А. Удовольствие как критерий ценности

 

Авторитарная этика обладает преимуществом простоты; ее критерии добра и зла продиктованы авторитетом, и добродетель человека состоит в том, чтоб подчиняться этому диктату. Гуманистическая же этика вынуждена справляться с уже указанной трудностью: раз человек призван единственным судьей ценностей, то, видимо, удовольствие или страдание становится главным показателем добра и зла. Если бы эта альтернатива была единственной, тогда, в самом деле, гуманистический принцип не мог бы быть основой этических норм. Ведь мы видим, что одни находят удовольствие в выпивке, в обогащении, в славе, в оскорблении людей, а другие находят его в том, чтоб любить, делиться с друзьями тем, что имеют, мыслить, рисовать. Как нашей жизнью может управлять мотив, общий и для животного и для человека, для человека хорошего и плохого, для здорового и больного? Даже если мы ограничим принцип удовольствия, сведя его к тем удовольствиям, какие не вредят оправданным интересам других, он едва ли будет уместен в качестве руководящего принципа наших действий.

Но альтернатива между покорностью авторитету и реакцией на удовольствие, как руководящими принципами, — ошибочна. Я попытаюсь показать, что эмпирический анализ природы удовольствия, удовлетворения, счастья и радости свидетельствует, что они представляют собой различные и отчасти противоположные феномены. Этот анализ указывает на тот факт, что счастье и радость, будучи в определенном смысле субъективными переживаниями, являются результатом взаимодействия с объективными условиями и зависят от них, и их нельзя смешивать с простым субъективным переживанием удовольствия. Эти объективные условия исчерпывающим образом можно суммировать как плодотворность.

Значение качественного анализа удовольствия было понято уже в самом начале развития гуманистической этической мысли. Однако удовлетворительного решения проблемы не было найдено ввиду того, что отсутствовало понимание бессознательной динамики переживания удовольствия. Психоаналитические исследования предложили новые данные и дали новые ответы на эту старую проблему гуманистической этики. Для лучшего понимания этих открытий и их применения в этической теории желателен критический обзор некоторых самых важных этических теорий удовольствия и счастья.

Гедонизм признает удовольствие руководящим принципом человеческого поведения, как фактически, так и нормативно. Аристипп, первый представитель гедонистической теории, считал получение удовольствия и избегание страдания целью жизни и критерием ценности. Удовольствие для него — это удовольствие момента.

Такая радикальная — и наивная — гедонистическая точка зрения имела ту заслугу, что бескомпромиссно акцентировала внимание на значении индивида и на конкретном понятии удовольствия, отождествляя счастье с непосредственным переживанием.[106]Но ей пришлось столкнуться с уже упоминавшейся трудностью, которую гедонисты не сумели разрешить удовлетворительным образом: проблемой всецело субъективного характера их принципа. Первая попытка пересмотреть гедонистическую позицию, вводя объективные критерии в концепцию удовольствия, была сделана Эпикуром, который, настаивая на удовольствии, как цели жизни, заявил, что «хотя всякое удовольствие само по себе благо, но не всякое заслуживает предпочтения», поскольку некоторые из них вызывают позднее неприятности более значительные, чем само удовольствие; согласно Эпикуру, только разумное удовольствие способствует жизни разумной, хорошей и праведной. «Истинное» удовольствие состоит в ясности ума и отсутствии страха, и доступно оно только человеку благоразумному и предусмотрительному, а, значит, и готовому отвергнуть немедленное наслаждение ради удовлетворения постоянного и безмятежного. Эпикур пытается показать, что его понятие удовольствия, как цели жизни, согласуется с добродетелями умеренности, мужества, справедливости и дружелюбия. Но признание «ощущения мерилом, посредством которого мы измеряем всякое благо», не позволило ему преодолеть исходное теоретическое затруднение: совместить субъективное переживание удовольствия с объективным критерием «правильности» или «неправильности» удовольствия. Его попытка гармонизировать субъективный и объективный критерии не вышла за пределы допущения, что такая гармония существует.

Гуманистические философы не-гедонисты пытались справиться с той же проблемой путем сохранения критериев истинности и всеобщности, не теряя из виду счастье индивида, как высшую цель жизни.

Первым, кто приложил критерий истинности и ложности к желаниям и удовольствиям, был Платон. Удовольствие, подобно мысли, может быть истинным и ложным. Платон не отрицает реальности субъективного ощущения удовольствия, но указывает, что ощущение удовольствия может быть «ошибочным» и что удовольствие, как и мышление, имеет познавательную функцию. Платон обосновывает эту точку зрения теорией, что удовольствие порождается не какой-то обособленной, чувственной частью человека, а всей его личностью. Из этого он делает вывод, что хорошим людям свойственны истинные удовольствия, а плохим — ложные.

Аристотель, как и Платон, утверждает, что субъективное переживание удовольствия не может быть критерием правильности действий, а, следовательно, и их ценности. Он говорит, что «если людям с порочными наклонностями что-то доставляет удовольствие, не надо думать, что это доставляет удовольствие кому-либо кроме них, подобно тому как не является здоровым, сладким и горьким то, что таково для недужных, и не бело то, что кажется белым больным глазам».[107]Порочные удовольствия не являются на самом деле удовольствиями «кроме как для растленных людей», в то время как удовольствия, объективно заслуживающие этого названия, сопутствуют тем «деятельностям, которые свойственны человеку».[108]По Аристотелю, существует два вида полноправных удовольствий: те, что связаны с процессом удовлетворения потребностей и обретения сил; и те, что связаны с использованием сил, уже вполне обретенных. Последние представляют собой удовольствия высшего порядка. Удовольствие — это деятельность (энергия) существа в его естественном состоянии. Наиболее удовлетворительное и полное удовольствие — это качество, возникающее от использования уже обретенных и ставших реальными сил. Оно предполагает радость и спонтанность, или беспрепятственную деятельность, где «беспрепятственная» означает «не заблокированная» или «не фрустированная». Таким образом, удовольствие совершенствует деятельность, а, значит, совершенствует и жизнь. Удовольствие и жизнь связаны воедино и их нельзя разделить. Величайшее и самое продолжительное счастье проистекает из высшей человеческой деятельности, которая сродни божественному, т. е. деятельности разума, и в той мере, в какой человек имеет в себе некий божественный элемент, он будет осуществлять такую деятельность.[109]Следовательно, и Аристотель приходит к понятию истинного удовольствия, идентичного субъективному переживанию удовольствия здоровым и зрелым человеком.

Теория удовольствия у Спинозы в известном смысле сходна с теориями Платона и Аристотеля. Но он идет дальше, чем они. Он также считает, что удовольствие — результат разумной и добродетельной жизни, а не свидетельство грешности, как гласят учения, выступающие против удовольствия. Он совершенствует теорию, предлагая в большей степени основанное на опыте и конкретное определение удовольствия, опирающееся на его антропологическую концепцию. Понятие удовольствия у Спинозы связано с понятием потенции (силы). «Удовольствие есть переход человека от меньшего совершенства к большему; неудовольствие есть переход человека от большего совершенства к меньшему».[110]Большее или меньшее совершенство это то же, что большая или меньшая сила для реализации возможностей и, следовательно, для приближения к «образцу человеческой природы». Удовольствие — не цель жизни, но оно неизбежно сопутствует плодотворной деятельности. «Блаженство (или счастье) — не награда за добродетель, а сама добродетель».[111]Значение спинозовского представления о счастье состоит в динамической концепции силы. Гете, Гюйо, Ницше, если вспомнить только несколько самых значительных имен, строили свои этические теории на той же идее, что удовольствие — не первоначальный мотив поступка, а спутник плодотворной деятельности.

В «Этике» Спенсера мы находим исчерпывающее и систематическое рассмотрение принципа удовольствия, которое мы можем использовать в качестве отличной отправной точки дальнейшего рассмотрения.

Ключом к спенсеровской идее удовольствия-страдания служит понятие эволюции. Он предполагает, что удовольствие и страдание выполняют биологическую функцию стимуляции человека к деятельности, согласующейся с тем, что благодетельно и для него, как индивида, и для человеческого рода; поэтому они являются совершенно необходимыми факторами в эволюционном процессе. «Страдания — это корреляты действий, вредных организму, а удовольствия — корреляты действий, способствующих его благополучию».[112]«Индивид и род изо дня в день поддерживает свою жизнь тем, что отыскивает приятное и избегает неприятного».[113]Удовольствие, хотя это и субъективное переживание, не может оцениваться лишь по субъективному элементу; оно имеет и объективную сторону — физическое и душевное благополучие человека. Спенсер признает, что в нашей нынешней культуре встречается много случаев «извращенного» удовольствия и страдания, и объясняет это явление противоречиями и несовершенствами общества. Он заявляет, что «когда социальная жизнь станет вполне гуманной, придет понимание тех истин, что наши действия совершаются правильно только тогда, когда, кроме того, чтобы способствовать будущему счастью, частному и всеобщему, они доставляют еще и непосредственное удовольствие, а страдание, не отдаленное во времени, а ближайшее, сопутствует действиям неправильным».[114]Он говорит, что те, кто считает страдание благодетельным, а удовольствие вредным, виновны в искажении истины, заставляющем исключение принимать за правило.

Спенсер совмещает свою теорию биологической функции удовольствия с социологической теорией. Он предполагает, что «полное приспособление человеческой природы к требованиям социальной жизни, в конечном счете, должно сделать всякую полезную деятельность доставляющей удовольствие, а деятельность, не согласующуюся с этими требованиями, — лишенной всякого удовольствия».[115]И продолжает, «что удовольствие, сопровождающее пользование средствами для достижения цели, само становится целью».[116]

Концепции Платона, Аристотеля, Спинозы и Спенсера содержат такие общие идеи: 1) субъективное переживание удовольствия само по себе не является достаточным критерием ценности; 2) счастье сопутствует добродетели; 3) можно найти объективный критерий оценки удовольствия. Платон считает критерием истинного удовольствия «хорошего человека»; Аристотель — «назначение человека»; Спиноза, как и Аристотель, — реализацию человеком своей природы путем использования своих сил; Спенсер — биологическую и социальную эволюцию человека.

Указанные теории удовольствия и его роли в этике страдают отсутствием в их построениях достаточных проверенных данных, полученных при помощи четкой техники исследования и наблюдения. Психоанализ своим детальным исследованием бессознательной мотивации и динамики характера заложил основу для такой четкой техники исследования и наблюдения и тем самым позволил нам анализ удовольствия как нормы жизни вывести далеко за традиционные пределы.

Психоанализ поддерживает идею, разделяемую оппонентами гедонистической этики, что субъективное переживание удовлетворения само по себе является обманчивым и недостаточным критерием ценности. Психоаналитическое проникновение в природу мазохистских устремлений подтвердило правильность антигедонистической позиции. Все мазохистские желания можно считать влечениями к тому, что вредит всей личности. В своих наиболее очевидных формах мазохизм представляет собой жажду физической боли и последующее наслаждение ею. Как извращение мазохизм связан с сексуальным возбуждением и его удовлетворением при сознательном желании боли. «Моральный мазохизм» — это влечение к психическому вреду, униженному, подвластному состоянию; обычно такое желание не осознается, но оно рационализируется как преданность, любовь и самоотверженность, или как покорство законам природы, судьбе, другим трансцендентным человеку силам. Психоанализ показывает, как глубоко могут быть подавлены и благопристойно рационализированы мазохистские влечения. Но мазохистские феномены — это лишь наиболее заметный пример бессознательных желаний, являющихся объективно вредными; все неврозы следует понимать как результат бессознательных влечений, имеющих тенденцию наносить вред и препятствовать развитию личности. Жажда того, что вредно, — вот в чем сущность душевного заболевания. Всякий невроз, таким образом, подтверждает, что удовольствие может противоречить действительным интересам человека.

Удовольствие, возникающее от удовлетворения невротических влечений может быть, но не обязательно бывает бессознательным. Мазохистское извращение дает пример сознательного наслаждения невротическим влечением. Садист, находящий удовлетворение в унижении людей или в ничтожном наслаждении накопленными деньгами, может осознавать или не осознавать удовольствие, получаемое им от удовлетворения этого влечения. Будет это удовольствие осознано или подавлено, зависит от двух факторов: от величины тех сил в человеке, какие противостоят его иррациональным влечениям; и от того, до какой степени нравы общества позволяют или запрещают наслаждаться таким удовольствием. Подавление удовольствия может иметь два различных значения; менее полная и более распространенная форма подавления — та, при которой удовольствие воспринимается на уровне сознания, но не в связи с иррациональным влечением как таковым, а скорее в связи с рационализированным его выражением. Скряга, например, может думать, что ему приносит удовлетворение его благоразумная забота о семье; садист может считать, что ему доставляет удовольствие его чувство морального возмущения. Более радикальный тип представляет собой то подавление, где отсутствует осознание какого бы то ни было удовольствия. Многие садисты будут искренне отрицать, что вид униженных ими людей доставляет им какое-то чувство удовольствия. Однако анализ их снов и свободных ассоциаций вскрывает существование такого бессознательного удовольствия.

Страдание и несчастье также могут быть бессознательными, и подавление может облекаться в те же формы, какие только что были указаны относительно удовольствия. Человек может чувствовать себя несчастным или потому, что у него нет такого успеха, какой он хотел бы иметь, или потому, что его здоровье подорвано, или из-за каких-то других внешних жизненных обстоятельств; однако основной причиной его несчастья может быть отсутствие плодотворности, пустота его жизни, неспособность любить или какие-то внутренние дефекты, делающие его несчастным. Он, так сказать, рационализирует свое несчастье, и вследствие этого не понимает его реальной причины. Самый тяжелый случай подавления несчастности имеет место тогда, когда отсутствует всякое ее осознание. В этом случае человек считает, что он вполне счастлив, в действительности будучи неудовлетворенным и несчастным.

Концепция бессознательного счастья и несчастья наталкивается на одно серьезное возражение, состоящее в том, что счастье и несчастье тождественны нашему осознанному чувству счастливости или несчастности, и наслаждаться или страдать, не зная об этом, все равно, что не наслаждаться или не страдать. Этот аргумент имеет не только теоретическое значение. Это аргумент величайшей социальной и этической важности. Если рабы не осознают страдания, причиняемого им их хозяином, как может посторонний человек выступать против рабства во имя счастья человека? Если современный человек такой счастливый, каким мнит себя, не доказывает ли это, что мы создали лучший из всех возможных миров? Достаточно ли иллюзии счастья, или, точнее сказать, не является ли «иллюзия счастья» самопротиворечивым понятием?

Приведенное возражение игнорирует тот факт, что счастье, как и несчастье, это не просто состояние ума. Фактически, счастье и несчастье — это проявления состояния всего организма, всей личности. Счастье соответствует увеличению жизнеспособности, силы чувств и мышления, плодотворности; несчастье способствует ослаблению этих способностей и функций. Счастье и несчастье настолько являются состоянием всей нашей личности, что телесные реакции зачастую в большей степени выражают нашу счастливость или несчастность, чем сознательные чувства. Изможденное лицо, апатичность, вялость, физические симптомы вроде головной боли, или даже более серьезные формы заболевания часто являются проявлениями несчастности, а физическое ощущение здоровья может быть одним из «симптомов» счастья. Да, наше тело менее, чем наш ум, способно обманываться насчет того, счастливы мы или нет, и можно надеяться, что с течением времени в будущем появится возможность судить о наличии и степени счастья человека по результатам анализа химических процессов, происходящих в теле. Более того, наши умственные и эмоциональные способности зависят от того, счастливы мы или нет. От этого зависит острота нашего ума и сила чувств. Несчастье ослабляет и даже парализует все наши психические функции. Счастье усиливает их. Субъективное ощущение счастья, если оно не выражает состояния здоровья всей личности, это не что иное, как иллюзорная мысль об ощущении и не имеет никакого отношения к подлинному счастью.

Удовольствие и счастье, существующие только в голове человека, но не являющиеся состоянием его личности, я предлагаю называть псевдо-удовольствием и псевдо-счастьем. Например, человек предпринимает путешествие и на уровне сознания он счастлив; он может испытывать это чувство уже потому, что именно счастья-то он и ждал от приятного путешествия; а на деле он бессознательно разочарован и несчастлив. Сон может открыть ему истину; или, возможно, позднее он осознает, что его счастье не было настоящим. Во многих ситуациях, где печаль или несчастье предполагаются самой ситуацией и потому испытываются людьми, можно наблюдать псевдо-страдание. Псевдо-удовольствие и псевдо-страдание — это в действительности лишь вымышленные чувства, они являются скорее мыслями о чувствах, чем подлинными эмоциональными переживаниями.

 

Б. ТИПЫ УДОВОЛЬСТВИЯ

 

Анализ качественного различия между теми или иными видами удовольствия, как уже отмечалось, дает ключ к проблеме связи удовольствия с этическими ценностями.[117]

Первый тип удовольствия, какое Фрейд и другие ученые считали основой всякого удовольствия, составляет чувство, сопровождающее избавление от болезненного напряжения. Голод, жажда, потребность в сексуальном удовлетворении, сне и физическом движении имеет своим источником органические химические процессы. Объективная физиологическая потребность в удовлетворении этих нужд ощущается субъективно как желание, и если какое-то время они остаются неудовлетворенными, человек чувствует болезненное напряжение. Когда напряжение спадает, освобождение от него воспринимается, как удовольствие, или как я предлагаю это называть, — удовлетворение (satisfaction). Этот термин, происходящий от латинского satis-facere, что значит удовлетворять, кажется наиболее подходящим для этого вида удовольствия. Сама природа всех таких физиологических потребностей состоит в том, что их удовлетворение избавляет от напряжения благодаря физиологическим изменениям, происходящим в организме. Когда мы, проголодавшись, едим, наш организм (и мы) насыщается до некоей определенной степени, а если продолжать есть, то это уже будет болезненно. Удовлетворение избавлением от болезненного напряжения дает удовольствие самое обычное и самое легко достижимое в психологическом плане; оно также может быть одним из самых сильных удовольствий, если напряжение длилось довольно долго и само стало поэтому достаточно сильным. Значение этого типа удовольствия несомненно; несомненно и то, что в жизни многих людей оно составляет едва ли не единственную форму удовольствия, какое им удалось испытать.

Следующий вид удовольствия, вызываемого освобождением от напряжения, но качественно отличающегося от уже описанного, имеет своим источником психическое напряжение. Человеку может казаться, что некое желание вызвано телесными нуждами, в то время как в действительности оно обусловлено иррациональными психическими потребностями. Человек может испытывать сильный голод, вызванный не нормальной физиологической потребностью организма, а психической потребностью заглушить тревогу или депрессию (хотя этим потребностям могут сопутствовать неправильные физико-химические процессы). Хорошо известно, что потребность в питье часто бывает вызвана не жаждой, а состоянием психики.

Сильное сексуальное желание также может быть обусловлено не физиологическими, а психическими потребностями. Неуверенный в себе человек, обладающий настойчивой потребностью уверить самого себя в собственной ценности, показать другим, какой он неотразимый, или подчинить себе других людей, «завоевывая» их сексуально, легко будет испытывать сильные сексуальные желания и болезненное напряжение в случае их неудовлетворения. Он будет склонен считать, что силой своих желаний обязан потребностям своего тела, тогда как на самом деле эти потребности являются проявлением его психических потребностей. Невротическая сонливость представляет собой другой пример желания, которое кажется вызванным телесными причинами вроде нормальной усталости, а на самом деле бывает вызвано такими психическими причинами, как подавленная тревожность, страх или раздражение.

Эти желания похожи на нормальные физиологические потребности, поскольку и те, и другие берут начало в некоей нехватке или дефиците. В первом случае в основе дефицита лежат нормальные химические процессы внутри организма; во втором случае желания являются результатом психической дисфункции. В обоих случаях дефицит является причиной напряжения, а избавление от напряжения является причиной удовольствия. Все прочие иррациональные желания, такие, как жажда славы, власти, подчинения или зависть и ревность, не принимающие форму телесных потребностей, также коренятся в складе характера человека и порождены каким-нибудь искажением или деформацией личности. Удовольствие, испытываемое от удовлетворения этих страстей, также порождено избавлением от психического напряжения, как и в случае невротических физических желаний.

Хотя освобождение от напряжения доставляет удовольствие как в случае удовлетворения подлинных физиологических, так и в случае удовлетворения иррациональных психических потребностей, по качеству эти удовольствия существенно различны. Физиологические желания, такие как голод, жажда и тому подобное, удовлетворяются устранением физиологического напряжения и возникают вновь только тогда, когда опять возникает физиологическая потребность; они ритмичны по природе своей. А вот иррациональные желания ненасытимы. Желания завистника, собственника, садиста не исчезают с их удовлетворением, разве что на какой-то момент. По самой своей природе эти иррациональные желания не могут быть «удовлетворены». Они вызваны внутренней неудовлетворенностью человека. Отсутствие плодотворности и порожденное им бессилие и страх — вот источник этих страстных влечений и иррациональных желаний. Даже если б человек мог удовлетворить все свои желания власти и разрушения, это не избавило бы его от страха и одиночества, а, значит, и от напряжения. Благо воображения оборачивается бедствием; будучи не в состоянии освободиться от своих страхов, человек рисует в своем воображении все больше удовольствий, какие удовлетворят его алчность и восстановят его внутреннее равновесие. Но алчность — бездонная пропасть, а идея освобождения от алчности путем ее удовлетворения — мираж. Источник алчности — конечно же не животная природа человека, как часто считают, этот источник — его ум и воображение.

Мы убедились, что удовольствия, получаемые от удовлетворения физиологических потребностей и невротических желаний, являются результатом устранения болезненного напряжения. Но если удовольствия первого типа действительно удовлетворимы, нормальны и являются условием счастья, то удовольствия второго типа в лучшем случае приносят временное избавление от потребности и свидетельствуют о патологическом нарушении и глубинной несчастности. Я предлагаю удовольствие, получаемое от исполнения иррациональных желаний, называть «иррациональным удовольствием» в противоположность «удовлетворению», представляющему собой исполнение нормальных физиологических желаний.

Для проблем этики различие между иррациональным удовольствием и счастьем намного важнее различия между иррациональным удовольствием и удовлетворением. Для лучшего понимания этого разграничения полезно будет ввести понятия психологического дефицита и психологического избытка.

Неудовлетворенные физические потребности порождают напряжение, устранение которого приносит удовлетворение. Основу для удовлетворения дает само его отсутствие. Иррациональное желание также проистекает из дефицита, но из дефицита другого рода: из неуверенности и тревоги, которые заставляют человека ненавидеть, завидовать или покорствовать; удовольствия, получаемые от исполнения этих страстных желаний, берут свое начало в исходном отсутствии плодотворности. И физиологические, и иррациональные психические потребности входят в систему дефицита. Но кроме сферы дефицита существует еще сфера избытка. Хотя даже у животных наличествует излишек энергии и выражается он в игре, сфера избытка — это по существу человеческий феномен.[118]Это сфера плодотворности, внутренней деятельности. Она возможна лишь там, где человеку не приходится трудиться только ради добывания средств к существованию и истощать таким образом большую часть своей энергии. Для эволюции человеческого рода характерно расширение сферы избытка, излишка энергии, расходуемой на достижение чего-то большего, чем простое выживание. Все специфически человеческие достижения имеют своим источником избыток.

Во всех сферах жизнедеятельности существует различие между дефицитом и избытком, а, значит, и между удовлетворением и счастьем, и это относится к таким элементарным функциям, как голод и секс. Насыщение, когда человек очень голоден, приятно, потому что оно устраняет физиологическое напряжение. От удовлетворения голода отличается удовольствие, получаемое от удовлетворения аппетита. Аппетит — это предчувствие приятного вкусового ощущения, и в отличие от голода аппетит не создает напряжения. Вкус — это продукт культурного развития и утонченности, подобно музыкальному и художественному вкусу, и он может развиваться только в ситуации избытка, как в культурном, так и в психологическом значении этого слова. Голод — феномен дефицита; его удовлетворение — необходимость. Аппетит — феномен избытка; его удовлетворение — не необходимость, а проявление свободы и плодотворности. Сопутствующее ему наслаждение можно назвать радостью.[119]

Относительно секса можно провести такое же разграничение, какое было сделано относительно голода и аппетита. В концепции Фрейда секс — это потребность, вызванная исключительно физиологическим напряжением, устраняемым, как и голод, в результате удовлетворения. Но Фрейд не обратил внимания на сексуальное желание и удовольствие, которое, как и аппетит, может существовать только в сфере избытка и является исключительно человеческим феноменом. Сексуально «голодный» человек обретает удовлетворение, когда избавляется от физиологического или психического напряжения, и это избавление доставляет ему удовольствие.[120]Но сексуальное удовольствие, какое мы называем радостью, обретается в избытке и свободе и служит выражением чувственной и эмоциональной плодотворности.

Широко распространено убеждение, что радость и счастье идентичны счастью в любви. Более того, многим людям любовь представляется единственным источником счастья. Однако в любви, как и во всех других сферах человеческой жизнедеятельности, мы можем различать плодотворную и неплодотворную формы. Неплодотворная, или иррациональная, любовь может быть, как я уже указывал, тем или иным видом мазохистского или садистского симбиоза, где отношения основаны не на взаимном уважении и единении, а на зависимости двух людей друг от друга, потому что они неспособны зависеть от самих себя. Такая любовь, подобно всем прочим иррациональным влечениям, основывается на дефиците, на отсутствии плодотворности и внутренней уверенности. Плодотворная любовь, форма глубочайшего родства между двумя людьми при сохранении цельности каждого из них, является феноменом избытка, а способность к такой любви служит свидетельством человеческой зрелости. Радость и счастье — спутники плодотворной любви.

Во всех сферах жизнедеятельности качество испытываемого удовольствия определяется различием между дефицитом и избытком. Каждый человек испытывает удовлетворение, иррациональное удовольствие и радость. Что отличает одного человека от другого, так это удельный вес каждого из таких удовольствий в их жизни. Удовлетворение и иррациональное удовольствие требуют не эмоциональных усилий, а всего лишь способности производить действия, устраняющие напряжение. Радость же — это достижение; она предполагает внутреннее усилие, усилие плодотворной активности.

Счастье — не какой-то божий дар, а достижение, какого человек добивается своей внутренней плодотворностью. Счастье и радость — не в удовлетворении потребности, возникающей в результате физиологического или психологического дефицита; они являются не освобождением от напряжения, а спутниками всякой плодотворной активности — в мысли, чувстве, поступке. Радость и счастье — это не различные по качеству состояния; они различаются только в том смысле, что радость соответствует единичному акту, а счастье — это, можно сказать, непрерывное и полное переживание радости; мы можем говорить о «радостях» — во множественном числе, а о «счастье» — лишь в единственном.

Счастье — показатель того, что человек нашел ответ на проблему человеческого существования, а, значит, и единства с миром, и цельности своего Я.

Счастье — это критерий совершенства в искусстве жить, добродетели в том ее значении, какое она имеет в гуманистической этике. Счастье часто считают прямой противоположностью горя или страдания. Физические и душевные страдания — часть человеческого существования, и их неизбежно приходится испытывать. Уберечь себя от горя во что бы то ни стало можно только ценой полной отчужденности, исключающей возможность испытывать счастье. Таким образом, противоположностью счастья является не горе и страдание, а подавленность, возникающая в результате внутренней бесплодности и неплодотворности.

До сих пор мы имели дело с типами удовольствий, наиболее значимыми для этической теории: удовлетворением, иррациональным удовольствием, радостью и счастьем. Остается кратко рассмотреть два других, менее сложных, типа удовольствий. Один из них — это удовольствие, сопутствующее разрешению любой встающей перед человеком проблемы. Я предлагаю называть этот вид удовольствия «наслаждением». Достижение чего бы то ни было из того, чего человек хотел достичь, воспринимается как наслаждение, притом, что активность совсем не обязательно бывает плодотворной; но оно служит доказательством силы человека и способности успешно контактировать с внешним миром. Наслаждение не очень сильно зависит от той или иной формы деятельности; человек может наслаждаться как игрой в теннис, так и успешным предпринимательством; дело лишь в том, чтобы наличествовала некая трудность разрешения предстоящей проблемы, и результат приносил удовлетворение.

Следующий тип удовольствия, какой нам осталось рассмотреть, это удовольствие, основанное не на усилии, а наоборот, на расслаблении; оно сопутствует не требующим напряжения, но приятным действиям. Важной биологической функцией расслабления является функция регуляции ритмов организма, не способного постоянно пребывать в активном состоянии. Слово «удовольствие», если не вдаваться в подробности, кажется самым подходящим для определения приятного ощущения, возникающего в результате расслабления.

Мы начали с рассмотрения проблематичного характера гедонистической этики, утверждающей, что цель жизни — удовольствие, и потому удовольствие само по себе есть благо. В результате нашего анализа различных видов удовольствия мы получили возможность сформулировать нашу точку зрения на этическую значимость удовольствия. Удовлетворение, как устранение физиологического напряжения, ни хорошо, ни плохо; что касается этической оценки, то оно так же этически нейтрально, как наслаждение и удовольствие от расслабления. Иррациональное же удовольствие и счастье (радость) являются переживаниями, обладающими этической значимостью. Иррациональное удовольствие — это показатель алчности, неспособности решить проблему человеческого существования. А счастье (радость) — это, напротив, доказательство частичного или полного успеха в «искусстве жизни». Счастье — величайшее достижение человека, отклик всей его личности на плодотворную ориентацию по отношению к самому себе и к внешнему миру.

Гедонистическая этика не сумела достаточно полно проанализировать природу удовольствия; она представила дело так, как если бы самое легкое в жизни — испытать какое-нибудь удовольствие, — было в то же время и самым ценным. Но ничто ценное не дается легко; потому гедонистическое заблуждение облегчило задачу тем, кто выступал против свободы и счастья и утверждал, что уже сам отказ от удовольствия служит доказательством добродетели. Гуманистическая этика очень хорошо может обосновать ценность счастья и радости, как своих главных добродетелей, но при этом она знает, что требует от человека решения не самой легкой, а самой трудной задачи: полного развития его плодотворности.

 

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться: