Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Логика использования понятия «нарратив» в социологии.




Западные ученые характеризуют современный этап развития социологической науки как последовательную нарративизацию и формулируют следующие постулаты «нарративной социологии»: 1) все социализированные индивиды являются рассказчиками и постоянно находятся в ситуации потенциального рассказывания историй; 2) большинство речевых действий содержат элементы нарратива; 3) выбор варианта нарратива зависит от конкретной ситуации, аудитории, индивидуальной перспективы и властной иерархии; 4) нарративы допускают возможность как конфликта, так и сотрудничества; 5) различие уровней лингвистической компетентности и неопределенность субъективных позиций обусловливают незавершенность большинства нарративов; 6) нарративы различаются по длительности и степени институционализации; 7) информации без интерпретации не существует, поэтому все социологические данные нарративны; 8) рассказчики предлагают разные версии одного и того же события разным слушателям и в разное время.

Причины обращения к понятию нарратива в социологии таковы: во-первых, в соответствии с теорией интерпретации, (1) объект интерпретации (текст или «аналог текста») должен обладать смыслом - описываться в категориях ясности, согласованности, внятности либо в противоположных им; (2) этот смысл должен быть отличен от средств его выражения, то есть данный набор средств выражения может передавать нескольких смыслов; (3) должен существовать субъект, которому приписывается производство текста[11,с.54]. Поскольку интерпретация зависит от целостного контекста взаимосвязанных убеждений, ценностей и практик интерпретатора, то из ее принципиальной неопределенности следует возможность и желательность различных «прочтений» текста.

Во-вторых, основной постулат этнометодологии утверждает рефлексивное использование действующими индивидами своих обширных «запасов знаний» о ситуации взаимодействия для обеспечения осмысленной интерпретации собственных поступков и действий других: «наша способность понимать и полностью осознавать значение [текста] неизбежно зависит от запаса прошлых знаний, которые читатель сознательно или неосознанно использует для конструирования значения»[39,с.545]. Рассмотрение норм объективности, рациональности и фактичности как зависимых от конкретного контекста случайной ситуации, в которой их удалось «достичь», позволяет этнометодологам утверждать ситуативный характер социальной организации повседневных практик. Исследователи формулируют следующие основные понятия этнометодологии[18,с.34-35]: «практика» (постоянное производство и обработка акторами информации в ходе языкового взаимодействия), «индексность» (совокупность контекстуальных значений слова), «рефлексивность» (постоянное сопоставление действия с имплицитными кодами поведения человека в той или иной ситуации), «объясняемость» (способы рационализации повседневной деятельности, придающие ей организованность и упорядоченность), «членство» (участие в коллективном процессе постоянного воссоздания естественного языка, придания словам новых смыслов).

В-третьих, обращение к нарративу соответствует феноменологическому призыву к анализу «естественных» данных и трактовке социологии как «деятельности по прояснению правил интерпретации и облегчению коммуникации»[4,с.103]. Феноменологический подход допускает «социологическое переписывание» нарратива, или «повествования о себе», поскольку, будучи объективацией общих социальных процессов, рассказанная история дает возможность «реконструировать кристаллическую решетку знания группы: социальное изменение тесно связано с тем, что происходит с социальными агентами»[22,с.20]. «Социологическое переписывание» основано на следующих характеристиках речевой деятельности[15,с.99]: 1) информация не только передается и принимается, но и формируется (высказывания не просто отражают данность, а создают нечто новое и неповторимое); 2) высказывания контекстуально обусловлены и сами являются частью социального контекста; 3) смысловая структура переживания события изменяется в зависимости от времени, отделяющего его от актуального «здесь-и-теперь» (значение события диктует его «сиюминутная» релевантность); 4) на восприятие высказывания влияет значение и степень выраженности его экспрессивного компонента; 5) каждый речевой акт имеет определенные следствия для участников коммуникации.

В-четвертых, для социологической трактовки нарратива важно лингвистическое разграничение форм функционально-стилистической репрезентации времени в языке: повествование (нарратив), описание и рассуждение – это основные композиционно-речевые формы, показывающие различную «фактуру» времени. В строгом смысле эгоцентричное время прослеживается только в нарративных текстах, основной функцией которых является сообщение о некотором событии. Ненарративные жанры отражают мир сквозь призму вечно длящегося настоящего момента: описание и рассуждение не имеют временного вектора - они создают логическую, а не темпоральную последовательность[20].

В-пятых, при проведении социологического исследования субъективистский подход требует учитывать (1) активную роль респондента и его влияние на исследователя («мы – часть изучаемого мира, и нам не избежать отношений с теми, кого мы изучаем»); (2) глубину наблюдения, а не широту охвата как основу надежности данных (если сущность социального явления не позволяет стандартизировать ответы, то лучше расшифровать смысл речи и действий индивида); (3) исторический контекст изучаемых процессов и явлений; (4) невозможность обеспечить репрезентативность «мягкого» исследования (специфика единичной социальной ситуации требует отказаться от построения новой теории из только что полученных в исследовании данных и соотносить их с уже существующими теориями)[13,с.41‑44].

И, наконец, герменевтическая традиция, подразумевающая отсутствие установленной процедуры и параллельное развитие информации и интерпретации, предполагает, что в самом общем виде работа с биографическими нарративами включает в себя прочтение текстов, «вживание» в их содержание и вычленение «когнитивных фигур», которые подвергаются многократному анализу[36,с.118]. Рассматривая текст в его притязании на истинность и вводя тезис о принципиальной открытости интерпретации и неотделимости понимания текста от самопонимания интерпретатора[33,с.99‑100], в качестве главной задачи изучения нарративов герменевтика утверждает характеристику биографического дискурса через смысловые структуры, возникающие при анализе отношений между событийной канвой нарратива и оценочными суждениями автора. Иными словами, важна не столько референциальность истории жизни, сколько некие «практические схемы» мышления, диапазон и вариативность обнаруженных в текстах смысловых структур, «репертуар возможностей», а не частота их обнаружения.

В целом, обращение социологии к нарративу укладывается в общую тенденцию роста интереса социальных наук к биографиям: в современном обществе социальные структуры (классы, семья, профессиональные сообщества, долговременная занятость и т.д.) перестали обеспечивать четкие границы идентичности[31,с.7] - общество предлагает индивидам множество вариантов устройства жизни, требуя сформировать один из множества образцов идентичности. Поскольку «обобщающие исследования в науке не могли схватить специфичность и сиюминутность жизненных реалий, в фактологических описаниях индивидов отсутствовали сопоставимость, связность и ощущение «эссенциальности»[31,с.12], интерес социальных наук к биографиям в качестве предмета исследования вполне оправдан. Однако биографические материалы содержат слишком много специфики, чтобы запоминать эти данные сами по себе, - необходим подход, не просто детально описывающий, но и обобщающий факты субъективного опыта, выявляющий причинные связи и формирующий типологии, - нарративный анализ претендует на соответствие этим критериям.

В современной социологической литературе не существует однозначной трактовки нарратива: одни авторы предпочитают широкое определение нарратива как метафоры разнообразных форм жизнеописания, не подразумевающей систематических методов анализа и детальной записи; другие дают жесткое определение нарратива как истории о специфическом прошлом событии - «минималистское определение нарратива таково: воспринимаемая последовательность неслучайным образом взаимосвязанных событий»[39,с.519]. Большинство ученых согласны, что нарратив – это «дискретная единица текста с четким началом и окончанием», в которой повествование специально организовано вокруг последовательных событий и значим сам контекст повествования (позиция рассказчика, конкретная ситуация рассказывания, присутствие слушателя и т.д.)[4,с.10;38,с.38–39]. Чтобы «речевое действие» стало нарративом, репрезентацией ненаблюдаемых пространственно-временных конфигураций социальных практик, оно должно соответствовать ряду критериев, среди которых[43]: 1) тщательный отбор и комментирование событий прошлого; 2) трансформация этих событий в элементы истории (сюжет, «декорации», описание героев и т.д.); 3) построение временной организации повествования таким образом, что она сама объясняет, как и почему события происходили. Интерпретация нарративов неизбежна, так как, выражая одновременно фазу необходимого отделения субъекта от группы и фазу его добровольного возвращения в нее (индивидуальный и социальный пласты повествования), нарратив оказывается выражением «пересечения индивидуальных и социальных полюсов человеческой жизни»[38,с.47].

Мнения исследователей расходятся и в оценке выполняемых нарративами функций. С точки зрения организации прошлого опыта, нарратив может выполнять следующие функции[27]: упорядочивающую, информирующую, убеждающую, развлекающую, отвлекающую внимание, трансформирующую и темпоральную. Если первые пять функций достаточно очевидны и не нуждаются в комментариях, то значение двух последних необходимо пояснить. Трансформирующая функция нарратива состоит в том, что он задает модели переописания реальности (акцентирует одни события и замалчивает «неуклюжие вопросы»): в интересах связности, полноты и живости нарратив предлагает больше информации, чем строго необходимо для выражения смысла - в итоге разрозненные события объединяются в одну означающую структуру[35]. Темпоральная функция нарратива выражается в том, что, выделяя различные моменты во времени и устанавливая связь между ними, в частности, намекая на финал уже в начале истории, нарратив вносит «человеческие» смыслы в течение времени и позволяет понять значение самих временных последовательностей. Время в нарративе выполняет двойную функцию - «является одним из средств репрезентации (языка) и конституирует репрезентируемый объект (события истории)», и включает в себя три аспекта – порядок (когда?), длительность (как долго?) и частоту (как часто?)[39,с.528].

Иная классификация функций нарратива строится на основе прагматических характеристик повествования[8]: 1) социальные функции - идентификационная (рассказчик идентифицирует себя как члена определенного социума), репрезентативная (взаимное самопредставление рассказчиков в ситуации знакомства), дидактическая (рассказчик как член социума обучает «новичков» общей этике и системе ценностей), регулятивная и ориентационная (ценности общества проецируются через событие-медиатор на социальное пространство); 2) психологические функции - психотерапевтическая («совместное обдумывание» и «сравнение опыта» в критической ситуации) и прогностическая (слухи, толки); 3) коммуникативные функции - развлекательная и информационная. Важнейшей функцией нарратива является «самопредъявление» рассказчика, хотя актуальные цели самопрезентации, действие защитных механизмов психики, стремление соответствовать образцам социальной желательности и т.д. приводят к значительным искажениям повествования[19].

Одной из проблем социологического рассмотрения нарратива является определение его истинности - «проблема истинности нарратива не является лингвистической – она возникает тогда, когда нарратив рассматривается как отражение социальной реальности»[39,с.534]: одни исследователи считают, что нарратив воспроизводит реальные события; другие полагают, что нарратив конституирует действительность - рассказывая, человек выделяет «реальные» события из потока сознания; третьи утверждают, что информанты неизбежно приукрашивают историю, привнося в нее свои интересы и ценности. Безусловно, одни и те же события предстают в разном свете в зависимости от ценностных приоритетов рассказчика: семиосоциопсихолингвисты подсчитали, что собственно смысловую нагрузку несет не более 20% любого текста, а все остальное – словесная мишура, либо ненужная вообще, либо выполняющая совсем другие, не смысловые функции. Ситуация усложняется тем, что прошлое – всегда избирательная реконструкция, из которой люди стремятся исключить опыт, угрожающий утверждаемой ими сегодня идентичности. Более того, отделить факт от вымысла практически невозможно, так как само представление факта предполагает определенную интерпретативную работу, то есть «вымысел», но, сохраняющий «сходство» с реальным миром[9,с.96]. Фактографическая канва нарратива соотносима с общезначимыми историческими событиями как определенными контрольными точками; что же касается интерпретации, или «вымысла», то к нему не применим критерий истинности/ложности, ибо любая интерпретация имеет свое субъективное обоснование, и уже в силу этого обстоятельства истинна[5,с.78].

Для нарративного анализа установление исторической истинности индивидуального объяснения не является главной задачей. Поскольку нарратив есть самоописание субъекта, в котором акты рассказывания о себе являются фундаментальными для реальности субъективного существования, нарративный анализ рассматривает язык не как инструмент отражения внешнего мира, а как способ и условие конструирования смысла. Иными словами, нарративы стремятся не к объективности, а к истинам опыта, которые раскрывают себя только после интерпретации нарратива с точки зрения оформивших его контекстов и повлиявших на него мировоззрений: «изучение реальных людей, имеющих реальный жизненный опыт в реальном мире, происходит в нарративном анализе при помощи истолкования смысла, которым люди наделяют переживаемые события»[38,с.44]. Эта характеристика нарратива заставляет социолога отказаться от безопасной роли интерпретатора извне, поскольку его социальное положение оформляет те смыслы, которые он извлекает из нарративов.

В итоге некоторые исследователи говорят о необходимости отказаться от анализа содержания нарратива и рассматривать в нем исключительно формы презентации индивидуального и социального опыта. Такой подход не совсем верен – более корректно было бы говорить о направлении исследовательского интереса[23]: если социолога интересуют оценки и восприятие респондентами тех или иных явлений социальной действительности, то его внимание будет направлено на способы конструирования повествования. В этом случае нарратив выступает не как свидетельство, а как социальная практика или конструкция, помогающая понять и объяснить механизмы производства и воспроизводства социальных представлений. Если исследователю необходимо определить наличие или отсутствие конкретных явлений в жизни респондента, то, видя в нарративе лишь отображение реальности, он будет пытаться «снять» интерпретации слой за слоем и расшифровывать текст, чтобы постичь «подлинную» реальность. Язык здесь рассматривается как посредник, передающий неизменные и единственные значения, поэтому, исследуя то, о чем написано, – сами описываемые практики, – социолог реконструирует когнитивно-нормативные схемы повседневной жизни.

Полное понимание нарративного эпизода как «окончательное узрение и полное обобщение того способа, каким человеческое существо соотносит слово с делом»[3,с.178], невозможно, поскольку потребовало бы полного слияния читателя с автором. Чтобы в определенной степени гарантировать понимание «текста», процесс «перевода» повествовательных конструктов респондента в теоретические положения исследователя должен проходить по следующей схеме: 1) акт доверия (текст рассматривается исследователем как полновесный, ожидающий и заслуживающий раскрытия символический мир); 2) агрессивное вторжение исследователя в чужой мир, схватывание конкретного смысла текста; 3) структурирование содержательного богатства текста респондента в соответствии с критериями социолога; 4) исследователь берет на себя ответственность за «локализацию» автора, то есть за нахождение или придание ему неких типических характеристик.

Итак, несмотря на некоторую «функциональную» специфику - в психологии нарративы помогают понять идентичность, в истории позволяют наделять смыслом прошлое, в психоанализе предоставляют материал для анализа, в философии служат основой для формирования нового видения мира и организации сообществ[43], в социологии объединяют все характеристики качественной методологии - нарративный подход в современных социальных науках предполагает повсеместный характер рассказывания «историй»[39,с.517], то есть рассматривает нарративы как формы человеческого поведения или социальные действия, возникающие в определенных условиях и ориентированные на других. Посредством нарратива жизнь каждой личности превращается в осмысленное целое, а жизнь социума формируется переплетением индивидуальных повествований[27].

Список литературы

Барт Р. S/Z / Пер. с фр.; под ред. Г. К. Косикова. - М., 2001.

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания. - М., 1995.

Бибихин В.В. Слово и событие. - М., 2001.

Бодрийяр Ж. Система вещей. - М., 1999.

Божков О.Б. Биографии и генеалогии: ретроспективы социально-культурных трансформаций // Социологический журнал.– 2001.– № 1.

Брокмейер И., Харре Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопросы философии.– 2000.– №3.

Бутенко И.А. Постмодернизм как реальность, данная нам в ощущениях // СОЦИС.– 2000.– №4.

Веселова И.С. Нарратология стереотипной достоверной прозы // www.folk.ru/propp/rech/veselova.html.

Воробьева А.В. Текст или реальность: постструктурализм в социологии знания // Социологический журнал.– 1999.– №3/4.

Гуревич А.Я. Историк конца ХХ века в поисках метода // Одиссей: Человек в истории. - М., 1996.

Девятко И.Ф. Модели объяснения и логика социологического исследования. - М., 1996.

Декомб В. Современная французская философия / Пер. с фр. - М., 2000.

Добрякова М.С. Исследования локальных сообществ в контексте позитивизма, субъективизма, постмодернизма и теории глобализации // Социология: 4М.– 2001.– № 13.

Жорняк Е.С. Нарративная терапия: от дебатов к диалогу // Журнал практической психологии и психоанализа.– 2001.– №4.

Журавлев В. Ф. Анализ коммуникаций в качественном интервью // Социология: 4М.– 1996.– №7.

Зарубежная лингвистика: II. Пер. с англ.; общ. ред. В.А. Звегинцева и Н.С. Чемоданова. - М., 1999.

Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей: Человек в истории. - М., 1996.

Исупова О.Г. Конверсационный анализ: представление метода // Социология: 4М.– 2002.– №15.

Калмыкова Е.С., Мергенталер Э. Нарратив в психотерапии: рассказы пациентов о личной истории // Журнал практической психологии и психоанализа.– 2002.– №1-2.

Карасик В.И. Языковые концепты как измерения культуры (субкатегориальный кластер темпоральности) // Научная библиотека Центроконцепта: Концепты.– 1997.– Выпуск 2 (2).

Кассирер Э. Опыт о человеке: введение в философию человеческой культуры // Избранное: опыт о человеке. - М., 1998.

Козлова Н.Н. «Повесть о жизни с Алешей Паустовским»: социологическое переписывание // СОЦИС.– 1999.– №5.

Козлова Н., Садомирская И. «Наивное письмо» и производители нормы // Коллаж: социально-философский и философско-антропологический альманах / Под ред. В.А. Кругликова. - М., 1997.

Копосов Н.Е. Замкнутая вселенная символов: к истории лингвистической парадигмы // Социологический журнал.– 1997.– № 4.

Кузнецов А.М. Антропология и антропологический поворот современного социального и гуманитарного знания // Личность. Культура. Общество. 2000 Т.II. Вып.1 (2).

Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Пер. с фр. Н.А. Шматко. - СПб., 1998.

Нарратология: основы, проблемы, перспективы: Материалы к специальному курсу / Сост. Е.Г. Трубина // www2.usu.ru/philosophy/soc_phil/rus/courses/narratology.html.

Огурцов А.П. Истоки постмодернизма // Человек.– 2001.– №3–4.

Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии.– 1991.– №6.

Романова И.А. Основные направления исследования самопонимания в зарубежной психологии // Психологический журнал.– 2001.– №1.

Рустин М. Размышления по поводу поворота к биографиям в социальных науках // «ИНТЕР».– 2002. – №1

Сердюк Т.Г. К вопросу об отношении истории к искусству // Преподавание истории в школе.– 1998. – №5.

Современная западная философия: словарь. - М., 1998.

Сыров В.Н. Нарративное производство и современное социальное познание // Социальное знание в поисках идентичности: фундаментальные стратегии социогуманитарного знания в контексте развития современной науки и философии. Сборник научных статей по материалам Всероссийской научной конференции, проведенной философским факультетом ТГУ 25–26 мая 1999. - Томск, 1999.

Сыров В.Н. Современные перспективы философии истории: поворот к нарративу // siterium.trecom.tomsk.ru/Syrov/s_text12.htm#Up.

Цветаева Н.Н. Биографический дискурс советской эпохи // Социологический журнал.– 1999.– №1/2.

Янков И.В. Нарратив в историческом освоении действительности: феномен обновления и социокультурный смысл: Дис. канд. филос. наук. - Екатеринбург, 1997.

Ярская-Смирнова Е. Р. Нарративный анализ в социологии // Социологический журнал.– 1997.– №3.

Franzosi R. Narrative Analysis – or Why (and How) Sociologists should be Interested in Narrative // Annual Review of Sociology. – 1998.– Vol.24.

Gerhardt J., Stinson Ch. The Nature of Therapeutic Discourse: Accounts of the Self // Journal Of Narrative and Life History.– 1994.– Vol.4.

Labov W. Some Further Steps in Narrative Analysis // Special issue of The Journal of Narrative and Life History. 1997.

Labov W., Waletzky J. Oral Versions of Personal Experience: Three Decades of Narrative Analysis // Special Volume of a Journal of Narrative and Life History.– 1997.– Vol.7.

Maines D.R. Narrative’s Moment and Sociology`s Phenomena – toward a Narrative Sociology // Sociological Quarterly.– Vol.34.– №1.– P.17–37.

Richardson L. Narrative and Sociology // Journal of Contemporary Ethnography.– 1990.– Vol. XIX.– №1.

Rusen J. Narrativity and Objectivity in Historical Studies // www.ruf.rice.edu/~culture/papers/Rusen.html.

Socor B.J. The Self and its Constructions // www.iona.edu/academic/arts_sci/orgs/narrative/SOCOR.HTM.

Suoninen M. Microhistory as an Answer to the Dilemma in Historical Sociology // Sosiologia.– 2001.– №1. – Vol.38.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.ecsocman.edu.ru

 

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...