 |
Майкл Фрейн. «Копенгаген».
|
|
|
|
Второй акт.
Бор И все же, Гейзенберг, так ради чего ты тогда приезжал в Копенгаген в сорок первом? Ты правильно сделал, что рассказал нам о своих страхах. Но ведь на самом деле ты не думал, что я стану рассказывать тебе, работают ли американцы над бомбой.
Гейзенберг Нет.
Бор И всерьез не надеялся, что я стану их останавливать.
Гейзенберг Нет.
Бор Ты ведь все равно собирался вернуться к работе над своим реактором, что бы я ни сказал.
Гейзенберг Да.
Бор Так ради чего ты тогда приезжал?
Гейзенберг Ради чего я приезжал?
Бор Расскажи нам еще раз. И на этот раз мы всё расставим на свои места. На этот раз мы во всём разберемся.
Маргрет Может быть, ты и сам сможешь наконец в этом разобраться.
Бор В конце концов, ведь объяснить природу атома тоже было непросто. Мы делали множество попыток. И чем больше мы пытались, тем хуже нас понимали. Но в конце концов все встало на свои места. Так что – еще одна попытка.
Гейзенберг Зачем я приезжал? И снова я возвращаюсь к этому вечеру в сорок первом. Я снова иду по гравию знакомой дорожки, дергаю знакомый шнурок звонка. Что я чувствую? Конечно, страх и нелепость собственной роли – того, кто приносит дурные вести.
Бор Распахивается дверь. Мой дорогой Гейзенберг!
Гейзенберг Мой дорогой Бор!
Бор Проходи, проходи…
Гейзенберг Да, но вот ещё… Я почти вижу… Стояла ранняя весна. Мой первый приезд в Копенгаген в двадцать четвертом. Март, промозглая северная погода. Но иногда выглядывало солнце, оставляя на коже прикосновение первого тепла. Первое дуновение возрождающейся жизни.
Бор Тебе было двадцать два. А мне, значит…
|
|
|
Гейзенберг Тридцать восемь.
Бор Почти столько же, сколько тебе было, когда ты приехал к нам в Копенгаген в сорок первом.
Гейзенберг И что мы делаем?
Бор Надеваем ботинки, берем рюкзаки…
Гейзенберг Садимся в трамвай, доезжаем до конечной…
Бор И отправляемся в поход!
Гейзенберг На север, к Эльсинору.
Бор Шляться и общаться.
Магрет Потом на запад к Тисвильде… И обратно через Хиллероуд… Шляться и общаться… Так они общались потом без остановки три года.
Гейзенберг Но как?
Бор Что как?
Гейзенберг Как мы говорили? По-датски?
Бор По-немецки, конечно.
Гейзенберг Лекции я читал по-датски. Всего через два с половиной месяца после приезда мне пришлось провести свой первый коллоквиум.
Бор Помню-помню. Ты уже тогда великолепно говорил по-датски. А когда мы оставались одни? Ты не помнишь, дорогая?
Маргрет На каком языке вы говорили, когда меня с вами не было? Ты что, думаешь у меня там были спрятаны микрофоны?
Бор Нет-нет. И все-таки чуть больше терпения, дорогая!
Маргрет Чуть больше терпения?
Бор Это прозвучало немного резковато.
Маргрет Вовсе нет.
Бор Нам нужно шаг за шагом пройти весь путь назад к самому началу лабиринта.
Маргрет Я слежу за каждым шагом.
Бор Ты ведь, надеюсь, тогда был не против?
Маргрет Против чего?
Бор Что мы оставили тебя дома.
Маргрет Когда вы ходили в поход? Конечно, нет. Как я могла быть возражать. Ты же не мог сидеть в четырех стенах. Когда один за другим появляются сразу двое сыновей, какой мужчина такое выдержит.
Бор Двое?
Маргрет Гейзенберг.
Бор Да, да.
Маргрет И наш собственный сын.
Бор Огге?
Маргрет Эрнест!
Бор В двадцать четвертом – конечно, Эрнест.
Маргрет Наш пятый, верно?
Бор Да, да, да. И ты права, если это был март, то ему было…
|
|
|
Маргрет Неделя.
Бор Неделя? Всего неделя. И ты действительно была не против?
Маргрет Вовсе нет. Я была рада, что у тебя есть предлог вырваться из дому. И потом, ты ведь всегда отправлялся в походы со своими новыми помощниками. Ты уходил с Крамерсом, когда он приехал в тысяча девятьсот шестнадцатом.
Бор Да, когда Христиану было всего…
Маргрет Неделя.
Бор Да-да… Я ведь тогда чуть не угробил Крамерса.
Гейзенберг Не игрушечным ли пистолетом?
Бор На мине. Во время похода.
Гейзенберг А-а, на мине. Да, вы говорили мне, на одной из немецких мин. Но Бог с ним, с Крамерсом, вы чуть себя не угробили!
Бор На отмели всплыла мина…
Гейзенберг А они тут же стали кидать в нее камни. Интересно, о чем вы думали?
Бор Понятия не имею.
Гейзенберг Эльсинор, надо полагать, дает себя знать.
Бор Эльсинор?
Гейзенберг Темные стороны души человеческой.
Бор То, что ты сделал, было не меньшим идиотизмом.
Гейзенберг Я?
Бор Ты. С Дираком в Японии. Когда вскарабкался на пагоду.
Гейзенберг А-а, на пагоду.
Бор А потом балансировал на шпиле. Если верить Дираку. Стоя на одной ноге. На ветру. Хорошо, что меня там не было.
Гейзенберг Каюсь, это чистый Эльсинор.
Бор Именно что – Эльсинор.
Гейзенберг Я ведь, знаете, завидовал Крамерсу.
Бор Его преосвященству. Так ты, кажется, его называл.
Гейзенберг Так оно и было. Он же был вашим главным кардиналом. Вашим любимым сыном. Пока не появился я.
Маргрет Он прекрасно играл на виолончели.
Гейзенберг Даже слишком прекрасно.
Маргрет Мне он нравился.
Гейзенберг А я его боялся. Крамерс сидел в своем собственном кабинете по соседству с вашим и крутился вокруг вас как электрон на ближайшей к ядру орбите. И он не самого высокого мнения о моих изысканиях. Он настаивал на том, что классическая механика способна объяснить все, что происходит с атомом.
Бор Он заблуждался.
Маргрет И очень скоро его кабинет опустел.
Бор А на ближайшей орбите возник другой электрон.
Гейзенберг И три года мы прожили внутри атома.
Бор А по всей Европе вокруг нас по внешним орбитам вращались другие электроны.
|
|
|
Гейзенберг Макс Борн и Паскаль Йордан в Гёттингене.
Бор Шрёдингер в Цюрихе и Ферми в Риме.
Гейзенберг Чедвик и Дирак в Англии.
Бор Жолио-Кюри и Де Бройль в Париже.
Гейзенберг Гамов и Ландау в России.
Бор Всё было в непрерывном движении.
Гейзенберг В каждом почтовом вагоне ехали готовые статьи и черновики.
Бор А помнишь, когда Гоудшмит и Уленбек обнаружили спин, вращение электронов?
Гейзенберг И всех, конечно, прежде всего интересовал вопрос: какую позицию займет Копенгаген?
Бор Я в это время как раз еду в Лейден.
Гейзенберг И поездка превращается в папскую процессию! По пути поезд останавливается в Гамбурге…
Бор Паули и Штерн ждут меня на платформе, чтобы спросить, что я думаю насчет спина.
Гейзенберг Вы говорите им, что это ошибка.
Бор Нет, я говорю, что это весьма…
Гейзенберг Интересно.
Бор Да, мне кажется, я именно так и сказал.
Гейзенберг Потом поезд прибывает в Лейден.
Бор Где меня на перроне встречают Эйнштейн и Эренфест. И тогда я меняю свою точку зрения, потому что Эйнштейн – понимаешь, Эйнштейн! – ведь если я Папа Римский, то он Господь Бог – так вот Эйнштейн проанализировал все это с точки зрения теории относительности и развеял все мои сомнения.
Гейзенберг Ах, какое было время! Какое удивительное время! Всего три года!..
Бор С двадцать четвёртого по двадцать седьмой.
Гейзенберг С моего приезда в Копенгаген, когда я начал у вас работать…
Бор И до твоего отъезда в Лейпциг, где тебе дали кафедру.
Гейзенберг Эти три года в промозглом и бодрящем северном климате дали свои всходы.
Бор В итоге мы получили квантовую механику, принцип неопределенности…
Гейзенберг И принцип дополнительности…
Бор Мы получили полную «Копенгагенскую интерпретацию».
Гейзенберг Европа снова в зените славы. Новая эпоха Просвещения, и Германия вновь на своем законном месте – в самом центре. И кто впереди?
Маргрет Ты и Нильс.
|
|
|
Гейзенберг Да, именно мы.
Бор Именно мы.
Маргрет Так вот к чему ты хотел вернуться в сорок первом?
Гейзенберг К тому, чем мы занимались в те три года… К тому, о чем мы говорили, о чем мы думали… Мне кажется, что краешком глаза я всё это вижу сейчас, когда мы разговариваем. Было что-то такое в том, как мы работали. Что-то такое особое в том, как мы творили…
Бор Вместе.
Гейзенберг Вместе. Да, вместе.
Маргрет Нет.
Бор Нет? Как это – нет?
Маргрет Не вместе. Ничего вы вместе не делали.
Бор Нет, делали. Конечно же, делали.
Маргрет Нет, не делали. Всё, что вы сделали, вы сделали поодиночке. Ты сначала разработал свою квантовую механику на Гельголанде.
Гейзенберг Да, это было летом. У меня была сенная лихорадка.
Маргрет Ты говорил, что там, в одиночестве, на пустынном скалистом острове посреди Северного моря, тебя ничего не отвлекало.
Гейзенберг Думать стало легче, и вдруг я четко и ясно представил себе, как должна выглядеть атомная физика. Мы не можем видеть электронов внутри атома…
Маргрет … Также, как Нильс не может прочесть твои мысли, а ты – мысли Нильса.
Гейзенберг Всё, что мы можем увидеть, это эффект, который производят электроны на свет, который они отражают…
Бор Но те трудности, с которыми ты сталкивался, мы решали сообща – за обедом у меня дома или на пляже в Тисвильде.
Гейзенберг Конечно. И я помню, тот вечер, когда математика впервые зазвучала в унисон с принципом.
Маргрет На Гельголанде.
Гейзенберг На Гельголанде.
Маргрет В одиночестве.
Гейзенберг Это была невероятно трудная задача – в то время я не понимал матричного исчисления… Я так возбужден, что все время делаю ошибки. Но к трем часам ночи всё сошлось. Как будто за внешними эффектами атомных явлений мне открылся необыкновенно красивый внутренний мир. Мир чистых математических структур. От волнения я не могу заснуть. Я отправляюсь на южную оконечность острова. Там в море выступает скала, на которую я давно хотел забраться. Я поднимаюсь на неё в полутьме и до рассвета лежу на вершине, пристально глядя с море.
Маргрет В одиночестве.
Гейзенберг В одиночестве. И я был счастлив.
Маргрет Гораздо счастливее, чем с нами в Копенгагене зимой следующего года.
Гейзенберг Это что, когда мы занимались всей этой чепухой Шрёдингера?
Бор Чепухой? Ну-ну-ну… Это ты насчёт волновой механики Шрёдингера?
Маргрет Да, когда все внезапно отвернулись от твоей замечательной новой матричной механики.
Гейзенберг Просто никто не может её понять.
|
|
|
Маргрет А волновую механику Шрёдингера они понять могут.
Гейзенберг Они же её ещё в школе изучали! Это же возвращение к классической физике! И когда я принимаю её несколько сдержанно…
Бор Несколько сдержанно? Не критики ради, но…
Маргрет … Ты назвал её отвратительной.
Гейзенберг Я назвал отвратительными её физические последствия. А Шрёдингер назвал отвратительной мою математику.
Бор Насколько я припоминаю, ты тогда употребил слово… при даме я его повторить не решаюсь.
Гейзенберг В узком кругу. Но у всех к тому времени помутился рассудок.
Маргрет Они думали, что ты просто завидуешь ему.
Гейзенберг Кто-то даже предположил, что это был эдакий интеллектуальный снобизм. Вы тогда очень переволновались.
Бор Из-за тебя.
Гейзенберг Вы пригласили Шрёдингера к себе.
Бор Чтобы спокойно обсудить наши разногласия.
Гейзенберг И набросились на него как сумасшедший.
Бор Я был безукоризненно вежлив.
Гейзенберг Вы были Папа Римский, Святая Палата и инквизиция в одном лице. А затем, когда Шрёдингер сбежал к себе в Цюрих – и этого я сам никогда не забуду и вам забыть не дам – вы стали с ним соглашаться. Вы набросились на меня!
Бор Потому что к этому времени ты лишился рассудка. Ты стал фанатиком! По-твоему волновая теория вообще несовместима с квантовой механикой!
Гейзенберг Вы переметнулись!
Бор Я сказал, что волновая механика и матричная механика – это просто разные инструменты.
Гейзенберг Это то, в чём вы всегда меня обвиняете. «Что сходится – то сходится». И не важно, какое это имеет значение.
Бор Конечно, мне не всё равно, какое это имеет значение.
Гейзенберг Как это объяснить словами.
Бор Простым, доходчивым языком.
Гейзенберг Подлинное значение – это всегда значение математическое.
Бор По-твоему, если уравнение сходится, смысл значения уже не имеет.
Гейзенберг Математика и есть смысл! Смысл именно в этом!
Бор Только не забывай, что, в конце концов, мы должны суметь объяснить всё это Маргрет!
Маргрет Объяснить мне? Да вы друг другу этого объяснить не могли! Вы же спорили все ночи напролёт. Вы оба были просто вне себя!
Бор И оба выбивались из сил.
Маргрет Последней каплей стала камера Вильсона.
Бор Ещё бы, ведь если отделить электрон от атома и пропустить его через камеру Вильсона, можно увидеть, что за ним остаётся след.
Гейзенберг Возмутительно! Никакого следа быть не может!
Маргрет Согласно твоей квантовой механике.
Гейзенберг Следа нет! Орбит нет! Нет ни следов, ни траекторий! Только внешние эффекты!
Маргрет Только след-то есть. Я сама видела – так же ясно, как виден кильватер за кораблём.
Бор Это был невероятный парадокс.
Гейзенберг Парадоксы были всегда вашей слабостью. Вы упивались противоречиями.
Бор А ты так и не смог понять, какую пищу для размышлений дают противоречия и парадоксы. Это твоя слабость.
Гейзенберг Вы даже представить себе не можете, насколько вы агрессивны.
Маргрет Вот так они занимались физикой.
Бор Так мы занимались физикой.
Маргрет Нет. Нет! В конечном счёте вы снова всё делали поодиночке. Даже ты! Ты же уехал кататься на лыжах в Норвегию!
Бор Мне нужно было отвлечься от всего этого!
Маргрет И принцип дополнительности ты разработал в Норвегии в одиночку.
Гейзенберг При той скорости, с которой он спускался на лыжах, ему нужно было что-то делать, чтобы не онемели конечности. Вот и пришлось выбирать между физикой и обморожением.
Бор Ты-то остался в Копенгагене…
Гейзенберг И наконец смог подумать.
Маргрет Вам обоим гораздо лучше, когда вы врозь.
Гейзенберг Когда он уехал, мне стало так же легко, как тогда на Гельголанде, когда кончилась моя сенная лихорадка.
Маргрет Будь я учителем, никогда не посадила бы вас за одну парту.
Гейзенберг Вот тогда я и сформулировал принцип неопределённости. Однажды промозглым февральским вечером я прогуливался в одиночку по парку «Фэллоут». Было уже поздно, свернув в парк, я оказался в темноте совершенно один. Я начинаю думать о том, что бы вы увидели, если бы навели на меня телескоп с Норвежских гор. Вы увидели бы меня около уличных фонарей на аллее, затем ничего бы не увидели, когда я исчезал в темноте, потом вы снова увидели бы меня мельком, когда я проходил мимо фонарного столба перед эстрадой. И это как раз то, что мы видим в камере Вильсона. Не сплошной след, а прерывистую траекторию столкновений между пролетающими электронами и различными молекулами водяного пара… Я не знаю, почему мы не подумали об этом раньше, возможно, наши бесконечные споры вообще не давали нам думать.
Бор Единственное, что меня не устраивает, это то, что ты, судя по всему, решил пренебречь дискуссией как таковой. Возвращаюсь из Норвегии и узнаю, что ты уже закончил черновик статьи по неопределённости и отправил его в печать!
Маргрет Что тут началось!..
Бор Милейший мой Гейзенберг, кто же так поступает! Отсылать первый вариант статьи в печать до того, как мы его обсудили! У нас в Копенгагене так не принято!
Гейзенберг Ну да, у нас принято преследовать меня с раннего утра до поздней ночи! У нас принято доводить меня до белого каления!
Бор Да, потому что твоя статья содержит фундаментальную ошибку.
Гейзенберг Однако же при этом я демонстрирую ему самый невероятный принцип устройства нашей вселенной, на который когда-либо наталкивались учёные с момента создания теории относительности. А именно: возможность знать всё о местонахождении частицы, или другого объекта, или даже самого Бора, как заведённого шныряющего сейчас по комнате, в этой его несносной манере. Потому мы не можем наблюдать за этим объектом, не внося в ситуацию какой-то новый элемент – молекулу водяного пара и поток света, то есть то, что обладает собственной энергией. А потому производит эффект на то, с чем сталкивается. В мире не существует абсолютно определённой ситуации. Это опрокидывает понятие причинно-следственной связи, сам фундамент, на котором зиждется наука. Потому что, если мы не знаем, каково положение вещей сегодня, то мы не можем знать, каково оно будет завтра. А всё, что вы можете сказать, это что в формулировке есть ошибка!
Бор Она там есть!
Маргрет Чаю не хотите?
Гейзенберг Послушайте, но ведь в моей статье речь не идёт не о свободном электроне, который перемещается по камере Вильсона, а об электроне у себя дома, вращающемся по орбите внутри атома…
Бор И неопределённость возникает, не как ты утверждаешь, через неопределённость отдачи, когда электрон сталкивается с фотоном…
Гейзенберг Простым, доступным языком!
Бор А это и есть простой, доступный язык.
Гейзенберг Но ведь это…
Бор Язык классической механики.
Гейзенберг Послушайте! Копенгаген – это атом. Маргрет – его ядро. Масштаб правильный? Десять тысяч к одному.
Бор Да-да.
Гейзенберг Допустим, Бор – это электрон. Он бродит по городу, где-то в темноте, никто не знает где. Он то здесь, то там, он везде и нигде. Вот он в парке «Фэллоут». Вот он проходит мимо ратуши, а вот вышел к гавани. Я – фотон. Световой квант. Я направляюсь в темноту на поиски Бора. Мне это удаётся, потому что я налетаю на него… Но что при этом происходит? Посмотрите, дальше он пошёл медленнее, его маршрут отклонился! Он ведёт себя уже не так, как до нашего столкновения, когда действовал мне на нервы!
Бор Трудность состоит в том, чтобы узнать, что именно произошло с тобой. Ведь для того, чтобы понять, как видят тебя люди, мы должны воспринимать тебя не только как частицу, но и как волну. Мне придётся использовать не только твою механику частиц, но и волновую функцию Шрёдингера.
Гейзенберг Я знаю. Я указал об этом в постскриптуме.
Бор Все помнят статью и никто не помнит постскриптума. А вопрос это фундаментальный. Частицы сами по себе есть единицы вещества. Волны же есть возбуждения любой среды.
Гейзенберг Да, я знаю. Это дополнительность. У меня это есть в постскриптуме.
Бор Они или то, или другое. Они не могут быть и тем, и другим вместе. Нам нужно выбрать, как мы их рассматриваем. Но как только мы сделаем это, мы потеряем возможность узнать о них всё.
Гейзенберг И снова он сел на своего любимого конька. Между прочим, это ещё один наглядный пример применения принципа дополнительности. Маршрут вашей прогулки целиком определяется вашими генами и различными силами, которые воздействуют на вас. Но в то же самое время он определяется вашими собственными непостижимыми причудами. Так что мы не можем понять ваше поведение без того, чтобы рассматривать его с двух сторон одновременно, а это невозможно. Следовательно, ваши хитроумные перемещения не есть вполне объективные аспекты вселенной. Они существуют лишь частично, благодаря моим и Маргрет усилиям, в силу того, что наши мысли непрерывно переключаются с одного взгляда на другой.
Бор Ты ведь так никогда целиком и полностью и не признал принцип дополнительности.
Гейзенберг Я признал его целиком и полностью. Вы меня убедили. Я покорно принял вашу критику в свой адрес.
Бор Но сначала ты наговорил мне кучу грубостей.
Гейзенберг Боже мой, да вы ведь меня тогда чуть до слёз не довели!
Бор Прошу прощения за мой диагноз, но слёзы были от бессилия и злобы.
Гейзенберг По-вашему это был каприз?
Бор Воспитав своих собственных детей, я могу распознать каприз.
Гейзенберг А как насчёт Маргрет? У неё тоже был каприз? Кляйн рассказывал мне, что вы и её довели до слёз после моего ухода, заставляя перепечатывать бесконечные наброски статьи о принципе дополнительности.
Бор Не припоминаю.
Маргрет А я припоминаю.
Гейзенберг Нам пришлось снова вытаскивать Паули из постели в Гамбурге и везти его в Копенгаген на мирные переговоры.
Бор Ему это удалось. Мы заключили мировую. Принцип неопределённости и принцип дополнительности стали двумя опорными точками «Копенгагенской интерпретации».
Гейзенберг Как и большинство договоров, это был политический компромисс.
Бор Вот видишь, в глубине души тебя до сих пор гложет червь сомнения.
Гейзенберг Вовсе нет. Всё сходится. Ведь это самое главное. Всё сходится, всё сходится, всё сходится!
Бор Да, сходится. Но не это самое главное. Ведь, что мы сделали за эти три года, Гейзенберг? Ведь мы без преувеличения перевернули весь мир. Мы вновь поставили человека в центр мироздания. Сначала мы сделали себя орудием неведомого Божьего промысла. И стоило только начаться Возрождению, стоило человеку вновь стать, по выражению Протагора, мерилом всего сущего, мы снова уступили место плодам своего собственного труда! Мы потерялись в законах классической механики. Пока в начале двадцатого столетия нас снова не заставили встать с колен.
Гейзенберг Всё начинается с Эйнштейна.
Бор Всё начинается с Эйнштейна. Он доказал, что измерение – то самое измерение, на котором зиждется сама возможность научных знаний, - есть понятие субъективное, отнюдь не беспристрастное и не универсальное. Это результат действий человека, которые совершаются с определенной точки зрения во времени и пространстве и задаются положением возможного наблюдателя. А потом здесь, в Копенгагене, за эти три года в середине двадцатых, мы обнаружили, что вселенная не имеет точного и объективного определения. Что вселенная существует только как серия приближений. И ограничена пределами наших с ней взаимоотношений. Пределами понимания, доступного человеческому сознанию.
Маргрет А этот человек, которого ты поставил в центр мироздания, - это ты или это Гейзенберг?
Бор Ну зачем ты так, дорогая!
Маргрет Просто есть большая разница.
Бор Любой из нас. Мы оба. Ты. Все мы.
Маргрет Ведь если Гейзенберг в центре мироздания, то единственная частичка мироздания, которую он не в состоянии увидеть, это сам Гейзенберг и есть.
Гейзенберг А значит…
Маргрет А значит, бессмысленно спрашивать его, ради чего он приезжал в Копенгаген в сорок первом. Он этого не знает!
Гейзенберг Именно тогда мне на мгновение почудилось, что я что-то увидел…
Маргрет Ты оглянулся, чтобы посмотреть.
Гейзенберг И всё пропало.
Маргрет Снова принцип дополнительности, не так ли?
Бор Так, так.
Маргрет Я столько раз всё это печатала. Когда ты делаешь что-то, что требует сосредоточенности, то не можешь при этом думать о том, как это сделать, а когда ты думаешь о том, как это сделать, ты не в состоянии это делать.
Гейзенберг Сверни влево, сверни вправо, или задумайся и погибни.
Бор Но только после того, как сделаешь это…
Маргрет Ты оглядываешься назад, и строишь предположения, как и все остальные. Только твоё предположение хуже, поскольку ты сам не видел, как ты это делал, а мы видели. Прости, но ты ведь даже не знаешь, почему ты вообще стал заниматься неопределённостью.
Бор А если это ты в центре мироздания…
Маргрет Тогда я могу тебе сказать, что всё это было только для того, чтобы сбросить бомбу на Шрёдингера.
Гейзенберг Разумеется, я хотел показать, что он ошибается.
Маргрет А Шрёдингер выигрывал войну. Ведь когда место заведующего кафедрой в Лейпцигском университете оказалось вакантным, он попал в список претендентов, а ты нет. Тебе было необходимо новое блистательное оружие.
Бор Не хочу тебя критиковать, Маргрет, но у тебя есть склонность всегда переходить на личности.
Маргрет Но всё дело именно в личности! Ты только что прочёл нам лекцию на эту тему! Ты же знаешь, как Гейзенберг хотел получить кафедру. Ты знаешь, какое давление оказывала на него семья. Прости, но ты во всём хочешь найти свою абстрактно-героическую логику. И когда рассказываешь ты, всё становится на свои места, у истории есть начало, продолжение и конец. Но я тоже при этом присутствовала, я помню всё, как будто я всё ещё там. Я вспоминаю и не вижу никакой истории. Сплошная путаница, ярость, зависть, слёзы, никто ничего не понимает, никто не знает, что будет дальше.
Гейзенберг Но тем не менее. Всё сходится, всё сходится.
Маргрет Да, всё замечательно сходится. Не проходит трёх месяцев после публикации твоей статьи о неопределённости, и тебе предлагают кафедру в Лейпциге.
Гейзенберг Я не это имел в виду.
Маргрет И в другом месте, и в третьем.
Гейзенберг В Галле, в Мюнхене, в Цюрихе.
Бор В нескольких американских университетах.
Гейзенберг Я не это имел в виду.
Маргрет Сколько тебе было, когда ты получил свою кафедру в Лейпциге?
Гейзенберг Двадцать шесть.
Бор Самый молодой профессор в Германии.
Гейзенберг Я имел в виду «Копенгагенскую интерпретацию». «Копенгагенская интерпретация» сходится. Как бы мы к этому не пришли, но всё сходится. Сходится и будет сходиться.
Маргрет И если ты хочешь знать, ради чего ты приехал в Копенгаген в сорок первом, я и это могу тебе сказать. Ты прав – никакой загадки здесь нет. Ты хотел похвастаться перед нами.
Бор Маргрет!
Маргрет Да! Когда он приехал в первый раз в двадцать четвёртом, он был скромным научным сотрудником из униженной страны. Он был благодарен за то, что получил работу. А теперь, в сорок первом, - вот вам, триумфатор! Крупнейший учёный страны, покоривший почти всю Европу. Ты приехал, чтобы показать нам, чего ты достиг в этой жизни.
Бор Это так на тебя не похоже!
Маргрет Прости, но разве не ради этого он приехал? Он же сгорает от нетерпения, чтобы рассказать нам, что он руководит жизненно важными секретными разработками. И что, несмотря на это, он сохранил в неприкосновенности свою моральную независимость. Он настолько морально независим, что находится под наблюдением гестапо. Он умудрился сохранить её до такой степени, что теперь перед ним стоит важнейший и сложнейший нравственный выбор.
Бор Ты просто сама себя накручиваешь.
Маргрет Цепная реакция. Одна горькая истина, высказанная вслух всегда влечёт за собой другую и третью. Ты же сам признался, что поедешь обратно и будешь продолжать делать то же самое, что бы Нильс тебе ни сказал.
Гейзенберг Да.
Маргрет Потому что, зачем же тебе отказываться от такой замечательной возможности заниматься исследованиями!
Гейзенберг Буду делать всё, что в моих силах.
Маргрет Кроме того, ты хочешь продемонстрировать нацистам, насколько может быть полезна теоретическая физика. Ты хочешь сохранить честь и достоинство немецкой науки. Ты хочешь участвовать в её возрождении по окончании войны.
Гейзенберг Так или иначе, но я не говорю Шпееру, что реактор…
Маргрет … может производить плутоний. Конечно нет, ведь ты трусишь. А что если нацисты выделят огромные средства, а ты не сможешь сделать бомбу? Только не пытайся делать из себя героя Сопротивления.
Гейзенберг Я никогда не делал из себя героя.
Маргрет Твой талант в том, чтобы лететь на лыжах так быстро, чтобы никто не видел, где ты находишься. В том, чтобы быть одновременно в нескольких местах, точно как та твоя частица.
Гейзенберг Я только могу сказать, что в конечном счёте всё сошлось. В отличие от красивых жестов героев Сопротивления. Всё сошлось! Я знаю, о чём вы думаете. Вы думаете, что я должен был участвовать в заговоре против Гитлера и закончить свою жизнь на виселице, как другие.
Бор Конечно нет.
Гейзенберг Вы так говорите, потому что есть вещи, о которых не говорят вслух. Но вы так думаете.
Бор Нет.
Гейзенберг Что бы из этого вышло? Что бы вышло, если бы вы нырнули в море за Христианом и утонули бы вместе с ним? Но об этом тоже не принято говорить вслух… Прошу прощения… Я знаю, вас тогда остановили… Лучше остаться у штурвала и развернуть яхту. Лучше остаться в живых и бросить спасательный круг. Да, лучше! Лучше! Лучше!
Маргрет Это невероятно. Вы оба так поразительно тонко и точно разбирались в мельчайших особенностях строения атома. А теперь выясняется, что все зависит от особенностей достаточно крупных объектов. Тех, которые у нас на плечах. А то, что там творится, это…
Гейзенберг Эльсинор.
Маргрет Точно. Эльсинор.
Гейзенберг Вероятно, вы правы. Я боялся возможных последствий. Я сознательно хотел быть на стороне победителей. Есть столько объяснений всем моим поступкам. Я не сказал Шпееру просто потому, что не подумал об этом. Я приехал в Копенгаген просто потому, что подумал об этом. Миллионы вещей мы можем сделать и можем не сделать каждый день. Миллионы решений, которые принимаются сами по себе. Почему вы меня не убили?
Бор Почему я – что?..
Гейзенберг Не убили меня. Не уничтожили меня. В тот вечер в сорок первом. Вот мы идем обратно к дому и вы как раз поспешили сделать вывод, что я собираюсь снабдить Гитлера ядерным оружием. Вы ведь наверняка попытаетесь предотвратить это любыми разумными средствами.
Бор Что ты говоришь?! Убив тебя?
Гейзенберг Идет война. Я враг. Нет ничего странного или безнравственного в том, чтобы уничтожить врага.
Бор Ты хочешь, чтобы я достал игрушечный пистолет?
Гейзенберг Игрушечный пистолет не понадобится. Даже мина на отмели не понадобится. Не потребуется ни громких взрывов, ни крови, ни чудовищных страданий. Достаточно дождаться моего ухода. Потом сесть вот в это ваше любимое кресло и громко повторить Маргрет и всем нашим невидимым слушателям то, о чем я только что вам рассказал. Я буду отправлен на тот свет так же быстро, как несчастный Каземир. И намного быстрее, чем Гамов.
Бор Дорогой мой, Гейзенберг. Это твое предположение, конечно…
Гейзенберг Весьма интересно. Настолько интересно, что вам оно даже не приходит в голову. Опять-таки, принцип дополнительности. Я ваш враг. И в то же время я ваш друг. Я представляю опасность для человечества. И в то же время – я ваш гость. Я – частица. И в то же время я – волна. У нас есть одни обязательства по отношению к миру в целом, и другие, несовместимые с ними, обязательства перед нашими согражданами, соседями, друзьями, семьей и детьми. Нам нужно одновременно протискиваться не в два, а в двадцать два отверстия. И все, что нам остается, это оглядеться назад и смотреть, что получилось.
Маргрет Я скажу тебе, почему ты занимался неопределенностью: у тебя к ней природная склонность. Еще более изощренное орудие для уничтожения людей. Вот к чему все пришло, вот они всходы этого бодрящего времени двадцатых, вот их плоды.
Гейзенберг Я могу сказать только одно, что я этого не делал. Я не делал бомбу.
Маргрет Да? А почему? Хочешь, я скажу тебе. По самой что ни на есть простой причине. Потому что не смог. Потому что в физике бомбы так и не разобрался.
Гейзенберг Гоудшмит говорил то же самое.
Маргрет Гоудшмит знал, что говорил. Вы же с ним были очень
|
|
|
12 |
