Важное событие в семье графа Т. На балконе у Наль. Завещание пастора

П релестное августовское утро, теплое и солнечное, обрадовало обитателей дома лорда Бенедикта. Не теряя лишнего времени, после раннего завтрака все уселись в экипажи, быстро добрались до вокзала, сели в поезд и покатили в имение лорда. Станции мелькали под восторги Наль и Алисы, которых восхищало все: и поля, где шли работы, и цветущие палисадники, и домики, обвитые плющом и цветущими розами, и стада, и в домах встречавшиеся дети. Обе, казалось, забыли о своих спутниках, только и слышалось: «Смотри, Наль», «Смотри, Алиса».

Наль, знакомившаяся впервые с Англией, удивлялась решительно всему. Все было так не похоже на ее страну. Все ей казалось, что сейчас мелькнут силуэты осликов и верблюдов, без которых жизнь не представлялась ей возможной. Алиса, хотя и знала английскую деревню, но бывала за городом очень редко. Природу видела только из вагона, так как пасторша природы не выносила. Если пастору удавалось заставить ее вывезти детей из города, она увозила их к морю, где всеми силами стремилась завести какие-либо знакомства в высшем свете. Поэтому Алиса, любившая и ценившая природу, воспринимала свой отъезд на дачу как кругосветное путешествие. Час двадцать минут езды в поезде показались ей одной минутой. И когда лорд Бенедикт сказал, что на следующей остановке им сходить, она была очень разочарована.

— Тебе бы хотелось, Алиса, ехать несколько суток в поезде или на пароходе? — спросил пастор.

— О, да, папа, с вами и со всеми, с кем еду сейчас, очень бы хотелось, хотя на пароходе, наверное, очень страшно.

— Страшного-то ничего нет, — сказала Наль. — Но так противно, так тошно, что даже одно воспоминание вызывает во мне и сейчас тошноту. Ой, только представила себе пароход — и так себя ужасно почувствовала.

Наль побледнела и пошатнулась. Николай поддержал ее и пошутил над ее слишком горячим восточным воображением, а лорд Бенедикт быстро подал ей коробочку с маленькими конфетами.

— Возьми и поскорей проглоти. Это заставит тебя забыть о пароходе.

Наль с трудом исполнила его желание и снова опустила головку на плечо мужа. Обеспокоенная Алиса с удивлением увидела, что лицо ее отца, всегда так трогательно расстраивавшегося болезнью каждого человека, совершенно спокойно. Посмотрев на лорда Бенедикта, она и в его лице не нашла ни малейшего волнения. Только один Николай выказывал Наль все признаки внимания и сочувствия, но, опять-таки, беспокойства она не видела и в нем. Сама же Алиса глубоко переживала дурноту Наль, с большой досадой пожала плечами и пробормотала, вздыхая:

— Ох уж эти мужчины, — что было для нее так непривычно и неожиданно и так комично, что вызвало общий смех. Веселее всех смеялась сама внезапно заболевшая, а сейчас чувствовавшая себя совсем хорошо Наль. Так под общий смех все сошли на станции, где их ждали экипажи.

Совершив сорокаминутное путешествие на лошадях полями и лесом, наши путники добрались до имения Флорентийца. Въехав в ворота, экипажи двинулись по длинной и широкой дубовой аллее, в конце которой виднелся дом. Подъехав к дому, все гости и молодые хозяева, никогда здесь не бывавшие, высказали Флорентийцу свой бурный восторг. Дом стоял на высокой горе, по которой, террасами, спускался вниз, к большому пруду, старый, тенистый парк с вековыми липами, ясенями, дубами и каштанами. Кое-где оазисы елок и лужаек, цветочные клумбы и кусты роз — все было так художественно и полно гармонии.

— О, отец, — бросилась на шею Флорентийца Наль, — я думала, что лучше сада дяди Али и быть не может. А оказывается, что вот какие сады бывают на свете. Ой, отец, опять, опять кружится голова и тошно.

Флорентиец снова подал ей маленькую конфету и велел Николаю отнести жену наверх, где им отведены комнаты. Там дать ей полежать спокойно не меньше часа, а через час он сам зайдет к ним.

— Ну, так как молодая хозяйка у нас нездорова, то придется тебе, Алиса, выполнить все ее обязанности и занять ее место за столом, — остановил Флорентиец Алису, которая хотела пойти за Наль.

— Но я могу быть нужна сейчас Наль, лорд Бенедикт. Разрешите мне посидеть возле нее. Ведь вы видели, как она осунулась сразу.

— Это ее укачало, через час все пройдет. А вид с балкона Наль — один из лучших в мире. Как полежит на нем — забудет о болезни. Пока для ухода за ней довольно одного мужа. Быть может, настанет момент нужды и в тебе.

— Быть полезной Наль — это большое для меня счастье. Мне так бы хотелось, чтобы Наль была здорова.

— Вот тебя встречает Дория. Она проводит тебя в твои комнаты. Переоденься в легкое платье и через четверть часа приходи на террасу, где уже накрыт стол к завтраку. До завтрака, пока все будут разбирать свои вещи, мы с тобой успеем пройтись по парку.

Алиса, беспокоившаяся за подругу, но утешенная полнейшим отсутствием тревоги в лорде Бенедикте, быстро пошла за Дорией наверх, где нашла отца своим соседом, чему была очень рада. Быстро поцеловала его, шепнув ему, как она счастлива провести с ним несколько дней в таком волшебном месте, она просила его отдохнуть до завтрака, сказав, что сама пойдет гулять с Флорентийцем в парк. Умоляя Дорию дать ей платье полегче, как ей сказал Флорентиец, она даже не посмотрела, что ей накинула на плечи Дория.

— Ну можно ли так мало интересоваться собой, мисс Уодсворд, — говорила Дория, застегивая на Алисе прелестное сиреневое платье с белыми кружевами. — Ведь вы красавица. Неужели вы этого не понимаете?

— Дория, друг, дорогая сестра, и Наль, и я, мы уже устали просить вас не называть нас наедине иначе как по имени. Если вы еще раз не исполните моей просьбы, вы огорчите меня до слез. Разве вы этого хотите?

— Нет, Алиса, вас я меньше всего хотела бы огорчить. Вы настолько же поселились в моем сердце, насколько там могла бы жить родная дочь. Но когда-нибудь я расскажу вам печальную историю моей жизни, мою большую вину перед людьми — и вы сами поможете мне нести смиренно мою роль.

Алиса поцеловала Дорию, огорчаясь, что должна спешить сейчас и не может выслушать немедленно горе Дории, которая завязывала на ней фиолетовую ленту белой кружевной шляпы.

— Если бы я была мужчиной, я бы женилась на вас сегодня же, — говорила Дория уходившей Алисе.

Весело смеясь, Алиса выпорхнула на террасу, где ее ждал Флорентиец. Он тоже успел переодеться в легкий серый костюм и белую шляпу. Увидев смеющуюся девушку, совершенно очаровательную в легком платье, с открытой шеей и руками, он элегантно снял шляпу и, улыбаясь, сказал:

— Будь мы во Флоренции, десяток твоих обожателей устроили бы мне капкан, откуда я вряд ли выбрался бы целым, Алиса.

— К счастью, мы в Англии, лорд Бенедикт, обожателей у меня нет, и никому не грозит капкан.

— Так ли, Алиса? Точно ли у тебя нет обожателей? И никто тебе не шептал о твоей красоте? — преуморительно состроил постное лицо Флорентиец.

— Нет, лорд Бенедикт, — неудержимо рассмеялась Алиса. — Мужчины пленяются такими женщинами, как Наль и Дженни. У них всегда много обожателей, потому что они красивы. А вот Дория только что сказала мне, что если бы она была мужчиной, то женилась бы на мне сейчас.

И, продолжая смеяться, Алиса оперлась на предложенную ей Флорентийцем руку. Уходя в глубину парка, где чирикали на все лады птички, прыгали белки и ложились пятнами лучи солнца на дорожки, Алиса была совершенно очарована впервые понятой тишиной и величием природы.

— Боже мой, как прекрасна жизнь, — воскликнула девушка, когда Флорентиец вывел ее на верхушку горы, откуда открывался горизонт на несколько верст. — И какая тишина! Так бы отсюда никогда и не ушла.

— К сожалению, жить нельзя так, как нам хочется. А только так, как ведет великая Матерь Жизнь. Мы приходим на землю и уходим с нее, уже связанные всеми теми нитями, которые сплела нам наша же любовь или ненависть, Алиса. Зло не живет в мире само по себе. Если оно сваливается на нас, то только потому, что мы сами, творчеством своего сердца, призвали его к себе. Если же мы чисты — оно не подойдет к нам. Часто мы не знаем, почему оно сейчас на нас свалилось, но мы сами его соткали когда-то. И не умеем в данное мгновение растворить его в огне своей любви. Ты беспокоишься о Наль. Но тревожиться о ней нечего. Можно только радоваться. У нее будет ребенок, и начало ее беременности будет несколько трудно. Твоя помощь подруге будет очень нужна, если ты сама не захочешь выйти замуж вскоре.

— Я? Замуж? Господи, что только вы можете сказать, лорд Бенедикт.

— Если ты хочешь последовать моему указанию — не выходи сейчас замуж. Не оставляй нашей семьи, а, наоборот, переселись к нам совсем. Твое влияние на Наль, твоя доброта и чистота помогут сложиться в ней ее материнскому чувству и помогут ребенку ее выйти в мир, имея в твоем лице добрую волшебницу — тетю Алису.

— Я понимаю все значение, огромную важность каждой приходящей в мир новой жизни, лорд Бенедикт. И видит Бог, я не имею иного счастья, как служить Наль, вам. Но... — сияющие, полные слез глаза Алисы поднялись на Флорентийца, — молодая приходящая жизнь будет иметь любящих отца и мать и такого необыкновенного деда, как вы. А уходящая жизнь моего отца не имеет, кроме меня, никого. Но я поступлю так, как вы мне укажете. Я только хочу, чтобы вы учли, как был и есть одинок и несчастлив мой обожаемый отец. Встреча с вами — его первое счастье в жизни. А я — его единственное утешение.

— Я слышу голоса, Алиса. Сюда идут твои обожатели и твой отец. Мы с тобой продлим наш разговор потом. Знай только, что до смерти твоего отца ни ты, ни я его не покинем. Вытри глаза и съешь эту пилюлю. Найди полное самообладание, Алиса, и волей-любовью победи свое личное страдание. Дело не в тебе, а в жизни твоего отца, проводить которого ты должна легко, ни разу не показав ему своего страдания разлуки. Думай только о каждой текущей минуте его жизни и старайся быть ему светом и радостью.

Из-за поворота дорожки показались три мужские фигуры. Флорентиец прижал к себе девушку, пристально, ласково и с такой мощью посмотрел ей в глаза, что Алиса сразу нашла спокойствие и самообладание. Вся ее фигура, залитая солнцем, громадные синие глаза, по-особому сейчас засветившиеся новым спокойствием, были совсем другие, чем в Лондоне. От трех приближавшихся фигур отделилась одна в светлом костюме и побежала к Флорентийцу и Алисе, сняв шляпу, размахивая ею и крича:

— Ура, это я вас нашел, лорд Бенедикт. Мои солидные спутники уверяли, что надо искать вас у оранжерей. Мисс Алиса, вы хорошеете не по дням, а по часам. И до чего это дойдет, я уж и не знаю, — говорил Сандра, присоединяясь к своим друзьям.

— Ты, Сандра, неисправим, — улыбнулся Флорентиец. — Лорд Мильдрей снова придет в отчаяние от твоей манеры говорить девушкам комплименты.

— А я готов подписаться под его комплиментом, — обнимая дочь и беря ее под руку, тихо сказал пастор. — С тех пор как моя Золушка проводит время в вашем доме, она превратилась в принцессу. И действительно, чем дальше, тем она милей. Сегодня, Алиса, ты даже старика отца обворожила.

— Предоставьте ей, лорд Уодсворд, очаровывать этих милейших молодых людей. А мне хотелось бы поговорить с вами. Не хотите ли присесть на той скамье? Вид с нее обворожительный, да и вам отдохнуть невредно. А молодежь погуляет по парку до завтрака.

И Флорентиец увел пастора в боковую дорожку, к обрыву.

— Я так рад каждому проведенному подле вас мгновению, лорд Бенедикт. Тем более что совершенно определенно чувствую, как мало земных мгновений мне осталось жить. Мысль, что ждет мою семью, что ждет Алису, когда я закрою глаза, — одна из самых тягостных.

— Неужели для вас не ясно, мой дорогой лорд Уодсворд, что Алиса в моей семье нашла второй родительский кров. Мысль о ней не должна вас тревожить. Сегодня сюда приедут два юриста по делам Николая и Наль. Вы можете составить завещание и назначить меня опекуном вашей дочери на случай вашей смерти. Но эта сторона, сторона юридическая, мало затруднительна. Я хотел предложить вам — если вы действительно чувствуете себя плохо — взять отпуск и переехать сюда в деревню, где мы проведем август и сентябрь. Вы с Алисой доставите нам всем величайшую радость, если проживете здесь это время. Мои планы были несколько иными. Но Наль, как, я думаю, заметили и вы, ждет ребенка. Ей необходимо побыть в тишине не только для здоровья, но и для глубокого понимания того события, к которому она готовится.

— Если бы не счастье моей встречи с вами, лорд Бенедикт, мне нечем было бы помянуть своей жизни. Алиса — с детства и до сегодняшнего дня — да мой старый слуга, верный друг с первых дней детства и тоже до этого мгновения, — вот все, что было и есть светлого в моем доме. Изведав на себе все страдание земли, я нашел смысл и свет жизни в служении Богу и ближним. Только первые годы меня терзала личная трагедия. Но вскоре я забыл о себе, когда окунулся в океан человеческих страстей и горя. Отходя теперь к Отцу моему, переживая вновь всю свою жизнь, я сознаю себя не верным Ему слугою, ибо оставляю на земле такую безобразную семью. Наставляя всю жизнь свою паству, утешая и облагораживая семьи вокруг себя, я ничего не смог сделать в своей личной семье. Не смог вырвать семян зла и разврата, что сеяла Катарина.

Бледное, удрученное лицо пастора, его глаза, точно уже простившиеся с миром, поникшая фигура — все говорило о такой скорби сердца, которой действительно уже нельзя вынести человеку, от которой должны порваться струны его сердца.

— Лорд Уодсворд, человек, отдавший свою жизнь служению людям и служивший им так, как это делали вы, — не просто обыватель, создавший одну из миллионов уродливых семей. Вы — арфа того Бога, которому служили, любя людей. Не вините себя, что доброта ваша была бичом, что из-за нее вы женились неудачно и, спасая, как вы думали, чистое существо, вы попали в сеть зла. Вы оправдали свою жизнь своею деятельностью. Вы были слугой чистым Бога в ней. Вы несли свет и оставляете его на земле в лице Алисы. Вы ослабили сеть зла, которую плела и плетет ваша жена. На много лет вы задержали ее темные силы, которые стремились к ней и к которым стремилась она. А что будет после вашей смерти — о том предоставьте позаботиться мне и верьте, что я защищу Алису. Чтобы облегчить бедной девочке борьбу с матерью и сестрой, перевезите ее совсем в мой дом теперь же, при своей жизни. Переезжайте сами сюда, в деревню, со своим слугой, если мое общество вам радостно. Мне же еще многое надо передать вам, раньше чем мы расстанемся.

Флорентиец обнял пастора за плечи и подал ему небольшую зеленую коробочку, на дне которой лежало несколько розовых конфет.

— Скушайте, дорогой друг, одну из этих конфет, она вас воскресит. Не предавайтесь отчаянию. Если вы думаете, что покидаете землю, то ее надо покинуть мужественно и мудро, в мысли о Вечном и с полным сознанием великого счастья: жизни Единого в себе и во всем. Но вот и гонг к завтраку. Я проведу вас ближайшим путем.

Пастору стало лучше. Он уже не имел вида старика, сердце которого сейчас разорвется. На бледных щеках появился легкий румянец, он как будто помолодел и шел легко.

— Если бы были слова — я выразил бы вам, какое облегчение вы подали мне, лорд Бенедикт. Но слов подходящих я не нахожу. Одно могу сказать: я думал, что не смогу удержать в руках лампады мира и предстану перед Отцом с мигающей лампой. Сейчас я знаю, что вы примирили меня с жизнью и я отойду с миром, благословляя и принимая все мои обстоятельства. Как святыню я понесу до конца всю эту жизнь, эту временную мою форму, через которую мне необходимо было пройти, чтобы очиститься и раскрепоститься.

— О, папа, как вы хорошо выглядите. Вы напоминаете мне моего прежнего папу, который мог со мной так долго гулять.

— Да, дитя, прибавь только, что общество лорда Бенедикта делает меня таким счастливым, каким я никогда не был.

Флорентиец просил своих гостей подождать его несколько минут, пока он навестит Наль и узнает, может ли она спуститься к завтраку. Сандра передавал пастору новости о последнем научном американском журнале, пока отсутствовал хозяин, а лорд Мильдрей рассказывал Алисе, как весь Лондон помешался на этот раз на скачках, на которых будут соревноваться какие-то замечательные лошади королевского дома. И все особы королевской семьи собираются присутствовать, почему все билеты в ложи нарасхват.

— Но я все же достал одну из лучших лож. Ни графиня, ни вы, леди Уодсворд, никогда не видели скачек, как мне говорили. Я был бы очень рад, если бы вы их посмотрели. Если лорд Бенедикт согласится, мы могли бы в воскресенье утром выехать в город и после скачек, к обеду быть уже снова здесь.

Флорентиец вернулся вниз один, сказав, что Наль чувствует себя хорошо, но он посоветовал ей еще полежать, а после завтрака пойти всем гулять. За завтраком лорд Мильдрей передал хозяину билет в ложу на скачки, прося его разрешить всему обществу поехать на них в воскресенье. Флорентиец охотно согласился, сказал, что у него будет даже дело в Лондоне в воскресенье утром, а для Наль и Алисы полезно посмотреть еще один род спорта, где истязание лошадей и страсти людей безобразны. Сандра, тоже не видавший скачек, решил, что ему надо обидеться, почему лорд Бенедикт не причисляет его к тем, о чьем воспитании считает нужным заботиться.

— Я только потому тебя, Сандра, не назвал, что боюсь, как бы у тебя во время скачек не выросли еще две пары ног и со свойственным тебе темпераментом ты не понесся бы сам по скаковой дорожке. Поэтому всю дорогу и на самых скачках изволь сидеть пришитым ко мне.

Под общий смех завтрак кончился, и все общество, не дождавшись Наль и Николая, приславших отказ от прогулки, отправилось к пруду. Наль физически чувствовала себя хорошо. Но ее духовное равновесие было так сильно нарушено, что не только видеть кого-либо из друзей, но даже показать свое расстроенное лицо Алисе она не хотела. Как только Николай внес ее наверх и уложил на балконе, дав ей каких-то капель, Наль почувствовала себя довольно скоро хорошо и сказала севшему с ней рядом мужу:

— Удивительное создание женщина. Ехали мы с тобой на пароходе в одинаково плохих условиях — ты уже давно забыл о качке, а в моем организме она все взбудоражила до дна. Только о ней вспомню, как меня начинает так мутить, что становлюсь больной.

— Мне думается, моя дорогая, что здесь вопрос не в качке. А нас с тобой ожидает нечто другое, очень значительное. И твоя тошнота, и твои головокружения — все просходит оттого, что в тебе зародилась новая, наша общая жизнь.

Наль покраснела до корней волос и спросила, опуская глаза:

— Как мог ты догадаться? Я хотела все от всех скрыть и сделать так, чтобы все узнали только тогда, когда родится ребенок.

— Наль, дружочек мой, моя любимая детка. Тебе сейчас предстоит целый ряд испытаний. Как ни готовил тебя дядя

Али к той жизни, которую ты сейчас начала, сколько наш дорогой друг, которого ты сама выбрала в отцы, ни развивает твой дух, переливая в тебя свои доброту и мудрость, укрепляя тебя для новой семьи, — есть еще тысяча дел и вещей, где ты можешь и должна побеждать свои предрассудки только сама. Все мы от них не свободны. И часто, воображая, что выполняем самые священные долги перед жизнью, так себя закрепощаем в этих долгах и обязательствах, что не имеем, в действительности, даже времени поразмыслить в полном внимании, в полной освобожденности о величии и истинной мудрости той минуты, которую сейчас изживаем. Видишь ли, на земле, пока мы на ней живем, мы можем жить только по законам земли и ни по каким другим. И если

сегодня ты поняла, что тебе предстоит стать матерью здесь, на земле, ты уже обязана — обязана и перед грядущей жизнью, и перед дядей Али, и перед отцом Флорентийцем — найти в себе те великие силы любви, в которых утонут вся мелочь, все предрассудки, ведущие только в тупик духа, а не в творчество его. Если действительно ты любишь меня, любишь своих отцов, хочешь служить им и людям, хочешь создать новую, легкую, раскрепощенную семью, то все стесняющие тебя мелкие обстоятельства должны утонуть в твоей любви. Ты легко перейдешь через грань условной стыдливости и поедешь к доктору, чтобы знать о безопасном и правильном начале новой младенческой жизни в тебе. Ты не будешь стесняться своего внешнего вида. Ты будешь исполнять все предписания врача, все требования гигиены, потому что ты забудешь о себе и будешь думать о будущем ребенке, о его здоровье. Ты, любя, победишь все препятствия условностей и создашь ему гармоничное жилище в себе. Будущий ребенок — это не тиран, который завладевает всею твоей жизнью. Не идол, для которого ты отрежешь себя от всего мира и весь мир от себя, чтобы создать замкнутую, тесную ячейку семьи, связанной одними личными интересами: любовью к «своим». Ребенок — это новая связь любви со всем миром, со всей вселенной. Это раскрепощенная любовь матери и отца, где будет расти не «наш», «свой» ребенок, но душа, данная нам на хранение. И это сокровище мы будем с тобой хранить со всем бескорыстием любви. Со всей честью и благородством, на какие только мы способны, помогая ему развиться и зреть в гармонии. Я знаю, Наль, моя дорогая детка, как много тебе будет сейчас трудного. Я знаю и то, как много сил в тебе, какая бездна преданности

живет в тебе и какая непоколебимая верность, не имеющая даже понятия: «измена», горит в моей дорогой жене.

Николай приник к губам Наль и, казалось, отдал ей все свое сердце в этом поцелуе чистой, глубокой любви.

— О, Николай, как далека я была от действительности, когда рисовала себе на Востоке картины счастья, мечтая, что «вот я — твоя жена», — как это было по-детски. Многое, всосанное мною, разумеется, из гаремных предрассудков, разлетелось, как глиняные кувшины для воды на моей родине, не годные для условий цивилизации того народа, где мы сейчас живем. Но вместе с кувшинами полетели и многие мои боги, которым я всерьез поклонялась. Теперь я увидела и в них тоже только глиняных идолов. И ты угадал — я представляла себе ребенка идолом семьи, тесной ячейкой, где только «свои» могут быть любимы, чтимы и допустимы. Жизнь последнего времени, где Алиса, пастор, Сандра и лорд Мильдрей так легко проникли в мое сердце — а так недавно там жили только очень «свои», — мне уже показала, как, не нарушая верности дяде Али и тебе, можно чужих сделать своими и признать их членами своей семьи.

Наль забралась на колени к своему мужу, обвила его шею руками и по-детски продолжала:

— Самое для меня трудное — это, конечно, доктор. Чего бы я только не дала, чтобы не иметь с ним дела.

— Вот для того чтобы многим женщинам облегчить в будущем их моменты материнства, сама ты и будешь доктором. Ты сейчас уже так подготовлена мною, что я надеюсь на прием тебя сразу на второй курс медицинского факультета, но это мы с тобой еще сверим по программе. Это наиболее легкая сторона дела, так как твоя память и способности помогают тебе преодолевать легко все препятствия в науке. Сейчас же нам с тобой — в смысле духовного роста и совершенствования — нельзя терять ни мгновения в пустоте. Посмотри на этот дивный вид, что расстилается перед нами. Отец, видавший весь мир, говорит, что это один из лучших видов в мире. Как счастлив тот человек, что приходит в мир через тебя, дорогая. Твои глаза могут видеть величайшую красоту земли в первые моменты его жизни. Твое сердце ощущает гармонию природы и гармонию такого великого человека, как отец Флорентиец. Неужели ты не ощущаешь себя сейчас единицей всей вселенной? Разве можешь ты отъединить себя от меня? От этих кедров и кленов? От солнца и блестящего озера? О, Наль, жизнь и смерть — все едино. Наша жизнь сейчас — только мгновенная форма вечной жизни. И все, что мы знаем твердо, неизменно — это то, что мы — хранители жизни. Ты станешь матерью. Ты передашь наши две жизни новой форме, которую будешь хранить до тех пор, пока жизнь не пошлет ей зова к тому или другому роду самостоятельного труда и творчества. Мы должны создать новым, через нас приходящим, единицам вселенной такие условия раскрепощения существования в семье, чтобы ничто не давило на них, не всасывалось в них ядом от наших предрассудков и страстей.

— Меня страшила бы ответственность, Николай, если бы я не была рядом с тобой и не строила бы семьи под твоим руководством. Знаешь ли, однажды пастор поразил меня своей прозорливостью о тебе. В тот день, когда отец впустил меня и его в свою тайную комнату, пастор сказал: «Ваш муж не вынес бы ни мгновения вашей неверности». И я поняла, что связана с тобой до смерти, что между нами не может встать не только образ какого-либо человека, но даже мысль измены. А теперь я стала понимать, что наша семья необходима и дяде Али и отцу Флорентийцу, чтобы жизнь преданных им учеников и радостных слуг не прерывалась.

Помолчав, Наль тихо прибавила:

— Пастор и Алиса тревожат меня. Пастор так слаб, а Алиса этого не видит.

— Нет, Наль, Алиса не только видит, но и часто плачет об отце. Но это ангельское создание улыбается всем, забывая о себе. Она боится потревожить кого-либо своим расстроенным видом и скрывает горе, отлично понимая предстоящую ей жизнь и вечную разлуку с отцом, как она пока называет смерть.

— Но ведь это трагедия, Николай. Во мне идет новая жизнь на землю, а он, венчавший нас, уходит с земли. Неужели нельзя ему побыть с нами? Пожить в радости, отдохнуть?

— Нам еще не понять до конца путей человеческих, Наль. Но пока человек может идти к совершенствованию — он живет. Он борется, терпит поражения, разочаровывается, но не теряет мужества, не теряет цельности в своих исканиях и вере, живет и побеждает. Его сердце все растет, его сознание ширится. Он еще может нести в день свое творчество. Еще может отдавать просто свою доброту — и поэтому живет.

Бывает так, что человек десятки лет ведет жизнь, бесполезную вовне. Живет эгоистом и обывателем. Становится никому не нужным стариком — и все живет. Жизнь, великая и мудрая, видит в нем еще какую-то возможность духовного пробуждения. И Она ждет. Она дает человеку сотни испытаний, чтобы он мог духовно возродиться. И наоборот, бывают люди, так щедро излившие в своих простых, серых днях доброту и творчество своего сердца, что вся мощь их сердца разрослась в огромный свет. И их прежняя физическая форма уже не может нести в себе этого нового света. Она рушится и сгорает под вихрем тех новых вибраций мудрости, куда проникло их сознание. И такие люди уходят с земли, чтобы вернуться на нее еще более радостными, чистыми и высокими. Ты найди в своем обаянии и такую нежность любви, и такую дружбу, чтобы утешить Алису не состраданием-слезами, а состраданием мужества и силы. Обними ее и старайся видеть дядю Али перед собой, чтобы его сила через тебя поддерживала Алису в спокойном подчинении воле жизни.

И всегда сознавай, что все месяцы твоего материнства, а потом, вероятно, и годы нашей общей жизни в семье — это счастье служить человечеству. Счастье трудиться для него, не выбирая, что себе полегче и приятнее, а трудиться так и там, как нам укажут дядя Али и отец Флорентиец. День, проводимый в сотрудничестве с ними, — о каком еще высшем счастье можно мечтать? Нет разлуки, Наль, с дядей Али для тебя. Что бы ты ни делала, куда бы ты ни шла, все мысленно держи его руку.

Оба друга, муж и жена, не замечали времени. Они умолкли и наблюдали начинавшийся закат солнца, возвращавшиеся издали стада, двигавшиеся повозки и появляющиеся дымки над крышами. Видя, как постепенно оживала вся долина, они чувствовали себя слитыми с этой жизнью, со всей природой. Сердца их бились ровно и спокойно, неся в себе, каждое по-своему, свою особую звучащую ноту общей жизни.

Внизу послышались голоса, и вскоре на лестнице, ведущей к ним, супруги услышали легкие шаги Флорентийца и Алисы. Наль еще раз поцеловала мужа, пошла к двери и распахнула ее раньше, чем согнутый пальчик Алисы успел ее коснуться. Вытянутая рука девушка по инерции коснулась Наль, что заставило их обеих и Флорентийца весело рассмеяться.

— Наль, я так соскучилась без тебя.

— И не вздумай верить этой ветренице, дочь моя. Теперь поет жаворонком, а можешь ли себе представить эту козочку, бегающую взапуски с Сандрой? Я чуть не умер от смеха, когда лорд Мильдрей, осанистый и величественный, тоже пустился было помогать ей обогнать Сандру.

Лорд Бенедикт сделал какое-то движение всей фигурой, приподнял ногу, чуть-чуть повел плечом и головой — и все покатились со смеху, узнав мгновенно милого, доброго лорда Мильдрея.

— Ну, я вижу, доченька, что ты смеешься громче всех. Значит, здорова, а потому одевайся и сходи к обеду. Алиса уже предъявила мне счет за исполнение хозяйских обязанностей за завтраком. Если это повторится за обедом — я, пожалуй, стану банкротом.

— Что только вы можете сказать, лорд Бенедикт, — всплеснула руками Алиса.

— Вот видишь, Наль, второй раз она говорит мне сегодня эту фразу. Ну, давай мириться, Алиса. — И Флорентиец, подойдя к девушке, снял с нее шляпку, поправил кудри и сказал: — Ну разве она не красотка, наша Алиса?

— Конечно, отец, не только красотка, но настоящая чудо-красавица. И если вы будете ее обижать...

— То, пожалуй, ее поклонники меня обидят. Очень рад, дети мои, что у обеих вас такие мирные и благородные поклонники, что не собираются обижать меня. Могу вам сообщить радостные новости о Левушке. После страшнейшей бури на Черном море, в которой твой брат не осрамил тебя, Николай, а стяжал себе репутацию храбреца, он познакомился в Б. с сэром Уоми и там узнал, что ты писатель. Сэр Уоми подарил ему обе твои книги и просит теперь выслать ему их отсюда. Я надеюсь, ты исполнишь это сам.

— Кто это — сэр Уоми, лорд Бенедикт? — спросила Алиса.

— Это, козочка, один мой друг, большой мудрец, у которого глаза почти такого же цвета, как твои. Но пойдем отсюда, тебе и мне пора приводить себя в порядок, а Наль, я думаю, уже не терпится, хочет пройтись до обеда.

Флорентиец спустился к себе, а Алиса зашла в комнату отца, который показался ей вновь усталым, когда они возвращались с прогулки. Пастор сидел на балконе в глубоком кресле. Лицо его действительно было усталым, но выражение безмятежного покоя и радостности — такое редкое за последнее время — отражалось в его больших, добрых глазах.

— Как я счастлив, дочурка, что ты зашла ко мне. В этих покоях, в этом просторе и тишине, к которым мы с тобой так не привыкли, ты мне кажешься совсем другой. Я только здесь и в доме лорда Бенедикта в Лондоне сумел и продумать и оценить, чем ты была для меня всю мою жизнь и в каком я долгу перед тобой.

Алиса села на скамеечку у ног отца, прижалась к нему и взяла обе его руки в свои.

— И вот, дорогая, скоро опустится занавес пятого акта моей жизни. Многое, многое сделано в этой жизни не так, как я того хотел. Еще больше совсем не выполнено. И перед тобой у меня вина в том, что я не сумел дать тебе счастья и беззаботного детства. Я не смог отстоять твоей самостоятельности и теперь ухожу, оставляя тебя чужой в родной семье. И ты без законченного общего образования, без законченного и музыкального образования. Алиса, Алиса, ты будешь права, если назовешь меня нерадивым отцом.

— Папа, зачем вы говорите против всякой очевидности? Вы знаете, что были лучшим отцом, о каком можно мечтать. Лично мне вы украсили жизнь и показали своим примером, что такое божественная часть в людях. Для Дженни вы тоже были лучшим отцом, какого она могла иметь. А если Дженни, развиваясь, пленялась только внешним блеском жизни и отбрасывала все ее духовные ценности, на которые вы ей указывали, — в этом нет вашей вины. Вы ясно указывали нам, не словами и проповедями, но вашей жизнью каждый день, что у человека два пути, что пути духа и тела неразделимы. А если Дженни хотела только блестящего быта и отбрасывала все духовное как ненужное и бесплатное приложение к нему — в этом нет вашей вины. Зачем нам говорить о том, что будет, когда опустится занавес вашей земной жизни? Сейчас он поднят, папа. Мы живем. Живем в обществе человека, знакомство с которым сделало нашу жизнь сказкой.

— И этот человек послал тебя, дитя, одеваться, стоял под дверью, трижды стучал и ожидал разрешения войти, — услышали отец и дочь чудесный голос лорда Бенедикта, стоявшего подле них на пороге балкона.

Алиса, смущенная, вскочила на ноги, а пастор хотел встать, чтобы пододвинуть стул своему хозяину, но Флорентиец удержал его в кресле, взял стул и, садясь возле него, продолжал:

— Вот вам еще конфета, лорд Уодсворд. Как вы себя чувствуете? Если вы себя хорошо чувствовали после первой моей конфеты, то так же будете себя чувствовать и после второй, думаю, даже лучше. Но, леди Уодсворд, вас я не хвалю. Вы, очевидно, большая кокетка и желаете сохранить этот туалет к обеду. Вот уже и гонг. Все же попросите Дорию хотя бы причесать вас.

Алиса убежала к себе, а лорд Бенедикт и пастор медленно сошли вниз на террасу, куда вскоре собралось все общество, перед тем как войти в столовую. Весело и оживленно проходил обед. Вызвал большой спор вопрос скачек. Наль и Алисе, не испытывавшим никакого любопытства к выставке нарядов высшего общества и к самому этому обществу и опасавшимся, что бедных лошадей будут бить, ехать не особенно хотелось. Пастор говорил, что предпочел бы почитать в тишине. Сандра пылал желанием ехать. Мильдрей и Николай молчали. Хозяин не соглашался разбить общество и предложил ехать всем вместе.

— Вам, девочки, необходимо побывать на скачках. Вам надо понять тот народ, среди которого вы живете. А чтобы понять народ — мало видеть дворцы и музеи народа и понимать его язык. Надо еще наблюдать нравы и обычаи, проникнуться темпераментом народа. Скаковой спорт — это не условная выдумка одного класса английского народа. Это одно из проявлений темперамента всего этого народа. И вы, друзья, будете наблюдать не только великосветские ложи, но и огромное море простого народа на трибунах. И как в ложах, так и на трибунах вы увидите кольца пылающих страстей, в которые заковали себя сами люди, думая, что они представляют из себя высшую цивилизацию всего культурного мира. Кроме того, лично вам, лорд Уодсворд, и Алисе на скачках предстоит прочесть еще один урок жизни. Вы поймете, что зло тащит за собой человека не потому, что окружает его извне, а только потому, что внутри сердца человека уже готов бурлящий кратер, куда зло только выливает свое масло, подбавляя силы его злобным страстям.

Сердце доброго — кратер любви, и маслом ему служит радость. Оно свободно от зависти, и потому день доброго легок. Тяжело раздраженному. Потому что кипение страстей в его сердце не дает ему отдыха. Он всегда в раздражении, всегда открыт к его сердцу путь всему злому. Такой человек не знает легкости. Не знает своей независимости от внешних обстоятельств. Они его давят во всем и становятся постепенно его господином. Поедемте все вместе. Дамам нашим милая и умная Дория соорудит по туалетной части все, что для скачек надо. Мы ее отправим завтра в Лондон, а утром в воскресенье к десяти с половиной часам поедем туда сами. Но я слышу, подъехал экипа

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: