Часть 1. ОЧАГ И САЛАМАНДРА

Рэй Брэдбери. 451 градус по Фаренгейту

--------------------------------------------------------------- Перевод Т. Шинкарь Изд: Рэй Брэдбери "О скитаниях вечных и о Земле". Изд. "Правда", 1987. OCR: Петр Лоскутов ([email protected])--------------------------------------------------------------- 451^o по Фаренгейту - температура, при которой воспламеняетсяи горит бумага. ДОНУ КОНГДОНУ С БЛАГОДАРНОСТЬЮ Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек. Хуан Рамон Хименес

Часть 1. ОЧАГ И САЛАМАНДРА

Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть, как огоньпожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный наконечник брандспойтазажат в кулаках, громадный питон изрыгает на мир ядовитую струю керосина,кровь стучит в висках, а руки кажутся руками диковинного дирижера,исполняющего симфонию огня и разрушения, превращая в пепел изорванные,обуглившиеся страницы истории. Символический шлем, украшенный цифрой 451,низко надвинут на лоб, глаза сверкают оранжевым пламенем при мысли о том,что должно сейчас произойти: он нажимает воспламенитель - и огонь жаднобросается на дом, окрашивая вечернее небо в багрово-желто-черные тона. Оншагает в рое огненно-красных светляков, и больше всего ему хочется сделатьсейчас то, чем он так часто забавлялся в детстве,- сунуть в огонь прутик следенцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают накрыльце и на лужайке перед домом, они взлетают в огненном вихре, и черный откопоти ветер уносит их прочь. Жесткая улыбка застыла на лице Монтэга, улыбка-гримаса, котораяпоявляется на губах у человека, когда его вдруг опалит огнем и онстремительно отпрянет назад от его жаркого прикосновения. Он знал, что, вернувшись в пожарное депо, он, менестрель огня, взглянувв зеркало, дружески подмигнет своему обожженному, измазанному сажей лицу. Ипозже в темноте, уже засыпая, он все еще будет чувствовать на губахзастывшую судорожную улыбку. Она никогда не покидала его лица, никогда,сколько он себя помнит. Он тщательно вытер и повесил на гвоздь черный блестящий шлем, аккуратноповесил рядом брезентовую куртку, с наслаждением вымылся под сильной струейдуша и, насвистывая, сунув руки в карманы, пересек площадку верхнего этажапожарной станции и скользнул в люк. В последнюю секунду, когда катастрофауже казалась неизбежной, он выдернул руки из карманов, обхватил блестящийбронзовый шест и со скрипом затормозил за миг до того, как его ногикоснулись цементного пола нижнего этажа. Выйдя на пустынную ночную улицу, он направился к метро. Бесшумныйпневматический поезд поглотил его, пролетел, как челнок, по хорошо смазаннойтрубе подземного туннеля и вместе с сильной струей теплого воздуха выбросилна выложенный желтыми плитками эскалатор, ведущий на поверхность в одном изпригородов. Насвистывая, Монтэг поднялся на эскалаторе навстречу ночной тишине. Недумая ни о чем, во всяком случае, ни о чем в особенности, он дошел доповорота. Но еще раньше, чем выйти на угол, он вдруг замедлил шаги, какбудто ветер, налетев откуда-то, ударил ему в лицо или кто-то окликнул его поимени. Уже несколько раз, приближаясь вечером к повороту, за которымосвещенный звездами тротуар вел к его дому, он испытывал это странноечувство. Ему казалось, что за мгновение до того, как ему повернуть, за угломкто-то стоял. В воздухе была какая-то особая тишина, словно там, в двухшагах, кто-то притаился и ждал и лишь за секунду до его появления вдругпревратился в тень и пропустил его сквозь себя. Может быть, его ноздри улавливали слабый аромат, может быть, кожей лицаи рук он ощущал чуть заметное повышение температуры вблизи того места, гдестоял кто-то невидимый, согревая воздух своим теплом. Понять это былоневозможно. Однако, завернув за угол, он всякий раз видел лишь белые плитыпустынного тротуара. Только однажды ему показалось, будто чья-то теньмелькнула через лужайку, но все исчезло, прежде чем он смог вглядеться илипроизнести хоть слово. Сегодня же у поворота он так замедлил шаги, что почти остановился.Мысленно он уже был за углом - и уловил слабый шорох. Чье-то дыхание? Илидвижение воздуха, вызванное присутствием кого-то, кто очень тихо стоял иждал? Он завернул за угол. По залитому лунным светом тротуару ветер гнал осенние листья, иказалось, что идущая навстречу девушка не переступает по плитам, а скользитнад ними, подгоняемая ветром и листвой. Слегка нагнув голову, она смотрела,как носки ее туфель задевают кружащуюся листву. Ее тонкое матовой белизнылицо светилось ласковым, неутолимым любопытством. Оно выражало легкоеудивление. Темные глаза так пытливо смотрели на мир, что, казалось, ничто немогло от них ускользнуть. На ней было белое платье, оно шелестело. Монтэгучудилось, что он слышит каждое движение ее рук в такт шагам, что он услышалдаже тот легчайший, неуловимый для слуха звук - светлый трепет ее лица,когда, подняв голову, она увидела вдруг, что лишь несколько шагов отделяютее от мужчины, стоящего посреди тротуара. Ветви над их головами, шурша, роняли сухой дождь листьев. Девушкаостановилась. Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того онапристально поглядела на Монтэга, и ее темные, лучистые, живые глаза такпросияли, как будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее. Но он знал,что его губы произнесли лишь простое приветствие. Потом, видя, что девушка,как завороженная, смотрит на изображение саламандры, на рукаве его тужурки ина диск с фениксом, приколотый к груди, он заговорил: - Вы, очевидно, наша новая соседка? - А вы, должно быть...- она наконец оторвала глаза от эмблем егопрофессии,- пожарник? - Голос ее замер. - Как вы странно это сказали. - Я... я догадалась бы даже с закрытыми глазами,- тихо проговорила она. - Запах керосина, да? Моя жена всегда на это жалуется.- Он засмеялся.-Дочиста его ни за что не отмоешь. - Да. Не отмоешь,- промолвила она, и в голосе ее прозвучал страх. Монтэгу казалось, будто она кружится вокруг него, вертит его во всестороны, легонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась сместа. - Запах керосина,- сказал он, чтобы прервать затянувшееся молчание.- Адля меня он все равно, что духи. - Неужели правда? - Конечно. Почему бы и нет? Она подумала, прежде чем ответить: - Не знаю.- Потом она оглянулась назад, туда, где были их дома.- Можно,я пойду с вами? Меня зовут Кларисса Маклеллан. - Кларисса... А меня - Гай Монтэг. Ну что ж, идемте. А что вы тутделаете одна и так поздно? Сколько вам лет? Теплой ветреной ночью они шли по серебряному от луны тротуару, иМонтэгу чудилось, будто вокруг веет тончайшим ароматом свежих абрикосов иземляники. Он оглянулся и понял, что это невозможно - ведь на дворе осень. Нет, ничего этого не было. Была только девушка, идущая рядом, и влунном свете лицо ее сияло, как снег. Он знал, что сейчас она обдумывает еговопросы, соображает, как лучше ответить на них. - Ну вот,- сказала она,- мне семнадцать лет, и я помешанная. Мой дядяутверждает, что одно неизбежно сопутствует другому. Он говорит: еслиспросят, сколько тебе лет, отвечай, что тебе семнадцать и что тысумасшедшая. Хорошо гулять ночью, правда? Я люблю смотреть на вещи, вдыхатьих запах, и бывает, что я брожу вот так всю ночь напролет и встречаю восходсолнца. Некоторое время они шли молча. Потом она сказала задумчиво: - Знаете, я совсем вас не боюсь. - А почему вы должны меня бояться? - удивленно спросил он. - Многие боятся вас. Я хочу сказать, боятся пожарников. Но ведь вы, вконце концов, такой же человек... В ее глазах, как в двух блестящих капельках прозрачной воды, он увиделсвое отражение, темное и крохотное, но до мельчайших подробностей точное -даже складки у рта,- как будто ее глаза были двумя волшебными кусочкамилилового янтаря, навеки заключившими в себе его образ. Ее лицо, обращенноетеперь к нему, казалось хрупким, матово-белым кристаллом, светящимся изнутрировным, немеркнущим светом. То был не электрический свет, пронзительный ирезкий, а странно успокаивающее, мягкое мерцание свечи. Как-то раз, когда онбыл ребенком, погасло электричество, и его мать отыскала и зажгла последнююсвечу. Этот короткий час, пока горела свеча, был часом чудесных открытий:мир изменился, пространство перестало быть огромным и уютно сомкнулосьвокруг них. Мать и сын сидели вдвоем, странно преображенные, искренне желая,чтобы электричество не включалось как можно дольше. Вдруг Кларисса сказала: - Можно спросить вас?.. Вы давно работаете пожарником? - С тех пор как мне исполнилось двадцать. Вот уже десять лет. - А вы когда-нибудь читаете книги, которые сжигаете? Он рассмеялся. - Это карается законом. - Да-а... Конечно. - Это неплохая работа. В понедельник жечь книги Эдны Миллей, в среду -Уитмена, в пятницу - Фолкнера. Сжигать в пепел, затем сжечь даже пепел.Таков наш профессиональный девиз. Они прошли еще немного. Вдруг девушка спросила: - Правда ли, что когда-то, давно, пожарники тушили пожары, а неразжигали их? - Нет. Дома всегда были несгораемыми. Поверьте моему слову. - Странно. Я слыхала, что было время, когда дома загорались сами собой,от какой-нибудь неосторожности. И тогда пожарные были нужны, чтобы тушитьогонь. Он рассмеялся. Девушка быстро вскинула на него глаза. - Почему вы смеетесь? - Не знаю.- Он снова засмеялся, но вдруг умолк.- А что? - Вы смеетесь, хотя я не сказала ничего смешного. И вы на все отвечаетесразу. Вы совсем не задумываетесь над тем, что я спросила. Монтэгостановился. - А вы и правда очень странная,- сказал он, разглядывая ее.- У вас какбудто совсем нет уважения к собеседнику! - Я не хотела вас обидеть. Должно быть, я просто чересчур люблюприглядываться к людям. - А это вам разве ничего не говорит? - Он легонько похлопал пальцами поцифре 451 на рукаве своей угольно-черной куртки. - Говорит,- прошептала она, ускоряя шаги.- Скажите, вы когда-нибудьобращали внимание, как вон там, по бульварам, мчатся ракетные автомобили? - Меняете тему разговора? - Мне иногда кажется, что те, кто на них ездит, просто не знают, чтотакое трава или цветы. Они ведь никогда их не видят иначе, как на большойскорости,- продолжала она.- Покажите им зеленое пятно, и они скажут: ага,это трава! Покажите розовое - они скажут: а, это розарий! Белые пятна -дома, коричневые - коровы. Однажды мой дядя попробовал проехаться по шоссесо скоростью не более сорока миль в час. Его арестовали и посадили на двадня в тюрьму. Смешно, правда? И грустно. - Вы слишком много думаете,- заметил Монтэг, испытывая неловкость. - Я редко смотрю телевизионные передачи, и не бываю на автомобильныхгонках, и не хожу в парки развлечений. Вот у меня и остается время длявсяких сумасбродных мыслей. Вы видели на шоссе за городом рекламные щиты?Сейчас они длиною в двести футов. А знаете ли вы, что когда-то они былидлиною всего в двадцать футов? Но теперь автомобили несутся по дорогам стакой скоростью, что рекламы пришлось удлинить, а то бы никто их и прочитатьне смог. - Нет, я этого не знал!-Монтэг коротко рассмеялся. - А я еще кое-что знаю, чего вы, наверно, не знаете. По утрам на травележит роса. Он попытался вспомнить, знал ли он это когда-нибудь, но так и не смог ивдруг почувствовал раздражение. - А если посмотреть туда,- она кивнула на небо,- то можно увидетьчеловечка на луне. Но ему уже давно не случалось глядеть на небо... Дальше они шли молча, она - задумавшись, он - досадуя и чувствуянеловкость, по временам бросая на нее укоризненные взгляды. Они подошли к ее дому. Все окна были ярко освещены. - Что здесь происходит? - Монтэгу никогда еще не приходилось видетьтакое освещение в жилом доме. - Да ничего. Просто мама, отец и дядя сидят вместе и разговаривают.Сейчас это редкость, все равно как ходить пешком. Говорила я вам, что дядюеще раз арестовали? Да, за то, что он шел пешком. О, мы очень странные люди. - Но о чем же вы разговариваете? Девушка засмеялась. - Спокойной ночи! - сказала она и повернула к дому. Но вдругостановилась, словно что-то вспомнив, опять подошла к нему и с удивлением илюбопытством вгляделась в его лицо. - Вы счастливы? - спросила она. - Что? - воскликнул Монтэг. Но девушки перед ним уже не было - она бежала прочь по залитой луннымсветом дорожке. В доме тихо затворилась дверь. - Счастлив ли я? Что за вздор! Монтэг перестал смеяться. Он сунул руку в специальную скважину вовходной двери своего дома. В ответ на прикосновение его пальцев дверьоткрылась. - Конечно, я счастлив. Как же иначе? А она что думает - что янесчастлив? - спрашивал он у пустых комнат. В передней взор его упал навентиляционную решетку. И вдруг он вспомнил, что там спрятано. Оно как будтопоглядело на него оттуда. И он быстро отвел глаза. Какая странная ночь, и какая странная встреча! Такого с ним еще неслучалось. Разве только тогда в парке, год назад, когда он встретился состариком и они разговорились... Монтэг тряхнул головой. Он взглянул на пустую стену перед собой, итотчас на ней возникло лицо девушки - такое, каким оно сохранилось в егопамяти,- прекрасное, даже больше, удивительное. Это тонкое лицо напоминалоциферблат небольших часов, слабо светящийся в темной комнате, когда,проснувшись среди ночи, хочешь узнать время и видишь, что стрелки точнопоказывают час, минуту и секунду, и этот светлый молчаливый лик спокойно иуверенно говорит тебе, что ночь проходит, хотя и становится темнее, и скороснова взойдет солнце. - В чем дело? - спросил Монтэг у своего второго, подсознательного "я",у этого чудачка, который временами вдруг выходит из повиновения и болтаетневедомо что, не подчиняясь ни воле, ни привычке, ни рассудку. Он снова взглянул на стену. Как похоже ее лицо на зеркало. Простоневероятно! Многих ли ты еще знаешь, кто мог бы так отражать твойсобственный свет? Люди больше похожи на... он помедлил в поисках сравнения,потом нашел его, вспомнив о своем ремесле,- на факелы, которые полыхают вовсю мочь, пока их не потушат. Но как редко на лице другого человека можноувидеть отражение твоего собственного лица, твоих сокровенных трепетныхмыслей! Какой невероятной способностью перевоплощения обладала эта девушка! Онасмотрела на него, Монтэга, как зачарованный зритель в театре марионеток,предвосхищала каждый взмах его ресниц, каждый жест руки, каждое движениепальцев. Сколько времени они шли рядом? Три минуты? Пять? И вместе с тем какдолго! Каким огромным казалось ему теперь ее отражение на стене, какую теньотбрасывала ее тоненькая фигурка! Он чувствовал, что если у него зачешетсяглаз, она моргнет, если чуть напрягутся мускулы лица, она зевнет еще раньше,чем он сам это сделает. И, вспомнив об их встрече, он подумал: "Да ведь, право же, она какбудто знала наперед, что я приду, как будто нарочно поджидала меня там, наулице, в такой поздний час..." Он открыл дверь спальни. Ему показалось, что он вошел в холодный, облицованный мрамором склеп,после того как зашла луна. Непроницаемый мрак. Ни намека на залитыйсеребряным сиянием мир за окном. Окна плотно закрыты, и комната похожа намогилу, куда не долетает ни единый звук большого города. Однако комната небыла пуста. Он прислушался. Чуть слышный комариный звон, жужжание электрической осы, спрятанной всвоем уютном и теплом розовом гнездышке. Музыка звучала так ясно, что он могразличить мелодию. Он почувствовал, что улыбка соскользнула с его лица, что она подтаяла,оплыла и отвалилась, словно воск фантастической свечи, которая гореласлишком долго и, догорев, упала и погасла. Мрак. Темнота. Нет, он несчастлив. Он не счастлив! Он сказал это самому себе. Он признал это. Онносил свое счастье, как маску, но девушка отняла ее и убежала через лужайку,и уже нельзя постучаться к ней в дверь и попросить, чтобы она вернула емумаску. Не зажигая света, он представил себе комнату. Его жена, распростертаяна кровати, не укрытая и холодная, как надгробное изваяние, с застывшимиглазами, устремленными в потолок, словно притянутыми к нему невидимымистальными нитями. В ушах у нее плотно вставлены миниатюрные "Ракушки",крошечные, с наперсток, радиоприемники-втулки, и электронный океан звуков -музыка и голоса, музыка и голоса - волнами омывает берега ее бодрствующегомозга. Нет, комната была пуста. Каждую ночь сюда врывался океан звуков и,подхватив Милдред на свои широкие крылья, баюкая и качая, уносил ее, лежащуюс открытыми глазами, навстречу утру. Не было ночи за последние два года,когда Милдред не уплывала бы на этих волнах, не погружалась бы в них сготовностью еще и еще раз. В комнате было холодно, но Монтэг чувствовал, что задыхается. Однако он не поднял штор и не открыл балконной двери - он не хотел,чтобы сюда заглянула луна. С обреченностью человека, который в ближайший жечас должен погибнуть от удушья, он ощупью направился к своей раскрытой,одинокой и холодной постели. За мгновение до того, как его нога наткнулась на предмет, лежавший наполу, он уже знал, что так будет. Это чувство отчасти было похоже на то,которое он испытал, когда завернул за угол и чуть не налетел на девушку,шедшую ему навстречу. Его нога, вызвав своим движением колебание воздуха,получила отраженный сигнал о препятствии на пути и почти в ту же секундуударилась обо что-то. Какой-то предмет с глухим стуком отлетел в темноту. Монтэг резко выпрямился и прислушался к дыханию той, что лежала напостели в кромешном мраке комнаты: дыхание было слабым, чуть заметным, в немедва угадывалась жизнь - от него мог бы затрепетать лишь крохотный листок,пушинка, один-единственный волосок. Он все еще не хотел впустить в комнату свет с улицы. Вынув зажигалку,он нащупал саламандру, выгравированную на серебряном диске, нажал... Два лунных камня глядели на него при слабом свете прикрытого рукойогонька, два лунных камня, лежащих на дне прозрачного ручья,- над ними, незадевая их, мерно текли воды жизни. - Милдред! Ее лицо было, как остров, покрытый снегом, если дождь прольется надним, оно не ощутит дождя, если тучи бросят на него свою вечно движущуюсятень, оно не почувствует тени. Недвижность, немота... Только жужжаниеос-втулок, плотно закрывающих уши Милдред, только остекленевший взор ислабое дыхание, чуть колеблющее крылья ноздрей - вдох и выдох, вдох ивыдох,- и полная безучастность к тому, что в любую минуту даже и это можетпрекратиться навсегда. Предмет, который Монтэг задел ногой, тускло светился на полу возлекровати - маленький хрустальный флакончик, в котором еще утром было тридцатьснотворных таблеток. Теперь он лежал открытый и пустой, слабо поблескиваяпри свете крошечного огонька зажигалки. Вдруг небо над домом заскрежетало. Раздался оглушительный треск, какбудто две гигантские руки разорвали вдоль кромки десять тысяч миль черногохолста. Монтэга словно раскололо надвое, словно ему рассекли грудь иразворотили зияющую рану. Над домом пронеслись ракетные бомбардировщики -первый, второй, первый, второй, первый, второй. Шесть, девять, двенадцать -один за другим, один за другим, сотрясая воздух оглушительным ревом. Монтэготкрыл рот, и звук ворвался в него сквозь его оскаленные зубы. Домсотрясался. Огонек зажигалки погас. Лунные камни растаяли в темноте. Рукарванулась к телефону. Бомбардировщики пролетели. Его губы, дрогнув, коснулись телефоннойтрубки: - Больницу неотложной помощи. Шепот, полный ужаса... Ему казалось, что от рева черных бомбардировщиков звезды превратились впыль и завтра утром земля будет вся осыпана этой пылью, словно диковиннымснегом. Эта нелепая мысль не покидала его, пока он стоял в темноте возлетелефона, дрожа всем телом, беззвучно шевеля губами. Они привезли с собой машину. Вернее, машин было две. Одна пробиралась вжелудок, как черная кобра на дно заброшенного колодца в поисках застоявшейсяводы и загнившего прошлого. Она пила зеленую жижу, всасывала ее ивыбрасывала вон. Могла ли она выпить всю темноту? Или весь яд, скопившийсятам за долгие годы? Она пила молча, по временам захлебываясь, издаваястранные чмокающие звуки, как будто шарила там на дне, что-то выискивая. Умашины был глаз. Обслуживающий ее человек с бесстрастным лицом мог, надевоптический шлем, заглянуть в душу пациента и рассказать о том, что видитглаз машины. Но человек молчал. Он смотрел, но не видел того, что видитглаз. Вся эта процедура напоминала рытье канавы в саду. Женщина, лежащая напостели, была всего лишь твердой мраморной породой, на которую наткнуласьлопата. Ройте же дальше, запускайте бур поглубже, высасывайте пустоту, еслитолько может ее высосать эта подрагивающая, причмокивающая змея! Санитар стоял и курил, наблюдая за работой машины. Вторая машина тоже работала. Обслуживаемая вторым, таким жебесстрастным человеком в красновато-коричневом комбинезоне, она выкачивалакровь из тела и заменяла ее свежей кровью и свежей плазмой. - Приходится очищать их сразу двумя способами,- заметил санитар, стоянад неподвижной женщиной.- Желудок - это еще не все, надо очистить кровь.Оставьте эту дрянь в крови, кровь, как молотком, ударит в мозг - этак тысячидве ударов, и готово! Мозг сдается, просто перестает работать. - Замолчите! - вдруг крикнул Монтэг. - Я только хотел объяснить,- ответил санитар. - Вы что, уже кончили? - спросил Монтэг. Они бережно укладывали в ящики свои машины. - Да, кончили.- Их нисколько не тронул его гнев. Они стояли и курили,дым вился, лез им в нос и глаза, но ни один из санитаров ни разу не моргнули не поморщился.- Это стоит пятьдесят долларов. - Почему вы мне не скажете, будет ли она здорова? - Конечно" будет. Вся дрянь теперь вот здесь, в ящиках. Она больше ейне опасна. Я же говорил вам - выкачивается старая кровь, вливается новая, ивсе в порядке. - Но ведь вы - не врачи! Почему не прислали врача? - Врача-а! - сигарета подпрыгнула в губах у санитара.- У нас бывает подевять-десять таких вызовов в ночь. За последние годы они так участились,пришлось сконструировать специальную машину. Нового в ней, правда, толькооптическая линза, остальное давно известно. Врач тут не нужен. Двоетехников, и через полчаса все кончено. Однако надо идти,- они направились квыходу.- Только что получили по радио новый вызов. В десяти кварталах отсюдаеще кто-то проглотил всю коробочку со снотворным. Если опять понадобимся,звоните. А ей теперь нужен только покой. Мы ввели ей тонизирующее средство.Проснется очень голодная. Пока! И люди с сигаретами в тонких, плотно сжатых губах, люди с холодным, каку гадюки, взглядом, захватив с собой машины и шланг, захватив ящик с жидкоймеланхолией и темной густой массой, не имеющей названия, покинули комнату. Монтэг тяжело опустился на стул и вгляделся в лежащую перед нимженщину. Теперь ее лицо было спокойно, глаза закрыты, протянув руку, онощутил на ладони теплоту ее дыхания. - Милдред,- выговорил он наконец. "Нас слишком много,- думал он.- Нас миллиарды, и это слишком много.Никто не знает друг друга. Приходят чужие и насильничают над тобой. Чужиевырывают у тебя сердце, высасывают кровь. Боже мой, кто были эти люди? Я ихв жизни никогда не видел". Прошло полчаса. Чужая кровь текла теперь в жилах этой женщины,и эта чужая кровьобновила ее. Как порозовели ее щеки, какими свежими и алыми стали губы!Теперь выражение их было нежным и спокойным. Чужая кровь взаменсобственной... Да, если бы можно было заменить также и плоть ее, и мозг, и память!Если бы можно было самую душу ее отдать в чистку, чтобы ее там разобрали начасти, вывернули карманы, отпарили, разгладили, а утром принесли обратно...Если бы можно!.. Он встал, поднял шторы и, широко распахнув окна, впустил в комнатусвежий ночной воздух. Было два часа ночи. Неужели прошел всего час с техпор, как он встретил на улице Клариссу Маклеллан, всего час с тех пор, какон вошел в эту темную комнату и задел ногой маленький хрустальный флакончик?Один только час, но как все изменилось - исчез, растаял тот, прежний мир ивместо него возник новый, холодный и бесцветный. Через залитую лунным светом лужайку до Монтэга долетел смех. Смехдоносился из дома, где жили Кларисса, ее отец и мать и ее дядя, умевшийулыбаться так просто и спокойно. Это был искренний и радостный смех, смехбез принуждения, и доносился он в этот поздний час из ярко освещенного дома,в то время как все дома вокруг были погружены в молчание и мрак. Монтэг слышал голоса беседующих людей, они что-то говорили, спрашивали,отвечали, снова и снова сплетая магическую ткань слов. Монтэг вышел через стеклянную дверь и, не отдавая себе отчета в том,что делает, пересек лужайку. Он остановился в тени возле дома, в которомзвучали голоса. и ему вдруг подумалось, что если он захочет, то может дажеподняться на крыльцо, постучать в дверь и прошептать: "Впустите меня. Я нескажу ни слова. Я буду молчать. Я только хочу послушать, о чем вы говорите". Но он не двинулся с места. Он все стоял, продрогший, окоченелый, слицом, похожим на ледяную маску, слушая, как мужской голос (это, наверно,дядя) говорит спокойно и неторопливо: - В конце концов, мы живем в век, когда люди уже не представляютценности. Человек в наше время - как бумажная салфетка: в нее сморкаются,комкают, выбрасывают, берут новую, сморкаются, комкают, бросают... Люди неимеют своего лица. Как можно болеть за футбольную команду своего города,когда не знаешь ни программы матчей, ни имен игроков? Ну-ка, скажи,например, в какого цвета фуфайках они выйдут на поле? Монтэг побрел назад к своему дому. Он оставил окна открытыми, подошел кМилдред, заботливо укутал ее одеялом и лег в свою постель. Лунный светкоснулся его скул, глубоких морщинок нахмуренного лба, отразился в глазах,образуя в каждом крошечное серебряное бельмо. Упала первая капля дождя. Кларисса. Еще капля. Милдред. Еще одна. Дядя.Еще одна. Сегодняшний пожар. Одна. Кларисса. Другая, Милдред. Третья. Дядя.Четвертая. Пожар. Одна, другая, третья, четвертая, Милдред, Кларисса, дядя,пожар, таблетки снотворного, люди - бумажные, салфетки, используй, брось,возьми новую! Одна, другая, третья, четвертая. Дождь. Гроза. Смех дяди.Раскаты грома. Мир обрушивается потоками ливня. Пламя вырывается из вулкана.И все кружится, несется, бурной, клокочущей рекой устремляется сквозь ночьнавстречу утру... - Ничего больше не знаю, ничего не понимаю,- сказал Монтэг и положил врот снотворную таблетку. Она медленно растаяла на языке. Утром в девять часов постель Милдред была уже пуста. Монтэг торопливовстал, с бьющимся сердцем побежал по коридору. В дверях кухни оностановился. Ломтики поджаренного хлеба выскакивали из серебряного тостера. Тонкаяметаллическая рука тут же подхватывала их и окунала в растопленное масло. Милдред смотрела, как подрумяненные ломтики ложатся на тарелку. Уши еебыли плотно заткнуты гудящими электронными пчелами. Подняв голову и увидевМонтэга, она кивнула ему. - Как ты себя чувствуешь? - спросил он. За десять лет знакомства срадиовтулками "Ракушка" Милдред научилась читать по губам. Она снова кивнулаголовой и вложила в тостер свежий ломтик хлеба. Монтэг сел. - Не понимаю, почему мне так хочется есть,- сказала его жена. - Ты...- начал он. - Ужас, как проголодалась! - Вчера вечером... - Я плохо спала. Отвратительно себя чувствую,- продолжала она.-Господи, до чего хочется есть! Не могу понять почему... - Вчера вечером...- опять начал он. Она рассеянно следила за егогубами. - Что было вчера вечером? - Ты разве ничего не помнишь? - А что такое? У нас были гости? Мы кутили? Я сегодня словно спохмелья. Боже, до чего хочется есть! А кто у нас был? - Несколько человек. - Я так и думала.- Она откусила кусочек поджаренного хлеба.- Боли вжелудке, но голодна ужасно. Надеюсь, я не натворила вчера каких-нибудьглупостей? - Нет,- сказал он тихо. Тостер выбросил ему ломтик пропитанного маслом хлеба. Он взял его состранным смущением, как будто ему оказали любезность. - Ты тоже неважно выглядишь,- заметила его жена. Во второй половине дня шел дождь, все кругом потемнело, мир словнозатянуло серой пеленой. Он стоял в передней своего дома и прикреплял ккуртке значок, на котором пылала оранжевая саламандра. -Задумавшись, ондолго глядел на вентиляционную решетку. Его жена, читавшая сценарий втелевизорной комнате, подняла голову и посмотрела на него. - Смотрите-ка! Он думает! - Да,- ответил он.- Мне надо поговорить с тобой.- Он помедлил.- Вчераты проглотила все таблетки снотворного, все, сколько их было в флаконе. - Ну да? - удивленно воскликнула она.- Не может быть! - Флакон лежал на полу пустой. - Да не могла я этого сделать. Зачем бы мне? - ответила она. - Может быть, ты приняла две таблетки, а потом забыла и приняла ещедве, и опять забыла и приняла еще, а после, уже одурманенная, стала глотатьодну за другой, пока не проглотила все тридцать или сорок - все, что было вфлаконе. - Чепуха! Зачем бы я стала делать такие глупости? - Не знаю,- ответил он. Ей, видимо, хотелось, чтобы он скорее ушел,- она этого даже нескрывала. - Не стала бы я это делать,- повторила она.- Ни за что на свете. - Хорошо, пусть будет по-твоему,- ответил он. - Как сказала леди,- добавила она и снова углубилась в чтение сценария. - Что сегодня в дневной программе? - спросил он устало. Она ответила, не поднимая головы: - Пьеса. Начинается через десять минут с переходом на все четыре стены.Мне прислали роль сегодня утром. Я им предложила кое-что, это должно иметьуспех у зрителя. Пьесу пишут, опуская одну роль. Совершенно новая идея! Этунедостающую роль хозяйки дома исполняю я. Когда наступает момент произнестинедостающую реплику, все смотрят на меня. И я произношу эту реплику.Например, мужчина говорит: "Что ты скажешь на это, Элен?" - и смотрит наменя. А я сижу вот здесь, как бы в центре сцены, видишь? Я отвечаю... яотвечаю...- она стала водить пальцем по строчкам рукописи.- Ага, вот:"По-моему, это просто великолепно!" Затем они продолжают без меня, покамужчина не скажет: "Ты согласна с этим, Элен?" Тогда я отвечаю: "Ну,конечно, согласна". Правда, как интересно, Гай? Он стоял в передней и молча смотрел на нее. - Право же, очень интересно,- снова сказала она. - А о чем говорится в пьесе? - Я же тебе сказала. Там три действующих лица - Боб, Рут и Элен. - А! - Это очень интересно. И будет еще интереснее, когда у нас будетчетвертая телевизорная стена. Как ты думаешь, долго нам еще надо копить,чтобы вместо простой стены сделать телевизорную? Это стоит всего две тысячидолларов. - Треть моего годового заработка. - Всего две тысячи долларов,- упрямо повторила она._ Не мешало бы хоть изредка и обо мне подумать. Если бы мыпоставили четвертую стену, эта комната была уже не только наша. В ней жилибы разные необыкновенные, занятые люди. Можно на чем-нибудь другомсэкономить. - Мы и так уж на многом экономим, с тех пор как уплатили за третьюстену. Если помнишь, ее поставили всего два месяца назад. - Только два месяца? - Она остановила на нем задумчивый взгляд. - Ну, до свидания, милый. - До свидания,- ответил он, направляясь к выходу, но вдруг остановилсяи обернулся.- А какой конец в этой пьесе? Счастливый? - Я еще не дочитала до конца. Он подошел, взглянул на последнюю страницу, кивнул головой, сложилсценарий, вернул его жене и вышел на мокрую от дождя улицу. Дождь уже почти перестал. Девушка шла посередине тротуара, поднявголову, и редкие капли дождя падали на ее лицо. Увидев Монтэга, онаулыбнулась. - Здравствуйте. Монтэг ответил на приветствие, затем спросил: - Что это вы делаете? Еще что-то придумали? - Ну да, я же сумасшедшая. Как приятно, когда дождь падает тебе налицо! Я люблю гулять под дождем. - Мне бы не понравилось - ответил он. - А может, и понравилось бы, если бы попробовали. - Я никогда не пробовал. Она облизнула губы. - Дождик даже на вкус приятен. - Всегда вам хочется что-то пробовать.- сказал он.- Хоть раз, дапопробовать. - А бывает, что и не раз,- ответила она и взглянула на то, что пряталав руке. - Что там у вас? - спросил он. - Одуванчик. Последний, наверно. Вот уж не думала. что найду одуванчиктак поздно осенью. Теперь нужно его взять и потереть под подбородком.Слышали когда-нибудь об этом? Смотрите! - Смеясь, она провела цветком у себяпод подбородком. - Зачем? - Если останется след - значит, я влюблена. Ну как? Что было делать? Онвзглянул на ее подбородок. - Ну? - спросила она. - Желтый стал. - Чудесно! А теперь проверим на вас. - У меня ничего не выйдет. - Посмотрим.- И, не дав ему опомниться, она сунула одуванчик ему подподбородок. Он невольно отшатнулся, а она рассмеялась.- Стойте смирно! Оглядев его подбородок, она нахмурилась. - Ну как? - спросил он. - Какая жалость! - воскликнула она.- Вы ни в кого не влюблены! - Нет, влюблен. - Но этого не видно. - Я влюблен, очень влюблен.- Он попытался вызвать в памяти чей-нибудьобраз, но безуспешно.- Я влюблен,- упрямо повторил он. - Не смотрите так! Пожалуйста, не надо! - Это ваш одуванчик виноват,- сказал он.- Вся пыльца сошла вам наподбородок. А мне ничего не осталось. - Ну вот, я вас расстроила? Я вижу, что расстроила. Простите, я, право,не хотела...- она легонько тронула его за локоть... - Нет-нет,- поспешно ответил он.- Я ничего. - Мне нужно идти. Скажите, что вы меня прощаете. Я не хочу, чтобы вы наменя сердились. - Я не сержусь. Так, чуточку огорчился. - Я иду к своему психиатру. Меня заставляют ходить к нему. Ну я ипридумываю для него всякую всячину. Не знаю, что он обо мне думает, но онговорит, что я настоящая луковица. Приходится облупливать слой за слоем. - Я тоже склонен думать, что вам нужен психиатр,- сказал Монтэг. - Неправда. Вы этого не думаете. Он глубоко вздохнул, потом сказал: - Верно. Я этого не думаю. - Психиатр хочет знать, почему я люблю бродить по лесу, смотреть наптиц, ловить бабочек. Я когда нибудь покажу вам свою коллекцию. - Хорошо. Покажите. - Они то и дело спрашивают, чем это я все время занята. Я им говорю,что иногда просто сижу и думаю. Но не говорю, о чем. Пусть поломают голову. А иногда я им говорю, что люблю, откинув назад голову, вот так, ловитьна язык капли дождя. Они на вкус, как вино. Вы когда-нибудь пробовали? - Нет, я... - Вы меня простили? Да? - Да.- Он на минуту задумался.- Да, простил. Сам не знаю почему. Выкакая-то особенная, на вас обижаешься и вместе с тем вас легко простить. Выговорите, вам семнадцать лет? - Да, будет через месяц. - Странно. Очень странно. Моей жене - тридцать, но иногда мне кажется,что вы гораздо старше ее. Не понимаю, отчего у меня такое чувство. - Вы тоже какой-то особенный, мистер Монтэг. Временами я даже забываю,что вы пожарник. Можно опять рассердить вас? - Ладно, давайте. - Как это началось? Как вы попали туда? Как выбрали эту работу и почемуименно эту? Вы не похожи на других пожарных. Я видала некоторых - я знаю.Когда я говорю, вы смотрите на меня. Когда я вчера заговорила о луне, вывзглянули на небо. Те, другие, никогда бы этого не сделали. Те просто ушлибы и не стали меня слушать. А то и пригрозили бы мне. У людей теперь нетвремени друг для друга. А вы так хорошо отнеслись ко мне. Это редкость.Поэтому мне странно, что вы пожарник. Как-то не подходит к вам. Ему показалось, что он раздвоился, раскололся пополам и одна егополовина была горячей как огонь, а другая холодной как лед, одна быланежной, другая - жесткой, одна - трепетной, другая - твердой как камень. Икаждая половина его раздвоившегося "я" старалась уничтожить другую. - Вам пора. Не опоздайте к своему психиатру,- сказал он. Она убежала, оставив его на тротуаре под дождем. Он долго стоялнеподвижно. Потом, сделав несколько медленных шагов, вдруг запрокинул головуи, подставив лицо дождю, на мгновение открыл рот... Механический пес спал и в то же время бодрствовал, жил и в то же времябыл мертв в своей мягко гудящей, мягко вибрирующей, слабо освещенной конурев конце темного коридора пожарной станции. Бледный свет ночного небапроникал через большое квадратное окно, и блики играли то тут, то там намедных, бронзовых и стальных частях механического зверя. Свет отражался вкусочках рубинового стекла, слабо переливался и мерцал на тончайших, каккапилляры, чувствительных нейлоновых волосках в ноздрях этого странногочудовища, чуть заметно вздрагивающего на своих восьми паучьих, подбитыхрезиной лапах. Монтэг соскользнул вниз по бронзовому шесту и вышел поглядеть на спящийгород. Тучи рассеялись, небо было чисто. Он закурил и, вернувшись в коридор,нагнулся и заглянул в конуру. Механический пес напоминал гигантскую пчелу,возвратившуюся в улей с поля, где нектар цветов напоен ядом, рождающимбезумие и кошмары. Тело пса напиталось этим густым сладким дурманом, итеперь он спал, сном пытаясь побороть злую силу яда. - Здравствуй,- прошептал Монтэг, как всегда зачарованно глядя намертвого и в то же время живого зверя. По ночам, когда становилось скучно,- а это бывало каждую ночь,-пожарники спускались вниз по медным шестам и, настроив тикающий механизмобонятельной системы пса на определенный запах, пускали в подвал крыс,цыплят, а иногда кошек, которых все равно предстояло утопить. Держали пари,которую из жертв пес схватит первой. Через несколько секунд игра заканчивалась. Цыпленок, кошка или крыса,не успев пробежать и несколько метров, оказывались в мягких лапах пса, ичетырехдюймовая стальная игла, высуну

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: