Кирико. Метафизическая живопись

(из письма к Е. Тиман)

Всем нам, в разное время, в разных вузах парили мозги предметом «философия», Кант с его трансцендентальной логикой, Гуссерль с его феноменологией и Epoche. При этом некоторые из нас, и почти все преподаватели этого предмета, искренне верили, что этому можно научить, что все зависит от усердия слушателей и Кант с Гуссерлем написали все свои толстые книги именно с такой целью – научить вас «философии».

Все те, которые прилежно пытались постичь предмет, вынесли разный опыт из этого процесса. У одной моей знакомой этот опыт, как я помню, обозначался термином «софиобезумие» и это было в связи с Хайдеггером. Наверно это надо считать чистой физиологической реакцией.

Все дело в том, что вышеназванные господа цели научить кого-нибудь философии не ставили и книги эти описывают их собственный опыт какого-то переживания, читать эти тексты надо только тогда когда имеешь похожий опыт.

Вот интересно, в одной умной книге я читал, что есть истины, которые доступны всем, есть истины, которые понятны некоторым и есть такие, которые поддаются только одному твоему разумению и никто тебя им научить не может. К последнему классу истин книга относила истины космологические – строение Вселенной, в своей истине, оказывается очень деликатное, личное дело…

Тавтологической формулой такого опыта у меня одно время была цитата Гурджиева - Life is real only then when «I am».

Ты соглашалась, ну как же, это так просто и понятно. Тут же быстро вставляла эту формулу в течение жизни – ну понятно: я живу – мир живет, я умер – мир умер. Тогда как эта формула есть символ операции сознания, которая только должна случиться, в которую надо попасть, должно состояться «I am». Т.е. состояние сознания предшествует этому «I am». Не я предшествую сознанию, не «у меня возникла идея», а я возник в идее, не я «придумал нечто», а «я оказался в нечто», «я оказался в мысли о чем-то», «я оказался внутри какого-то факта сознания».

Следствием этого достоверность чувственного опыта, в котором мир дан в естественной жизни, не выдерживает критики, и поэтому бытие мира должно оставаться лишенным значимости, только себя самого должен удерживать размышляющий как сущее абсолютно несомненное, как неустранимое, даже если бы не было этого мира. Это почти цитата.

К этому универсальному опыту каждый приходит сам и по-своему. И вот читая Пелевина, возникает ощущение, что он родился с этим опытом, настолько он у него естественен. У него, и кстати у Сорокина, видна поразительная универсальность человеческого языка. Описать и пережить можно все и опыт реальный и вымышленный равноценен.

Поскольку этот опыт не эволюционирует, всегда весь и полный – нет смысла говорить лучшем или о слабом произведении Пелевина. Просто разные предметы, на которые этот опыт обращен.

В продолжение темы Пелевина, есть похожие по опыту, поразительные тексты философописателя Пятигорского. Сейчас это все что могу читать – Пелевин и Пятигорский. До этого были только Горенштейн, Битов и Мамардашвили. Одно время Пятигорский был для меня как Мидас – все к чему он дотронулся – приобретало совершенно иной блеск и это было как чудо. Так я наново открывал Набокова, Пастернака, Кожева.

Правда есть тексты которые уже несколько лет – только несколько страниц – понимания нет. Глухо.

Когда то Умник объяснял нам, и я до сих до конца этого не осознаю, что язык содержит в себе определенные ресурсы самореализации, в нем первично задано понимание самого его существования. В языке содержится какой-то механизм самореализации и «требует» выполнения им работы. При этом выполнение этой самореализации на основании «человеческого» материала чисто случайно. Мне кажется, что текстами Пелевина это можно понять. У меня так уже было - то что я рассказывал о текстах Стругацких. Рассказ об источнике, дающем бессмертие и что из этого вышло, это у Стругацких как мысленный эксперимент - не имеет значение как жизнь будет продлена, но действительно при этом современная история как бы остановится, потеряет весь смысл. Уже потом пришли другие аргументы и более сложные конструкции. У Стругацких все так. Вот, например, та же реализация языкового механизма на другом, нечеловеческом «материале». Ситуация описывающая сотрудничество Абалкина с голованами. Причем безукоризненно. Авторы не описывают внутренний мир этих существ, в которых реализовалось понимание. Это невозможно. Описать можно только человеческое понимание. Абалкин просто рассказывает о своих наблюдениях и о работе с этими существами»

Потом, попозже к этому случайно добавилась и начала развиваться странная фраза и, как часто случается - вначале до конца не понятая. В каком-то разговоре, на вопрос типа – ты занимаешься, интересуешься философией? - я интуитивно, неожиданно для себя ответил – это философия мной заинтересовалась и занимается мной. И потом эта фраза продолжилась (случайно или закономерно) в одном тексте, который я показывал на религиоведческой конференции во Львове. Тема критического текста были современные государственно-церковные отношения и в одном месте я использовал выступление тогда еще Местоблюстителя УПЦ (МП) митрополита Онуфрия. Исходя из своих внешних наблюдений западного общества, он говорил о столкновении интересов экономических, политических, духовных Запада и Востока, считает, что сегодняшние западные ценности не тождественны с христианскими и не освящены Законом Божьим, а только человеческими желаниями. По его мнению, в противоположность Западу, православная церковь возрождает веру Христову и укрепляет Церковь Его. Относительно проблем, которые стоят перед западной цивилизацией, Митрополит прав и эти проблемы в какой-то мере касаются и нас. Но беда в том (общая беда православных наших стран), что с той исторической (пространственной, временной) точки, в которой мы находимся, эту проблему можно только видеть; ну и что-то предлагать. Решить ее невозможно. Решится она только с той точки, в которой находится западная цивилизация, в которую она пришла всем своим развитием, своей эволюцией - зарождение христианства, победа христианства, отделение государства от церкви, образования западной христианской цивилизации, секуляризация (!) и сегодняшняя точка с той проблемой, которую озвучивает Митрополит и которая их цивилизацией осознается. Что из этого выйдет - никто предсказать не может и понятно только одно - эту проблему их цивилизация решит только сама. Если же говорить о нашей точки, в которой мы все находимся вместе с Митрополитом то, скажем так - в точку решения проблемы мы уже попасть не сможем. Принудительный, властный переход из язычества в христианство, симфония властей, 70-летнее уничтожения всех организационных форм религии, роковой пропуск (!) стадии секуляризации и мы, опять же скажем так, - оказались как бы в точке «Палестина перед началом нашей эры». Какие-то проповедники, коллективные, сектантские, иногда полубезумные движения и образования. Вроде бы образовалась ситуация выбора. Но беда в том, что в «базаре» предложений, наряду с другими предложениями, унизительно расположено христианство и выбора уже повторить невозможно. И затем, органически, само ложилось следующее - религию вообще не выбирают. И в случае с христианством, оно должно выбрать нас, обратить внимание на наши проблемы. Причем эти проблемы должны быть особыми, предельными - ну типа как проблема различения добра и зла. На все остальные, даже такие как образование нации или строительство государства, к которым последнее время религиоведы активно призывают присоединиться христианские церкви, Бог видимо внимания не обращает... И если продолжить высказывание Мамардашвили, который говорил о неудаче христианства на наших землях, то очевидно это произошло потому, что мы никогда не решали проблемы, которые привлекли бы внимание христианства...

Все это было как бы продолжение одной логики – самореализация языка, самореализация закрытых, конечных философских или священных текстов подталкивала к мысли об их как-бы самостоятельном существовании. Скажем так – симбиоз, коэволюция единичных сознаний и закрытых структур текстов, который состоится только тогда, когда эти сознания будут двигаться – задаваться вопросами.

Потом пришел Луман.

«Целые отрасли знания потеряли в его глазах право на существование»

из книги о Лумане