли в этот процесс немецкие мыслители, хотя они отнюдь не были на этом пути одиноки. Томас Карлейль и Хьюстон Стюарт Чемберлен, Огюст Конт и Жорж Сорель не уступают в этом отношении ни одному из немцев. Эволюцию этих идей в самой Германии хорошо проследил P. Д. Батлер в опубликованном недавно исследовании "Корни национал–социализма". Как можно заключить из этой книги, на протяжении ста пятидесяти лет это направление периодически возрождалось, демонстрируя поразительную и зловещую живучесть. Однако до 1914 г. значение его было невелико: оно оставалось одним из многих направлений мысли в стране, отличавшейся тогда, быть может, самым большим в мире разнообразием философских идей. Этих взглядов придерживалось незначительное меньшинство, а у большинства немцев они вызывали не меньшее презрение, чем у всех остальных народов.

Почему же эти убеждения реакционного меньшинства получили в конечном счете поддержку большинства жителей Германии и практически целиком захватили умы ее молодого поколения? Причины этого нельзя сводить только к поражению в войне и сложностям послевоенной жизни, к последовавшему за этим росту национализма и уж тем более (как этого хотели бы многие) — к капиталистической реакции на наступление социализма. Наоборот, как раз поддержка со стороны социалистов и привела сторонников этих идей к власти. И не при помощи буржуазии они получили власть, а скорее в силу отсутствия крепкой буржуазии.

Идеи, которые в последнем поколении вышли на передний план в политической жизни Германии, противостояли не социализму в марксизме, а содержащимся в нем либеральным элементам — интернационализму и демократии. И по мере того как становилось все более очевидно, что именно эти элементы мешают осуществлению социализма, левые социалисты постепенно смыкались с правыми. В результате возник союз левых и правых антикапиталистических сил, своеобразный сплав радикального и консервативного социализма, который и искоренил в Германии все проявления либерализма.

Социализм в Германии был с самого начала тесно связан с национализмом. Характерно, что наиболее значительные предшественники национал–социализма — Фихте, Родбертус и Лассаль — являются в то же время признанными отцами социализма. Пока в немецком рабочем движении широко использовался теоретический социализм в его марксистской версии, авторитарные и националистические концепции находились в тени. Но это продолжалось недолго[65]. Начиная с 1914 г. из рядов марксистов один за другим стали выдвигаться проповедники, обращавшие в национал–социалистскую веру уже не консерваторов и реакционеров, а рабочих и идеалистически настроенную молодежь. И только после этого волна национал–социализма, достигнув своего апогея, привела к появлению гитлеризма. Военная истерия, от которой побежденная Германия так полностью и не излечилась, стала отправной точкой современного движения, породившего национал–социализм, причем огромную помощь оказали в этом социалисты.

Первым и, пожалуй, наиболее характерным представителем этого направления является покойный профессор Вернер Зомбарт, чья нашумевшая книга "Торгаши и герои" вышла в свет в 1915 г. Зомбарт начинал как социалист–марксист и еще в 1909 г. мог с гордостью утверждать, что большую часть своей жизни он посвятил борьбе за идеи Карла Маркса. Он действительно как никто другой способствовал распространению в Германии социалистических и антикапиталистических идей. И если марксистская мысль пронизывала тогда всю интеллектуальную атмосферу этой страны (в гораздо большей степени, чем это было в других странах, кроме разве что послереволюционной России), то это была во многом его заслуга. Зомбарт считался выдающимся представителем преследуемой социалистической интеллигенции и из–за своих радикальных взглядов не мог получить кафедру в университете. И даже после войны как в Германии, так и за ее пределами влияние его исторических исследований (в которых он оставался марксистом, перестав быть марксистом в политике) было очень заметным. Оно, в частности, прослеживается в работах английских и американских сторонников планирования. Так вот, этот: заслуженной, социалист приветствует в своей книге "Германскую войну", которая является, по его мнению неизбежным вы конфликта между коммерческим духом английской цивилизации и героической культурой Германии. Его презрение к "торгашеству" англичан, начисто утративших военный дух, поистине не знает границ, ибо нет ничего более постыдного, чем стремление к индивидуальному благополучию. Главный, как он считает, принцип английской морали — "да будет у тебя все благополучно и да продлятся твои дни на земле" — является "самым отвратительным из принципов, порожденных духом коммерции". В соответствии с "немецкой идеей государственности", восходящей еще к Фихте, Лассалю и Родбертусу, государство основано и сформировано не индивидами, не является совокупностью индивидов и цель его вовсе не в том, чтобы служить интересам личности. Это — Volksge–meinschaft — "национальная общность", в рамках которой у личности нет прав, но есть только обязанности. А всякие притязания личности лишь проявление торгашеского духа. "Идеи 1789 г." — свобода, равенство, братство — это торгашеские идеалы, единственная цель которых — дать преимущества частным лицам.

До 1914 г., рассуждает далее Зомбарт, подлинно германские героические идеалы находились в небрежении и опасности, исходившей от английских коммерческих идеалов, английского образа жизни и английского спорта. Англичане не только сами окончательно разложились, так что каждый профсоюзный деятель по горло увяз в трясине комфортабельной жизни, но начали заражать другие народы. Только война напомнила немцам, что они являются нацией воинов, народом, вся деятельность которого (в особенности экономическая) связана в конечном счете с военными целями. Зомбарт знает, что другие народы презирают немцев за культ милитаризма, но сам он этим гордится. Только коммерческое сознание могло счесть войну бесчеловечным и бессмысленным предприятием. Есть жизнь более высокая, чем жизнь личности, и это жизнь нации и государства. А предназначение индивида — приносить себя в жертву этим высшим ценностям. Таким образом, война — воплощение героической жизни, а война против Англии — это война с ненавистным коммерческим идеалом, идеалом личной свободы и комфорта, символизируемого, по Зомбарту, безопасными бритвами, которые немецкие солдаты находили в английских окопах.

Если неистовые выпады Зомбарта выглядели тогда чересчур напористыми даже для большинства немцев, то рассуждения другого немецкого профессора, точно такие же по смыслу, но более мягкие и академичные по форме, оказались поэтому и более приемлемыми. Иоганн Пленге был столь же авторитетным марксистом, как и Зомбарт. Его книга "Маркс и Гегель" положила начало гегельянскому ренессансу среди ученых–марксистов. И нет никаких сомнений, что он начинал свою деятельность как самый настоящий социалист. Из многочисленных его публикаций военного времени наиболее важной является, пожалуй, небольшая, но получившая широкий резонанс книжка с примечательным заголовком "1789 и 1914: символические годы в истории политической мысли". В ней разбирается конфликт между "идеями 1789–го", то есть идеалом свободы, и "идеями 1914–го", то есть идеалом организации.

Для Пленге, как и для большинства социалистов, черпающих свои идеалы из приложения технических представлений к проблемам общественной жизни, организация составляет сущность социализма. Как он совершенно справедливо отмечал, идея организации была исходным пунктом социалистического движения, зародившигося во Франции в начале

XVIII в. Маркс и марксисты предали эту идею, променяв ее на абстрактную и беспочвенную идею свободы. И только теперь мы вновь наблюдаем возврат к идее организации, причем повсюду, о чем свидетельствуют, например, труды Герберта Уэллса, которого он характеризует как одного из выдающихся деятелей современного социализма. (Книга Г. Уэллса "Будущее в Америке" оказала большое влияние на Пленге.) Но более всего идея эта расцвела в Германии, где ее смогли наилучшим образом понять и применить. Война Англии и Германии является, следовательно, войной между двумя противоположными принципами. Это "экономическая мировая война" — третья фаза великой духовной битвы современной истории, стоящая на одном уровне с Реформацией и буржуазной революцией, принесшей идеалы свободы. Исход этой борьбы предрешен: в ней победят новые, восходящие силы, рожденные в горниле экономического прогресса XIX столетия. Это социализм и организация.

