Противоречия мировой политики конца XIX-начала XX В.

Под влиянием промышленной революции в Европе в соотношении сил великих держав на рубеже ХIХ-ХХ вв. происходили коренные изменения. В середине XIX в. Великобритания была единственной крупной промышленной державой мира. Заметную роль в промышленном производстве играла Франция. Однако уже к момент объединения Германия обогнала ее по добыче угля, хотя Франция все еще удерживала свои позиции в выплавке чугуна и стали. В годы правления Бисмарка Германия в развитии промышленности опередила Францию, а в последнем десятилетии XIX в. догнала Великобританию. В начале XX в. производство германской тяжелой промышленности превзошло производство тяжелой индустрии Британии [49].

В новой мировой системе государств, сложившейся к началу XX в., шести крупным центрам власти - Англии, Франции, Германии, России и двум неевропейским державам - США и Японии - геополитически соответствовали "вакуумы власти". Немецкий историк И. Гайсс, исходя из того, что происхождение мировой войны восходит к временам Венского конгресса 1815 г., в труде "Долгий путь к катастрофе" рассмотрел ее предысторию и констатировал, что во второй половине XIX в. в мире существовало несколько "вакуумов власти": Латинская Америка, Черная Африка, Китай, в известном смысле также Османская империя.

Региональными "вакуумами власти", по его мнению, были Северная Африка, отчасти находившаяся еще под формальным сюзеренитетом турецкого султана, отдельно - Марокко, далее - Персия и остатки еще независимой Центральной Азии. Бывший "вакуум власти" Индия был заполнен Великобританией, и защита этого субконтинента в значительной степени определяла британскую мировую политику. К 1900 г. был в основном завершен раздел Черного континента, и теперь речь могла идти только о его переделе [50].

Осложнения на периферии усиливали уже существовавшую напряженность между великими державами в Европе, особенно в связи с ожидавшимся распадом Османской империи и Австро-Венгрии. Германия, являвшаяся самой молодой колониальной державой и занимавшая доминирующее положение на Европейском континенте, чувствовала себя обойденной в колониальной сфере. К четырем сильнейшим великим державам Европы примыкало несколько средних и более мелких государств, обладавших выходом к Атлантике - Испания, Португалия, Нидерланды и Бельгия, а также Италия, которая, как средиземноморская страна, для осуществления своей колониальной экспансии вынуждена была ограничиваться проходом через Суэцкий канал. Из великих европейских держав только Австро-Венгрия, имевшая выход к Адриатике, по существу была исключена из колониальной экспансии за морем и стремилась к относительно скромной территориальной "компенсации" на Балканах. Маневры всех соперничающих великих держав в борьбе за усиление своих позиций в еще свободных "вакуумах власти" вызывали напряженность и конфликты, которые в общем и образовали рамки для мировой войны, разразившейся в 1914 г. [51].

Возраставшие экономические и политические противоречия между великими державами и их военно-политические блоки видоизменяли сложившуюся в Европе систему государств, получившую название "системы вооруженного мира". Созданный Бисмарком в 1879 г. австро-германский союз, направленный против России, стал первым звеном в цепи международных договоров, приведших к разделению Европы на два враждебных лагеря. В 1882 г. он превратился в Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии. Ему противостоял русско-французский союз, сложившийся в 1891-1893 гг. [52].

Между тем самая крупная промышленная и колониальная держава Великобритания, обладавшая мощным военно-морским флотом, на рубеже веков продолжала некоторое время пребывать в состоянии "блестящей изоляции", предпочитая оставаться вне рамок военно-политических группировок. "Система вооруженного мира" прикрывала углублявшиеся противоречия между капиталистическими странами, порожденные их торгово-экономической конкуренцией, колониальным соперничеством и гонкой вооружений [53].

В начавшейся борьбе за передел мира центральное место занимал англо-германский антагонизм, который с особой силой проявился в сфере тесно взаимосвязанных военно-морского и колониального соперничества [54]. Однако в оценке причин остроты и непримиримости антагонизма между Германией и Англией мнения специалистов всегда существенно расходились. Так, Покровский полагал, что англо-германское соперничество объяснялось, прежде всего, распределением мирового тоннажа и мировых перевозок торгового флота. Британская империя, писал он, не могла допустить угрозы своему господству на мировых транспортных артериях, когда на рубеже веков морские фрахты стоили дешевле сухопутных в 25 раз. Между тем темпы роста морских перевозок Германии быстро нарастали. Если британский торговый флот за сорокалетие с 1870 по 1910 г. увеличился по количеству пароходов в 3 раза, а по тоннажу в 10 раз, то германский флот за сорок лет, с 1871 по 1911 г., возрос по числу пароходов в 13 раз, а по тоннажу в 28 раз [55]. Однако Британия продолжала доминировать на морях и океанах [56].

Хальгартен выступал против точки зрения Покровского и некоторых других исследователей, считавших борьбу за тоннаж одной из важнейших, если не главной, причиной глухой англо-германской враждебности. Британское судоходство до самого возникновения мировой войны настолько доминировало в мировых перевозках, а риск огромных потерь в случае широкомасштабных военных действий был для пароходных компаний, по мнению Хальгартена, таким чудовищным, что конкуренцию в области судоходства едва ли можно рассматривать, как "непосредственную причину войны" [57].

Все это, разумеется, не исключало стремления британских правящих кругов в связи с общим осложнением международной ситуации незадолго до мировой войны устранить германское соперничество на море (основой которого служил германский военно-морской флот!) [58]. Осенью 1912 г. британский министр иностранных дел "пацифист" Грей в беседе со своим российским коллегой Сазоновым заявил, что в случае войны Англии с Германией он приложит все силы к тому, чтобы сломить германское морское могущество. Король Георг V высказался еще определеннее: англичане будут топить каждое германское торговое судно, встретившееся на их пути [59].

Сущность англо-германского антагонизма Хальгартен рассматривает в иной плоскости, чем Покровский, который утверждал, что в подготовке войны "непосредственно промышленное соперничество Англии и Германии не играло...главной роли", так как мировой рынок был достаточно емким [60]. Хальгартен, однако, сосредоточивает внимание на монополизации германской индустрии, отмечая, чте в центре этого явления оказалась сталелитейная промышленность [61].

Именно картелирование и концентрация производства отличали ход событий в Германии от развития соответствующего процесса в Англии. Они "сделали Германию более могущественной в промышленном отношении, а вместе с тем и более империалистически-агрессивной, чем было островное государство". Хальгартен считает одной из главных причин англо-германского столкновения постоянно возраставшую алчность в отношении "насильственно-политического контроля над рынками сбыта и сырьем" [62].

Вторым по значению после англо-германского соперничества был франко-германский антагонизм. Еще во время осуществленного Бисмарком объединения Германии, которое сопровождалось присоединением Эльзас-Лотарингии, Г.фон Мольтке-старший и высшие прусские военные круги настаивали на том, чтобы обе эти провинции, расположенные между Вогезами и Рейном, принадлежали Германии. Это должно было обезопасить империю от возможного нападения Франции. И хотя большинство полуторамиллионного населения Эльзас-Лотарингии говорило по-немецки, оно в значительной своей части было настроено против отделения от Франции и пыталось протестовать, но безрезультатно. Аннексия Эльзас-Лотарингии и вытекающие из этого последствия стали непреодолимой преградой на пути к коренному улучшению франко-германских отношений, превратившись в одну из основных причин возникновения мировой войны. Чтобы укрепить вновь созданную Германскую империю и не допустить французского реванша, Бисмарк стремился держать Францию в состоянии международной изоляции [63].

Отсутствие прироста населения во Франции оказывало негативное воздействие не только на состояние французской промышленности вследствие ограниченных возможностей внутреннего рынка и сокращения резервов рабочей силы, но и на комплектование армии. А тем временем в Германии население ежегодно увеличивалось на 800 тыс. человек [64].

Промышленный подъем, начавшийся после экономического кризиса начала века, привел к активному проникновению германских монополий и капитала в обе части Лотарингии (французскую и немецкую), что повлекло за собой переход французских рудных богатств фактически под контроль германских концернов. Их участие в эксплуатации французских рудников выражалось не только во вложении крупных капиталов, но и в приобретении в собственность обширных территорий как в Лотарингии, так и в Нормандии [65].

Французский рынок заполнялся изделиями германского машиностроения. Незадолго до мировой войны, в 1912 и 1913 гг., Германия поставила во Францию всевозможных машин в 35 раз больше, чем Франция в Германию. Таким образом, французская индустрия оказалась перед двойной задачей: сопротивляться германскому проникновению к источникам сырья и противодействовать подрыву французской обрабатывающей промышленности, включая военную [66].

К этому следует добавить, что постоянное возрастание германской военной мощи в предвоенные годы создавало прямую угрозу основным центрам французской индустрии, расположенным в стратегическом отношении крайне неблагоприятно. Так, в случае войны с Германией районы Лонгви и Бриё могли быть уже через несколько часов захвачены немцами. Французская промышленность зависела от поставок угля из Германии, которая намеренно тормозила развитие металлургии во Франции. Руда же находилась главным образом в Лотарингии. Поэтому экспансионистские интересы французских промышленников были нацелены на Лотарингию и Саарский угольный бассейн. Французские промышленные круги резонно полагали, что овладение Мецем означало бы установление французского контроля над самым крупным железорудным месторождением в Европе. А этого можно было добиться только с помощью оружия и никаким другим путем [67]. Во Франции рассчитывали использовать в своих интересах начавшееся в Эльзас-Лотарингии за семь лет до мировой войны профран-цузское движение. Оно было направлено против пруссачества, создавшего здесь единый укрепленный район, в котором регулярно проводились военные учения [68].

За англо-германскими и франко-германскими противоречиями и соперничеством по остроте следовал конфликт русско-турецкий, превратившийся в серьезный фактор российско-германского антагонизма. Этот конфликт был связан с проблемой Черноморских проливов, но обладал также рядом экономических, политических и других аспектов [69]. Еще в 1882 г. российский дипломат А.И. Нелидов в официальной записке о проливах указывал на необходимость утверждения России на Босфоре и Дарданеллах, чтобы установить свою власть "на пути наших южных морских сообщений с открытыми морями и океаном". Это способствовало бы также защите кавказских "владений" России и дало бы ей "решительное влияние на судьбы как Балкан, так и малоазиатского полуострова". Нелидов полагал, что достигнуть этой цели можно тремя способами. Во-первых, открытой силой посредством войны с Турцией. Во-вторых, неожиданным нападением, воспользовавшись внутренними неурядицами в этой стране или ее войной с какой-либо державой. В-третьих, мирным путем, заключив с Османской империей союз, в котором она бы нуждалась для защиты своих интересов. Нелидов нарисовал картину сплочения славянских народов Балканского полуострова вокруг России, на что царь реагировал пометой: "Это был бы идеал, до которого еще далеко" [70].

Знаменательно, что в последующие десятилетия аргументация Нелидова в пользу захвата проливов сохранила свою значимость. С увеличением вывоза русского хлеба из портов, расположенных на черноморском побережье, у российского правительства, у русского торгового капитала возрастало стремление овладеть Черноморскими проливами [71]

В 1911 г. во время итало-турецкой войны, а затем и в ходе Балканских войн закрытие Черноморских проливов нанесло колоссальный урон российской хлебной торговле, что усилило стремление заинтересованных кругов к овладению проливами и Константинополем. Временное закрытие проливов отразилось на всей экономической жизни страны. Если осложнения в положении Турции оборачиваются многомиллионными убытками для России, заявил Сазонов в докладе царю в ноябре 1913 г., то что же будет, если вместо Турции проливами завладеет государство, способное воспротивиться требованиям России? Николай II согласился с опасениями своего министра, явно имевшего в виду Германию [72].

С политикой России в отношении проливов были тесным образом связаны we только русские, но и французские интересы. За последние предвоейные годы Антанта сумела одолеть Германию на рынке русских займов. К началу войны из контролируемой заграницей части русского банковского капитала во французских руках находилось около 53,2%, в английских 10,4% и во владении немецких банков - 36,4%. Для международных отношений важное значение имело то обстоятельство, что французские банки напрямую финансировали российскую и особенно южнорусскую промышленность.

Осложнения с Германией использовались в России для интенсификации морских вооружений, опиравшихся на южнорусскую индустрию и создавших угрозу проливам, в которых успела обосноваться Германия. Ряд французских банков и многие рантье ожидали с нетерпением, когда с принятием военно-морской программы адмирала И.К. Григоровича морское министерство России сделает заказы донецкой промышленности, находившейся под контролем Франции, и связанным с нею верфям в Николаеве. Для определенных кругов, заинтересованных в экспорте южнорусского угля, проливы также приобретали "жизненно важное" значение. Еще больше в свободном проходе через проливы нуждались компании Нобеля и Ротшильда, экспортировавшие керосин. Да и сама южнороссийская торговля зерном была сосредоточена в фирме Дрейфуса, находившейся в Марселе. Техническая организация российской военной промышленности поддерживалась фирмой Крезо, весьма озабоченной успешным функционированием южнорусской промышленности, существенным стимулом для которой было строительство стратегических железных дорог. Борясь против германского участия в русских железнодорожных обществах, французский финансовый капитал обусловливал предоставление новых займов России в Париже сооружением таких дорог и значительным увеличением российской армии и флота [73].

Российская политика вооружений, связанная с переговорами между русским и французским генеральными штабами в 1912 г., имела целью не допустить того, чтобы Германия со своими офицерами и пушками Круппа на Босфоре преградила путь экспорту российского зерна и поставила под удар экономический потенциал России. Морской министр Григорович являлся доверенным лицом крупного французского банка "Сосьете женераль", осуществлявшего финансовый контроль над верфями в Николаеве. В них были заинтересованы также бельгийцы и англичане. Министр подбивал своих коллег в российском правительстве к агрессивной политике в отношении Черноморских проливов. Однако в Германии никто и не помышлял об уходе с уже приобретенных позиций на Босфоре. А если Германия не собиралась жертвовать ни Австро-Венгрией, ни проливами, война в конечном счете становилась неизбежной [74].

Поворотным моментом в развертывании германской экспансии в глобальных масштабах стало провозглашение правящими кругами страны "мировой политики", которая должна была проводиться всеми возможными способами - косвенными (мирными, или экономическими) и прямыми (аннексионистскими) и служила реализации мировых стратегических и геополитических планов германского империализма [75]. "Мировая политика" Германии являлась германским вариантом "всеобщего" империализма. Суть ее заключалась в том, чтобы поднять Германскую империю с уровня континентальной державы до положения мировой державы, равноправной с Британской империей. Однако даже такое, еще относительно "скромное" изменение в силовом статусе Германии по сравнению с планами установления мирового господства являлось настолько радикальным поворотом в европейской и в глобальной системе государств, что этот поворот в соответствии с историческим опытом мог завершиться только войной. Пангерманцы позже соглашались с тем, что большая война была следствием германской "мировой политики". Они признавали, что без германской "мировой политики" в 1914 г. не вспыхнула бы мировая война [76].

Вильгельм II возвестил немецкую "мировую политику" 18 января 1896 г. в связи с 25-летним юбилеем провозглашения прусского короля германским кайзером в Версале. "Германская империя превратилась в мировую империю", - заявил он. Этим выступлением кайзер дал целевую установку, которой в общих чертах стала следовать германская "мировая политика". В том же 1896 г. адмирал Г. Мюллер в докладной записке шефу германского флота принцу Генриху констатировал политические последствия такого курса: война с Британией сообразно с "общепринятым у нас мнением". Цель германской "мировой политики" заключается в подрыве британского мирового господства, что должно привести к освобождению колониальных территорий, необходимых "для нуждающихся в расширении среднеевропейских государств". Однако, делал оговорку Мюллер, война между Англией и Германией за мировое господство может быть задачей лишь грядущих поколений [77].

Став статс-секретарем германского ведомства иностранных дел, Б. фон Бюлов заявил 6 декабря 1897 г. в рейхстаге: "Времена, когда немец уступал одному соседу сушу, другому - море, оставляя себе одно лишь небо, где царит чистая теория, - эти времена миновали... мы требуем и для себя места под солнцем" [78]. Так вильгельмовская Германия ринулась в авантюру "мировой политики". "Мировая политика как задача, мировая держава как цель, строительство военно-морского флота как инструмент" - стало лозунгом, который Вильгельм II открыто провозгласил, а Бюлов, уже будучи канцлером (с 1900 г.), полностью воспринял, хотя и в несколько более завуалированной форме [79].

Само вступление Германии на путь "мировой политики" ознаменовалось захватом немцами в 1897 г. китайского порта Киао-Чао, что было в 1898 г. оформлено его арендой на 99 лет. Киао-Чао стал опорным пунктом германского проникновения в китайскую провинцию Шаньдун [80]. Первыми практическими шагами Германии в проведении "политики силы" являлись также попытки проникновения в долину Янцзы, вплотную подходившую к границам Британской Индии, приобретение в 1899 г. ряда островов в Тихом океане и участие вместе с другими державами в подавлении восстания ихэтуаней в Китае.

Важнейшим направлением германской экспансии стало экономическое и политическое проникновение в Османскую империю. В 1898 г. Вильгельм II, совершая паломничество по "святым местам", посетил, кроме Иерусалима, Константинополь и Дамаск, где объявил себя другом турецкого султана и всех мусульман, почитающих его как своего халифа [81]. Но главным результатом поездки кайзера явилось согласие султана предоставить немцам концессию на строительство Багдадской железной дороги. В противодействии этому проекту объединились, каждая по своим мотивам, Великобритания, Франция и Россия.

Германия приступила к "модернизации" Османской империи, чтобы установить над ней свое политическое господство. Преобладание германского капитала в строительстве Багдадской железной дороги служило стратегическим и геополитическим целям германского империализма. Османская империя представляла собой гигантское поле деятельности для немецких промышленных монополий, крупных банков и торговой экспансии, хотя и не за морем, а как "продолжение" Европейского континента. С ее территории Германия могла реально угрожать Индии, жемчужине Британской колониальной империи, и стратегическим позициям Лондона в Египте. На берегах Темзы были озабочены также тем, чтобы не допустить вытеснения британской торговли из Месопотамии. Позднее британское адмиралтейство стало придавать особое значение эксплуатации английской компанией крупных нефтяных месторождений в районе Мосула.

В самом багдадском предприятии германский капитал выступал в преобладающем соперничестве со своими партнерами - французским и российским капиталом, а в финансово-кредитной и банковской сфере Османской империи становился все более серьезным конкурентом французских и английских финансовых кругов. Перспектива установления находящегося под германским контролем железнодорожного сообщения от Берлина до Константинополя и затем до Багдада создавала реальную угрозу германского господства над Черноморскими проливами, что неизбежно вело к обострению российско-германских отношений.

Сооружаемая немцами Багдадская магистраль ставила под вопрос английский контроль над районом Персидского залива, который в Лондоне нередко называли "индийской Темзой". Не без основания англо-индийская пресса утверждала, что создание Германией опорного пункта на берегу Персидского залива могло бы привести к подрыву монопольных позиций Британии в Аравийском море, на Аравийском полуострове и в Персии [82].

Влиятельная "средневосточная" группировка английских господствующих классов четко осознавала степень нависшей угрозы. Провозгласив лозунг "Индия в опасности", она настаивала на проведении правительством Великобритании активной политики на Ближнем и Среднем Востоке, установлении безраздельного британского господства в Красном море, Персидском заливе и западной части Индийского океана [84].

На рубеже ХIХ-ХХ вв. Англия уже была вынуждена считаться с нарастающий соперничеством Германии в борьбе за рынки сбыта и источники сырья, за сферы приложения капитала в Китае и Океании, в Латинской Америке и Африке, на Балканах и Ближнем Востоке. Рассматривая положение страны в мире, правящие круги Германии принимали в расчет прежде всего Британскую империю и Россию, обладавших - каждая по-своему - соответствующими атрибутами подлинно мировых держав, а также своего "наследственного" врага Францию.

Против мощной конкуренции стран - экономических гигантов Германская империя могла устоять, как считали в Берлине, только в том случае, если бы континентальная Европа (без Англии и России) объединилась как в экономическом, так и в политическом отношении, играя роль как бы еще одной мировой державы, при гегемонии в ней сильнейшего государства на континенте - Германии. Однако перенесение этих замыслов в сферу практических действий приходило в столкновение с антигегемонистским принципом существования европейской системы государств. Обращение Германии к традиционным методам наращивания мощи государства посредством форсированных вооружений влекло за собой использование столь же традиционных методов защиты европейской системы против самой угрозы появления на континенте новой страны-гегемона, что вызывало рост международной напряженности [84].

Между тем, продолжая увеличивать свои сухопутные вооруженные силы, Германия приступила к строительству грандиозного военно-морского флота, чего "владычица морей", Англия (и не одна она) не могла оставить без ответа. Гонка морских вооружений, в которой были заинтересованы магнаты тяжелой индустрии и связанные с ними финансовые круги в Англии и Германии, резко обострила экономическое, политическое и колониальное соперничество между обеими державами [85].

В конце XIX в. германский военный флот занимал пятое место в Европе и должен был ограничиваться лишь обороной морского побережья страны, в то время как британский флот являлся флотом "открытого моря". Обладая рядом стратегически важных опорных пунктов или контролируемых территорий, военно-морские силы Великобритании обеспечивали прикрытие морских коммуникаций, а их господство на морях гарантировало стабильное функционирование как юридически оформленной, так и "неформальной" Британской колониальной империи [86]. В 1889 г. в британском парламенте был принят закон о крупном финансировании строительства военно-морского флота. Фактически он оказался первым в ряду современных законов, направленных на развитие военно-морских сил. Увеличение таких ассигнований было обосновано тем соображением, что британский флот должен быть сильнее флотов двух самых крупных после Великобритании морских держав, вместе взятых [87].

Колониальные владения Германии имели в то время весьма скромные размеры, при этом обладание ими в конечном счете зависело от воли британского соперника, который господствовал на морях, находясь на подступах ко всем этим колониям. Но дело было не только в колониях. Английский флот в любой момент мог блокировать германское побережье, отрезав этим пути для немецкой заморской торговли, что парализовало бы германскую промышленность, нуждавшуюся в импортном сырье и рынках сбыта. Строительство мощного военно-морского флота, имевшее антибританскую направленность, стало ядром германской "мировой политики". Как отмечал академик В.М. Хвостов, "флот был самым крупным политическим проявлением германского империализма" [88].

Когда возглавивший германское военно-морское ведомство адмирал А. Тирпиц в 1897-1898 гг. выступил инициатором принятия первого закона о флоте, Великобритания владела 38 линкорами 1-го класса и 34 крейсерами 1-го класса, а Германия соответственно только 7 и 2. В результате реализации закона о флоте германский флот должен был иметь 19 линейных кораблей. Воспользовавшись занятостью "владычицы морей" войной с бурами и англофобией шовинистических кругов Германии, Тирпиц добился в 1900 г. согласия рейхстага на двойное увеличение числа линейных кораблей по сравнению с законом 1898 г., т.е. до 38 линкоров. Но и это не являлось пределом его мечтаний. Еще в сентябре 1899 г. в докладе кайзеру Тирпиц говорил о флоте, который должен был бы состоять из 45 линкоров с тяжелыми крейсерами сопровождения [89].

Тесная взаимосвязь развития военно-морских сил Германии с колониальной политикой проявилась в активных поисках командованием флота опорных пунктов и угольных станций на стратегически важных коммуникациях: на Красном море, в Ма-лаккском проливе, на Аравийском полуострове и т.д. Гонкой морских вооружений глава германского военно-морского ведомства адмирал А. фон Тирпиц намеревался заставить Британию считаться с Германией, как с "равноправным" партнером в колониальных вопросах, полагая вместе с тем, что рычаг германской "мировой политики" находится в Северном море, а его действие распространяется по всему земному шару. Флот должен был быть достаточно сильным в количественном отношении и располагать техническими преимуществами, чтобы иметь шанс нанести британскому флоту такие потери, которые, во всяком случае, серьезно подорвали бы его мощь [90].

Реализация программы Тирпица вызвала ответную реакцию в Великобритании. Первый лорд адмиралтейства Дж. Фишер провел в 1904-1905 гг. реформы, призванные любой ценой сосредоточить в Северном море мощную военно-морскую группировку, в случае необходимости даже за счет утраты преобладающих позиций в других регионах. В составе четырех эскадр самые крупные корабли были сконцентрированы в прибрежных водах метрополии, что было осуществлено, в частности, путем ликвидации северотихоокеанской и южноатлантической эскадр [91].

Однако важнейшим мероприятием, осуществленным Фишером, было строительство сверхтяжелого быстроходного линейного корабля "Дредноут", оснащенного крупнокалиберной артиллерией. Сооружение дредноутов (это название стало нарицательным) выводило британский флот на качественно новый уровень. В свою очередь, германский рейхстаг в 1906 г. принял очередной закон о флоте, который предусматривал строительство 6 боевых кораблей класса "дредноут". Уже в 1908 г. у Германии было 9 дредноутов, а у Англии - 12, что свидетельствовало о существенном усилении германских военно-морских сил [92].

Между тем на рубеже веков развернулась упорная борьба великих держав за раздел Китая. На положение в Китае все возрастающее воздействие оказывали строительство Транссибирской магистрали и активизация России в районе северных границ Китая, укрепление британских позиций в бассейне реки Янцзы, французская экспансия, осуществлявшаяся из Юго-Восточной Азии в богатые полезными ископаемыми и занимающие важное стратегическое положение китайские провинции Сычуань и Юньнань, а также появление на Дальнем Востоке Германии.

Однако размеры Китая, как и обострявшееся между великими державами соперничество, не позволяли им завладеть этой страной, что привело в конце XIX в. к появлению доктрины "открытых дверей", равных возможностей для проникновения империалистических держав в Китай. В 1899 г. США, захватив Филиппины, выступили с нотой, обосновывавшей принцип "открытых дверей", и добились его международного признания [93]. Однако великие державы продолжали сочетать принцип "открытых дверей" с политикой раздела страны на сферы влияния. Развитие ситуации в Китае и вокруг него оказывало существенное влияние на состояние международных отношений как в европейской системе государств, так и на мировой арене в целом.

Относительное ослабление глобальных экономических и стратегических позиций Великобритании проявилось уже в ходе англо-бурской войны. Это побудило ее отказаться от продолжения политики "блестящей изоляции". В 1902 г. она заключила военно-политический союз с Японией, который гарантировал особые интересы Англии в Китае, а Японии - в Корее и Китае и право союзников на вмешательство в случае угрозы их "специальным интересам" из-за беспорядков в этих странах или извне. Этот договор послужил одним из звеньев дипломатической подготовки Японии к войне против России.

Становившееся все более реальным военное столкновение с Германией в не столь отдаленном будущем побуждало Британию использовать в своих интересах противоречия между Германией и Россией, с одной стороны, между Германией и Францией, - с другой. Однако на войну за возвращение Эльзас-Лотарингии и овладение Рурской областью Франция могла решиться только в том случае, если бы такой союзник, как Великобритания, не допустил нападения германского военно-морского флота на французское побережье. Что же касается столкновения с германской армией, то в Париже рассчитывали на выступление русской армии в поддержку Франции. Так как укрепление позиций Германии на Босфоре и строительство Багдадской железной дороги являлись вторжением как в российскую сферу, так и в зону британских интересов, вызревали условия для объединения усилий Британии и России в противодействии германо-австрийскому блоку, несмотря на антагонизм между ними в Средней Азии и Персии.

В свою очередь, германская дипломатия преследовала три цели: во-первых, ослабить франко-русский союз; во-вторых, еще больше обострить англо-русское соперничество и, в-третьих, втравить Россию в войну с Японией. Именно на Дальнем Востоке, по замыслу Вильгельма II, Россия должна была столкнуться с "владычицей морей" Великобританией, и, в конечном счете, прийти к вооруженному противостоянию с Японией.

Итак, можно констатировать, что "глубочайшей" причиной англо-германского антагонизма являлся "страх англичан перед германским колониальным и континентальным империализмом", строившим флот для своего прикрытия, обладая которым он приобретал возможность диктовать "океанской Венеции" свои условия. Стремление монополизировать максимум рынков сбыта и источников сырья переводило всю проблему "в сферу насилия, "политики мощи" и флотской политики" [94].

Непосредственная причинная связь англо-германского антагонизма с возникновением мировой войны заключается в том, что в предшествующий период к германскому экономическому подъему присоединилось "несокрушимое военное могущество Германии". Это побуждало англичан предполагать, что, разгромив Францию, немцы смогут обосноваться где-нибудь в Булони и с помощью своего мощного военно-морского флота будут угрожать английскому судоходству и связям страны с доминионами и другими заморскими территориями. Возмущение в Британии в отношении германского судоходства и сталелитейной промышленности дополнялось мыслью о связи германского экономического подъема с возрастанием мощи армии и флота Германии, которая могла в перспективе блокировать ее в торгово-политическом отношении. "Без этой связи германского промышленного подъема с увеличением мощи армейско-флотской машины, - писал Хальгартен, - вообще нельзя понять существа англо-германского антагонизма" [95].

Литература

1. Покровский М.Н. Происхождение и характер войны. ~ Империалистская война. Сборник статей М.Н. Покровского. М., 1934, с. 125-126.

2. Покровский М.Н. Внешняя политика России XX в. - Там же, с. 403, 407; см. также: Козенко БД. Отечественная историография первой мировой войны. - Новая и новейшая история, 2001, № 3, с. 6-7.

3. Gooch G.P. Before the War. London, 1938, v. II, p. 284.

4. Фей С. Происхождение мировой войны. М., 1934, т. 1, с. 19.

5. Фей С. Указ. соч., с. 22-23; см.: Ерусалимский А.С. Германский империализм: история и современность (Исследования, публицистика). М., 1964, с. 180-194.

6. См.: Виноградов К.Б. Буржуазная историография первой мировой войны. Происхождение войны и международные отношения 1914-1917 гг. М., 1962, с. 153.

7. Jager W. Historische Forschung und politische Kultur in Deutschland. Die Debatte 1914-1980 iiber den Ausbruch des Ersten Weltkrieges. Gottingen, 1984, S. 23, 35-37.

8. Rassow P. Schlieffen und Holstein. - Historische Zeitschrift, 1952, Bd. 173, S. 299.

9. Jager W. Op. cit, S. 81.

10. Oncken H. Das Deutsche Reich und die Vorgeschichte des Weltkrieges. Bde. 1-2. Leipzig, 1933.

11. lbid.,Bd.2,S.827.

12. Ibid., Bd. 2, S. 822, 829; Jager W. Op. cit., S. 83.

13. Тарле Е.В. Европа в эпоху империализма. 1871-1919 гг. М.-Л., 1927, с. 257.

14. Там же, с, 257-258.

15. Писарев Ю.А. Тайны первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914-1915 гг. М., 1990, с. 5.

16. Там же.

17. Ерусалимский А.С. Германский империализм, с. 195.

18. Там же, с. 197.

19. Там же, с. 197-198.

20. Там же, с. 199-201.

21. Деникин А.И. Путь русского офицера. М., 1990, с. 221-222.

22. Там же, с. 223.

23. Хальгартен Г. Империализм до 1914 года. Социологическое исследование германской внешней политики до первой мировой войны. М., 1961, с. 585-586.

24. История внешней политики России. Конец XIX - начало XX века (От русско-французского союза до Октябрьской революции). М., 1999, с. 10; Урибес Санчес Э. Современная французская историография происхождения первой мировой войны. - Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994, с. 33-45.

25. Histoire diplomatique de l'Europe (1871-1914). Paris, 1929, t. 1-11; Renouvin P. Les origines immediates de la guerre. 28 juin - 4 aout 1914. Paris, 1925; idem. La crise europeenne et la grande guerre (1904-1918). Paris, 1934.

26. Histoire des relations intemationales. Paris, 1952-1958, v. I-VIII.

27. История внешней политики России, с. 10; Виноградов К.Б. Указ. соч., с. 315-317.

28. Taylor A. The Struggle for Mastery in Europe. 1848-1918. Oxford, 1957. Русск, пер.: Тэйлор А. Борьба за господство в Европе. 1848-1918. М., 1958.

29. Тэйлор А. Указ. соч., с. 521,523, Виноградов К.Б. Указ. соч., с. 324.

30. Виноградов К.Б. Указ. соч., с. 337-340; его же. Фриц Фишер и его труды. - Новая и новейшая история, 1988. № 4, с. 175-179; Виноградов К.Б., Евдокимова Н.П. Фриц Фишер и его школа. - Новая и новейшая история, 1979, № 3; Geiss I. Die Fischer-Kontroverse. Ein kritischer Beitrag zum Verhaitnis zwischen Historio-graphie und Politik in der Bundesrepublik. - idem. Studien uber Geschichte und Geschichtswissenschaft. Frankfurt a.M., 1972; Schollgen G. Griff nach der Weltmacht? 25 Jahre Fischer-Kontroverse. - Historisches Jahrbuch, 1986. S. 386-406.

31. Fischer F. Griff nach der Weltmacht. Die Kriegszielpolitik des kaiserlichen Deutschland 1914/18. Dusseldorf, 1961; idem. Krieg der Illusionen. Die deutsche Politik von

12	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: