Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Глава 4. Экономическая теория неоевразийства: «гипотеза Вечности», синхронизм трех укладов, интеграционный императив




 

«Гипотеза Вечности»

С точки зрения философии евразийства, одномерного, одностороннего прогресса в истории не существует. Широко распространенное представление о том, что мир движется поступательно, от худшего к лучшему, евразийство считает ошибочным. Развитие мира, в том числе и экономическое развитие общества, происходит циклически. И даже самые высокоразвитые культуры после цепочки катастроф возвращаются на прежний уровень, а любой прогресс сменяется фазой регресса. При таком подходе нет представления о том, что модернизация является абсолютным и единственным направлением, всегда и непременно от худшего к лучшему. Поэтому сам термин «модернизация», в том числе модернизация экономики, ставится под вопрос, начинает рассматриваться как циклическое явление. Модернизация обратима, локальна, может затрагивать лишь отдельные аспекты общества, а может меняться на прямо противоположный вектор. События на постсоветском пространстве подтверждают этот тезис: на наших глазах осуществляется архаизация многих экономических процессов. До определенного момента мы развивались в индустриальном направлении, сегодня же в одних областях перешли к предындустриальному состоянию, а в иных – к постиндустриальному.

Циклическое осмысление истории и понимание амбивалентности модернизации требуют Вечности, некоего вертикального, духовного измерения, существующего как бы перпендикулярно по отношению к повседневной реальности. Здесь следует вспомнить представление о трех мирах, которое является культовым, фольклорным, мифологическим представлением традиционного общества, сохранившимся до сегодняшнего дня у многих народов. В православной церкви также существуют три параллельных мира – ад, рай и человеческая реальность. Если спроецировать учение о трех мирах на конкретную историю, в мире возникает дополнительное вертикальное измерение, которое является символом вечности. Вечность, которая не зависит ни от чего и делает относительными все события горизонтального мира, релятивизирует время и прогресс, показывает возможность параллельных времен и напрямую приводит к циклическому мировидению.

Приняв «гипотезу Вечности» как рабочую и спроецировав ее на область экономики, евразийцы получают теорию экономических циклов, т. е. представление о круговом, а не линейном развитии хозяйственного уклада. Это переход от экономической диахронии, описываемой в категориях «раньше – позже», «уже – еще не», «развитое – недоразвитое» и т. д. с соответствующими оценками, к экономической синхронии, предлагающей рассматривать развитие как циклический процесс, где между циклами существуют аналогии без общего, единого для всех, универсального направления движения. Экономическая синхрония приводит к выводу, что одновременно в одном и том же обществе, а тем более в разных обществах, могут существовать различные технологические формации и экономические уклады. Эти уклады качественно отличаются друг от друга, но представляют собой не ступени поступательного развития, а скорее особые фазы, подобные возрастам человеческой жизни, установить иерархию среди которых весьма проблематично. Ведь странно считать, что ребенок есть просто недоразвитый взрослый, взрослый – недоразвитый старик, а старик – несовершенный труп. Каждый возраст имеет свое качественное значение и присущие только ему критерии нормы и совершенства. Точно так же с позиции евразийской экономики нельзя утверждать, что традиционные формы хозяйствования – например, оленеводство и охотничий промысел чукчей, юкагиров или якутов – являются примитивной фазой развития, низшей по сравнению с индустриальным или постиндустриальным обществом.

Евразийцы считают, что существуют различные циклы хозяйствования, и не всегда переход от одного к другому есть прогресс. Еще точнее: прогресс в технической сфере может сопровождаться регрессом в иных аспектах хозяйственной жизни, представляющей собой объемный и многомерный процесс, сопряженный с культурой, традицией, специфическим структурированием жизненных энергий.

Люди фиксируют наиболее универсальные точки собственного развития, но сплошь и рядом после достижения некоторого критического порога отрицательные аспекты начинают перевешивать положительные, и человечество сталкивается с серьезным кризисом, который сопровождается отступлением экономической жизни к прежним уровням, а иногда и полным регрессом. В современной индустриальной и постиндустриальной экономике существуют фундаментальные кризисы и, как наиболее яркое их выражение, – экономика войн и конфликтов, которая по мере развития оружия массового поражения становится опасной для самого бытия человечества, т. е. несет в себе заряд чистого негатива.