"Поскольку в идеологической сфере Германия была наиболее последовательным сторонником социалистической мечты, — пишет Пленге, — а в сфере реальности — сильнейшим архитектором высокоорганизованной экономической системы, двадцатый век — это мы. Как бы ни закончилась война, мы будем служить образцом для других народов. Нашими идеями будет руководствоваться все человечество. Сегодня на сцене Всемирной Истории разыгрывается колоссальное действо: с нами побеждает и входит в жизнь новый всемирно–исторический идеал, а в Англии одновременно рушится ветхий принцип, который повсеместно господствовал ранее".

Военная экономика, созданная в Германии в 1914 г., — "первый опыт построения социализма, ибо ее дух. Требования военного времени привели к установлению социалистического принципа в экономической жизни, а необходимость обороны страны подарила миру идею немецкой организации, национальной общности, национального социализма....даже не заметили, как вся наша политическая жизнь в государстве и в промышленности поднялась на более высокий уровень. Государство и экономика образуют теперь совершенно новое единство… Чувство экономической ответственности, характерное для работы государственного служащего, пронизывает теперь все виды частной деятельности". Это новое, истинно германское корпоративное устройство экономической жизни (которое Пленге считает, впрочем, еще не полностью созревшим) "есть высшая форма жизни государства, когда–либо существовавшая на Земле".

Вначале профессор Пленге еще надеялся примирить идеал свободы с идеалом организации — путем полного, хотя и добровольного подчинения индивида обществу. Но вскоре всякие остатки либерализма исчезают из его трудов. К 1918 г. принцип единства социализма и политического насилия прояснился для него окончательно. Вот что он писал в социалистическом журнале "Die Glocke" незадолго до конца войны: "Пора признать, что социализм должен проводиться с позиций силы, поскольку он равнозначен организации. Социализму надлежит завоевывать власть, а не слепо ее разрушать. И когда в мире идет война между народами, самым важным, по сути решающим для социализма является вопрос: какая из наций более всех предрасположена к власти, какая из них может служить примером и организатором для других?"

А далее следует тезис, послуживший позднее для обоснования Гитлером идеи Нового Порядка, "Разве не является с точки зрения социализма, который тождественен организации, право нации на самоопределение правом на индивидуалистскую экономическую анархию? хотим ли мы предоставить индивиду полное право на самоопределение в экономической жизни? Последовательный социализм может давать людям право объединяться только в соответствии с реальной, исторически детерминировавши расстановкой сил".

Идеалы, так ясно выраженные Пленге, были особенно популярны в определенных кругах немецких ученых и инженеров, призывавших к всесторонней плановой организации общественной жизни, как это теперь делают их английские и американские коллеги. Лидером этого движения был знаменитый химик Вильгельм Оствальд, одно из высказываний которого получило большую известность. Рассказывают, что он публично заявил, что "Германия хочет организовать Европу, в которой до сих пор еще отсутствует организация. Я открою вам величайший секрет Германии: мы, то есть вся германская нация, обнаружили значение принципа организации. И пока все остальные пароды прозябают при индивидуалистическом режиме, мы живем уже в режиме организации".

Очень похожие идеи высказывались в кругах, близких к немецкому сырьевому диктатору Вальтеру Ратенау. Хотя он, возможно, и содрогнулся бы, поняв, куда заведет страну тоталитарная экономика, но, рассматривая историю зарождения нацистских идей, нельзя пройти мимо его мыслей, ибо его труды оказали наибольшее влияние на экономические воззрения того поколения немцев, которое сформировалось во время и сразу после войны. А некоторые из его ближайших сотрудников позднее составили костяк Управления пятилетнего плана, руководимого Герингом. Близкими по смыслу и значению были и рассуждения еще одного бывшего марксиста — Фридриха Науманна: его книга "Центральная Европа" была, наверное, самым популярным произведением времен войны[66].

Но честь развить эти идеи с наибольшей полнотой и добиться их повсеместного распространения выпита на долю представителя левого крыла,социал–демократической партии в Рейхстаге Пауля Ленша. Уже в своих первых книгах Ленш изобразил войну как «поспешное, отступление английской буржуазии перед натиском. социализма» — и объяснил, — насколько различаются между собой социалистический идеал свободы и соответствующий английский идеал. Но лишь в третьей из опубликованных им книг, озаглавленной "Три года мировой революции", его идеи, не без влияния Пленге, расцвели пышным цветом[67]. Аргументы Ленша основаны на интересном и во многих отношениях точном историческом анализе последствий проводившейся в Германии Бисмарком политики протекционизма. Политика эта привела к такой концентрации и картелизации производства, которая для марксиста Ленша выглядит как высшая стадия индустриального развития.

"В результате решений, принятых Бисмарком в 1879 г., Германия ступила на путь революционного развития, то есть стала единственным в мире государством, обладающим столь высокой и прогрессивной экономической системой. Поэтому в происходящей ныне Мировой Революции Германия является представителем революционных сил, а ее главный противник, Англия, — сил контрреволюционных. Мы можем таким образом убедиться, что государственный строй, будь то либеральный и республиканский или монархический и автократический, очень мало влияет на то, является ли в исторической перспективе та или иная страна свободной. Иначе говоря, наши представления о Свободе, Демократии и т. д. ведут свое происхождение от английского индивидуализма, в соответствии с которым свободной считается страна со слабым правительством, а всякое ограничение свободы личности расцениваемся как автократия и милитаризм.

В Германии, которая "в силу своего исторического предназначения" должна была явить другим странам образец нового экономического устройства, "были заранее созданы все условия, необходимые для победы социализма. Поэтому задачей всех социалистических партий является поддержка Германии в борьбе с ее врагами, чтобы она могла выполнить свою историческую миссию и революционизировать весь мир. Война стран Антанты против Германии напоминает попытки низших слоев буржуазии в докапиталистический период остановить упадок своего класса".

Организация капитала, — пишет далее Ленш, — "начавшаяся неосознанно еще в довоенный период, а во время войны продолженная вполне целенаправленно, будет проводиться после войны на систематической основе, причем де просто из любви к организации, и не потому, что социализм получил признание как высший принцип общественного устройства. Классы, которые являются сегодня на деле пионерами социализма, в теории считаются или еще недавно считались его заклятыми противниками. Социализм наступает и в какой–то мере уже наступил потому, что мы больше не можем без него существовать".

Этой тенденции сегодня противятся только либералы. "Люди, составляющие этот класс, бессознательно ориентируются на английские стандарты. К ним можно отнести всю немецкую просвещенную буржуазию. Их политический словарь, включающий такие термины, как "свобода", "права человека", "конституция", "парламентаризм", — выражает индивидуалистское либеральное мировоззрение, английское по своему происхождению, взятое на вооружение в Германии буржуазными деятелями в 50–е, 60–е и 70–е гг. XIX в. Но эти понятия безнадежно устарели, как и в целом либерализм, падение которого ускорила нынешняя война. От этого наследия теперь надлежит избавиться, чтобы обратиться всецело к разработке новых понятий Государства и Общества. Социализм является в этом смысле сознательной и определенной альтернативой индивидуализму. Сегодня уже нельзя закрывать глаза на тот факт, что в так называемой "реакционной" Германии рабочий класс завоевал себе гораздо более прочные позиции в государстве, чем в Англии или во Франции".

Выводы, к которым приходит Ленш, заслуживают самого пристального внимания, ибо являются во многих отношениях очень точными. "Поскольку социал–демократы заняли благодаря всеобщему избирательному праву все возможные места в Рейхстаге, в муниципальных советах, в арбитраже и в судах, в системе социального обеспечения и т. д., они очень глубоко проникли в государственный организм. Но за это пришлось заплатить тем, что государство, в свою очередь, стало оказывать огромное влияние на трудящихся. В результате усилий, предпринимаемых социалистами на протяжении вот уже пятидесяти лет, государство очень изменилось по сравнению с 1867 г., когда было впервые введено всеобщее избирательное право. Но соответственно изменилась и социал–демократия. Можно утверждать, что государство подверглось процессу социализации, а социал–демократия — процессу национализации".

Идеи Пленге и Ленша проложили дорогу для уже непосредственных творцов национал–социализма, таких, как, назовем лишь два наиболее известных имени, — Освальд Шпенглер и Артур Меллер ван ден Брук[68]. Можно спорить, в какой степени является социалистом Шпенглер, но совершенно очевидно, что его работа "Пруссачество и социализм", опубликованная в 1920 г., выражает идеи, владевшие в то время умами немецких социалистов. Чтобы в этом убедиться,, достаточно нескольких извлечений. "Старый Прусский дух и социалистические убеждения, которые сегодня враждуют между собой, как могут враждовать только братья, являются совершенно тождественными". Представители Западной цивилизации в Германии, — немецкие либералы, — это "незримая английская армия, оставленная Наполеоном на немецкой земле после битвы при Йене". Все либеральные реформаторы, такие, как Харденберг или Гумбольдт, были для Шпенглера "англичанами". Но "английский дух" будет изгнан германской революцией, начавшейся в 1914 г.

"Три последних нации Запада стремились к трем формам существования, выраженным в знаменитых лозунгах — Свобода, Равенство, Общность. В формах политического устройства они проявлялись как либеральный парламентаризм, социальная демократия и авторитарный социализм[69]… Немецкий, а точнее Прусский дух наделяет властью целое – каждому отведено свое место. Человек руководит либо подчиняется. Таков, начиная с XVIII в., авторитарный социализм, — течение антилиберальное и антидемократическое, если иметь в виду английский либерализм и французскую демократию… Многое вызывает ненависть или пользуется дурной репутацией в Германии, но только либерализм вызывает презрение на немецкой земле.

Структура английской нации основана на разграничении богатых и бедных, прусской — на разграничении руководящих и подчиненных. Соответственно, совершенно по–разному проходят в этих странах водоразделы между классами".

Отметив принципиальные различия между английской конкурентной системой и прусской системой "управления экономикой", и показав (сознательно следуя выкладкам Ленша), как, начиная с Бисмарка, целенаправленная организация экономической деятельности постепенно приобретала социалистические формы, Шпенглер далее пишет следующее. "В Пруссии существовало подлинное государство в самом высоком смысле этого слова. Там не было частных лиц. Всякий человек, живший внутри этой системы, которая работала с точностью часового механизма, выполнял в ней какую–то функцию. Поэтому управление делами общества не могло находиться в руках частных лиц, как того требует парламентаризм. Это была государственная служба, и всякий ответственный политик всегда был слугой целого".

"Прусская идея" предполагает, что каждый должен быть официальным лицом, находящимся на жалованье у государства. В частности, управление любой собственностью осуществляют только государственные уполномоченные. Тем самым государство будущего — это государство чиновников. Но есть "критический вопрос, и не только для Германии, но и для всего мира, и Германии предстоит решить его для всего мира: станет ли в будущем торговля управлять государством или государство — торговлей? В решении этого вопроса пруссачество и социализм совпадают… Пруссачество и социализм борются с Англией — Англией среди нас".

Апостолу национал–социализма Меллеру ван ден Бруку оставалось после этого сделать только один шаг, объявив первую мировую войну войной между либерализмом и социализмом. "Мы проиграли войну с Западом: социализм потерпел поражение от либерализма"[70]. Для него, как и для Шпенглера, либерализм является врагом номер один. Меллер ван ден Брук с гордостью заявляет, что "в сегодняшней Германии нет либералов. Есть молодые революционеры, есть молодые консерваторы.

Но кому сейчас придет в голову быть либералом? Либерализм — это философия, от которой немецкая молодежь отворачивается с презрением, с гневом, с характерной усмешкой, ибо нет ничего более чуждого, более отвратительного, более противного ее умонастроениям. Молодежь Германии видит в либерализме своего главного врага".

"Третий Рейх" Меллера ван ден Брука обещал принести немцам социализм, приспособленный к характеру германской нации и очищенный от западных либеральных идей. Так оно, собственно, и случилось.

Эти авторы не были одиноки: они двигались в общем потоке идей, захвативших Германию. Еще в 1922 г. беспристрастный наблюдатель с удивлением отмечал, что в этой стране "многие считают борьбу с капитализмом продолжением войны с Антантой, перенесенной в область духа и экономической организации, и рассматривают это как путь к практическому социализму, который позволит вернуть немецкому народу его самые благородные традиции"[71].

Идея борьбы с либерализмом — тем либерализмом, который победил Германию, — носилась в воздухе и объединяла социалистов и консерваторов, выступавших в итоге единым фронтом. Первоначально эта идея была с готовностью воспринята немецким молодежным движением, где доминировали социалистические умонастроения и где родился первый сплав социализма с национализмом. С конца 20–х годов и до прихода к власти Гитлера выразителями этой тенденции в интеллектуальной среде были молодые люди, группировавшиеся вокруг журнала "Die Tat" и возглавляемые Фердинандом Фридом. Пожалуй, самым характерным плодом деятельности этой группы, известной как Edelnazis (нацисты — аристократы), стала книга Фрида "Конец капитализма". Сходство ее со многими издающимися сейчас в Англии и США произведениями очевидно. Там и здесь можно найти попытки сближения левого и правого социализма и одинаковое презрение к отжившим принципам либерализма, и, честно говоря, все это не может не вызывать тревоги. "Консервативный социализм" (а в несколько иных кругах — "Религиозный социализм") — под этим лозунгом создавалась в Германии атмосфера, в которой добился успеха "Национал–социализм". И именно "консервативный социализм" необыкновенно популярен у нас сегодня. Не означает ли это, что еще до начала реальной войны мы стали терпеть поражение в войне, ведущейся "в области духа и экономической организации"?

 

XIII

Тоталитаристы среди нас

 

Когда власть рядится в одежды организатора, она становится столь привлекательной, что способна превратить союз свободных людей в тоталитарное государство.

"Таймс"

 

Вероятно, размах, который приобретает произвол в странах с тоталитарным режимом, вместо того чтобы увеличивать опасения, что то же самое может случиться и в более просвещенных странах, наоборот, укрепляет уверенность в том, что это невозможно. Когда мы сравниваем Англию с нацистской Германией, контраст оказывается настолько разительным, что мы не можем допустить и мысли, что в нашей стране события пойдут когда–нибудь таким же путем. А тот факт, что контраст этот в последнее время усиливается, как будто опровергает всякие предположения о том, что мы движемся в том же направлении. Но не будем забывать, что еще пятнадцать лет назад возможность нынешнего положения дел в Германии тоже представлялась фантастической, и не только для девяти десятых самих немцев, но и для самых недружелюбно настроенных иностранных наблюдателей, какими бы прозорливыми они ни казались нам сегодня.

Однако, как мы уже говорили сегодняшнее состояние демократических стран напоминает не современную Германию, но Германию двадцати–тридцатилетней давности. Есть множество признаков, казавшихся тогда "чисто немецкими", а ныне вполне характерных и для Англии, которые можно расценивать как симптомы той же болезни. Самый существенный из них мы уже упоминали. Это смыкание правых с левыми по экономическим вопросам и их общее противостояние либерализму, бывшему до этого основой английской политики. Здесь можно сослаться на авторитет Гарольда Николсона, утверждавшего, что при последнем консервативном правительстве среди рядовых членов парламента от консервативной партии "наиболее способные все были в сердце своем социалистами"[72]. И вряд ли есть какие–то сомнения, что, как и во времена фабианцев, социалисты ныне больше симпатизируют консерваторам, нежели либералам. Есть и другие признаки, тесно с этим связанные. Крепнущий день ото дня культ государства, восхищение властью, гигантомания, стремление организовать все и вся (мы теперь называем это "планированием") и полная "неготовность предоставить вещи их собственному естественному развитию", — черта, беспокоившая фон Трейчке в немцах еще шестьдесят лет назад, — все, это присутствует сегодня в английской действительности не в меньшей степени, чем в свое время в Германии.

Чтобы убедиться, насколько далеко зашла за последние двадцать лет Англия по пути, намеченному Германией, достаточно обратиться к работам, написанным во время прошлой войны, авторы которых обсуждают различия английской и немецкой точек зрения на вопросы политики и морали. Пожалуй, тогда у британской публики были более адекватные представления об этих различиях, чем сейчас. Если в то время англичане гордились своеобразием своих подходов и традиций, то теперь большинство из них либо стыдятся взглядов, считавшихся тогда типично английскими, либо начисто их отвергают. Вряд ли будет преувеличением сказать, что чем более английским представлялся тогда миру тот или иной автор, писавший о политике или проблемах общества, тем прочнее забыт он сейчас своими же соотечественниками. Такие люди, как лорд Морли или Генри Сиджвик, лорд Эктон или А. В. Дайси, которыми в то время восхищался весь мир, ибо их работы считались образцом английской либеральной политической мудрости, для нынешнего поколения англичан — не более чем старомодные викторианцы. Быть может, ничто не свидетельствует так ярко о происшедших за это время переменах, как то, что в современной английской литературе нет недостатка в симпатиях к Бисмарку, но имя Гладстона редко упоминается без иронической усмешки по поводу его викторианской морали и наивного утопизма.

Я попробую передать тревожное впечатление, возникающее при чтении некоторых английских работ, где анализируются идеи, получившие распространение в Германии во время прошлой войны, в которых буквально каждое слово можно отнести и к взглядам, доминирующим сейчас в английской литературе. Для начала процитирую лорда Кейнса, обнаружившего в 1915 г. в типичной для того времени немецкой работе то, что он называет "дурным сном". В соответствии с мыслью автора "даже в мирное время промышленность должна оставаться мобилизованной. Это он имеет в виду, говоря о "милитаризации промышленности" (таков заголовок анализируемой работы). С индивидуализмом надо покончить раз навсегда. Должна быть создана система регуляции, объектом которой будет не счастье отдельного человека (профессор Яффе заявляет это без всякого стеснения), но укрепление организованного единства государства с целью максимального повышения эффективности (Leistungsfahigkeit), влияние которого на благополучие индивида будет лишь опосредованным. Эта чудовищная доктрина подается под своеобразным идеалистическим соусом. Нация превратится в "самодостаточное единство" и станет тем, чем ей надлежит быть согласно Платону, — "воплощением человека в большом". Близящийся мир принесет, среди прочего, усиление государственного влияния в промышленности… Иностранные капиталовложения, эмиграция, индустриальная политика, трактующая весь мир как рынок, — все это слишком опасно. Старый, отмирающий подход к развитию промышленности, основанный на выгоде, уступит место подходу, основанному исключительно на власти. Так новая Германия XX века положит конец капитализму, пришедшему сто лет тому назад из Англии"[73]. Если не считать того, что ни один английский автор не осмелился пока (насколько мне известно) открыто пренебрегать счастьем отдельного человека, все сказанное отражается сегодня как в зеркале в современной английской литературе.

Однако не только идеи, открывшие в Германии и в других странах дорогу тоталитаризму, но и принципы тоталитаризма как такового завладевают ныне умами в демократических странах. Несмотря на то, что в Англии найдется сегодня немного людей, готовых целиком проглотить тоталитарную пилюлю, различные авторы успешно скармливают ее нам по частям. Нет, пожалуй, ни одной страницы в книге Гитлера, которую бы нам кто–нибудь, живущий в Англии или в США, не порекомендовал прочитать и использовать для наших целей. Это относится и к тем, кто является смертельным врагом Гитлера. Мы не должны забывать, что люди, покинувшие Германию или ставшие ее врагами в результате проводимой там антисемитской политики, нередко являются при этом убежденными тоталитаристами немецкого типа[74].

Никакое общее описание не может передать поразительного сходства идей, получивших ныне распространение в английской политической литературе, со взглядами, подорвавшими в свое время в Германии веру в устои западной цивилизации и создавшими атмосферу, в которой мог добиться успеха нацизм. Сходство это проявляется не только в содержании, но и (пожалуй, даже в большей степени) в стиле обсуждения проблем, — в готовности ломать все культурные связи и традиции, делая ставку на один конкретный эксперимент. Как это было и в Германии, большинство современных работ, подготавливающих в демократических странах почву для тоталитаризма, принадлежат перу искренних идеалистов, а нередко и выдающихся интеллектуалов. И хотя, может быть, не очень корректно выделять в качестве иллюстраций нескольких авторов там, где речь могла бы идти о сотнях их единомышленников, я не вижу другого пути, чтобы продемонстрировать, как далеко зашло уже развитие этих идей. При этом я буду сознательно выбирать только тех, чья честность и незаинтересованность находятся вне подозрений. Я попытаюсь таким образом передать интеллектуальный климат, в котором зарождаются тоталитарные идеи, однако мне вряд ли удастся решить не менее важную задачу — охарактеризовать современную эмоциональную атмосферу демократических стран, которые и в этом отношении напоминают Германию двадцатилетней давности. Чтобы усматривать в привычных теперь явлениях симптомы страшной болезни, нужны также специальные исследования незаметных порой сдвигов в структуре языка и мышления. Так, встречая людей, настаивающих на необходимости различать "великие" и "мелкие" идеи или повсеместно заменять старые "статические" или "частичные" представления на новые "динамические" или "глобальные", можно научиться видеть в том, что на первый взгляд кажется нонсенсом, проявление знакомой нам уже интеллектуальной позиции, изучением которой мы здесь занимаемся.

Я хочу в первую очередь обратиться к двум работам, принадлежащим перу выдающегося ученого и привлекшим в последние годы большое внимание. В современной английской литературе найдется не много столь же ярких примеров влияния сугубо немецких идей, с которым мы сталкиваемся в книгах профессора Э. X. Карра "Двадцатилетний кризис" и "Условия мира".

В первой из этих книг профессор Карр честно признается, что он является последователем "реалистической "исторической школы", ведущей свое происхождение из Германии и отмеченной именами таких великих мыслителей, как Гегель и Маркс". Как он объясняет, реалист — это "тот, кто рассматривает мораль как функцию политики" и "не может логически допустить никаких ^ценностей, кроме основанных на фактах". В полном соответствии с немецкой традицией "реализм" противостоит "утопизму", восходящему к XVIII в., "который является индивидуалистическим принципом, то есть объявляет высшим судьей совесть человека". Но старая мораль с ее "абстрактными общими принципами" должна исчезнуть, поскольку "эмпирик рассматривает и решает каждый конкретный вопрос отдельно". Иными словами, значение имеет только целесообразность, и, как убеждает нас автор, даже "правило pacta sunt servanda[75]не является моральным принципом". И профессора Карра совсем не беспокоит, что без общих принципов решение конкретных дел окажется в зависимости от чьих–то мнений, а международные договоры, не будучи сопряжены с моральными обязательствами, потеряют смысл.

Хотя профессор Карр и не говорит об этом прямо, из всех его суждений вытекает, что Англия воевала в последней войне не на той стороне, на которой следовало. Всякий, кто обратится сегодня к заявлениям двадцатипятилетней давности, в которых формулировались военные цели Великобритании, и сравнит их со взглядами, высказываемыми ныне профессором Карром, сможет убедиться, что его взгляды в точности совпадают с немецкими воззрениями того периода. Сам он, вероятно, возразит на это, что взгляды, которых придерживались тогда политики в нашей стране, являются не более чем плодом английского лицемерия. Насколько он не понимает различия между идеалами нашей страны

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: