 |
Религиозный переворот Эхнатона
|
|
|
|
Глава 17
Империя
Императорская эпоха достигла своего полного расцвета в Нильской долине. Древняя обособленность совершенно исчезла; стена, разделявшая Азию и Африку, уже потрясенная гиксосами, была теперь совершенно разрушена войнами Тутмоса III. Традиционные границы исчезли, проявления жизни уже не ограничивались больше пределами небольших царств, но распространялись по всему протяжению великой империи, охватывавшей много царств и наречий, от Верхнего Нила до Верхнего Евфрата. Богатства, приносимые азиатской торговлей, охватывавшей восточную часть Средиземного моря, и некогда направлявшиеся вниз по Евфрату в Вавилон, шли теперь в нильскую Дельту, сотни веков назад соединенную каналом с Красным морем. Весь мир участвовал в торговле на ярмарках в Дельте. Ассирия все еще находилась в зачаточном состоянии, а Вавилон не обладал уже никаким политическим влиянием на Западе. Фараон взирал на безграничную арену власти в обширной империи, которая была им покорена.
О его управлении Азией мы знаем очень мало. Вся область находилась под общим контролем «губернатора северных стран»; военачальник Тутмоса III, Тутии, первый занимал эту должность. Чтобы держать в узде беспокойных азиатских царьков, необходимо было постоянно иметь гарнизоны по всей Сирии-Палестине. Были возведены крепости, носившие имя фараона, и в них стояли войска и жили послы, действовавшие в качестве представителей фараона.
Одну крепость Тутмос III построил на южном конце Ливанского хребта и восстановил другую, основанную его предшественниками в одном из городов финикийского побережья, где находилось святилище государственного бога Египта, Амона, и подобный же храм, вероятно, находился и в каждом из городов, имевших гарнизон. Также и другое укрепление в Икати, в отдаленнейшей Нахарине, было, без сомнения, его созданием. Остатки египетского храма, найденные Ренаном в Библе, несомненно принадлежат к этому периоду. Как мы видели, правителям городов было разрешено всецело управлять своими небольшими государствами, пока они выплачивали ежегодную дань быстро и регулярно. После смерти такого правителя на его место посылался его сын, воспитывавшийся в Фивах. Поэтому территории, завоеванные в Азии, представляли собою скорее ряд обложенных данью царств, нежели провинций. Здесь мы имеем систему иноземного владычества, находящегося еще в зачаточном состоянии, наряду со слабо намеченной в способе управления наместника Куша. Совершенно неизвестно, в каком отношении стояло местное правительство городов к администрации «губернатора северных стран». Должность последнего, по-видимому, имела в значительной степени фискальный характер, ибо Тутии, губернатор Тутмоса III, присоединяет к своему имени фразу: «Наполняющий сокровищницу ляпис-лазурью, серебром и золотом». Но, по-видимому, царьки сами собирали подати и отдавали что следует фараону. Мы не можем определить, какую часть своих доходов должен был вносить азиатский вассал, а также не имеем мы ни малейшего представления о том, как велик был в общем доход фараона с Азии. Как часто бывало в подобных империях и в более поздние времена, после смерти великого царя данники-князья восстали. Когда известие о смерти Тутмоса III достигло Азии, момент был сочтен благоприятным, и царьки сделали все приготовления, чтобы сбросить с себя тяжелое обязательство вносить ежегодно дань. Когда умер отец и вспыхнуло восстание, Аменхотеп II царствовал как соправитель всего лишь год. Нахарина, а также митаннийские князья и, вероятно, города северного побережья объединились или, по крайней мере, одновременно восстали. Со всей энергией своего отца приготовился молодой царь к столкновению и выступил в Азию против союзников, собравших большую армию. Юг, по-видимому, не рискнул восстать, но начиная с Верхней Палестины к северу восстание было всеобщим. Покинув Египет со своими войсками в апреле 2-го года своего царствования (1447 г. до н. э. ), Аменхотеп встретился с врагом в Северной Палестине в начале мая и немедленно дал битву ливанским князьям в Шемеш-Эдоме. В этом сражении он лично руководил своими силами, как это часто делал его отец, и принимал деятельное участие в рукопашном бою. Он взял собственноручно восемнадцать пленников и шестнадцать лошадей. Враги были разбиты. Приблизительно 12 мая он переправился в последний раз к северу, через Оронт, вероятно, у Сензара, и повернул на северо-восток к Евфрату. Он имел стычку с нахаринским аванпостом, сейчас же после переправы через реку, но быстро смял его и взял в плен семь мятежных царьков в стране Тихси. 26 мая, спустя 14 дней после того, как он покинул Оронт, он прибыл в Нии, открывший перед ним свои ворота; в то время, когда мужчины и женщины города приветствовали его криками со стен, он с триумфом вступил в город. Через десять дней, 5 июня, он спас египетский гарнизон от вероломства восставшего города Икати и наказал жителей последнего. Неизвестно, двигался ли он, направляясь к этому городу к северу от Нии, вверх по Евфрату, или же он пересек реку и прошел через Митанни; последнее наиболее вероятно, ибо летописи сообщают о нем: «Вожди Митанни явились к нему с данью на спине, чтобы молить его величество о даровании им сладкого дыхания жизни. Необычайное событие! Никогда не было слышно подобного со времени богов! Эта страна, не знавшая Египта, умоляет Благого Бога (фараона)». Достигнув крайнего пункта своего движения, вероятно лежавшего дальше того, которого достиг его отец, царь поставил пограничную плиту, как это делали его отец и дед. Его возвращение превратилось в триумфальное шествие, когда он приблизился к Мемфису. Восхищенное население собралось толпами туда, где проходили ряды его войск, ведшие с собой более 500 вельмож Северной Сирии, 240 их жен, 210 лошадей и 300 колесниц. Его глашатай вез для главного казначея около 1660 фунтов золота в виде ваз и сосудов, не считая около 100 000 фунтов меди. Отправившись в Фивы, фараон взял с собой семерых царей Тихси, висевших головой вниз на носу царской барки в то время, когда он приближался к городу. Он лично принес их в жертву Амону и выставил их тела на стенах Фив, оставив, как мы увидим, одного в назидание нубийцам. Его неожиданная энергия, по-видимому, подавила восстание прежде, чем оно успело сосредоточить все свои силы, и, насколько нам известно, урок был настолько внушителен, что не делалось больше уже ни одной попытки свергнуть его господство в Азии.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Молодой фараон направил затем свою энергию на укрепление другого крайнего предела империи и на установление ее южной границы. Прибыв в Фивы, он отправил экспедицию в Нубию, которая захватила с собою тело седьмого царя страны Тихси и затем повесила его на стене Напаты, как напоминание о том, чего могли ожидать нубийцы если бы они дерзнули восстать против своего нового владыки. Операции Тутмоса III в Верхней Нубии позволили Аменхотепу установить свою границу у четвертых порогов; она охранялась Напатой, лежавшей сейчас же книзу от порогов; и область Карой, где находился город, стала с этих пор известна как южный предел египетского владычества. До этого пункта простиралась юрисдикция «наместника Куша и губернатора южных стран». Таким образом, территория Египта распространилась за пределы большой излучины Нила до той области, где река часто течет в южном направлении. Здесь Аменхотеп воздвиг плиты, отмечающие его южную границу, за пределами их контроль над дикими нубийскими племенами сводился лишь к тому, чтобы держать открытыми торговые пути с юга и не давать варварам становиться столь дерзкими, чтобы делать грабительские набеги на провинцию. Приблизительно спустя девять месяцев после возвращения Тутмоса из азиатской кампании нубийская экспедиция поставила две плиты, одну в Амаде и другую в Элефантине, повествовавшие о том, что царь достроил храмы, начатые его отцом в этих местах. Они сообщают нам также о судьбе царей Тихси и, хотя вторая экспедиция не была еще предпринята, упоминают о нахаринском походе царя как о его «первой кампании» – знаменательное предвидение жизни завоевателя, которую предстояло вести Аменхотепу. Считалось само собой понятным, что Амон вкладывал в энергичную руку каждого фараона одновременно скипетр и меч. Однако работа великого отца Аменхотепа являлась настолько завершенной, что, насколько нам известно, ему не было необходимости вторгаться снова ни в Азию, ни в Нубию.
|
|
|
В Фивах фараон построил свой, ныне погибший, заупокойный храм на западной стороне реки, возле святилища своего отца, и поправил в Карнакском храме долгое время остававшийся без крыши зал, где находились обелиски Хатшепсут. Он вновь поставил удаленные ею колонны и богато украсил их драгоценным металлом. Факт реставрации был записан на стене, построенной Тутмосом III вокруг обелисков Хатшепсут с целью навсегда скрыть надписи на них. Кроме небольшой постройки, украшенной колоннадой, в Карнаке, он также возводил строения в Мемфисе и Гелиополе, для чего возобновил каменоломни, расположенные по соседству, в Турре, но все эти постройки погибли. Нам трудно составить представление о нем лично, но, по-видимому, он был достойным сыном великого царя. Физически он был весьма сильным человеком, если верить заявлению, сделанному им в надписи, что никто не мог натянуть его лук. Последний был найден в его гробнице и носит следующие слова позади его имени: «Поразивший троглодитов, низвергнувший Куш, камня на камне не оставивший в его городах… великая стена Египта, защитник своих воинов». Именно это предание и послужило основой легенды Геродота о том, что Камбис не был в силах натянуть лук царя Эфиопии. Аменхотеп II отпраздновал 30-летний юбилей своего назначения наследным принцем и воздвиг в память этого события обелиск в Элефантине. Скончавшись около 1420 г. до н. э., после царствования, продолжавшегося около 26 лет, он был погребен, как и его предки, в Долине царей. Здесь его тело покоится до настоящего времени, хотя и стало жертвой ловких грабителей из Фив, которые в ноябре 1901 г. проникли в гробницу и разрезали повязки мумии в поисках царских сокровищ на теле своего древнего правителя. Но их фиванские предки, занимавшиеся тем же ремеслом, уже 3000 лет назад хорошо позаботились о том, чтобы ничего не осталось их потомкам.
За Аменхотепом II следовал его сын Тутмос IV. Если верить народной сказке, распространенной несколькими столетиями позднее, этот принц сначала не предназначался в преемники своему отцу. Сказание повествовало о том, как задолго до смерти Аменхотепа II он попал однажды во время охоты в пустыню вблизи пирамид в Гизе, где уже более 1300 лет покоились фараоны IV династии. Он лег в полдень в тени Большого сфинкса, и во сне ему явился бог-солнце, с которым отождествлялся в его время Сфинкс, и просил освободить его изображение от песка, покрывавшего его уже в то отдаленное время, за что обещал ему царство. Принц дал клятву исполнить желание великого бога. Обещание бога осуществилось, и молодой царь, немедленно после своего восшествия на престол, поспешил исполнить свою клятву. Он освободил от песка гигантскую фигуру Сфинкса и записал все событие на плите, поставленной поблизости. Позднейшая версия придворных жрецов была высечена на огромном гранитном архитраве, взятом из соседнего храма Осириса и воздвигнутом перед грудью Сфинкса, между его передними лапами, где он находится и поныне.
|
|
|
Тутмосу IV пришлось вскоре подумать о поддержании империи в Азии. Но мы ничего не знаем о течении его похода, предпринятого туда, который он называл, как и его отец, своей «первой кампанией». Очевидно, ему пришлось углубиться далеко на север и решительно вторгнуться в Нахарину, так что впоследствии он мог начертать на стенах государственного фиванского храма о добыче, «взятой его величеством в презренной Нахарине во время его первой победоносной кампании». Непосредственным результатом появления Тутмоса IV в Нахарине явилось ее полное успокоение, поскольку дело касалось вассальных князей. Фараон вернулся через Ливан, причем заставил местных вождей снабдить себя грузом кедрового дерева для священной барки Амона в Фивах. Прибыв в Фивы, он поселил колонию пленников, быть может, из города Гезера в Палестине, в ограде своего заупокойного храма, построенного им рядом со святилищами его предков на фиванской равнине. Быть может, признание хеттов общим врагом вызвало сближение между фараоном и Митанни, которому вскоре пришлось пострадать от враждебности царя хеттов. Тутмос, очевидно, желал иметь друга на севере, ибо он отправил к митаннийскому царю Артатаме посольство, прося его дочь себе в жены. После ряда неизбежных отговорок Артатама согласился, и митаннийская принцесса была отправлена в Египет, где она, вероятно, получила египетское имя Мутемвии и стала матерью следующего египетского царя Аменхотепа III. Таким образом был заключен с Митанни прочный союз, заставлявший фараона оставить всякую мысль о будущих завоеваниях на восток от Евфрата. Дружеское соглашение было также достигнуто с Вавилонией. Хотя, по-видимому, Тутмос и находил ненужным вновь вторгаться в Азию, все же он был назван своими вельможами «покорителем Сирии», и дань местных князей правильно поступала к визирю или хранителю сокровищницы. Весной 8-го года до него дошли вести о серьезном восстании в Нубии. После триумфального путешествия вверх по реке, во время которого он останавливался для поклонения богам во всех крупнейших храмах, он прошел через первые пороги и, вступив в Уауат, по-видимому, нашел врага поразительно близко от северной границы Нубии. Разумеется, происшедшая битва могла иметь лишь один исход: в результате ее огромная добыча попала в руки Тутмоса. Захваченные им пленники были также поселены в качестве рабов на территории его заупокойного храма.
Голова Тутмоса III. Каирский музей
Голова Аменхотепа II, сына Тутмоса III. От его мумии, находящейся поныне в его гробнице в Фивах
Голова Тутмоса IV, сына Аменхотепа II. От его мумии. Каирский музей
По-видимому, Тутмос IV ненадолго пережил экспедицию в Нубию. Вследствие этого он не имел времени возвеличить Фивы и украсить государственный храм по примеру своих предков. Но его преклонение перед дедом Тутмосом III побудило его довести до конца замечательную работу великого завоевателя. Уже 35 лет последний обелиск Тутмоса III лежал неоконченным у южного портала ограды Карнакского храма. Его внук высек на нем имя древнего покорителя Азии, записал рядом с ним также и свое набожное деяние, состоявшее в завершении начатой работы, и воздвиг колоссальный обелиск высотой в 105, 5 фута – величайший из сохранившихся памятников такого рода – у южного портала ограды, где он нашел его лежащим. Этот обелиск возвышается теперь перед Латераном в Риме. Вскоре после своего добродетельного поступка, совершенного, быть может, в ознаменование собственного юбилея, Тутмос отошел к своим предкам (около 1411 г. до н. э. ) и был погребен в той же долине, где и они.
Амарнское письмо № 296. Со списком приданого Тадухипы, дочери митаннийского царя Душратты
Наследовавший ему сын был третьим Аменхотепом и последним великим императором. Он был всего только правнуком Тутмоса III, но уже при нем высокая волна египетской мощи стала медленно падать, и он не был человеком, способным помешать этому. Мы находим раннее свидетельство изнеженного характера, который он обнаруживал позднее, в его отношениях к жене. Наследным принцем или в самом начале своего царствования он женился на замечательной женщине неизвестного происхождения по имени Тии. Ничто не указывает на ее иноземное происхождение, как это часто утверждают. В ознаменование брака Аменхотеп велел изготовить большое число скарабеев, или священных жуков, изваянных из камня и несущих на себе запись события, где нетитулованные родители жены открыто следуют за ее именем в самой царской титулатуре, провозглашающей ее супругой фараона. Запись кончается словами: «Она – жена могущественного царя, чья южная граница в отдаленном Карое, а северная в далекой Нахарине», как бы с целью напомнить всем, кто дерзнул бы указать на скромное происхождение царицы, о высоком положении, которое она занимала теперь. С самого начала новая царица стала оказывать сильное влияние на Аменхотепа, и ее имя было немедленно включено им в официальную формулу, стоящую вверху царских документов. Ее влияние сказывалось в течение всего его царствования и знаменовало собою начало замечательной эры, для которой было характерно выдающееся положение, занимаемое царицами в государственных делах и в общественных церемониях, – положение, которое мы находим только при Аменхотепе III и его непосредственных преемниках. О значении этого факта мы еще будем говорить позднее.
В управление своей великой империей Аменхотеп III вступил весьма удачно. Среди азиатов не произошло никаких волнений при его восшествии на престол, и он правил, окруженный миром и несравненным великолепием. Тем не менее к концу 4-го года его правления беспорядки в Нубии призвали его на юг. В начале октября он воспользовался высокой водой, чтобы пройти со своим флотом через пороги. Его наместник в Нубии Мермос навербовал армию среди нубийцев, начиная с окрестностей Куббана и далее на протяжении 75 миль вверх по реке к Ибриму. Эта армия вместе с войском фараона должна была действовать против нубийцев Верхней страны, что свидетельствует поразительным образом о том, до какой степени успела подвергнуться египетскому влиянию Нижняя Нубия. Когда войска достигли Ибхета, лежащего по меньшей мере выше вторых порогов, они столкнулись с врагом и завязали с ним битву, вероятно, в годовщину царской коронации, в первый день 5-го года его правления. Они взяли 740 пленников и убили 312 врагов, согласно записи на триумфальной плите, поставленной ими у вторых порогов. Отдаленные деревни и колодцы были посещены небольшими партиями, и местные жители наказаны с целью предотвратить дальнейшие случаи неповиновения, после чего Аменхотеп отправился на один месяц на юг, захватив с собою пленников и добычу. Придя на «высоты Хуа», неизвестного нам местоположения, которые фигурируют в списках рядом с Пунтом и находились, вероятно, далеко на юге, быть может, выше порогов, фараон расположился лагерем в стране Унешек, к югу от Хуа. Это был крайний пункт движения Аменхотепа на юг. В стране Карой, расстилавшейся, как уже известно читателю, вокруг Напаты, он собрал большое количество золота для своих фиванских зданий, и в Кебху-Хор, или Озере Гора, он поставил победную плиту, но мы не можем установить с точностью это место. Без сомнения, оно не было слишком удалено от границы его отца. То было последнее крупное вторжение фараонов в Нубию. Было необходимо постоянно карать отдаленные племена за их непрестанные хищнические нападения на Нильскую долину, но сама долина была полностью покорена, вплоть до четвертых порогов, и, кроме того, до вторых порогов еще в широкой мере египтизирована – процесс, быстро подвигавшийся вперед, пока по всей стране, вплоть до четвертых порогов, не распространилась египетская цивилизация. Во всех крупнейших городах были построены египетские храмы, и в них поклонялись египетским богам, египетское искусство усваивалось нубийскими ремесленниками, и всюду по Верхнему Нилу грубое варварство приобретало отпечаток египетской культуры. При всем том туземным вождям, за которыми зорко следил наместник, позволялось по-прежнему сохранять свои титулы и почести, и, без сомнения, они продолжали иметь, хотя бы номинально, голос в делах управления. Мы находим их на севере вплоть до Ибрима, представлявшего собою южный предел набора вспомогательных войск Аменхотепа III и, вероятно, являвшегося поэтому крайним пунктом, до которого простиралось на юг местное управление исключительно египетских чиновников. Ежегодное прибытие в Фивы наместника, везущего годичную дань со всех нубийских земель, стало на долгое время явлением обычным.
В Азии владычество Аменхотепа было общепризнанным; даже вавилонский двор не оспаривал его главенства в Ханаане, другими словами – в Сирии-Палестине. И когда царьки попытались вовлечь вавилонского царя Куригальцу в союз, направленный против фараона, тот послал им категорический отказ на том основании, что он находился в союзе с фараоном, и даже угрожал им войной, в случае если бы их союз осуществился. Хотя это и вавилонская версия – справедливая или нет, трудно сказать, – тем не менее она свидетельствует о сильном желании Вавилона поддерживать с фараоном хорошие отношения. Все державы – Вавилон, Ассирия, Митанни и Аласия (Кипр) – делали все, чтобы приобрести дружбу Египта. Перед нами развертывается картина мировой политики, еще небывалой в истории. От двора фараона, как центра, отходит во все стороны множество нитей, связывающих его со всеми великими державами того времени. Амарнские письма, быть может, наиболее интересная совокупность документов, дошедших от Древнего Востока, дают нам возможность обозреть царства Передней Азии, цари которых разыгрывают, как на сцене, каждый свою роль перед великим троном фараона. Около 300 писем, написанных вавилонской клинописью на глиняных таблицах, были открыты в 1888 г. в столице сына Аменхотепа III, Эхнатона, в месте, известном в настоящее время под названием Тель-эль-Амарна, откуда корреспонденция и получила свое название. Они относятся к царствованиям Аменхотепа III и его сына и преемника, Аменхотепа IV или Эхнатона, и представляют собой переписку строго официального характера между этими фараонами, с одной стороны, и царями Вавилонии, Ниневии, Митанни, Аласии (Кипра) и сирийско-палестинскими вассалами фараона – с другой. Сохранилось пять писем (Амарнские письма) от корреспонденции между Аменхотепом III и Каллимма-Сином (Кадашман-Белом), царем Вавилонии: одно от фараона, а другие от Каллимма-Сина. Вавилонский царь постоянно нуждается в золоте и настойчиво побуждает своего египетского «брата» посылать ему большое количество драгоценного металла, которого, говорит он, согласно сообщениям вавилонских послов, в Египте так же много, как пыли. Значительное трение возникает вследствие недовольства Каллимма-Сина количеством золота, посылаемым ему Аменхотепом. Он указывает на тот факт, что Аменхотеп получил в жены дочь его отца, и видит в этом факте основание для дальнейшего получения золота. Из следующих писем мы узнаем о переговорах в связи с браком между дочерью Аменхотепа и Каллимма-Сином или его сыном. Аменхотеп находится также в самых тесных отношениях с царем Митанни, Шут-тарной, сыном Артатамы, с которым его отец Тутмос IV поддерживал самые дружеские связи. Возможно, что Аменхотеп был племянником Шуттарны, от которого он получил в жены дочь по имени Гилухипа. В ознаменование этого союза Аменхотеп велел сделать из камня несколько скарабеев с надписью, увековечивавшей событие и сообщавшей, что принцессу сопровождала свита из 817 придворных дам и служителей. Это произошло в 10-м году царствования Аменхотепа. После смерти Шуттарны союз поддерживался его сыном Душраттой, от которого Аменхотеп впоследствии получил в жены своему сыну и преемнику его дочь Тадухипу. Корреспонденция между царями весьма красноречива и характерна для такого рода сношений. Далее следует письмо Душратты к своему египетскому союзнику:
«Ниммурии, великому царю, царю Египта, моему брату, моему зятю, который любит меня и которого я люблю, – Душратта, великий царь, твой тесть, который любит тебя, царь Митанни, твой брат. Мне хорошо, пусть и тебе будет хорошо, и твоему дому, моей сестре и другим твоим женам, твоим сыновьям, твоим колесницам, твоим коням, твоим вельможам, твоей стране и всем твоим владениям – пусть будет воистину очень хорошо. В дни твоих отцов они были в весьма дружеских отношениях с моими отцами, ты же еще увеличил (эту дружбу), и с моим отцом ты был воистину в очень дружеских отношениях. Поэтому теперь, с тех пор как ты и я находимся в обоюдно дружеских отношениях, ты сделал их в десять раз более тесными сравнительно с тем, как было с моим отцом. Да соблаговолят боги, чтобы эта наша дружба процветала. Да сохраняют их в том виде, как они теперь, Тишуб (бог Митанни), владыка, и Амон – навеки!
Когда мой брат отправил своего посла Мани, говоря: „Брат мой, пришли мне в жены твою дочь, чтобы ей быть царицей Египта“, я не огорчал сердца моего брата, и я всегда отдавал дружеские распоряжения. И как желал мой брат, я показал ее Мани. И он взглянул на нее, и, когда он ее увидел, он весьма обрадовался; и, когда он доставит ее благополучно в страну моего брата, пусть Иштар и Амон сделают ее отвечающей желаниям моего брата.
Гилия, мой посол, доставил мне сообщение моего брата; когда я услышал его, оно показалось мне весьма хорошим, и я воистину очень обрадовался и сказал: „Поскольку это касается меня, если бы даже все дружеские отношения, существовавшие между нами обоими, прекратились, но существовало бы одно только это сообщение, то мы продолжали бы навеки быть друзьями“. И вот когда я писал моему брату, я сказал: „Поскольку это касается меня, мы, воистину, будем очень дружны и друг к другу весьма расположены“; и я сказал моему брату: „Пусть брат мой увеличит (нашу дружбу) вдесятеро сравнительно с тем, как было с моим отцом“, и я попросил у моего брата много золота, говоря: „Более, чем моему отцу, да даст мне и да пошлет мне мой брат“. Ты прислал моему отцу много золота: намхар из чистого (? ) золота и киру из чистого (? ) золота послал ты ему; мне же ты прислал (только) таблицу из золота, которое выглядит так, как если бы это был сплав с медью… Итак, пусть брат мой пришлет золота в очень большом количестве, без меры, и пусть он пришлет мне больше золота, нежели моему отцу – ибо в стране моего брата золото все равно что пыль…»
Так писали друг другу люди, вершившие судьбы всей Передней Азии. В ответ на подобные же просьбы Аменхотеп послал в дар царю Ассирии (Амарнские письма) 20 талантов золота и тем приобрел также и его дружбу. Вассальная зависимость царя Аласии (Кипра) продолжалась, и он регулярно посылал фараону большие количества меди, за исключением одного раза, когда, как он сам говорит в свое оправдание, его страну посетила чума. Настолько деятельны были отношения между Египтом и Кипром, что даже выдача имущества кипрского гражданина, умершего в Египте, рассматривалась обоими царями как нечто само собой разумеющееся, и в Египет был послан гонец для получения имущества и доставки его на Кипр жене или сыну умершего (Амарнские письма). Не желая поступаться близостью к Египту, островной царь предостерегает фараона против какого-либо союза с Хатти или Вавилонией – политика, которая, как мы увидим ниже, проводилась впоследствии и самой Вавилонией.
Встречая отовсюду поклонение и лесть и являясь объектом дипломатического внимания со стороны всех великих держав, Аменхотеп имел мало оснований беспокоиться относительно своей азиатской империи. Его сирийские вассалы были внуками людей, покоренных Тутмосом III; они воспитывались вполне в духе сближения с Египтом. Уже минуло столько времени с тех пор, как они пользовались независимостью, что они могли себя представить не иначе как вассалами Египта. В эпоху смут и вражды, когда сила являлась единственным прибежищем, такое положение в конце концов казалось им вполне нормальным порядком вещей и не было лишено своих выгод, так как избавляло их от всяких опасений относительно нападений извне. Кроме того, египетское воспитание в столице фараона создало ему среди сыновей царьков много верных слуг, наследовавших своим сирийским отцам, враждебным или равнодушным к Египту. Они заявляют о своей верности фараону при всяком случае. Так, князь Акиззи из Катны пишет Аменхотепу: «Мой владыка, здесь я, твой слуга. Я следую по пути моего владыки и моего владыки не покидаю. С тех пор как мои отцы стали твоими слугами, эта страна стала твоей страной, город Катна – твоим городом, и я принадлежу моему владыке. Мой владыка, когда приходили войска и колесницы моего владыки, еда, питье, скот, овцы, мед и масло приносились для войск и колесниц моего царя».
Такие письма начинались с самой презренной и унизительной лести, пишущий говорит: «Моему владыке-царю, моим богам, моему солнцу – Абимильки, твой слуга: семь и семь раз к ногам моего владыки я припадаю. Я прах под сандалиями моего владыки-царя. Мой владыка – солнце, поднимающееся над странами каждый день» и т. д. Вассалы падают ниц перед фараоном не просто семь раз, а еще и «на грудь и на спину». Они «почва, по которой ты шествуешь, престол, на котором ты восседаешь, подножие ног твоих», даже – «твоя собака»; а одному доставляет удовольствие называть себя конюхом лошади фараона.
Все они были в милости у фараона, и при их вступлении в должность он посылает им масла для умащения. Они извещают двор при первом знаке враждебности со стороны своих собратьев и даже уполномочены усмирять мятежных князей. По всей стране в наиболее крупных городах находятся египетские гарнизоны, состоящие из пехоты и колесниц. Но они уже больше не вербуются из одних только коренных египтян, но в значительной мере также из нубийцев и шерденов, кочевых разбойничьих отрядов морских пиратов, быть может, предков позднейших сардинцев. Начиная с этого времени они поступают на службу в египетскую армию все в большем и большем количестве. Эти отряды фараона находились на иждивении царьков, одним из проявлений преданности которых к фараону являлись, как мы уже видели, их письменные заверения о своей готовности и исполнительности при доставке припасов. Управление Сирии, таким образом, достигло устойчивости, которою оно никогда раньше не пользовалось. Дороги были безопасны от разбойников, караваны отправлялись от одного вассала к другому, и единого слова фараона было достаточно, чтобы заставить любого из подвластных ему князей пасть перед ним ниц. Внесение дани производилось столь же регулярно, как сбор податей в самом Египте. В случае малейшего промедления, стоило одному из представителей фараона, живших в крупных городах, показаться вблизи провинившегося города, чтобы повинность была внесена немедленно. Аменхотепу лично никогда не приходилось вести войну в Азии. Однажды он появился в Сидоне, и один из его чиновников упоминает о пленниках, взятых его величеством на поле битвы, но это могло относиться к его нубийской кампании.
Считалось достаточным, как мы увидим позднее, посылать войско под начальством опытного военачальника, который без труда исполнял все, что было нужно. Так продолжалось в течение целого поколения, со времени вступления на престол Аменхотепа III. Позднее один из вассальных князей писал его сыну: «Воистину, твой отец не отправлялся в поход и не обозревал стран своих вассальных князей» (Амарнские письма).
При таких условиях Аменхотеп имел полную возможность посвятить себя тем мирным предприятиям, которые занимали и всех других императоров, находившихся в том же положении. Торговля развилась, как никогда до тех пор. Нил от Дельты до порогов был оживлен судами, наполненными товарами со всего света, которые доставлялись флотом Красного моря и длинными караванами, проходившими взад и вперед по Суэцкому перешейку, везя богатые ткани из Сирии, пряности и ароматическое дерево с Востока, оружие и чеканные сосуды финикийцев и множество других вещей, семитские названия которых получили иероглифическое написание и вошли в употребление среди жителей Нила. Наряду с сухопутной торговлей через перешеек существовали торговые пути на Средиземном море, пересекаемом по всем направлениям тяжело нагруженными финикийскими галерами, которые направлялись в Дельту, везя на нильские ярмарки покрытые узорами сосуды или чеканную бронзу из микенских торговых поселений на Эгейском море. С другой стороны, произведения египетских ремесленников встречались во дворцах островных царей на Кносе, Родосе и Кипре, где было найдено несколько египетских памятников того времени. Скарабеи и обломки глазурованных глиняных сосудов с именами Аменхотепа III и царицы Тии были найдены также и в материковой Греции, в Микенах. Народы северной части Средиземного моря ощущали влияние египетской цивилизации, необычайно интенсивно проникнувшей в это время на север. На Крите были введены египетские религиозные церемонии, в одном случае даже под непосредственным руководством египетского жреца. Микенские художники попали под могущественное влияние произведений, вывозимых из Египта. Египетские пейзажи появляются на их металлических изделиях, и гибкие формы животных, схваченные фиванскими художниками в их мгновенных положениях, стали теперь распространены в микенском искусстве. Великолепно декорированные фиванские потолки появляются в гробницах в Микенах и Орхомене. Даже и догреческая письменность на Крите обнаруживает следы влияния нильских иероглифов. Обитатели микенского мира, кефтиу, доставлявшие эти произведения на свою родину, постоянно встречались теперь на улицах Фив, где их собственные товары также оказывали влияние на искусство Египта. Огромное количество серебра привозилось ими с севера, и в то время как при гиксосах оно было вдвое ценнее золота, последнее с этого времени стало самым ценным оборотным металлом. Отношение стоимости золота и серебра было приблизительно 1, 5 к 1, и ценность серебра быстро падала вплоть до птолемеевских времен (III в. до н. э. ), когда отношение стало 12 к 1.
Такая торговля требовала покровительства и регламентации. Хищнические банды ликийских пиратов нападали на восточное побережье Средиземного моря, они дерзко входили в гавани Кипра, грабя города, и даже высаживались на берегах Дельты. Аменхотеп был поэтому вынужден учредить морскую полицию, оберегавшую побережье Дельты и пропускавшую в устья реки только мирных торговцев. Местные таможни находились в ведении этих же полицейских чиновников, и все товары, кроме предназначавшихся для царя, были обложены пошлиной. Поступавший доход должен был быть весьма значительным, но у нас нет данных, чтобы его подсчитать. Все сухопутные дороги, направлявшиеся внутрь страны, равным образом охранялись полицией, и все иностранцы, которые не могли ясно засвидетельствовать род своих занятий, отсылались назад, в то время как законная торговля поощрялась, охранялась и надлежащим образом таксировалась.
Приток рабов, преимущественно семитской расы, начавшийся при Тутмосе III, продолжался по-прежнему, и главный царский писец распределял их по всей стране, внося в списки тяглого крепостного населения. Вследствие смешения множества чужестранцев с туземцами стал обнаруживаться сильный приток иноземной крови в новом и сложном типе лица, если верить художникам эпохи.
Неисчислимые богатства, накапливавшиеся в сундуках фараона в течение более чем столетия, также начали оказывать глубокое влияние, которое, как при тех же условиях в позднейшей истории, было далеко не благотворным. В день Нового года царь жаловал своим вельможам множество ценных подарков, которые привели бы в восхищение самих фараонов эпохи пирамид. В одном подобном случае главный казначей доставил монарху «колесницы из золота и серебра, статуи из слоновой кости и черного дерева, ожерелья из всякого рода драгоценных камней, военное оружие и изделия всевозможных ремесленников», состоявшие из 13 статуй царя, 7 изображений монарха в виде сфинкса, 8 роскошных ожерелий, 680 богато украшенных щитов и 230 колчанов изысканной работы, 360 бронзовых мечей и 140 бронзовых кинжалов – те и другие с насечками из драгоценного металла, – 30 жезлов из слоновой кости с набалдашниками из золота и серебра, 220 бичей с рукоятками из слоновой кости и черного дерева, 7 искусно сделанных ларцов, множества опахал, кресел, ваз и массы мелких предметов. В древние времена монарх награждал верного вельможу землей, которая, чтобы стать доходной, должна была надлежащим образом обрабатываться и управляться, благодаря чему тогда преобладала простота и здоровая сельская жизнь больших поместий; теперь же фавориты получали в подарок движимое имущество, для пользования которым не надо было затрачивать
|
|
|
