Лермонтов в Русской критике

Д. Я. Гершензон

—

О великом русском писателе Лермонтове можно сказать словами Белинского, относящимися к Пушкину: Лермонтов «принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них свое суждение ...» Действительно, каждая эпоха произносила свое суждение о Лермонтове. Вернее, в каждую эпоху критики различных социально-политических убеждений по-разному оценивали поэзию Лермонтова, ее общественно-политический характер и значение ее в истории русской литературы.

Мы не ставим перед собой задачи дать оценку всей критической литературы о Лермонтове, мы хотим лишь показать, как на разных этапах развития русской общественной мысли изменялось отношение к Лермонтову со стороны русской критики.

При всем многообразии и изменчивости этих критических оценок в русской критике выделились две различные концепции лермонтовского творчества: одна рассматривала Лермонтова как непримиримого протестанта и бунтаря, другая признавала наиболее значительными у Лермонтова мотивы примиренности, гармонии, религиозности и видела в нем поэта, пришедшего к смирению. Бунтарские же и обличительные стороны творчества Лермонтова эта группа критиков оценивала как явление наносное, чуждое русской жизни, объясняемое подражанием Западу. Для данной линии критики характерна и тенденция к снижению самостоятельности Лермонтова-художника, к умалению ценности его творчества. В зависимости от этих основных позиций рассматривались отдельные произведения Лермонтова, его значение в истории русской литературы.

В русской критике творчество Лермонтова впервые получило оценку в начале 40-х годов. Различные русские журналы поместили статьи о вышедших в 1840 г. стихотворениях Лермонтова и романе «Герой нашего времени». И при жизни Лермонтова и в первые годы после его гибели на страницах журналов живо обсуждался вопрос о характере и значении его творчества. Лермонтов был таким огромным явлением в жизни русского общества и русской литературы, в его творчестве были поставлены такие большие и важные проблемы, что это не могло не вызвать соответствующей борьбы мнений в критике.

Сороковые годы вошли в русскую историю как годы общественного подъема, роста философской и политической мысли. Лучшая, передовая молодежь искала в философии и в учении утопического социализма ответа на вопрос, какими путями необходимо итти к преобразованию общества, как изменить существующую политическую систему, чтобы улучшить тяжелое положение народа. Центральной проблемой этого этапа освободительного движения в России была проблема крепостного права. Жестокие репрессии Николая I по отношению к декабристам и глухая реакция 30-х годов не могли заглушить недовольства передовой части общества.

Борьбою общественно-политических течений 40-х годов следует объяснить и различия в оценке творчества Лермонтова русской критикой этого времени. Здесь выделяются две принципиально различные и противоположные точки зрения: с одной стороны, оценка Лермонтова такими критиками, как Шевырев, Сенковский, Булгарин, Бурачек, а с другой стороны — оценка Лермонтова Белинским. К первому направлению примыкают статьи Никитенко, Розена и др., а ко второму — высказывания Герцена и Боткина.

В своих двух статьях о Лермонтове («О «Герое нашего времени», «Москвитянин», 1841, ч. I, № 2, и «Стихотворения Лермонтова», там же, ч. II, №4) Шевырев исходил из православянофильских позиций. Для Шевырева было характерно резко отрицательное отношение к значительнейшему лермонтовскому обобщению русской жизни, к образу Печорина. «Где причина того, что Печорин переживает томительную скуку и непомерную грусть духа, где причина его апатии?» — спрашивал Шевырев и находил корень всего зла «в западном воспитании, чуждом чувству веры». Он утверждал, что «Печорин не герой нашего времени», что «если явления, подобные Печорину, типичны для Западной Европы и выражены в произведениях Гёте и Байрона, то в России этой болезни нет. Печорин только герой фантазии Лермонтова, в нем нет ничего русского». Шевырев пытался найти в романе образы, которые поддавались бы перекрашиванию их в духе славянофильских идеалов. Доктор Вернер, по его мнению, «материалист и скептик»; Грушницкий — «это какой-то выродок из общества»; княжна Мери — «произведение общества искусственного»; Вера — «лицо вставочное и непривлекательное», но вот Максим Максимыч! Шевырев выразил свое особое восхищение типом Максима Максимыча. Он утверждал, что «в этом образе дана целостность русской натуры, цельность характера, в который не проникла тонкая зараза западного образования». В противовес мятущемуся Печорину Шевырев подчеркивал в Максиме Максимыче «черты христианского смирения». Шевырев не мог отрицать жизненности образов Лермонтова и «умение схватывать цельные характеры и воспроизводить их в искусстве». Он не мог отрицать, что «Герой нашего времени» имеет глубокое значение в русской жизни, но это значение он понимал по-своему: «Мы живем своей, русской жизнью и мечтаем еще жить жизнью Запада. Нам страшно за поколение подобное Печорину. В этом урок произведения Лермонтова». Шевырев видел значение романа в том, что он помогает предостеречь общество от распространения печоринского недуга.

Резко отозвался Шевырев о стихотворениях Лермонтова, хотя и признавал за ним поэтический талант. Шевырев заявил, что Лермонтов преждевременно собрал свои стихи в сборник, который приводит в недоумение критика, бессильного по этим стихотворениям «начертать портрет лирика». Шевырев отрицал оригинальность и самобытность поэзии Лермонтова. «В лирике Лермонтова слышатся звуки то Жуковского, то Пушкина, то Кирши Данилова, то Бенедиктова. Трудно доискаться собственного у Лермонтова». Шевырев видел в Лермонтове, в сущности, лишь талантливого подражателя. Индивидуально-лермонтовское он находил только в тех стихах, где «выражено религиозное чувство поэта».

Особенно тягостное впечатление произвели на Шевырева стихотворения, подобные «Думе». Шевырев отрицал познавательную глубину, обобщающий смысл этих стихов, поскольку он отрицал и правомерность критического отношения к русской действительности. Глубочайшие прозрения лермонтовской «Думы» для Шевырева были только «мгновенными плодами какой-то мрачной хандры». «Мы не можем понять этих живых мертвецов в 25 лет», — писал он. Политическая лирика Лермонтова оказалась чуждой и неприемлемой для Шевырева. Он отрицал реалистическое содержание лермонтовского творчества. По его мнению, для русской поэзии вообще «неприличны ни верные сколки с жизни действительной, сопровождаемые какой-то апатией наблюдения, тем еще менее мечты отчаянного разочарования». Шевырев пытался изолировать русскую поэзию от действительности, преградить путь критике окружающей жизни в художественной литературе. Противник реализма, он призывал поэтов «созидать мир русской мечты».

К группе критиков, снижавших значение творчества Лермонтова, необходимо отнести и О. И. Сенковского, в журнале которого («Библиотека для чтения») были помещены три небольшие рецензии (в 1840, 1843 и 1844, тт. 56 и 63). В первой статье Сенковский отнесся к Лермонтову сдержанно, заявив, что «своими стихотворениями Лермонтов еще не в праве требовать для себя титула великого поэта», что он только «настоящий поэт и лишь в будущем может стать великим». Во второй статье, написанной после гибели поэта, критик писал, что «Лермонтов не был могучим и самостоятельным. Ему многого недоставало как поэту, между прочим литературного образования, немножко хороших сведений, классической учености»; а в третьей статье, оценивая роман «Герой нашего времени», Сенковский заявлял, что «книга эта не такое произведение, которым русская литература могла бы похвастаться. Это просто неудавшийся опыт юного писателя, маленький ученический эскиз». Если, по Шевыреву, Лермонтов преждевременно поторопился собрать свои стихи в сборник, то, по утверждению Сенковского, «Лермонтов слишком рано принялся за роман, в его лета не пишут этого рода сочинений». «Литературная газета» (1844, № 11), возражая «Библиотеке для чтения», едко высмеяла рассуждения Сенковского.

Неожиданной была оценка «Героя нашего времени» со стороны Булгарина («Северная пчела», 1840, № 246). Казалось бы, что роман Лермонтова должен был вызвать резко отрицательный отзыв такого реакционного критика, как Булгарин, но этого не случилось. Булгарин писал, что он всегда относился предубежденно к романам и не читал их. «Герой нашего времени» он прочитал случайно и был им так очарован, что прочитал его еще раз. «Лучшего романа я не читал на русском языке», — утверждал он. Статья Булгарина не была ни искренной, ни глубокой.

