Историческая наука и современное общество

В каждую эпоху с изменением условий существования общества по-своему раскрываются природа и возможности человека, его отношения с окружающим миром, формы и содержание социальных взаимодействий, характер нормативно-ценностных систем, ведущие тенденции в развитии культуры. На вызовы и кризисы, столь остро ощущаемые в период рубежа веков, формулируются и предлагаются обществу конструктивные «ответы», в том числе – новые образы культуры и новые модели интеллектуального опыта.

Самым заметным проявлением интеллектуальной реакции на глобализацию стал бурный рост исторических исследований, посвященных наиболее острым мировым социальным проблемам, таким, например, как проблема миграций или мобилизующей роли этнического самосознания. Вполне естественно, что эти и подобные, в прямом смысле глобальные, проблемы оказались в фокусе внимания международных конгрессов исторических наук и других крупнейших научных форумов, проходивших в 1990-е – 2000-е годы.

Именно в условиях глобализации, радикального ускорения коммуникаций и очевидного расхождения между экономико-технологическими процессами и идеями, которые движут людьми, особенно остро ощущается необходимость переосмысления теоретических, критических и аксиологических оснований интеллектуальной истории. Формирование в обществе новых ценностных ориентиров не только отражается на исходных предпосылках историка и постановке им научных проблем, но во многом определяет и потенциальные результаты его познавательной и творческой деятельности. По меткому замечанию Антуана Про, «…в конце концов историк создает тот тип истории, который требует от него общество; иначе оно от него отворачивается… Но с другой стороны, нет такого коллективного общественного проекта, который был бы возможен без исторического воспитания его участников и без исторического анализа проблем».

Усилия по историческому осмыслению текущих глобализационных процессов приводят к появлению новых научных и образовательных программ, таких, например, как кембриджская программа «Глобализация в исторической перспективе». Она включает, среди прочих, темы по «истории идеи глобализации и глобальных взаимосвязей», по «окончаниям периодов глобализации и обратимости глобализации», по «истории Объединенных Наций и международных институтов» и по так называемой «интернациональной истории», или «межнациональной истории», понимаемой как «история отношений между индивидами и культурами, включая индивидов, одновременно принадлежащих к нескольким культурам или меняющих идентичность, язык общения, страну пребывания и национальность».

Кроме того, в век глобализации изменяется положение Европы в мире

и интересно, что в новом контексте не менее активно идет процесс пересмотра содержания таких привычных понятий, как «всемирная история» и «европейская история». К примеру, известный американский историк Джон Гиллис в обобщающем докладе о состоянии изучения европейской истории в американских университетах констатировал неопределенность в ее дефиниции, во-первых, постольку, поскольку меняется сам облик Европы (прежде речь шла преимущественно о Западной Европе, а теперь «мы подразумеваем нечто одновременно более масштабное и более сложное»), и, во-вторых, поскольку изменяются отношения Европы с «остальным миром»: «она утратила свое центральное положение как в пространственном, так и в темпоральном измерении» и перестала служить моделью и «мерилом прогресса», «хотя правда и то, что ни одна другая региональная история не заступила ее место в качестве исторического образца».

Во второй половине прошлого века произошло беспрецедентное расширение взаимодействия истории с другими социальными и гуманитарными науками, возникли новые объекты и методы исторического исследования, был вовлечен в научный оборот колоссальный массив новых источников, выработан целый ряд принципиально новых подходов к анализу источников традиционных, появились новые эффективные способы обработки информации.

Но изменения касались не только познавательных средств. Многие социальные функции историографии – идентификационная, воспитательная, развлекательная – в условиях беспрецедентного разрастания пропасти между профессиональным и обыденным историческим сознанием были эффективно освоены масс-медиа. Усугубило ситуацию распространение в околонаучной исторической культуре постмодернистского лозунга «каждый сам себе историк». Принцип исторического исследования посредством критического изучения первоисточников (в том числе визуальных) ныне разделяется очень немногими за пределами профессиональной среды. Публикации источников в Интернете, он-лайновые курсы и обучающие программы для любителей не решают проблему. Ситуация требует от научного сообщества разработать стратегическую программу «экспансии» в Web-пространство, хотя найти необходимые ресурсы для ее полномасштабной реализации чрезвычайно трудно.

Вполне закономерно тема общественного потенциала и роли исторической науки в последние десятилетия стала одной из ведущих в мировой историографии, в общественных дискуссиях и публицистике. Обращение к ней затрагивает не только многие аспекты самой исторической науки, но отражает потребности широкой общественности, придавая научной дискуссии о социальных функциях, «пользе истории» и ответственности историка публичный характер.

Историки задаются вопросом о том, как изменяется сам образ исторической науки и статус истории в системе научных дисциплин, какое место она занимает в иерархии ценностей современной культуры? Что происходит с функциями исторического знания в условиях ускоряющихся социальных трансформаций? Как сказываются процессы глобализации и обеспечивающие их новые технологии на структуре исторического знания и формах его презентации?

И смежный круг вопросов – каково назначение и задачи работы профессиональных историков? Что дает история для решения наболевших вопросов существования людей в становящемся все теснее и все взрывоопаснее мире? Как она сегодня «учит жизни»? Как она вообще может учить жизни современников, опираясь на принцип историчности постоянно меняющейся действительности (а стремительность этих перемен все время нарастает, что ускоряет процесс отчуждения недавнего прошлого и делает его опыт нерелевантным)? И как тогда могут быть “оправданы” (с точки зрения практической пользы) профессиональные занятия историей в глазах общественности?

Эти насущные проблемы осознаются ведущими историками, придерживающимися разных методологических парадигм, за исключением, быть может, тех радикальных идеологов, которые вообще отрицают концепцию научной истории в любом ее виде и ее роль в социуме, призывая «забыть об истории» и «обходиться без исторического сознания». Отвечая на вопрос интервьюера о том, помогает ли историография понимать разные культуры, Хейден Уайт так сформулировал свою позицию: «Конечно. Если рассматривать ее как любой вид дискурса о прошлом или об отношениях между прошлым и настоящим… Различные способы, с помощью которых в разных культурах обсуждается взаимосвязь между прошлым и настоящим, сообщают нам о том, как организована та или иная культура или как она осмысляет преходящие обстоятельства или свою судьбу. Можно быть уверенным, что история была экспортирована в те культуры, которые первоначально ее не имели, таким же образом, как христианство и капитализм – но совсем не так, как современные естественные науки. История никак не может считаться наукой в том же смысле, что химия или физика. Не каждый в ней нуждается, и, возможно, многим людям она наносит ущерб. Нельзя думать, что если история обслуживает, или может показаться, что обслуживает, наши потребности, то она нужна всем».

Разумеется, далеко не все представители исторической профессии согласны с постулатами классика постмодернистской историографии. Поставив вопрос «Для чего изучать историю?» в своей одноименной публикации, известный американский историк Питер Стирнс дал следующий набор ответов: изучение истории помогает понимать людей, человеческий опыт и происхождение изменений в обществе, дает почву для размышлений по поводу морали и доставляет эстетическое наслаждение, создает условия для самоидентификации и делает нас гражданами, развивает способность анализировать и оценивать многообразные свидетельства и их различные интерпретации, расширяет эрудицию и кругозор. Суммируя эти частичные ответы, он выносит вердикт: предоставляя доступ к лаборатории человеческого опыта, знание истории является источником инноваций.

На рубеже тысячелетий существенно преобразился облик дисциплины и ее положение в обществе. Если в XIX столетии, которое недаром называют «историческим веком», высокая степень доверия к истории и социальный престиж исторической науки опирались на укрепившееся в общественном сознании представление о преемственности исторического развития человеческой цивилизации и, соответственно, об уникальных возможностях использования опыта прошлого как средства решения проблем настоящего и построения «светлого будущего», то осмысление драматического опыта ХХ века подорвало убежденность в «пользе истории» и сложившиеся отношения «наставницы» и «прилежного ученика» между исторической наукой и обществом. Однако то, что историческое объяснение не соответствует жестким критериям научности в ее традиционном понимании, восходящем ко второй половине XIX века, не делает историческое познание менее строгим в плане соответствия высоким профессиональным стандартам и, тем более, не оставляет его невостребованным.

Четко обозначившийся на заре нового тысячелетия парадигмальный сдвиг способен вернуть истории веками принадлежавшее ей центральное место в культуре любой эпохе. Нельзя не признать значение и справедливость такого определения: «История – это самая богатая знаниями, сведениями, самая живая и, быть может, самая захламленная область нашей памяти, но вместе с тем это основа, дающая всякому существу недолговечный свет его существования».

Сохранение за ремеслом историка достойного общественного статуса невозможно без осмысления современного состояния историографии и восстановления синтезирующего потенциала исторического знания.

Именно на эти ключевые проблемы была ориентирована Программа фундаментальных исследований Отделения историко-филологических наук РАН «Общественный потенциал истории», успешно осуществленная в 2003–2005 гг. В программе была поставлена цель раскрыть общественную роль исторической науки, место исторического знания и исторического сознания в развитии общества и цивилизации на разных этапах истории, и особенно на рубеже XX – XXI вв., когда в современной ситуации глубоких общественных и культурно-исторических трансформаций эта проблема вновь выдвинулась на первый план, а интенсивность ее обсуждения приобрела беспрецедентный характер.

Важная роль в этой необходимой для сообщества историков коммуникативной стратегии должна принадлежать «истории для всех», или так называемой «публичной истории» (ориентированно на публику за пределами профессионального научного сообщества), способной преодолеть отчуждение от «непосвященных», оперативно отвечающей на социальные запросы, общаясь с самой широкой аудиторией на понятном ей языке и используя современные средства коммуникации. Необходимость активного участия историков в таком диалоге осознается в академической среде. Эта насущная задача подчас (при благоприятных условиях) реализуется в крупных образовательных проектах. Так, уже в 1990-е годы и в первые годы XXI века в университетах целого ряда западных стран были введены специальные учебные программы и созданы научные советы, центры, институты, общества, периодические издания по «публичной истории», призванной распространять профессиональные стандарты, «ремесло историка», исторические знания и навыки исторического мышления в кругах непрофессионалов, и – что принципиально важно – успешно замещающей в массовом сознании тот плацдарм, который захватили в России провозвестники «новой хронологии» и им подобные. Нельзя не отметить с сожалением, что в России подобные центры и программы развития не получили.

Тема «потребителя» продукции историка, его «целевой аудитории» стала необычайно актуальной. В ряду центральных проблем «истории для публики» – «самодеятельная история» семьи, прихода, локального сообщества, институциональные механизмы реализации социально-воспитательного потенциала истории, взаимосвязь исторической науки и образования, возможность воздействия достижений науки на общество через преподавание и в средней, и в высшей школе. «Публичная история» изучает влияние на формирование массовых исторических представлений таких публичных институтов, как музеи, библиотеки, архивы и фонды культурного наследия, а также популярной и художественной литературы, изобразительного искусства, театра, кино и телевидения. Ее главный вопрос очень точно сформулирован в специальном проекте Австралийского центра публичной истории (под названием «Австралийцы и Прошлое»): «как простые люди узнают об историческом прошлом, оценивают его и действуют в соответствии со своими знаниями о нем». Подобного рода исследования опираются на социологические опросы и специальные методики устной истории.

Центральное место занимает изучение влияния опыта истории на политику. Исторические аргументы всегда активно использовались в политической практике, в общественных дискуссиях и в социальных программах. В современном мире уже нет сомнений по поводу роли исторического опыта, использования информации, знаний, представлений о прошлом в процессе принятия политических и других решений, связанных с намерением достичь определенной цели. «Публичная история» переводит эту аксиому в актуальную образовательную практику, осуществляя специальную подготовку историков-консультантов для работы в государственных структурах и органах местного самоуправления.

Важнейшая функция исторической науки состоит в воздействии на общественное сознание, на представления людей об окружающем мире и об обществе, в котором они живут, а также о своем далеком и недавнем прошлом. Сторонники и разработчики программ «публичной истории» (ее также иногда называют «народной» или «популярной» историей) прилагают усилия для раскрытия механизмов такого воздействия, причем как научного знания, так и мифологических построений. Вообще тема мифов в истории, роли доминирующих и конкурирующих образов прошлого, сложившихся спонтанно или умело внедренных в массовое сознание, привлекает все большее внимание мировой историографии.

Новый поворот привел и к интенсивной разработке различных аспектов проблемы «мест памяти», «образов прошлого», «исторической мифологии», которой посвящены уже не десятки, а сотни исследований.

Выясняются условия и механизмы формирования и фиксации представлений об опыте недавнего прошлого и долговременной исторической памяти, способы коммеморации, воздействие образов прошлого в социальной и культурной памяти на мотивацию поведения индивидов и групп, приемы инструментализации исторической памяти («политики памяти») и использования «исторических» построений в прошлых и текущих этнических, конфессиональных и национальных конфликтах.

Обсуждение многочисленных вопросов, поставленных перед исторической наукой современным обществом, должно быть непременно продолжено – и не только историками, но и заинтересованными представителями многих других областей гуманитарного, социального и естественнонаучного знания.

Однако как обсуждение, так и решение этих вопросов невозможно без глубокого анализа теоретических оснований, методологических аспектов и актуальной исследовательской практики мировой и отечественной историографии.