Именно к такому страшному кризису, с точки зрения евразийства, приближается современная постиндустриальная цивилизация: это вероятность экологической катастрофы, демографического взрыва, энергетического исчерпания недр, моральной деградации самого человеческого вида, приблизившегося вплотную к перспективе клонирования, разложение всех традиционных форм коллективов – вплоть до семьи. Автономизированная логика технического прогресса постепенно поменяла самих центральных субъектов экономической деятельности – от конкретных людей и человеческих коллективов, например наций, мы перешли к расплывчатой концепции «индивидуального множества», утратившего любые качественные определения и стоящего на пороге промышленного воспроизводства псевдочеловеческих типов. Это прекрасно вписывается в логику циклического евразийского видения: прогресс сочетается с регрессом, и за пиком подъема неотвратимо следует падение. При этом евразийцы считают, что поскольку возврат легитимен и прошлое не является негативным само по себе, можно сознательно и безболезненно в определенный момент менять курс развития и спокойно поворачивать на 180 градусов, переходя на предшествующие экономические циклы. В любом случае евразийская экономическая теория признает правомерность циклов, и это предопределяет другие, более частные выводы.

Исходя из сказанного, первый фундаментальный постулат евразийского экономического мышления можно сформулировать так: любую экономическую ситуацию следует рассматривать как циклическую, а не как развивающуюся лишь планомерно и поступательно. Чтобы оценить экономическую ситуацию, необходимо поместить ее в исторический, культурный, географический, национальный и религиозный контексты. И именно эти контексты помогают понять, с каким циклом и с какой его фазой мы имеем дело, что необходимо принимать за норму и как ее поддерживать в каждом конкретном случае.

Если подходить к любой экономической ситуации с универсальными мерками однонаправленного прогресса, мы упускаем из виду качественные стороны, и наши действия могут привести к непоправимым и неоправданным издержкам. Так, рецепты Международного валютного фонда, примененные к архаической экономике Сомали, привели к ее полному краху, несмотря на финансовые вливания и кредиты, в результате чего эта страна, совсем недавно экспортировавшая продукты питания в Кувейт, Саудовскую Аравию и Объединенные Арабские Эмираты, оказалась за чертой бедности и всеобщего голода. Баланс традиционного хозяйствования был нарушен, вместо дешевых, но необходимых маиса и триго поля переквалифицировались на разведение дорогостоящих, но плохо растущих фруктов, и, в довершение всего, приватизация колодцев привела ко всеобщему голоду и полной деградации общества. На этом примере легко увидеть, чем отличается евразийский циклизм от либерального универсализма: евразийство начало бы с исследования существующей структуры сомалийской экономики и обратило бы все усилия на укрепление и поддержку существующих направлений с частичной модернизацией отдельных областей промышленности или сельского хозяйства – с чутким вниманием к общему балансу. Это потребовало бы больше времени, но дало бы надежные и позитивные результаты. Либеральные реформы по лекалам МВФ прошли стремительно, но закончились катастрофой, последствия которой ощущаются до сих пор.

«Гипотеза Вечности» делает относительной концепцию линейного времени, касающейся только одного из миров – промежуточного мира, в котором происходит развитие, в то время как в верхних и нижних мирах течет другое время, развертываются иные процессы. Привлечение этих измерений – измерения души, культуры, нравственности – в экономическую деятельность меняет всю картину.

Возьмем, например, прогресс по-американски. Мы видим высокий уровень технологий, материальный комфорт, высокие доходы, развитую индустрию развлечений. В «среднем мире» налицо развитие и прогресс. Однако если мы посмотрим на культурное состояние общества, которое живет в условиях этого материального прогресса, то увидим здесь тревожные картины: вырождение, разложение, развращенность, утрату моральных ценностей и норм. Это уже проявления «нижнего мира», инфернальные пейзажи. Наложение этих двух миров делает прогресс и поступательное развитие экономики, техногенную цивилизацию и американскую модель в целом относительными категориями.

Экономика предындустриального общества

С учетом этих пояснений и конкретных наблюдаемых вокруг нас процессов можно сделать один важный для евразийской экономической теории вывод. Необходимо рассматривать три наиболее общие парадигмальные структуры общественно-хозяйственных отношений.

Первая: предындустриальное общество или общество премодерна. Социология определяет понятием «премодерн», «предсовременным» или «традиционным обществом» то общество, которому соответствует предындустриальный (допромышленный) экономический уклад. Здесь тоже можно выделить разные стадии, но доиндустриальный уровень развития имеет ряд постоянных характеристик – преобладание сельского хозяйства, скотоводства и охоты (включая собирательство), концентрация трудовых общин в небольших поселениях, слабое развитие товарно-денежных отношений, отсутствие накопления капитала. Если в таком обществе искусственно и ускоренно прививать рыночную инфраструктуру, «в лоб» индустриализировать его, то мы получим нечто искаженное и уродливое. Отсутствие соответствующих хозяйственных навыков будет восполняться притоком мигрантов, принадлежащих к обществам иного цикла, гармония производительных сил и производственных отношений начнет разрушаться, а социальная система – разлагаться.

Важно отметить, что процесс модернизации «традиционных обществ» отнюдь не является органичным и естественным процессом, свойственным всем культурам и народам. Хотя элементы индустриального и капиталистического уклада есть почти везде, но полноты реализации они достигли исключительно в определенном историко-географическом контексте – в Западной Европе начиная с эпохи Реформации. Культурной и идеологической опорами этих процессов послужило весьма специфическое толкование христианства протестантскими теологами, которые возвели индивидуализм и материальное благополучие в ранг религиозных добродетелей (см. работу М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» и др.). Иными словами, сам факт естественного перехода от предындустриального (традиционного) общества к индустриальному является уникальным и единичным случаем, имевшим место в Западной Европе в Новое Время. Во всех остальных случаях имела место вынужденная (искусственная) модернизация, явившаяся либо результатом прямой колонизации регионов западноевропейскими державами, либо формой защиты от посягательств все тех же западноевропейских держав. Теоретики прогресса и универсального развития абсолютизировали частный опыт экономической и социальной истории Западной Европы и приравняли его к общеобязательному и «вселенскому». Причем такой технологический и хозяйственный сценарий индустриализации теснейшим образом связан с определенной идеологической доминантой, которая отсутствовала в иных типах традиционного общества, выстроенных на совершенно иных основаниях и развивающихся по совершенно иному сценарию.

Интересны в этом отношении исследования Марселя Мосса относительно сакрального табуирования прибавочного продукта в «традиционных обществах» и требования его антиутилитарного использования – в частности, через ритуал жертв и коллективных праздников. В определенные священные дни у многих народов существовал религиозный обычай собирать с трудом и по капле накопленные плоды хозяйственной деятельности, чтобы разом – и совершенно иррационально – их уничтожить через пир, требу, жертвоприношения и т. д. В частности, наиболее выразителен ритуал «потлач», практиковавшийся у североамериканских индейцев, во время которого уничтожались дары. Считалось тем больше чести индейцу, чем более дорогую вещь он уничтожит на глазах другого индейца. С накопленными и непотраченными товарами и продуктами связывались темные легенды, они относились к «проклятой части», которая должна была быть использована в сакральных, т. е. нерациональных, непродуктивных целях, так как в противном случае она принесла бы несчастье всему коллективу.

В традиционном обществе преобладала экономика дара: если в результате хозяйственной деятельности появлялся избыток, то устраивался праздник, во время которого он либо подъедался, либо сжигался, либо ритуально преподносился богам и духам. Избыток опасен, это нарушение баланса, он становится сакрально ненужным, и его отдают в жертву производящим силам природы. Отсюда экономика жертвы. Нечто аналогичное – в частности, запрет на ростовщичество, этика нестяжательства и т. д. – существовало и в развитых монотеистических религиях. И радикальный переход к прибавочному продукту произошел только в Европе Нового времени строго параллельно – исторически и географически – распространению протестантской морали, которая превозносила накопительство, скаредность и сверхрационализацию хозяйственного процесса вопреки всем другим монотеистическим религиям и другим ветвям христианства – в первую очередь Православию и католичеству.

В определённый момент протестантские страны Европы сделали этот идеологический религиозно-этический жест, который повлек за собой переход к иному укладу и создал предпосылки для индустриального развития и окончательного преобладания товарно-денежных отношений. Остальным странам – как европейским, но не протестантским, так и неевропейским – эта индустриальная модель с некоторого момента преподносилась как нечто обязательное и универсальное. Но чтобы утвердиться в конкретном «традиционном обществе», парадигма индустриализации должна была разложить духовную основу этого общества, в частности, отменить табу на накопительство, разрушить иные аспекты непротестантской этики. Индустриализация, равно как и сама индустриальная модель, для большинства разновидностей «традиционного общества» есть продукт внешнего воздействия, а не закономерный этап органического развития. Там, где нет «вестернизации», т. е. прямого колониального вторжения Запада, нет и индустриализации – колониальной или защитной, там сохраняются нормы «традиционного общества», а товарно-денежные отношения и аналоги протестантской этики не возникают. Экономика накопления не развивается, устойчиво существует экономика дара.

Экономика «традиционного общества» рассматривается в евразийской экономической теории как вполне совершенная и законченная модель, основанная на вполне осмысленной и корректно сформулированной, легитимной системе взглядов и верований. Общества, живущие в предындустриальном порядке хозяйствования, по совокупности критериев вполне сопоставимы с иными обществами: если по уровню комфорта и технических средств они уступают, то по экологической защищенности, энергетическим аспектам жизни, духовной насыщенности и обрядовой стороне, напротив, явно превосходят современные западные и вестернизированные коллективы и страны.

Привлечение к сравнительной оценке не одного мира, а сразу «трех миров», использование «гипотезы Вечности» позволяет прийти к совершенно иным выводам в отношении тех форм традиционных обществ, которые сохранились до нашего времени. Евразийство рассматривает их как наиболее часто встречающиеся и, следовательно, исторически оправданные и гармоничные формы хозяйствования, основанные на серьезном мировоззренческом, культурном и религиозном фундаменте. Отказ от презрительной оценки предындустриальных экономических систем, внимание к их внутреннему устройству и позитивная переоценка их структур и контекстов является важнейшим элементом евразийского экономического учения.

 

Модернизация и постмодернизация

Современное общество и связанный с ним индустриальный цикл экономики в чистом виде появились в Западной Европе в эпоху Просвещения. Именно там и тогда был установлен новый набор идеологических, экономических и социально-политических критериев, составляющих основу капитализма или, как критический ответ на него, – социализма. Речь шла о модернизации. Это была модернизация традиционного общества в Европе и везде, куда проникало влияние Европы. Переход от аграрного уклада к промышленному производству был связан с соответствующими изменениями: переносом центра тяжести от деревни к городу, утверждением новых стандартов и моделей распределения благ, распространением новых – по сравнению с феодальными – идейных и этических принципов. Возникает феномен накопления капитала, прекрасно описанный К. Марксом. «Промышленное» здесь осмысляется как более совершенное, чем «аграрное».

Возникает еще одно интересное обстоятельство: в традиционном обществе аграрного типа преобладает циклическая, сезонная картина мира. В индустриальном обществе начинает доминировать время как однонаправленный процесс. В аграрном обществе акцентировались постоянство и вечность, в индустриальном – движение и прогресс. Промышленное производство или промышленная модель хозяйства начиная с первых зачатков в XVI веке к XX веку становится массовым явлением.

Индустриализация шествует по всему миру, и к концу 1970–1980-х годов ряд обществ, стоявших во главе перехода от предсовременного и предындустриального к индустриальному и современному, достигают новой стадии – постиндустриальной. Промышленность становится столь же малозначимой, как в свое время (при расцвете индустриализации) сельское хозяйство. Складывается автономная финансовая сфера, гораздо более важная, чем реальная экономика. Количество финансовых обязательств и общий оборот ценных бумаг, включая специальные фьючерсные и хеджинговые документы – свопы, опционы, опционы к опционам и т. д. – многократно превышают реальный объем тех товаров, которые на эти виртуальные средства можно приобрести. Денежная сфера и фондовый рынок ценных бумаг приобретают самостоятельный характер, почти полностью автономный от реального производства. Отдельные виртуальные трансакции – например, манипуляции с долгами стран Третьего мира – подчас превышают объемы ВВП даже крупных и развитых стран. А некоторые модернизированные и высокоразвитые в промышленном смысле страны, например Малайзия, в одночасье становятся банкротами в ходе спекулятивной фондовой игры. Вспомним кризис, который потряс мировую финансовую систему в 1998 году. Россия тогда не пострадала от этого только потому, что была совершенно не вовлечена в мировую постиндустриальную игру.

Постиндустриальный мир – это вполне конкретный экономический и социально-политический уклад, который возникает на определенной стадии развития индустриального общества. Он представляет собой определенную хозяйственную парадигму, существенно отличающуюся от парадигмы уклада индустриального мира. За определенной чертой процесс «модернизации» завершается, так как завершается искоренение последних остатков «традиционного общества» и преодолевать оказывается больше нечего.

С этого момента некорректно говорить о модернизации. Начинается постиндустриализация или постмодернизация. Это значит, что на первый план выходят критерии, методологии и принципы, существенно отличные от нормативов модерна. И снова, как в случае с неевропейскими традиционными обществами, постмодерн приходит извне, с Запада, который первым встал на путь модерна и первым обнаружил парадоксы глобализации и постмодерна. Постмодерн не вызрел нигде, кроме как на Западе, и особенно в США, и отныне Запад становится полюсом и двигателем уже не модерна, но постмодерна, распространяя на территорию планеты ту модель, до которой дошел сам, но которая никак не следовала из логики развития других неевропейских обществ, модернизировавшихся по своей собственной траектории.

Экономическая глобализация – это воплощение постиндустриальных критериев в планетарном пространстве. Ярче и успешнее всего постмодерн воплощается в культуре и в СМИ, которые довольно быстро усваивают постмодернистический код. В той мере, в какой СМИ относятся к экономическому сектору, они представляют собой элемент экономики постмодерна, наряду с индустрией телекоммуникаций, некоторых биржевых и финансовых технологий, фондового рынка, хеджирования и т. д.

Три экономических уклада современной России

Наша экономика находится сегодня в фазе регрессивного индустриального цикла, с элементами (не очень значимого в экономике, но важного в социально-культурной сфере) цикла предындустриального. Процесс экономической модернизации российского хозяйства – крайне двусмысленное и неоднозначное явление.

В советский период мы стремились конкурировать с Западом в рамках индустриальной модели. Когда Запад перешел к постиндустриальной фазе, мы растерялись, подняли руки и рухнули. Мы даже не поняли, что происходит. И это при том, что в истории многие аграрные общества сопротивлялись индустриальной модернизации довольно жестко – вплоть до затяжных национально-освободительных войн. Сегодня в России существуют параллельно, синхронно, одновременно, почти не пересекаясь, три экономических уклада.

Одна (незначительная) часть экономики России интегрирована в финансовую экономику постмодерна, постиндустриального общества. В основном это финансовые технологии, крупные фондовые биржи. Хотя в нашей стране они еще примитивны и слабы, но постепенно интегрируются в общий мировой рынок. Это транснациональный финансовый рынок. К этой же глобальной системе – но в качестве простых поставщиков ресурсов – относятся крупные олигархические монополии, выросшие на манипуляциях с приватизированной государственной собственностью. В постиндустриальном экономическом планетарном укладе вся российская экономика – величина почти бесконечно малая. Как любят повторять либералы: «В постиндустриальном обществе, в мире постмодерна, вся Россия со всей своей экономикой, со всеми людьми и пространствами стоит меньше, чем десять секунд торгов на Нью-Йоркской бирже». И действительно, если мы посмотрим на чистые цифры, то увидим, например, что дневные манипуляции на фондовых биржах с совершенно абстрактным долгом Бразилии стоят больше, чем весь годовой бюджет России.

Программа российских олигархов и ультралибералов в том, чтобы напроситься в индивидуальном порядке в мировой клуб постиндустриальной экономики, отбросив недоразвитое и недомодернизированное российское общество как затратную и никчемную обузу. Кое-кто из олигархов интегрируется лично в этот клуб, но там они – бесконечно малая величина, а приватизированная ими задарма Россия (со всем ее индустриальным укладом, не говоря уже о предындустриальных зонах) для них, в свою очередь, – бесконечно малая величина.

Михаил Ходорковский мыслил в постиндустриальных категориях, где нет таких понятий и ценностей, как государство, народ, нация, промышленность, мыслил в категориях мировых глобальных сетей, транснациональных корпораций. Ходорковский говорил однажды, что пытался объяснить нашему президенту, что государство и власть – это анахронизм, но тот его не понял, обиделся и посадил. Но Ходорковский не сумасшедший. В его словах есть доля истины, ибо он верно описывает процесс постиндустриализации, дерзко доводя этот тренд до конца. Если Россия полностью примет логику постмодерна, вовлечется в процесс финансовой виртуальной экономики, то она превратится в бесконечно малую величину и станет простым объектом глобализации, приняв ее критерии. Согласно этим нормативам современная Россия – система индустриальная, причем не самая успешная. При переходе к постмодерну ее значение, включая политико-социальные и властные институты, население, культуру и т. д., по сути обнуляются, как приравниваются к ничто системы аграрного производства на фоне развития промышленности и капиталистических отношений.

Америка оперирует категориями постиндустриальной экономики, у которой многие миллиарды долларов ежесекундно двигаются в направлении тех секторов, которые к нам, к России, к жизни россиян не имеют никакого отношения. Триллионные суммы виртуальной финансовой экономики постмодерна почти абстракция, так как имеют мало отношения к реальному сектору, но при этом они вполне действенный фактор, так как манипуляции с этими суммами могут вполне реально влиять на систему конкретных товаров.

Экономисты либеральной школы, демонстрируя практически алхимические схемы финансовых процессов внутри этой виртуальной экономики, могут убедить кого угодно в чем угодно. Им не составляет большого труда доказать, что, с экономической точки зрения (подчеркнем – в постиндустриальных условиях), нет никакой разницы, есть Россия или нет, что бы с нами ни произошло, есть мы или нас нет. Это практически ничего не изменит в мировой и глобальной рыночной системе. Отсюда такое пренебрежение к российской экономике, к российской политике.

Единственное, чем может ответить Россия на такое уничижительное (но логически оправданное экономической схоластикой цифр) отношение, – это достать ядерную бомбу и сказать: «Если вы так будете с нами разговаривать, вот что мы может с вами со всеми сделать». Понимая такую вероятность, Запад предлагает нам распилить все ракеты и свинтить все боеголовки. И тогда нам жестко дадут понять, что мы с постмодерном не справились, а следовательно, логика экономического развития преодолела нас как «устаревшее явление», считаться с которым отныне не необходимо.

Модернизация – это суть трагедии русского народа. Вступив в модернизацию, сделавшись ее агентами и носителями, русские в значительной степени утратили связь времен, контакты с традиционным обществом, со своими корнями, с религией, верой, культурой, голосом крови. В последние века именно русские люди были носителями индустриального процесса, в то время когда другие этнические группы и народы России и СССР жили, сохраняя параметры традиционного общества, предындустриального уклада. Русские вложились в модернизацию хозяйства и заплатили за это огромную цену. Но и ее оказалось недостаточно, чтобы пройти этот путь до конца. Это если смотреть с точки зрения поступательного развития. В евразийской перспективе можно сказать, что Россия вошла в цикл модерна, но пошла в этом цикле по своему пути. В таком случае особенность российской модернизации оценивается не как абсолютный провал, а как воплощение своеобразного и неповторимого исторического маршрута, обусловленного и дополненного логикой «событий», разворачивающихся в двух «других мирах», исходя из «гипотезы Вечности».

В данный момент индустриальный цикл в России переживает кризисное состояние. Промышленность, быть может, лишь за исключением отдельных областей ВПК, сильно деградировала и потеряла ритм развития. Сколько сил, жизней, целых народов было загублено в Советском Союзе во имя осуществления модернизации! Были достигнуты впечатляющие результаты, но сегодня весь этот подвиг сведен практически к нулю. Индустриальное развитие либо происходит, либо наступает деградация, и перед лицом внешних конкурентов, и особенно постиндустриальных технологий, все достижения девальвируются. Уровень промышленного производства явно недостаточен, чтобы справиться с переходом к постиндустриальному обществу. И российская экономика стремительно утрачивает наработанные за советский период преимущества. Отсюда переход к роли поставщика необработанных ресурсов – сырой нефти, газа, металлов и т. д. От развитой промышленной экономики Россия переходит к «зачаточной» промышленной экономике, двигаясь по индустриальному циклу модерна в «обратном» направлении – в сторону деградации.

Параллельно этому продолжают вырождаться – как бы по инерции модернизационного периода – аграрный сектор и традиционные формы хозяйства, и большие массы сельского населения – в первую очередь молодежи – перемещаются в мегаполисы и районные центры. К этому добавляются волны новых мигрантов из стран СНГ, оторванных от родных мест и от естественных хозяйственных функций. При этом села и деревни стремительно вымирают, и наряду с падением спроса на промышленных рабочих и сокращением рабочих мест в индустриальном секторе повышается роль потенциального пролетариата – непрофессионального городского населения, способного выполнять лишь неквалифицированную работу.

Таким образом, в современной России сосуществуют одновременно три формации, три парадигмы – предындустриальный сегмент «традиционного хозяйства» (преимущественно в области сельского хозяйства), деградирующий индустриальный сегмент и сегмент постиндустриальной финансово-фондовой сферы, более или менее встроенный в глобальную экономику, но представляющий в ней микроскопический элемент. Причем в этой ситуации есть несколько полуэкономических или неэкономических факторов, которые придают ситуации совершенно особое значение: у России сохраняются значительный запас ядерного оружия, огромные территории, исключительно богатые природными ресурсами (которых столь недостает гораздо более экономически развитым странам) и исторический опыт «имперской» миссии, сформировавшей коллективную идентичность русско-советского человека. Эти три важнейших фактора едва ли могут быть лобовым образом оценены в экономическом эквиваленте – ядерное оружие, как потенциал глобального уничтожения человечества, едва ли имеет конкретную цену и стоит не меньше, по крайней мере, чем все богатства мира; стоимость природных ресурсов можно подсчитать, но их резкое сокращение сравнительно с экономическим ростом ведущих мировых держав может уже в ближайшее время сделать их главнейшей резервной валютой мировой экономики; а духовный потенциал и «имперская» идентичность русского народа способны при определенных обстоятельствах породить такие мобилизационные энергии, которые могут существенно повлиять на хозяйственные процессы – если русские снова почувствуют впереди «великую цель».

Евразийский контекстуальный подход настаивает на том, чтобы учитывать эти не совсем экономические факторы наряду с иными показателями, несмотря на то что установить прямые количественные индексы здесь вряд ли возможно. Вместе с тем фиксация влияния подобных факторов на корректное исследование истории хозяйственных процессов в России дает новый взгляд на понимание многих российских явлений, с трудом укладывающихся в классические схемы.

Евразийский постмодерн: фильтр

Что касается трех экономических формаций, наличествующих в современной России, то к ним у евразийской экономической теории существует дифференцированное отношение. С этой точки зрения самым важным будет точное определение границ каждой из этих фаз в синхронном взаимодействии.

Модернизация для евразийцев не самоцель, она необходима и позитивна в одних случаях, но вредна и разрушительна в других. Поэтому все три экономические парадигмы – предындустриальная (традиционное общество), индустриальная и постиндустриальная – вполне могут сосуществовать, причем в едином географически секторе. Это предполагает четкую дифференциацию: России необходим евразийский постмодерн (постиндустриальная составляющая), евразийский модерн (индустриальная составляющая) и евразийский премодерн (предындустриальная составляющая).

Евразийский постмодерн рассматривается как специальный экономический модуль, связывающий российскую хозяйственную систему с мировой глобальной системой. Этот модуль должен быть полупрозрачным, т. е. не только соединять, но и изолировать, это должен быть фильтр. Экономическая логика функционирования мировой финансовой системы должна быть осмыслена и освоена особой группой российских экономистов, которые будут служить своего рода интерфейсом для взаимодействия с глобальными финансовыми институтами, но они же должны следить за дозированием и качественной дифференциацией получаемых на входе информационных импульсов. Постиндустриальные технологии и энергии должны адаптироваться к российской специфике с учетом многомерного понимания хозяйственной системы – в модели «трех миров» и при принятии «гипотезы Вечности». Специалисты для этого рода занятий должны отбираться особенно тщательно, как сотрудники разведывательных организаций, которым предстоит досконально освоить язык враждебных контекстов, но сохранить при этом верность собственной идентичности. По сути, носители евразийского постмодерна должны готовиться к функциям «двойных агентов», преломляющих в себе и в курируемых институтах – евразийских биржах, фондовых рынках, банках и ТНК – токи постмодерна и расщепляющих их на пригодное и непригодное для внутреннего использования. Нечто подобное мы видим во внешнеэкономической практике Японии и Китая: экспансия японских и китайских корпораций на планетарном уровне, их тесное переплетение с иностранными ТНК не нарушают лояльности их ядра китайским и японским национальным ценностям, служат именно фильтром для развития внутреннего потенциала в высокотехнологичном ключе. Использование такого интерфейса традиционными обществами Японии и Китая в отношении западных стран, пребывающих в ином технологическом и экономическом цикле, и сделало возможным бурный рост хозяйственных систем этих стран, при сохранении национальной идентичности. Аналогичные системы действуют в этих странах и по отношению к постмодерну, хотя постиндустриальные стратегии Запада кое в чем смогли пробить систему такой защиты, и вовлеченность японской финансовой системы в виртуальные биржевые игры стоила Японии тяжелейшего кризиса. Китай же предпочитает вообще заслоняться от постиндустриальных стратегий, ограничивая информационную экспансию Запада – законодательно запретив, к примеру, использование технологий Windows на китайской земле.

Россия должна двигаться именно в этом направлении и сосредоточить свои усилия в этой сфере на создании полноценного евразийского экономического фильтра перед лицом глобального постмодерна. Одним из конкретных направлений в этом процессе является проект «региональной глобализации» – или «глобализации больших пространств», где экономической и информационной интеграции подлежит не все мировое пространство, как на том настаивает глобалистский проект, но смежные и сходные по типу территории. Такие, как Европа, страны СНГ, азиатские страны, исламский мир и т. д.

Постиндустриальный сектор российской экономики должен приоритетно заниматься сферой финансов, юридического обеспечения трансакций, вопросами валютной корзины или валютной интеграции (эмиссии новых интеграционных денег регионального формата – по аналогии с евро), информационными сетями, таможенной политикой, а также экспортом стратегического сырья и импортом жизненно важных товаров и продуктов. Здесь крайне важно владение полнотой технологий экономического постмодерна, знакомство с его духом и его методологиями. Это требует особой подготовки и особого подбора кадров – включая определенные психологические особенности и ментальные характеристики – по той же логике, по которой отбирают сотрудников спецслужб. Обучение этим дисциплинам и их исследован

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...