Белинский резко отозвался о ней. По его мнению, Булгарин спекулировал именем Лермонтова, «чтобы мнимым беспристрастием (похожим на купленное пристрастие) поправить в глазах толпы свою незавидную репутацию». Белинский намекал на то, что Булгарина, видимо, подкупили. Есть предположение, что бабушка Лермонтова, Арсеньева, посылая Булгарину на отзыв роман, положила в книгу ассигнацию в 500 рублей. Бабушка Лермонтова, очевидно, понимала, с кем имеет дело. Возможно, что Арсеньева действительно хотела за 500 рублей купить немного радости для своего любимого внука. Но вряд ли рецензия Булгарина доставила Лермонтову даже немного радости. Вся рецензия написана в напыщенном тоне и не дает правильной оценки этого крупнейшего произведения русской литературы.

Идейный смысл романа и образ Печорина не только не был понят Булгариным, но даже искажен. По его мнению, «главное действующее лицо романа Печорин не есть лицо новое и невиданное; Печорин не типичен для русского быта и русского общества. Запад образовал эти холодные существа и заразил их язвою эгоизма». Оценка Печорина Булгариным напоминает то, что писал позже Шевырев, а еще позже Сенковский.

Первым, кто обрушился на Лермонтова за бунтарский, протестующий дух его творчества, был критик журнала «Маяк» — Бурачек («Маяк», 1840, ч. IV, ч. XII, «О герое нашего времени» и стихотворениях Лермонтова»). Сами по себе его статьи не походили на мало-мальски серьезную критику. Белинский был прав, когда писал, что «поэзия Лермонтова для критиков, подобных Бурачку, плод слишком нежный, деликатный», что «на таких критиков действуют вещи или слишком сладкие, как мед, или слишком кислые, как огуречный рассол». Был прав и Лермонтов, когда в черновом предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени» назвал журнал, поместивший подобную критику, ничтожным.

Бурачек писал о «Песне про купца Калашникова», что «такие страницы недостойны даже истории, не то что поэзии». «Герой нашего времени», по его мнению, «эпиграмма составленная из беспрерывных софизмов». «Содержание поэмы «Мцыри» избито, в ней нет мысли, и вообще «могучий дух» уже надоел». Особенно резко обрушился Бурачек на Лермонтова за такие стихотворения, как «Дума», «Первое января», «Журналист, читатель и писатель», в которых поэт высказал сокровенные мысли о своем поколении, о современном обществе, об окружающих его людях, о литературе. Бурачек утверждал, что «три четверти этих стихов написаны Лермонтовым под диктовку, что его «Дума» не может принести никакой пользы, так как в ней не указано, чем лечить раны». Он советовал Лермонтову опереться не на вкус общества, а на «истину господню», призывал его к смирению, предлагая ему писать в религиозном духе. Бурачек был никчемным критиком, ничего не смыслящим в искусстве но он вполне давал себе отчет в том, что творчество Лермонтова противоречит господствующей идеологии.

Отрицательное отношение консервативно настроенной группы критиков к поэзии Лермонтова было продиктовано протестующим духом лермонтовского творчества, его разоблачительным критицизмом, направленным против николаевской действительности. Эти критики искали в творчестве Лермонтова мотивы, которые можно было бы выдать за проявление религиозности, покорности и смирения. Они отрицали самобытность Лермонтова как художника, его гениальность.

Неправильно оценил Лермонтова и барон Розен, утверждавший («Сын отечества», 1843, кн. 3), что Лермонтов — только подражатель Пушкина, что он весь «исшел из обеих стихий Пушкина, из светлой и из темной, но более из темной».

Отрицательно отнесся к таким стихотворениям Лермонтова, как «Первое января», «И скушно и грустно» и т. п., критик «Сына отечества» Никитенко (1841, № 1) (хотя он и не принадлежал к сторонникам общественной реакции). «Что в них хорошего, достойного вашей прелестной физиономии? Вместо мужественных, жарких, благородных мыслей, которые вы так любите, тут выведены самые обыкновенные траурные узоры в роде отцветших надежд, угасших страстей ...» Никитенко, полагавший, что «критика вообще недоступна поэзии», что «поэт должен описывать, а не критиковать», обращался к Лермонтову с назиданием «проливать свои слезы только во имя великих скорбей человечества, а не во имя вашей домашней скуки».

Однако Никитенко сумел оценить художественное совершенство стихотворений Лермонтова; он писал, что идея у Лермонтова стала живым существом, настоящей поэзией.

Очень тепло отозвался о сборнике стихотворений Лермонтова В. Межевич — товарищ Лермонтова по Московскому университету, поместивший свою статью в 1840 г. в «Северной пчеле». Межевич назвал «стихотворения Лермонтова» дорогим подарком для нашего времени, ибо «после Пушкина не было поэта с таким поэтическим огнем». «Лермонтов, — по его мнению, — приковал внимание к стихам тогда, когда стихи потеряли кредит». Особенно высоко оценил Межевич «Песню про купца Калашникова», назвав ее «целой драмой, полной жизни и действия ... В «Мцыри», — писал он, — Лермонтов проявил себя как поэт-философ, а читая «Думу», есть над чем задуматься». Межевич не раскрывает содержания этих крупнейших произведений Лермонтова, но его высокая оценка свидетельствует о том, что критик внимательно подошел к творчеству Лермонтова.

Признание самобытности лермонтовского творчества влекло за собой признание типичности для русской жизни созданных поэтом ярких образов мятежных, протестующих людей, признание справедливости резкого приговора поэта дворянско-помещичьему обществу, а это противоречило политическим взглядам консервативной критики.

Только исходя из признания передового общественного назначения искусства и из принципов критического реализма, можно было оценить Лермонтова как великого русского поэта, вышедшего на арену русской литературы вслед за Пушкиным. Так сумел оценить в 40-х годах Лермонтова только Белинский.

Уже в своей первой рецензии, помещенной в 1840 г. в «Отечественных записках», Белинский заявил, что «талант Лермонтова поражает невольно удивлением всякого, у кого есть эстетический вкус», что «уже первые опыты Лермонтова пророчат в будущем нечто колоссально великое». «Юный могучий талант Лермонтова, — писал он, — нашел не только ревностных почитателей, но и ожесточенных врагов, что бывает уделом только истинного дарования». Белинский резко обрушился на тех критиков, которые являются «почитателями авторитетов, а не талантов».

Наиболее известны две статьи Белинского о Лермонтове, написанные в 1840 г. и напечатанные в «Отечественных записках»: «Герой нашего времени» и «Стихотворения Лермонтова». Начиная с первых стихотворений Лермонтова, помещаемых в журналах, Белинский следил за творческим ростом поэта. В одном из писем 1839 г. к Станкевичу Белинский, восхищаясь стихотворением «Три пальмы», называет Лермонтова «новым могучим дарованием». В другом письме, к Краевскому, Белинский говорит о Лермонтове как о «роскошном таланте, в котором таится что-то великое». Свидание Белинского с Лермонтовым, их откровенная беседа еще больше убедили в этом великого критика. Белинский был восхищен природным талантом Лермонтова, его непосредственным взглядом на жизнь, его суждениями. Белинский называл поэта «полной и целостной натурой», «глубоким и могучим духом»; он увидел «в охлажденном, озлобленном взгляде Лермонтове на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого». Белинский сразу почувствовал силу и гениальность лермонтовского творчества. Поэзия Лермонтова была близка Белинскому по духу и настроению. Свое настроение Белинский выразил в письмах к Боткину, написанных в 1839 и 1840 гг.: «Я теперь еще более понимаю, отчего на святой Руси так много пьяниц, и почему у нас спиваются с кругу все умные по общественному мнению люди ... Жизнь — ловушка, а мы мыши, иным удается сорвать приманку и уйти из западни, но большая часть гибнет в ней». Белинский пишет, что он переживает то же настроение, которое выражено Лермонтовым в стихотворении «И скушно и грустно» и в поэме «Демон»: «Демон» сделался фактом моей жизни, в нем для меня мир мыслей и чувств». То, что переживал Белинский, было типичным для настроения передовых людей того времени.

Свои знаменитые статьи о Лермонтове Белинский писал на том этапе своего умственного развития, когда он начинал отходить от позиций примирения с действительностью. Белинский понимал, что общественные идеалы выше личных, и видел основную задачу русской литературы в правдивом изображении жизни, в служении интересам общества.

Исходя из этих задач, Белинский и подошел к разбору крупнейшего произведения Лермонтова «Герой нашего времени». По его мнению, основная заслуга Лермонтова — в «гениальном раскрытии им образа Печорина», в создании типа, характера. «Все вышло из характеров действующих лиц, по законам строжайшей необходимости, а не по произволу автора», — писал он. Белинский видел в Печорине «человека с сильной волей, отважного, не бледнеющего никакой опасности, напрашивающегося на бури и тревоги, чтобы занять себя чем-нибудь и наполнить бездонную пустоту своего духа, хотя бы действительностью без всякой цели». По мнению Белинского, «Печорин не равнодушно, не апатически несет свое страдание», как Онегин, «бешено гоняется он за жизнью ... В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы». Причину раздвоенности Печорина критик объяснял противоречием «между глубокостью натуры и жалкостью действий одного и того же человека». В отличие от Шевырева, считавшего, что дух Печорина — «это не русский дух, а западно-европейское нашествие», Белинский признал Печорина типом характерным для современного поколения. Роман «Герой нашего времени», писал он, — «это грустная дума о нашем времени», в нем Лермонтов является «решителем важных современных вопросов». Лермонтов показывал героя, жаждущего бурь и борьбы. Белинский доказывал, что Лермонтов протестует против окружающей его жизни, что он не смиряется перед действительностью.

С тех же позиций подошел Белинский к разбору стихотворений Лермонтова. Стремясь к тому, чтобы читатель лучше понял общественное значение лермонтовской поэзии, Белинский во вступительной части своей статьи определяет, что нужно понимать под изящным. «Кроме природы и личного человека есть еще общество и человечество ... Основная задача поэзии — это уменье отразить жизнь, духовные интересы ... Жить не значит только есть и пить, а чувствовать, мыслить и страдать».

Белинский утверждает, что «чем выше поэт, тем более он принадлежит к обществу, среди которого он родился, тем теснее связано развитие, направление и даже характер его таланта с историческим развитием общества. По мнению Белинского, Лермонтов является новым звеном в цепи исторического развития нашего общества, и это новое звено заключается в том, что поэт выражает тоску по жизни, что он негодует и протестует. В доказательство великий критик ссылается на такие стихи, как «Бородино», «И скушно и грустно», «Первое января» и др.

По утверждению Белинского, в стихах Лермонтова «все силы и все элементы, из которых слагается жизнь и поэзия». Лермонтов своими стихами отвечает на вопросы жизни, на больные вопросы современности; «он поэт русский в душе — в нем живет прошедшее и настоящее русской жизни». Отвечая Боткину, писавшему, что в лице Лермонтова в русском искусстве впервые появился «дух европейского гниения», Белинский отмечал, что «у Лермонтова повсюду твердая, определенная, резкая мысль». В поэзии Лермонтова «ярко выступают такие черты, как презрение к патриархальности, мистике, авторитетам», Лермонтов, по мнению Белинского, «проникнут духом отрицания, его пафос — «с небом гордая вражда». Белинский подчеркивал отсутствие близости между содержанием поэзии Лермонтова и взглядами славянофилов. В противовес Шевыреву Белинский указывал, что «уже в первых произведениях Лермонтова заключена самобытная мысль, оригинальность, простота и естественность, разнообразие идей и образов, чувств и картин», что все творчество Лермонтова дышит самобытностью и творческой мыслью.

Статья Белинского о стихотворениях Лермонтова ярко свидетельствует о переходе критика от отвлеченного понимания искусства к последовательному, отчетливому осознанию его общественного значения. Так, например, стихотворение Лермонтова «Дума» заставляет Белинского, в противовес своим прежним взглядам, заявить, что «если под сатирой должно разуметь не невинное зубоскальство веселеньких остроумцев, а громы негодования, грозу духа, оскорбленного позором общества, то «Дума» Лермонтова есть сатира, и сатира есть законный род поэзии».

О влиянии Лермонтова на передовую молодежь, находившуюся в философских кружках Московского университета, рассказал Герцен в своей статье «О развитии революционных идей в России» (1851). Герцен писал, что его поколение вынуждено было скрывать свои думы, что и у него были сомнения, отрицание и злобные мысли. Герцен подчеркивал в поэзии Лермонтова ее насыщенность мыслью, ее большую идейную глубину. «Размышления Лермонтова — это его поэзия, его мучения, его сила. Лермонтов не мог спастись в лиризме. Во всех его стихотворениях проходит мужественная грозная мысль». В характере творчества Лермонтова Герцен выделял смелость и откровенность критики. Лермонтов, по мнению Герцена, «действительно много боролся и выстрадал, прежде чем решился высказать свои мысли, а мысли его были зрелыми и говорили об одиночестве». Лермонтов «отличался тем, что он смело высказывал многое без прикрас и без пощады. Это и вызвало ненависть к нему великосветского общества». Герцен назвал Лермонтова «одним из пророков русского народа». Причину гибели поэта Герцен видел в господстве самодержавно-крепостнического строя, губившего лучших, талантливейших людей эпохи.

Белинский и Герцен ярко показали прогрессивные, революционизирующие черты творчества Лермонтова. Они подчеркивали его смелый протест против рутины, косности и отсталости в русской жизни.

Таким образом, уже в 40-х годах выявились две основные линии оценки творчества Лермонтова. Уже тогда шел спор о том, правильно ли понял Лермонтов свое назначение поэта, выступая с критикой окружающей его действительности, является ли он просто подражателем Пушкина и Байрона, или он самобытный русский поэтический талант, наследник Пушкина и всей западноевропейской культуры.

Статьи реакционных и либеральных критиков в последующие годы не могли поколебать глубокую и яркую оценку Лермонтова Белинским в 40-е годы.

Традиции критики Белинского были развиты в 60-х годах великими критиками-революционерами, Чернышевским и Добролюбовым.

Бунтарский, протестующий характер поэзии Лермонтова, на который впервые с такой силой указал Белинский, был близок Чернышевскому и Добролюбову, возглавлявшим революционную демократию 60-х годов.

60-е годы в России были годами большого общественного подъема. Вокруг крестьянской реформы развернулась ожесточенная борьба различных классовых и политических группировок.

Политическая борьба 60-х годов отразилась в художественной литературе. Еще более отчетливо сказалась эта борьба на характере литературной критики, на оценке в ней художественных произведений.

Чернышевский и его ближайший соратник Добролюбов высоко оценили творчество Лермонтова. Они не написали специальных статей о Лермонтове, но в ряде своих высказываний указали на огромную роль, которую играет творчество Лермонтова в истории развития русской общественной мысли. Известно, что молодой Чернышевский (он об этом сам говорит в своей автобиографии) знал наизусть чуть ли не всю лирику Лермонтова. В «Очерках гоголевского периода», разбирая деятельность критика Шевырева, Чернышевский писал, что Шевырев занимался истязанием Лермонтова. Чернышевский едко отозвался о Шевыреве как о ценителе Лермонтова. «Чтобы отличить Лермонтова от Бенедиктова, вовсе не требуется быть мыслителем», — писал он.

Чернышевский указывал, что и Лермонтов и Гоголь вышли из реалистической школы Пушкина. Чернышевский видел тесную связь между этими тремя величайшими писателями-реалистами. Пушкин начал новую эпоху — эпоху реалистического творчества, за ним пошли Лермонтов и Гоголь. Чернышевский считал Лермонтова одним из воспитателей последующего поколения писателей. Разбирая творчество молодого Л. Толстого, Чернышевский говорил о близости психологического анализа в прозе Лермонтова и в ранних произведениях Л. Толстого. Для Чернышевского Лермонтов был одним из тех писателей, творчество которого служило интересам просвещения русского народа, помогало борьбе за свободную человеческую личность, за гуманизм.

«Каково бы ни было достоинство произведений Пушкина, Грибоедова, Лермонтова и Гоголя, — писал Чернышевский, — но они еще милее, как залог будущего торжества нашего народа на поприще искусства, просвещения и гуманизма».

Добролюбов также подчеркивал общественное значение лермонтовского творчества: «Лермонтов, умевший постичь недостатки современного общества, обладал огромным талантом. Он сумел понять, что спасение находится только в народе». Добролюбов указывал на народность поэзии Лермонтова, на ее отличие от той «народности», которую отстаивали славянофилы. Разбирая стихотворение «Родина», Добролюбов доказывал, что Лермонтов «становится выше всех предрассудков патриотизма и понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно», что «он любит в своем отечестве русскую природу и русский народ». «Только смерть помешала Лермонтову, — писал Добролюбов, — поражать пороки современного общества с той широтой взгляда, который до него не обнаруживал ни один русский поэт». Добролюбов указывал на большой диапазон лермонтовского творчества, на большое историческое значение его деятельности.

В 1851 г., еще совсем мальчиком, Добролюбов записал в своей тетради: «Лермонтов особенно по душе мне. Мне не только нравятся его стихотворения, но я сочувствую ему, я разделяю его убеждения ... Немного есть стихотворений у Лермонтова, которых бы я не захотел прочитать десять раз сряду, не теряя при этом первоначального впечатления». То же самое впечатление произвел на Добролюбова роман «Герой нашего времени». «Героя нашего времени» прочел я теперь в третий раз, и мне кажется, что чем более я читаю его, тем лучше понимаю Печорина и красоты романа».

Революционно-демократическая критика 60-х годов выдвигала новые принципы искусства, обоснованные Чернышевским в диссертации «Об эстетическом отношении искусства к действительности». Добролюбов, указывая на задачи, стоявшие перед современной русской поэзией, писал: «Нам нужен был бы теперь поэт, который бы с красотою Пушкина и силой Лермонтова умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону стихотворений Кольцова».

Наследство Лермонтова включалось революционно-демократической критикой в арсенал новой демократической литературы. Лермонтовское творчество служило для них мощной поддержкой в борьбе с эстетической школой сторонников «чистого искусства», за боевое демократическое искусство, за гоголевское направление в литературе.

Чернышевский стоял во главе журнала «Современник», на страницах которого была помещена в 1861 г. статья поэта Михайлова о Лермонтове (№ 2, статья Л.). Взгляды Михайлова отражали мнение всей революционно-демократической критики о Лермонтове. В своей статье Михайлов соглашался с оценкой Лермонтова немецким поэтом и критиком Боденштедтом. «С критической оценкой сочинений Лермонтова, представленной Боденштедтом, — писал Михайлов, — можно не всегда соглашаться в частности, но в целом она верна».

Михайлов справедливо указывал, что в критических статьях о Лермонтове больше говорилось о Байроне и о байронизме, чем о Лермонтове. Действительно, либеральная и консервативная критика воспринимала отрицательное отношение Лермонтова к обществу как подражание Байрону, а не как реалистическую оценку Лермонтовым русской действительности, оценку, закономерно обусловленную общественными отношениями в России. Боденштедт правильно писал, что, «выросший среди общества, где лицемерие и ложь считаются признаком хорошего тона, Лермонтов до последнего вздоха остался чуждым всякой лжи и притворству; он был непримирим в ненависти и не хотел покоряться судьбе». В отличие от критиков, которые считали Лермонтова романтиком, далеким от действительности, Михайлов подчеркивал реализм лермонтовского творчества в изображении им русской жизни. «Заоблачные сны и фантазии были чужды Лермонтову, куда бы он ни обращал свой взгляд — к небу или к аду, он отыскивал прежде всего твердую точку опоры на земле». По мнению Боденштедта и Михайлова, произведения Лермонтова проникнуты художественной правдой, и «хотя Лермонтов субъективный поэт, он умел в то же время быть и объективным». Лермонтов «имеет то общее с великими писателями всех времен, что творения его верно отражают его время со всеми его хорошими и дрянными особенностями». Михайлов, как и Боденштедт, видел в народности поэзии Лермонтова основание ее мирового значения. Высшего своего выражения народность Лермонтова достигает в «Песне про купца Калашникова», произведении, которое, по словам Боденштедта, вызвало всеобщее восхищение в Германии.

Устанавливая влияние Пушкина на Лермонтова, Михайлов писал, что «Лермонтов был достойным последователем своего великого предшественника», что «он сумел извлечь пользу для себя и народа из его наследства, не впадая в рабское подражание».

Оценка творчества Лермонтова органом революционной демократии — «Современником» — шла в том же направлении, как и критика Белинского. На основе нового материала «Современник» показал роль и значение Лермонтова как борца и великого художника, у которого искусство и жизнь были нераздельны.

Либерально-консервативная критика 60-х годов, писавшая о Лермонтове, была неоднородной по своему составу.

В 1858 г. в журнале «Русский вестник» была напечатана статья Галахова, доказывавшая опустошенность поэзии Лермонтова, отсутствие у него идеалов. «Томительная душевная тоска поэта, как и созданных им лиц, происходит от пустоты души, от безверия, от отсутствия идеала и, следовательно, от неспособности к очарованию». Галахов повторял уже высказанное мнение о поэзии Лермонтова как поэзии безочарования. Галахов считал, что стихотворение «Дума» не верно в отношении к истине. «В нем может распознать себя западный человек, но до нас, русских, оно не касается». Он видел в Лермонтове лишь подражателя Байрона, поэта, «у которого герои часто говорят одно и то же». «Арбенины, Печорины и все подобные им личности сами не знают, чего хотят», — писал он. Что же понимал под идеалом критик реакционного «Русского вестника»? Это можно узнать из статьи его редактора, Каткова, о Пушкине. Катков, искажая Пушкина, искал в его творчестве идеалов примирения с русской действительностью, с самодержавием и утверждал, что Пушкин призывал к служению чистому искусству. Статья Галахова перекликалась со статьей Плаксина, напечатанной в 1848 г. в «Северном обозрении». Либерально-консервативная критика пыталась представить Лермонтова исключительно субъективным поэтом, у которого нет положительных идеалов. Плаксин утверждал, что, в отличие от Пушкина, Лермонтов вносил в мир поэзии только личные особенности, что он был целиком субъективен, а его поэзия «просто отчет о своей деятельности в шумном свете за десять лет». Плаксин противопоставлял Лермонтову Пушкина, творчество которого он определял в том же духе, как позже Катков. Плаксин полемизировал с Белинским. Он отрицал реализм лермонтовского творчества, заявляя, что «Мцыри» отличается лживой хвастливостью, «Казначейша» — сколок с «Онегина», Арбенин в «Маскараде» списан с даровитого актера, а не с действительного лица».

Утверждение о подражательном характере поэзии Лермонтова отразилось и на статьях либерального критика Дудышкина, но в целом Дудышкин иначе оценивал Лермонтова. В статье «Материалы для биографии и литературной оценки Лермонтова», в предисловии к сочинениям поэта, Дудышкин указывал на познавательное значение творчества Лермонтова: «Он один олицетворял то чувство, которое жило в истинно-образованном кружке того времени. Будущий историк, который решится описать эпоху Лермонтова, будет пользоваться смыслом его стихов как лучшим историческим материалом для очерка нравственной жизни эпохи и настроения умов молодого поколения». Дудышкин видел тесную связь между лермонтовским творчеством и общественной жизнью, заявляя, что «Лермонтова будут читать те, которые будут страдать от своего ложного положения в обществе, кто удержит в душе презрение к подобному обществу».

Оценка Лермонтова Дудышкиным носила половинчатый характер, он не мог раскрыть взаимоотношений Лермонтова с дворянским обществом. В своих статьях он старался провести среднюю линию между утверждением общественных задач искусства и теорией чистого искусства. Дудышкин хотел быть для Лермонтова тем же, чем был Анненков для Пушкина, издавший в 60-е годы его полное собрание сочинений с примечаниями и материалами для биографии. Но Дудышкин был менее способным и авторитетным критиком: он не обладал ни большим литературным дарованием, ни критическим талантом и чутьем. Вот почему написанные им статьи, при всей его любви к Лермонтову и стремлении широко познакомить публику с жизнью и творчеством поэта, все же не были новым словом в оценке Лермонтова. Значительно глубже и интереснее были статьи Ап. Григорьева. Ап. Григорьев пытался определить общественное значение лермонтовского творчества на основе своей теории органической критики. Теория эта основывалась на философии Шеллинга и утверждала «самостоятельное существование русской народности, еще не тронутой фальшью цивилизации».

Учителями Ап. Григорьева были славянофилы. В письме старшим славянофилам от «Молодой редакции» «Москвитянина» Ап. Григорьев писал: «Главным образом мы расходимся с вами во взгляде на искусство, которое для вас имеет значение только служебное, для нас совершенно самостоятельное, если хотите, даже высшее, чем наука. Во всем остальном, т. е. в учении о самостоятельности развития, о непреложности православия, мы (по крайней мере, я лично) охотно признаем вас старшими, а себя учениками»

В искусстве Ап. Григорьев видел по преимуществу выражение таинственной силы жизни. Отсюда его утверждения о непосредственных природных жизненных силах как исходной точке творчества. Ап. Григорьев выступал против гоголевского направления в литературе и против эстетических принципов Чернышевского. Он считал, что «есть вопрос и глубже и обширнее по своему значению всех вопросов — и вопроса о крепостном состоянии, и вопроса о политической свободе, — это вопрос о нашей умственной и нравственной самостоятельности».

Ап. Григорьев выступал против критического направления в литературе и в творчестве писателя искал «стихийный отзвук органических сил, выраженных в типах». Он делил художественные типы на хищные и кроткие, причем в хищных типах видел отступление художника от естественных народных идеалов и плод западных влияний, а в кротких — воплощение чисто русской души, преисполненной любви и смирения.

Однако, как талантливый критик, Ап. Григорьев не мог не понимать огромного значения лермонтовского творчества. Лермо

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: