Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Что может философ в кино, только дать подумать: «Жить своей жизнью».

Прежде чем начать краткий анализ текста Ханны Аренд, в виду, как раз, возможного диалога с этим текстом, в статье, Межуева, и ответов, что были получены им в ходе этого диалога. Можно, как раз, обозначить основной пункт возможного расхождения или, как раз, размежевания с этим автором, который для Межуева представляет несомненный авторитет. Для того, чтобы спор с ним не инспирировал бы неверных ответов в виду заранее принятых неверных исходных предпосылок. Нет, конечно, Ханна Аренд, вряд ли заслуживала осуждения (не то чтобы расстрела, более того, даже какого-либо правового или юридического, юстиции, осуждения), за сотрудничество с нацизмом. Тем более по ее собственным критериям. Просто потому, что с ее стороны такого сотрудничества видимо не было, но что могло бы быть и, вообще говоря, легко, как не странно, о чем она и рассказала, свидетельствуя о процессе над Эйхманом. Охранной грамоты, таким образом, во всяком случае в моральном отношении, на этот счет может и не быть, и нет. И потому, некоторые мотивы ее книги показательны на этот счет. Формально и формальный аппарат, инструментария герменевтики, в том числе, и Хайдеггера, так и не был освоен, во всяком случае эксплицитно автором размышлений о труде и жизни. Но часто, и именно этот аппарат, в виду верного инстинкта, как раз, и мог бы обеспечить верное направление понимания. И Ханна Аренд, следует учителю, всякий раз, скорее содержательно, общей тенденцией на приоритет античной мысли и в многообразных акцентах, что вообще говоря, легко отследить при медленном чтении. Что возможно, но и невероятно емко по времени и труду, отчасти пустому, просто потому, что доказывать очевидное в этом направлении не значит существенно продвигаться в познании в других направлениях. И потому может быть оставлено по себе. В конце концов, доказывать, что Ханна Аренд была ученицей Хайдеггера или могла ей быть, нет необходимости, прежде всего в виду многообразных текстов исследований, в том числе, и взаимоотношений этих людей. Теперь же, развернутый и главный аргумент против основной тенденции всего текста и анализа Ханны Аренд, то есть, аргумент, касающийся одного из основных обстоятельств, по которому, весь этот анализ, может быть, изначально ошибочен, если не невменяем, следующий. Невозможно мерить Новое время античностью, просто потому, что это разные, гетерогенные исторические эпохи. Пусть бы и часто все как раз познавалось бы в сравнении. Это возможный нулевой уровень. Даже если не признается прогресс во всех областях, то есть, в любых областях не признается прогресс, общественного бытия материального и/или духовного. Но тем более это невозможно, потому что этот прогресс признается, и признается, в пределе, во всех областях, как материального общественного бытия, так и духовного. Может не быть никакого дела до греческой филологии и до того, что думали древние греки, и о чем. И кстати, как не странно, как раз, в виду метода, что прижился, как раз, в филологии – структурализма. Ходы, в том числе и исторические сделаны, и они возможно случайны для теперешней позиции.

Последнее, прогресс во всех областях, таким образом, наиболее проблемный пункт, так как, и действительно говорить о прогрессе в искусстве и философии, бывает затруднительно. Но, вообще говоря, дело обстоит, отнюдь, не так однозначно, в: праве, религии, морали, или даже в политике. И тем более в науке и технике. Что, впрочем, таким же образом трудно поддерживают непрерывность, да еще и прогрессивную. Итак, допустим, в силу некоей очевидности, в том числе, прогресс есть. Но именно поэтому он и является наиболее проблемным пунктом, как в виду идеологии прогресса и прежде всего буржуазной, что, вообще говоря, может оправдывать и прикрывать, что угодно этим прогрессом и его фетишем. Так и в виду трудностей в самих вещах, в данном случае вещах самой истории, прежде всего, войне и насилии. Но именно поэтому, текст этой статьи и был начат именно с этого пункта, критического не только для философии, какой бы она не была, но и, по сути дела. Идеология прогресса банкротиться и именно в виду прогресса в области создания систем вооружений и главное практики мировых войн, после которых становиться, вообще говоря, трудно верить в прогресс по существу дела высвобождения свободы. Просто потому, что никогда еще война не приносила столько жертв жизнью, то есть, одним из важнейших если не важнейшим условием этого высвобождения свободы, для человеческого существования. Война убивает, в том числе, и естественную смерть, не только свободную, в принудительной реализации некоей возможности. Что вообще говоря, кажется, никогда не может реализоваться, просто потому, что у нее нет никакой связи с действительностью. Смерть физическая – это часть жизни. Но экзистенциально – это открытый вопрос. Свободная смерть, скорее, вырабатывается таким же образом и в войне. Так же, как войны меняют мир, они изменяют и способы бытия со смертью. И таким же образом, как в изменениях мира можно усматривать прогресс, таким же образом, и в изменении этих способов бытия со смертью можно усмотреть прогресс, в том числе, и в высвобождении свободы, прежде всего со стороны негативности, как она предстает в обществе, основанном на труде из нужды. Просто потому, что все это развертывание, производно от общественного разделения труда и его развития и, вообще говоря, от развития общественного производства, коль скоро, труд из нужды – это имманентная смерть, прежде всего, не только биологическая, что каждый носит в себе с момента рождения, если не зачатия, как и теломеры, границы деления клеток. Когда говорят, что жизнь стала тяжела, высказывают нечто и о смерти, что тяжелеет, как и усталость состояние, в котором большей частью и справляются со смертью, теперь. Впрочем, индивиду кажется ничего не заказано и участь человека относительно не зависит от имения его. Стереотипно, однако, что только дух летает где захочет. И вообще говоря, способы бытия со смертью, меняются, прежде всего, в материальном общественном производстве, что невозможно редуцировать только к производству оружия. Кожев назвал философию Гегеля философией смерти, но ведь таким же образом ее можно назвать философией войны, что, впрочем, устаревает, как и прошлые войны и прошлое оружие и прошлые миры. И, скорее, феноменология есть теория мировой войны, в том числе, и трансцендентальная, для которой, впрочем, таким же образом, все, есть, прежде всего, смысл для сознания.

Именно в этом обстоятельстве гигантского нарастания разрушительной мощи вооружений, можно видеть основной мотив отката к античности и мысли древних греков, если не теперь в виду господства ортодоксии в РФ едва ли не вновь к Средним векам. К средневековью с ритуальными войнами в 1000 всадников, похожими на турниры. Эскапизм и глубочайшее разочарование, не только в Новом времени, модерне или в модернити, как бы все это ни называть и не мыслить, но и в постмодернизме.

Отчасти, это, даже, можно назвать романтизмом, коль скоро, и романтизму было свойственно такое разочарование, отчасти предвосхищающее все последующее, что произошло в истории Европы. Но ровно поэтому же возможному условию, продумывание критического пункта или критических изменений, было одной из самых характерных особенностей мысли «Нового времени», вершина которого Гегель. Что парадоксальным образом, как раз, и устаревает стремительно и как раз в виду ОМП, впрочем, в прямом соответствие с методом, направления снятия и верного предрассудка становиться решающим вопросом, в этом истина Маркузе. И вообще говоря, ответ был дан, и как бы кто что ни говорил, но Горбачев и его политика был вершиной, в том числе и Советской системы, не только ее метода. И в этом смысле, просто потому, что система была такова, что отбор был чрезвычайно строг. Вершиной, в том числе, и мысли исторического материализма о войне и мире. В определенном смысле, у системы, не только метода, просто не было другого выхода, как «Перестройка», и главное, разоружение. Субъективные намерения Горбачева, развалить все или нет, консервировать, как раз, могут быть вне рассмотрения. И результат может быть описан не просто, как катастрофа машины, но именно как результат противостояния, в ходе которого пошли вход, в том числе и неконтролируемые предрассудки, верные или не верные, но необходимые в момент противостояния. Именно потому что боролись крайне сильные, но равные противники. В общем смысле машины войны и мира, и как оказалось войны и мирного рынка. Но когда системы не стало, все это имманентное разумное, что было присуще системе изнутри и в ориентации на что и совершалось движение, практически автоматически стало неуместно. В этом возможная трагедия, в том числе, и политика, да и самой власти, что может стать не истинной и вообще говоря, более не бытийной. В том числе, отчасти и в виду регресса, неравномерности исторического развития. Но потому же условию, вопросы о войне и мире, вновь стали актуальны, или во всяком случае, могут стать актуальны, в такой степени, что, иногда, приближается по характеру значимости, к уровням Первой мировой войны. В преддверии которой, мир сползал к мировой войне, под сенью совершенного, казалось бы, неведения, пребывая, в том числе, и антропологическом сне в преддверии грандиозного антропологического скачка. В состоянии антропологического сна, для которого, вообще говоря, были и есть, едва ли не все основания. Просто потому, что совокупный объем человечества вырос в шесть раз за один ХХ век, с 1 до 6 миллиардов, не смотря на все мировые войны. Было от чего грезить в виду грядущего. Впрочем, стратегическое сюжетное планирование сверх держав и, как раз, в виду совершенствования систем вооружения. Но потому же, проблема, иррационального и рационального, разума и неразумия, невероятно значима, может быть и была, в особенности в 20 веке – веке большого, в том числе, и политического идеологического противостояния.

Итак, прошлые эпохи не могут быть мерилом высвобождения свободы в виду прогресса в этом высвобождении, признается этот прогресс или нет. И дело, таким образом, в действительных критических изменениях, в том числе, и критических изменений, в том числе, и в революции, в революционных критических изменениях. В действительной революции, а не в переворотах тут и там, что лишь меняют давно измененную вывеску. И прежде всего, в политике, коль скоро, от нее таким примером истории, как Перестройка, оказывается столь многое может зависеть, не много не мало, выживание человечества, в том числе и в виду, казалось бы, совершенно независимых от чьей бы то ни было воли особенностей научно технического прогресса и его машины, в особенности в условиях капитала рыночного или государственного, так и потому, что демократии содержат в себе имманентные условия для революционных изменений. И потому еще все эти разговоры о войне и мире, сколь бы они ни были верны мысли Толстова, как это происходит в тексте Гадамера «Истина и метод», с одной стороны, и с другой, в историческом материализме, в виду темы войны и мира, что была ведущей с какого то момента темой этой философии, на протяжении десятков лет, всякий раз могут оказаться пусты в виду отсутствия действительной политической экономии, не говоря уже об верной экономической политики, что, и было и есть теперь, в свою очередь, такой же истиной Перестройки, как и высвобождение от железной необходимости погибнуть всем в военном противостоянии систем. Впрочем, отчасти, это гораздо позже выхода в свет книги Аренд. Но вот, для начала действительной политической экономии, часто и нет, в текстах Ханны Аренд. Они могут служить лишь инспирацией вопросов в действительной политической экономии, в виду эвристики, если не эпатажно, демонстрируя дистанцию, пройденную человечеством в развитии, в том числе, и материального общественного бытия, и скорее, в виду мысли о нем. И это, в свою очередь, как только это, может быть не очень хорошо, прежде всего в виду возможного оправдания холокоста. Почему, может стать очевидно, в виду предварительного и не претендующего на исчерпывающие ответы, но, тем не менее, показательного, анализа текста Ханны Аренд.

 

«В древности институт рабства был не средством добыть дешевую рабочую силу или "эксплуатировать" людей ради прибыли, чем он стал позднее, но намеренной попыткой исключить труд из числа условий, на которых людям дана жизнь».[17]

Это ключевой пункт целой главы Ханны Аренд о труде. Возможная теоретическая точка соприкосновения с мыслью Маркса и, надо сказать, с коммунистической мыслью. Но крайне косвенная и, прежде всего, верная, в виду верно понятого отношения или скорее понятия, условий человеческого существования и, надо сказать, материальных условий человеческого существования на которых дана жизнь. Что, Ханна Аренд, понимает все еще вне действительной политической экономии и едва ли не ветхозаветно, исходя из смертного греха и наказания за него.

Коль скоро, речь зашла о древних греках, или европейской античности в целом, и, прежде всего, философской теории, в которой древние греки и вправду были сильны.

Все остальное переполнено предрассудками автора, как и любой текст по политической экономии, но без политической экономии, в силу простого и не простого обстоятельства, в силу которого эта наука есть арена непрестанной борьбы страстей и, прежде всего, за власть и господство над умами в виду их кошельков, в то время, в которое может не быть, кажется, ничего дороже. Идеологические предрассудки и предварительные взятия, могут быть, в том числе, и критическими, совершенно без какого-либо осознания чего-либо подобного. Основная проблема идеолога таким образом теперь это выявление, как раз, истинных предрассудков в том числе и эпохи, коль скоро и предрассудки историчны, в ориентации на поиск тех, что коррелируют с тенденциями, что когерентны истине будущего высвобождения свободы человека и человечества, в настоящем. С тем что бы как говаривал Фрейд научиться их правильно вытеснять, хотя бы на время. Не испытывая постоянно чудовищное недовольство в культуре, если это вообще возможно, избавиться от недовольства в культуре.

 

Рабство – это общественный институт, но не природное установление. Как такой общественный институт, может быть не только революционизировано, например, в США, после приобретения независимости, но и упразднено. Можно поэтому различать древнее античное рабство и рабство Нового времени. Очевидно, что хлопковые плантации в Южных штатах США, существовали отнюдь не только для того, чтобы свободный от работы американец, мог бы, свободно предаваться наукам и искусству, в виду политической деятельности. Но прежде всего, ради торговли хлопком, и, надо сказать, торговли ради торговли, ради прибыли. И прибыли, как раз, благодаря тому, что рабочая сила рабская и главным образом дешевая. То есть, это уже не рабы в античном смысле, говорящие орудия, пусть бы и положения раба, в социальном и бытовом отношении, все же, мало чем отличалось бы от античного, но рабочая сила капитала. И только исторические, социальные и экономические условия, делают из этой рабочей силы, не свободно нанимающийся труд, но труд рабский. И прежде всего, отсутствие машин, что обессмысливают рабский труд. Фермерство с машинами, что нанимает рабочих, а не покупает рабов из Африки, в сезон, с какого- то времени не знает исключений, в том числе и в южных штатах США. Но ведь случилась гражданская война, что бы и этот порядок установился, просто потому, что не замечать соответствующие машины можно было бы и далее, в иной социальной машине, менее ориентированной на прибыль, и машине рабовладельческой. Это же, возможный исходный пункт, теперь, для любых последующих фантазий о том, чтобы превратить машины в рабов, как и о восстании таких машин.[18] И таким образом, автор догадывается о возможных исторических различиях.

«Намеренная попытка исключить труд из числа условий, на которых людям дана жизнь», фраза, что, несомненно, философски обобщает ситуацию, но и таким же образом затемняет суть дела. Просто потому, что, не смотря на довольно обширное знание истории и разделения труда в античности, как и осаждений от общественной практики в языке и общественной мысли греков античности, это не никаким образом не спасает автора от слепоты. Прежде всего, по отношению к различию между трудом из нужды, в силу не свободы, и трудом свободным. Само это различие известно автору, скорее, в виде разнообразных исторически имевших место форм разделения труда. И таким образом границ общества капитала не затрагивает. Но скорее, напротив, измеряет эти границы границами предшествующих исторических эпох. Автор, вообще говоря, кажется, не продумал свободный наемный труд и капитал, в виде некоего всеобщего общественного отношения господствующего способа производства. Но важно, что обще философский горизонт вопроса, тем не менее, затрагивается, просто потому, что отчасти он был продуман еще в античности. Тривиально это значит, прежде всего, презрение античности ко всякого рода труду, кроме самого присмотра за тем, кто трудиться и надо сказать трудиться на жизнь, не только собственную, но прежде всего того, кто присматривает, презирает, и конечно, не просто так приглядывает, как надсмотрщик, но как хозяин дома. Отсюда, таким образом, и действительно может быть не столь далеко до теории и конечно же философской, что вообще говоря, так присматривает за всей природой и миром, впрочем, присматривают в теории, в силу доли или судьбы, всего мироздания. И потому еще метафизика – это царица наук, что может быть свойственна или пристала, только царям, и видимо таким, как А Македонский.

Отсюда, вопрос, отчасти намеренно некомпетентный, возможно ли такое состояние, как всеобщее состояние, и без рабства? И вообще говоря оказывается, что да, возможно, и это как не странно, в том числе, и капитализм. Но очевидно без своеобразной наивности античности. И вообще говоря, карикатурно, даже в виду свободной наемной рабочей силы и всеобщего среднего образования, что на уровнях конца двадцатого начала 21 века. Впрочем, можно, подражать античности и всерьез и, вообще говоря, не Ханне Аренд рассказывать, где труд (arbeiten) может освобождать, в особенности после таких текстов как «Эйхман в Иерусалиме». Отсюда, не всегда понятно, почему такая оппозиция к желанию Маркса уничтожить труд, и прежде всего arbeiten, в том числе, и у Ханны Аренд. Которая ведь знает, что этим немецким словом большей частью, как раз, обозначался подневольный крепостной труд крестьянина, то есть, труд, если не раба или заключенного концентрационного лагеря в тоталитарном государстве, то относительно близкий к ним. Иначе говоря, труд из нужды или принудительный труд, просто потому, что неважно, что или кто, принуждает человека к труду: природа, простым безразличным присутствием к голодному и, надо сказать, голому, Робинзону, или Пеппи, без чулка, что начинает плакать, после нескольких дней проведенных в состояние расконвоированного, если не в Тайге, то в джунглях. Или другой человек, общество или люди, что принуждает к рабскому труду. В отличие от Бравой Кати Перри в клипе, в котором она обретает взгляд тигра. И что, приключения новых Робинзонов, снимают на камеру и потом показывают на канале Дискавери или 24 док. И в том и в другом, впрочем, крайнем случае, человек трудиться не по желанию, но в силу нужды или внешней необходимости, против него, пусть бы и удовлетворяя свои первичные жизненные потребности. Тем не менее, даже в этих крайних случаях, таким же образом и игры, что снимают на камеру, теперь, все не просто и противоречиво. Просто потому, что человек высвобождается, даже в таких условиях[19] и как только это происходит, но что происходит не всегда, и, тогда люди бывает просто начинают плакать, труд приобретает черты относительно свободного, то есть, свободно осуществляющейся деятельности по овладению условиями собственного существования, и, прежде всего, овладению материальными условиями собственного существования. Но такое владение условиями собственного человеческого существования и есть, непременное условие свободы. И более того, само определение свободы может состоять в том, что это владение всеми условиями своего существования, и как такое владение – субстанция. Впрочем, последнее в крайне идеализированном случае причины самой себя, то есть, когда овладение расширенным воспроизводством, прежде всего, материальных условий собственного существования человеком и таким образом условий производства самого человека и человеческого, осуществляется в абсолютном смысле. Ибо это в том числе, и господство, предполагает, что эти условия производятся и могут быть всякий раз, расширенно воспроизводиться агентом такого расширенного воспроизводства.[20] Что по определению является общественным, Робинзоны вообще говоря вещь чрезвычайно редкая, и они еще по определению Аристотеля, могли бы быть или богами, или животными. Способ этого овладения условиями собственного материального существования общества и индивида, вообще говоря, и есть способ общественного производства. Очевидно, что индивиду не всегда приходиться овладевать производством огня или пищи, одежды или обуви, себя или своего жилища, в непосредственном противостоянии природе географической среды обитания. Так, как это происходит в известных проектах по выживанию людей в экстремальных для них теперь условиях. Люди просто вырываются из привычного мира, или вернее из привычного образа жизни и окружения, устройства быта, в широком смысле, и помещаются в такие слои природы в горизонте мира, в которых они уже не могут быстро и непосредственно овладевать даже навыками простейшего выживания.[21] Актуализация, занимает время и силы, которые уходят на обучение, для которого уже нет времени. Короче, высвобождение имеет степени и соответственно, степень, в том числе, и человеческого достоинства в античности во многом, определялось тем, что входило в число условий человеческого существования, и таким образом, могло бы расширенно воспроизводиться человеком, а что нет, и должно было быть исключено. Просто потому, что не совместимо с другими условиями, и не может воспроизводиться в пределах космоса, каким мыслил себя полис, быть памятником в чреде монументов. Но что все время протекает, как вода в песок. Так видимо, в последних фразах, в этом ключе высказалась бы Ханна Аренд.

Вводя различие Ханна Аренд, первоначально обращается к Локку, и быть может хорошо, что не сразу к схоластике, в поиске исходного пункта для критики, в том числе, и Маркса, не только А Смита, видимо работая или стараясь работать головой.

«Создающие руки» и «трудящееся тело», соответствуют в этимологических изысканиях автора античному различию между «мастерящими руками и теми: «кто своим телом обслуживает жизненные нужды».[ii] [22]

«И вот для классической античности было совершенно естественно уделять этому различению мало внимания. Правда, презрение к труду первоначально казалось только деятельностей, непосредственно связанных с жизненными нуждами и потому не оставляющих никакого следа, никакого памятника, ни произведения, никакой стойкой вещи; но под давлением растущих требований, какие жизнь в полисе ставила перед временем и силами его граждан, презрение к любой деятельности, не относящейся прямо к политическому, и политическое требование от них воздерживаться (σχολἡ) распространялись все шире, пока в конце концов не охватили вообще все, что только требовал значительного телесного напряжения.[iii][23]

 

«Мнение современных историков, будто античность презирала труд и создание потому что этим были заняты рабы, есть предрассудок. Древность полагала, наоборот, что

рабы нужны поскольку существуют необходимые занятия, по своей природе "рабские", а именно состоящие в рабстве у жизни и ее нужд. [iv] Поскольку люди подчинены жизненной необходимости, они могут стать свободными лишь подчиняя других и силой заставляя их взять на себя удовлетворение жизненных нужд господ. Попасть в рабское состояние было судьбой хуже смерти, именно потому что тем самым в самой натуре порабощенного совершался переворот, когда он из человека становился существом уже ничем решительно не отличающимся от домашнего животного[v]. Но едва лишь статус раба менялся или его отпускали на волю, или благодаря изменению политических

обстоятельств известные виды деятельности, до того чисто приватные, внезапно обретали публичную политическую релевантность,- как вместе с тем автоматически менялась и

его «природа»; вольноотпущенник тут же расставался со своей рабской природой».[vi][24]

 

 

Заклясть поток, что раскодирован – это задача любого общества, что предшествовало капиталу. АЭ, плотно работал, в том числе, и с этими текстами Ханны. И потому исключение труда из таких условий было некоей предельной задачей античного мира. Просто потому, что если труд перестает быть таким условием, то его воспроизводство не необходимо для того, чтобы быть господином своей жизни, и надо сказать жизни счастливой и созерцательной. Но как это возможно, если эта жизнь, в том числе, и жизнь материальная – телесная? Если дух заключен в тюрьме и заключен в ней изначально, как это возможно для всех, а не только для Плотина, например, быть созерцательным философом, что даже не писал, но только диктовал. Очевидно, никак. И потому, видимо, всегда будут или должны быть рабы и свободные. Аристотель пусть и мялся, но, тем не менее, склонялся к этому выводу, как «вечному». То есть, все же, институт рабства, предшествовал стремлению прикрыть и оправдать его, а не наоборот следовал априорной мысли о значимости подобного социального устройства. Что с какого-то времени, между тем, становиться в том числе, и таким образом, уместно.

Впрочем, именно в таком раскладе становиться необходимо различие, что и проводит Ханна Аренд между трудом телесным и трудом своими руками, изготавливающим вещи, что не потребляются из раза в раз, исчезая в потреблении. Проще между сексуальностью[25], и ремеслом. В конце концов именно форма форм противостоит мастурбации абсолютно, как нечто лишенное материи. И потому, отличное от смерти и живое, но не тождественное принципу удовольствия, что ведь не знает исключений, во всяком случае в ОНО. И призвано разверзнуть хиазм, производства желания, необходимый, в том числе, и для господина, в виду господства. Господин, в особенности такой, как Александр Македонский, не может быть крысой, что непременно возбуждает центр удовольствия в мозгу, вживленным электродом, нажимая на кнопку носом или лапой, презирая все остальное, вплоть до смерти. Его целью не может быть дефамин и более ничего.

Почему этот хиазм необходим? Просто потому, что есть еще и рабы, и господин, скорее, мог бы презирать смерть ради удовольствия вплоть до самой смерти, для получения которого в самых разнообразных многообразиях, различия, в том числе, верха и низа самого удовольствия, относительно неограниченно, с соответствующими изменениями, для которых крыса с электродом только грубая аналогия, у него есть все условия. И потому, кроме прочего и прочих целей воспитания и обучения заботе о себе, его в молодости нужно от этого отвратить. И именно еще и поэтому «Юг» воевал за своих крыс. В том смысле в каком это в том числе было метафорой хиазма и формы форм. Но кто такие крысы в этом отношении? Это те, кто работали телом для господ и прежде всего те, кого господа любили всяко разно. Но те, кто иногда, если не часто, ничего более не производили, кроме, в том числе, и сексуальных услуг господам. Это основной, впрочем, замалчиваемый и стыдливо вытесняемый пункт различия, что проводится автором в главе «Труд», между трудом телесным и трудом изготовляющим. В первом случае труд разделен, даже в половом акте и сам половой акт – это некое разделение труда, способствует ли этот труд воспроизводству человека, производителен ли он, в этом смысле, плодовит, или лишь сексуален. Или даже так, все эти вопросы не могли даже появиться, и скорее, античность волновалась от вопроса, можно ли прикоснуться к мальчику, чем проблемами воспитателей 19 века в Европе, о мастурбации, с которой видимо проблем не было, о рукоблудии.

М. Фуко написал историю сексуальности или, вообще говоря, лишь сделал такую попытку, а не Ханна Аренд. Межуев, начинает за здравие, в этом смысле, а заканчивает за упокой, цитируя М. Фуко. Оставаясь слишком правдиво верным традиции.

Критика Ханны Аренд, поэтому, если это критика, что не чуждается выяснения условий возможности помыслить не может, таким образом, обойти этот пункт всего рассмотрения. Просто потому, что очевидно труд раба землепашца, гладиатора, раба ремесленника или вольноотпущенника, что не становился гражданином, или раба домочадца, что позже получили название холопов, это разные деятельности и их достоинство могло быть и было различным, даже в античности, что, ведь, никогда не была философской, до мозга костей. Одни виды деятельности могли презирать, как презирали и подсматривание, за любовным актом господина с рабыней, но чему как, в том числе и необходимому злу придавались, другие уважать и бояться.

Просто потому, что одни виды деятельности обеспечивали производство необходимых жизненных материальных условий, другие нет. Но и противоположным образом наложниц любили и даже делали их иногда своими женами, о чем Ветхозаветные примеры, и потому наблюдать за наблюдающим таким же образом видимо было приятно. Рабов производительных, часто ненавидели, как ненавидели и свою зависимость от материи, от зла, в том числе и от рабов домочадцев, подобно Плотину, не любили материальную зависимость от любых материальных условий собственного существования. Просто потому, что раб добр, только тогда, когда он связан, и зол до смерти, когда высвобождается, в особенности, если это гладиатор. И надо сказать, Бодрийяр, все еще, легко опознает эти эмоции по отношению к рабу и раба, правда, теперь, анализируя коллективное бессознательное в отношении машин и роботов. Впрочем, тема уважения – это не тема философии античности, что скорее, как раз, любовь. Но Нового времени, Канта, и, прежде всего, в виду долга перед законом. Это надо сказать, Делез до АЭ, показал, вообще говоря, прекрасно, хорошо показал.

Теперь, можно провести некую историческую аналогию, что будет, как и любая слишком поверхностна для различий, что собирается покрыть, но, все же, не столь безумна, как небесная область за небом. И что таким образом, как раз, должна быть отвергнута в положительном движении, но хороша в виде критического вопроса.

Отношение к рабам занятым в материальном производстве в античности теперь, можно уподобить тем сферам, в которых, теперь, капитал наиболее производителен. А именно – это производство и торговля: порнографией, людьми (и/или органами), оружием и наркотиками, и т.д. Инвестиции, могут быть, не велики, прибыль бывает, если не обычным образом, весьма высока. Но что делают с теми, кто, прежде всего, занят этими видами торговли, с террористическими организациями, что запрещены международным сообществом? А ведь именно эти организации, прежде всего, и заняты такими видами торговли. И кроме нефти и газа, они разве что не устраивают финансовых пирамид, просто потому, что их пирамиды гораздо более плотские, не переставая быть от этого такими же лживыми, мошенническими и, вообще говоря, прежде всего, гибельными. Их просто бомбят. И во многом потому, что радикально религиозное, идеологическое прикрытие их деятельности, отнюдь не соответствует пропагандируемой аскезе. Но разве капитал не предается всему этому совершенно официально? Ограничиваются стартапы в этой сфере и надо сказать, стартапы, что радикальны, как в прибыли, так и в минимальном количестве исходных инвестиций. Что часто влечет некое варварство в исполнении. И вообще говоря, таким образом, речь идет, скорее, о конкуренции и недопущении прорывов на рынок. Да, это верно, капитал и сам по себе не только в виду социализма в своих порах ограничивает первоначальное накопление, как и снятие кода с потока, последовательное выстраивание инстинкта смерти, например, ограничивает возможность перейти всякую данную границу в финансовых пирамидах, запрещая такие схемы. Во всяком случае официально.[26] И все же то, что эти отрасли за исключением, пожалуй, нефти и газа, вообще некоего сырья, не являются материально производительными в традиционном смысле, но лишь в капиталистическом просто потому, что приносят большую прибыль, не последняя капля в решении вопроса военными методами. Отчасти обратным образом, тому что теперь, рабы, занятые в материальной производительной сфере, в античности не могли быть презираемы исключительно, в том смысле, в каком это слово, теперь, используется. Акцент, частично мог смещаться, просто в виду того простого обстоятельства, что господин был обязан рабу жизнью. И лишь в виду тотального распространения философского воззрения, что жизнь в теле – это тюрьма и тот, кто обеспечивает ее, подобно рабу, вообще говоря, тюремщик, могло бы питать тотальное же презрение к рабам, в смысле слова презрение, что теперь расхожий. И что скорее, было свойственно Спарте, чем Афинам.

Собственно, колебания Аристотеля отчасти и объясняются тем, что, ко времени его жизни, труд свободного крестьянина, что владел множеством умений, все более и более, приобретал черты демиурга того хозяйства, в котором он работал, и которым владел, формы форм. И вообще говоря, в политике не двигался. Оставаясь относительно независимым и совместимым с любым другим крестьянином. Но это же обстоятельство и сделало в последствие Христианство господствующей идеологией Рима, как, впрочем, и привело Рим к гибели. Рим пал не только по внешним причинам натиска орд, в том числе, и Аллариха, но и от парцеллярного крестьянина. Рабский труд стал, вдруг, убыточным. А Рим уже познал, что такое торговля ради торговли и производство на продажу. Но тот все же был свободен не с трактором, но только с железным плугом, да и то скорее, к 18 веку. И потому крепостничество, в той или иной форме, было неизбежно. Впрочем, именно потому, что крестьянин стал производить больше прибавочного продукта, чем раб. И было оно так неизбежно, в Европе, столетия и тысячелетия, что откладывалось в языке и в текстах философов, прежде всего схоластов. Но высвобождение было грандиозным. И потому свобода христианства, пусть бы только и в мысли, в Нагорной проповеди, в градиенте желания, не идет ни в какое сравнение со свободой язычества. Историки Средних веков, явно, часто понимают разницу между несомненным прогрессом что имел место, в том числе, и в логике, в интеллектуальных технологиях, не говоря уже о других науках и, несомненным, впрочем, таким же образом частичным, регрессом во всяком случае в первое тысячелетние, в изобретении техники, как военного, так и гражданского назначения. И вот пережив множество, в том числе, и промышленных революций, в том числе, и проприет персон, философы пишут о труде из нужды, как о неограниченно пролонгированной возможности, что будет непременно реализовываться ничем неограниченно в будущем. Идеологически это смешно, просто потому, что не обеспечивает необходимого в таких случаях градиента желания.[27] Царствие Божие в этом смысле, что на земле невозможно, но только с Богом, гораздо желаннее. И надо сказать, реалистичнее. Просто потому, что возможно только после смерти. Впрочем, не всегда столь платонически, но в теле, и, надо сказать, в сложном и богатом символизме, в том числе, и единства троичности лиц, что нераздельно и неслиянно, и, двух природ. Но зато, видимо, и призвано отвадить, в том числе и от неограниченной мастурбации «лол», и прежде всего господствующее юношество, и потому еще анализ расположения сексуальности М. Фуко, был показателен, в том числе, и в виду, как раз, психоанализа, что де был непременно лоялен этому занятию, коему придаются неограниченно, «пока не ослепнут».

«Гипотеза подавления», это не столько хитрый, сколько все же умный текст, что учитывает не один и не два, но множество операторов ситуации, и надо сказать, стратегической ситуации современной, политической власти и идеологии, в том числе.

Но в этом же смысле, ко времени Маркса, крупнейшего гегельянца, и, таким образом, знатока «Феноменологии духа», выбор юношества, стал крайне ограничен как

Поделиться:





©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...