Джеймс Джойс. На помине Финнеганов (кн4 гл1 ч5)

{Речь Лиффи}

С лёгким утром, столица! Шпл! Я лифтвенно ишреку. Лпф! Шорох шорохов, все эти ночи нападали, удлиняя мою шевелюру. Не подавая ни звука. Пслш! Не сея ветер, не пожнёшь букву. Просто лист, только листопал, а позже листопаданцы. Среди сосен всегда приятно. Когда мы были их детьми там. А рябый сонм кружит. Это маячит золотниковая судьба. Разве что? Прочь! Поднимайтесь, взгорьехозяин, вы спали так долго! Или это только мнерещится? На вашей влаговидной ладони. Понурившись от головы до пятерней. С пипкой на потире. Третьечасть скрипачу, шестичасть увесельчаку, дитятячасть Кулачку. Восстаньте же и побудитесь! Но время мигновенно. Я лифтвенная, ваша золотниковая, так вы меня звали, лестное слово, ваша золотниковая, если ставить вопрос серебром, преувелинчеватель! Вы так распаяцались. Я была такая поразительная. Зато в вас тоже есть великий поэт. Стаут Счастливцев снимет вас огульно. Он всегда волновал меня как тихочасье. Зато сейчас я полностью отдохнувшая. Медвялый май, я вам благ жалею-с! Иэхохах. Дапоможе не, вам дапомогне. Вот ваше недельное бельё вернулось. Ваш галстучек, ваш воротничок. И ещё ваши двойные портянки. И шарфик в придачу. А вот ваш полуоливерзон и, в завершиние, ваша зонтень. Теперь встаньте во весь рост! Выпрямитесь. Смотрите, я хочу, чтобы вы глядели замечательно по мне. С вашим новоиспечённым большим зелёным поясом и тому подобным. Цветя в своём модном фестоне, великим как Ниль буддь! Когда на вас бак ли, сыртук ли, розосароналы что новородили вам. Пятьдесят семь и три, расчёрт возьми, вместе с горкой. Если наварный Альби со своей миламурной Эйрин, тогда они. Гордыня, преображадинность, завида! Вы напомнили мне о несущем балладницу, которого я однажды. Или прибалта-морелодчика, этого мегаллантного человека, с отвислыми ушами. Или он был графом в Лукане? Или, нет, это я имею в виду дюка Ирэны. Или губдурнского оселянина из Чёрных Стран. А как насчёт того, чтобы мы? Ведь мы всегда говорили, что когда-нибудь мы. И поедем за границу. Яроморцем, скорее всего. Пока грудничонки беспробудны. Сегодня не надо в школу. Уж эти мальчишки, такие несговорцы. А Косолоб знай себе треволнуется. Путькаблучивая и пятошествуя. Галлофрант и Гёрлофренд. Разве только они поменялися по ошибке. Я вижу подобных и тогда, едва близится наводнение века. Дох. Слегко. Дых. Снова по-новой. Межой и ношей. Два брегтельника разные колибри, как шелесть и взвук. Когда один из него вздыхает или один из него кричит, это вы снова-здорово. Никакого покоя. Может быть это те две старшелюдные кумушки выставили их на берегу купельни. Странная г-жа Живомалость и стрёмная мисс Смертобулыжка. А когда те двое примут по несколько, остаётся не так много грязного белья для представления общественности. Из Прачедолковского Домиссариата. Пока один парень выглядывал за воротник святоплескальным штуковинцом, этот приятель горклопромочил всквозь себя. Вы веселились как Петрушка, редекламируя военные подвиги и прозу сухотрелей тем зевотным праздношатаям. Но затем, той ночи после, у вас уже не было удержу! Заставляя меня делать то-сё, пятое-десятое. И выпущая пары на меня, схват Иисусишка, что бы вы только не отдали, чтобы у вас была девочка! Ваше желание было маяволием. И тут, чу, среди ясного неба! Твоим путём, которым я тоже. Затем есть она, и вы ждёте. Знамо, где выбор будет у неё в подсенении. Был бы её ум немного порасчётливей. Из нахождёнышей получают беглецов, из беглецов – бесприятеля. Она ещё покажет, как греки пируют. Вокруг всё будет жутко и торжественно, латынью закрывая. Я подожду. Да, я подожду. А потом, если всё пойдёт. Что будет есть. Есть и да. Затем пусть их. Жироварники и люба лосковых ласк в придачу. Ты ж не он, я ж не она. Чтобы не проворонить вас у голубьгавани, чтобы научить меня междометкости. Пока вы для него сочиняли историю на броскодонных волнах, я перед ней впадала в мистерию над сухофруктовой сдобой. Мы не побеспокоим то, что этих спящих касается. Что лупило, то любило. Мы пришли к Фениксу, дружок. А пламя, оно не обождёт! Так пусть же наше святомихальное утрошествие начнётся. Ведь светоченосец пошёл на попятную, а книга мёртвых глубин теперь за. Печатями. Давайте! Выходите из своей скорлупы! Поднимите сваи трёп мальца! Да. Нам довольно света. Я не возьму нашу лампу фонмарины. Для тех четырёх старых ветреных миловзоров и аэрооколиц, чтобы они надули на её. Ни вы – вашу мешкотновину. Пусть появятся все чёрные даненосчики, что вышли за вами на прогулку. Свет – арктурогид наш! Погодьте! Лхк! Это самое лёгкое утро, что когда-либо я могу даже припомнить в маей. Зачем ей верходождить, нашей Погодье? Пока. Ещё не пришло время. А мы с вами не сделали наши. Сынам буревалов в их играх нет равных. А для меня по-прежнему мая устарая Финвара единственный шальплечник. Хорошо, если форелька попадётся нам на миногозубок. И кус палёнского видлинника из Чёрнопудинга после. Пусть повеется злойчайный запах. Вы не чураетесь тостстенных гренок? От самого Морсвмангала, как счётик из-под крова ваты! А потом все гулящие юные купорочники варганятся вокруг нас и варенятся из-за своих сливок. Крича мне, мне, взрослой сестре! А разве я не такая, право? Слш! Зато тут есть одно то, вы должны купить мне ещё и новый пояс, Нолли. Когда вы поедете к маркитантам Нордоугла. Они все говорят, мне это необходимо, ведь один из исааксенских скруглил там линию. Мркнрк? Фи, Панбур! Давайте! Дайте мне вашу большую гризлируку, бой-бральщик, до мией реченьки. Си ля фа. Нежнорукомаслено, на развязыке выцветов. Это Жорген Жаргонсен. Значит, вы поняли, не так лишь? Я всегда понимаю по вашим теням и блеску. Потянитесь вниз. Её немно. Откиньте назад свою шишашку. Какой знойный и заросший, Руковод, у вас захват! Вот тут начинается ложная плоть. Младкая, как у сладенца. Однажды вы сказали, что как-то вы обожглись во льду. А однажды кто-то захимикатил, как вы живографировались. Может поэтому вы так держите свой котелок, как будто. А людям думается, вам не повезло с виселицей. От провального планирования. Я закрою маи глаза. Чтобы не видеть. Или видеть только юнца в его флоризелени, простушного мальчика, шелушащего веточку, ребёнка возле беловинного верхового коня. Ребёнка, на которого мы всегда с удовольствием будем возлагать наши надежды. Каждый человек что-то совершил. К тому времени, когда придёт час пойти посреде сени смердныя. Мы умываем ноги. Итак. Мы пойдёт погулять, пока в хроностроении не начали звонить верткозадетые колокола. Под кутаньем гробозданьища. Пред челом Пана Всемира. И пока птички не завели свои бурные плакучести. Смотрите, вон ваши полетели выше крыши! А вон воркуны, как наудачно, не провороньте их, Кулушка! Посмотрите, они белы как полотново село. Для нас. На следующем правилосмотре вас обязательно изрекут, или я невесть что за выкуп. Кинселлин дамский угодник никогда не упразднит меня. МакГаратище О'Гулушка О'Мутный МакОрлан каракуликарекал и чисточикчирикал вокруг двора Фьорна Галла Тысячи Труб! Это как водрузить горший ночник на сервант или наклобучить хижину дяди Тэма по брови птице-кораблю. Не надо таких больших шагов, убогомолец! Если вы будете так, помнутся маи пуантолапки, что я берегла так должно. У них вид полуострый вдоль. Одного поля ботиночки. Тут едва ли есть мирских миль штук семь, скот-саботаж. Это очень полезно для утреннего здоровья. С распахом. Мягкое движение со всех сторон. А походкой легчает. И завейте свою церемоционность горой верёвочек. Кажется, столько лет минуло с тех пор, столько веков. Как будто долгое время вы были где-то далеко. Ворох дний, морок нощей, а я как будто с вами в ковах черний. Я расскажу себе когда-нибудь, если смогу поверить в это всё. Знаете ли вы, куда вы принесётесь со мной? Вы помните? После того, как я годила с грецкелями и оберлепихой. А вы наводили великие цели, чтобы сплоддубить меня с холмачка своей пращёй. И мы визжали. Я могу отвести вас туда, и по-прежнему рядом с вами в кровати. Дык поехали на травмпаях на Мар Нордх, и покажем наст? Ни души, только мы одни. Время? Его столько, что оно в тяглость. Пока Нежногана с Верхнеганом ждут никак у хулигана. И прочие наганы. Сильнаганов восемь, слева направив. Лайный бабай, ах вы сорок раз бедные-с! Москортёры думали выручить вас из балбеды. Или Мастер Лесоистых Единорогов, Капитан Бигли, из Пнищебродов, растягиваются у дверей, а вместе с ним Почтенный Дерищенков, Преподобный Потроховец и две дамские пажессы из Гибгиб Кургана в Дребеготяни, в своих аленьких какразительных оделшляпочках, чтобы поднести заздравления их Рогободу, Оленю, что величаво зверем глядит. И вам не обязательно приниматься гарцевать, чтобы исполнить свой долг на дорожке, от главы до пики, пока они протянули ему рюмку, которую он никогда не начинает заканчивать. Шлёпните это пари на свою башку и засуньте это себе в ухо, вертун! Красавицы не отвечают, а богатый никогда не платит. Не будь вы заключённым, они бы подняли высокий гон: Сфагнитогорск, Портштадт, Метелеградск, Откостыляево, Фламандовка, Вестегонск – до самого Фордфино-на-Делвинке. Как они доморыскали вас после платонического чада! А всё потому, что она, не блюдя самопорядок, видать, видела, как Ветрокуков заревнул в гончий дом с тремя своими домломитскими догами, уздерживающими его. Зато вы вышли невредимым из всех переделок. Но хватит про всех этих галопай-зайчиков! С их старой бормотушкой-турусыней! Мы можем навестить Старого Лорда, что вы скажете? Тут есть кое-что говорит мне. Он тот ещё охотник. Как будто двадцатка и ещё малчасть прошли перед ним. С правильным старым торичающим выступом. Его дверь всегда открыта. Для новогностного дня. Так же как и ваша. Вы приззвали его в прошлое Светлое Восхрястанье, так что он должен подарить нам разагребешков и всё такое. Вы как взгда забудете снять свою белую шляпу, да? Когда мы явимся в присутствие. И пожелайте взгорбордря его перемычкачеству! У него палата кормчих. А я выкину свой крайнемилостивый прекрысножест. Если Го Лао нет дать ход ко устомёду, устомёт впрах пасть ниц ко Гао Лань. И пусть церемониальность стоит на нижнем месте! Говоря: «Форели не язи, одолжьте огонь же, хоть паклю на кончик пикш!» Он может помашет вам рыцарморством ежели помажет вас первым сглазным мадьярстрахом. Вспомните Бумтамновьюна ан-ван-ванн Обмерга. Внешмундирование, звоноцепь и густолеты. Противнопрогоркло. А я буду вашим арестокустическим высмотрчеством. Знать, мы тщеславны. Проще париться с хлебом. Воз душных замков. В моём маринковом котелке сплошная китчемоттография. Покрошено полисточно. Мы может нейти или нисчезнуть. Он проглядывает своё листалище. Вы несомненно узнаете наш путь оттуда. Искать цвета в поле. Куда однажды мы вели, так много частналевой езды с тех пор. Ложь шатка! Уступая бредвыносимой кобыле долонасыпь всей её жизни. С её струдомбродами! Гнмм гнмм! Срочно в путь подгромный. Мы можем усесться на холме горечавки, вы да я, да мы верхом, где-то подле сознания. Не водить лаз, горит сон там. Над самым Лукино-Далево. Именно там Евораньё сказало мне, что у меня было лучшее. Что когда-либо у меня. Когда утраурная луна опально падёт. За прериевым постсадом. Лунь как нуль. Моншер, мы сшерн одни. Ожидая с моря здоровья. И следя, вдруг то письмо, котого вам так не хватает, придёт, быть может. И выбросится на берег. Об этом я молюся всею маею порыветренною душою. Надчёсывая тут и подштопывая там с примеряниями по буквачу. И хазбучка зёрен нутзнания наклюнулась благодаря маим мапыткам. Любые письмена сложны, зато ваши, несомненно, это главная загвоздка века: оружием двери по голове, земля в доброй руце, за далью ром шинка, зая да решка. Затем подпись, печатка и получение, тюк-в-тюк, и вы уже на карте. Доосновано на проскрипции из Мастона, Босс. После кружения по свету весьмадревнему днями. Носимо в кадке или покорёжено и закупорено. Плывя хмельно в чарке с морегущею. Буль, бултых, бутылтыл. Бух. Раз вы получите своё из тех кипучих волн, мне берег даст моё. Когда-то тогда, где-то там, я написала маи надежды и похоронила ту страницу, когда я услышала Твой голос, кондр-обдиродр, громкий, что никто кроме, и оставила её лежать до мороза пиршествия. Так успокойте же меня сейчас. Пшш. Расстройте и восстройте наш взаимодачный коттедж там, чтобы нам сожительствовать в уважении. Сиреньки для сорпадара, а для Медем – я. С вострой вивалонской бабашней для искун-поискунчиков, откуда звёзды падают. Только чтобы посмотреть, услышим ли мы Жжевса и громовый стёб над пэрами. Солонеся высокоголову. Архимастер! Дойти до высочайшей точки! И вас больше не шатает. Как много вы землеройствовали и как мало это принесло! Горе, когда вы нас отмачивали, горюшко, когда вы нас примачивали! Зато любому маему сарродичу по барбарану, поподурский портеррях! Прозрачнокрай стал для меня горьким домом. Пабы и скверы по мне. Только не начинайте выших выходок из длинпущих лье, ославно ничем не бивались. Я могла бы слухгадать по её имени, кто вас натаскал на это, девкнут! Наглый нет-нет, но наговорит. Ради финтальной любви жильвсердцарей! Пред обнажённой вселенной. И приставленный подхлицдейский глазофонареет! В один из этих славных дней, женизкий задвсегданник, вы должны снова поменятьвся. Блаженный Щит-Мартин! Простойпрошу. Я так изысканно рада тому отподданнейшему платью, что у меня есть. Вы же всегда будете звать меня Опадатливой, не так ли, доураган? Замечатьеёльнём, старыйчох! И вы же не будете порчестонать против маей парфанберии, мёдиколбуну с чуточкой блатоухания. Вкс! Это благоволия альпинии сестродревней однодневности. Теперь мая носсунция повсеместь. До самых взгорькостей. Коленнюсь Мадоннимусом! Граднапакость. Многоустальный мародёр! Если бы я знала, кто вы такой! Когда трезвонких мыслей в небе звук сказал, что это был Капитан Финсен, маг колыбелюшек, что бытмощно требовал себе сюртук, я сказала, что вас в оной точно никого нет, кроме меня. Затем я чуть не свалилась с груды образчиков. Как будто ваш пальщик приклюнулся в маё слухо. Правда ли то, о чём ваш братомолочник на Косогоре всё рассказывает по району, что вы ходили за знанием дела под Бростал, потому что из ваших родителей вечно один заваливался в нагревную яму, а другая упускала порткинесмятницы, когда они пропивали все свои зароки трезвости? Как пытать ни было, вы меня сжили со смеху! Единственный человек, известный тем, что мог хрустать руковины омаров. Нашей туземной ночью, когда вы дваждысочинили, что я какая-то римбаба Марианка, а потом ещё ваш двое-юре нацепкий Ерепей, который за ней подписывается эксами, и усовёрстка, что я нашла в вашем клерксоновском саквояже. Фараявно, вы будете изображать, что вы коробль Игопонта. Вы несомненно издаёте весьма монаршие звуки. Я расскажу вам разные вымасленные вещи, хужестранец. И покажу вас каждому из местоприключений, что мы проходим: Подгатьщиков Удел, Кактебель, Старый Подкровль и «Ны что разлучшит» – карточки для рамочки. Давайте заместим тарелки для следующего блюда катморфелинок! Многолюбова до сих пор там, и каноник держится молодцом, вот и Вестальская граньтираново заяснилась, ведь у нашего приходского поподура настоящий королевыгон. Значит, вам нужно будет спросить тех самых четверых, давших им название, что вечно мостятся под шляпой вашего центробара, говоря, что они лучшие пережитки Конала О'Дэниела, и дописывают свой «Финглас после Потопа». Вот это будет воистину царственное сочинение в процессе. Значит, именно этим путём он придёт одним утром. Я могу давать вам знаки обо всём, о чём огниво и орляк прожилистят, пока мы идём мимо. А вы будете нем как лосось, чтобы высосать что-нибудь знатное из псалмопальца. Всё это часто и по-прежнему одно и то же для меня. Зпх? Только торф, веткодруг! Безблатный торф. Вы никогда не истеряете памятку о дровяных собаталиях, не так ли, в браном бору, что? Трг? Как же, тот самый дворгостей, что появился за ночь. Всепоместные дырревушки в пролесинах. Дом на дамбе с дымом в нимбе. С портзаданием для олимпийцев с ихними игами. Гимн и на стенку, Колоссушка? Смотрите под ноги, а не то споткнётесь. Пока я выбиваю из урн пыль. Глядите, что я нашла! Аленький плод чечевички. А посмотрите сюда! На эту злакодачную приятность. Милые крошки, голубушки мои, неужели их оставили без крохи любви на этом всебелом свете? Пятнодесятины Нью-Дома. Мутносказавшаяся Великоэблана бережно появляется вам, где копоть возле дрябы. Зато оставаясь со всётажной сытолицей. Я была в лапах трагического спа так долго. Как вы и сказали. Оно просто захватывает. Если я собьюсь с дыхания на минуту-другую, не говорите, помните! Это случилось однажды и может снова. Почему я среди всех этих летолетий и держусь в чёрмном теле, всеголишьоная. Чтобы скрыть почившее движением слезы. Что думает о всех. О бравомолодцах, что отдали свои. О светладевицах, что носились. О всех, чей кончен балаганн. Я заторолиффилась, начну снова. Время не врёт. А как вы будете рады, что я подняла вас! Право! А как вам будет немыслимо хорошо! На долгие годы. Сначала мы страннообразно повернём тут, а потом пойдёт невпримернее. Вот все дружка к дружке, так укажи нам брак, перст тенёт, хор-мэтрам Чернушки! Я только надеюся, чтобы всем небесам видеть нас. Ведь я чувствую, что готова уйти за непробуйки. В глубокий морок. Устьанной походкой. На карниз, глядя вниз, просто из. Ваш дебютный вал усильногулко пробил. Повседевы волят послабенькому. Временами. Вот. А за вами как за адамантской эверестиной. Прстт, этот ветер как будто из нордоткуда! Как в ночь Богоявлипсиса. Захвахтывает и пострелвливает в маи непоспелые губы, как из поцелука беря нна прицелуй! Богосподарь всея Замории, как он хлестал меня по маим щёчкам! Мори, мори! Через плёс колено мосторовно едем. Где я и вы в одном вместе. Тот день. Помните! Почему опять этот момент, а нас только двое? Я была всего лишь малолюткой, точкой крошельщика. Шиксюртучник вечно плохвалялся, ещё б его, он был как мне капец. Знать, дока высокой воды с Обмануловой Аулицы. И свирепейший сумасброд из всех, что когда-либо вились за проколовшимся ребёнком вокруг объеденного стола с вилкой, вымазанной ворванью. Зато и король свистопевчих. Школенье! Когда он подставлял май атлас под свой ветюг и зажигал обе наши свечки для наших вместезингерских дуэтов на швейной махине. Я уверена, он брызгал соком себе в глаза, чтобы, вспыхнув, они взапугали меня. Тем не менее он испытывал страшно нежные чувства со мной. И кем теперь будет найден Сфинкс Май Колоритушка на глинотропах Кручеярска? А затем я читаю в продолжениеследующем рассказе, что, пока колбокальчики заливаются, будут и собороздители. Будут и другие, но никак такого для меня. Отнадоже он никак не знал, что мы видели нас ранее. Ночь за ночью. Чтобы я стремилась пойти туда. И по-прежнему изо всех. Однажды вы встали супротив меня, с вашим светлым смехом и дёрнолычными волнами ветвей, словно фён в макушке. И тогда я затаилась как тишь. А однажды вы налетели на меня, с вашим тёмным рёвом, будто огромная чёрная тень с блеснящим взглядом, чтобы пронзить с грубосилой. И тогда я замёрзла и молила оттепе. Три раза всего. Любому человеку я была любимицей тогда. Актриса на главкоролях. А вы были бантомамочкин Вулконунг Морготбойник. Окопирование Индландии. И, клянусь Торрором, вы глядели оным! Мои губы стали лиловыми от потехи агонии. Как почти сейчас. Словно? Словно как вы говорили, как вы дадите мне ключи от маего сердца. И мы будем женаты, пока дельть не разлучит нас. И даже дьявь не различит нас. О, мы! Только, нет, теперь мая очередь отдать. Без дублей до глубей. Её сплин среди глин. А может быть, это попрощальные простихи? О елеоная! Тихотелось бы мне иметь получше загляделки, чтобы впериться в вас сквозь светающий утренний разлив. Затем что вы меняетесь, Макдумушка, вы меняетесь от меня, я чувствую. Или это только я ли? Я вся перемешалась. Сжигаясь вверху и сжимаясь внизу. Да, вы переменяетесь, мужесын, вы переключаетесь, я чувствую вас, ведь женодочь с выси, никак. Майята среди хора. И она уже идёт. Уже плывёт по моим закоуличкам. Чертоступая за мною по пятам. Всего лишь хитро-ловко-сшито-скрытно-юрко-вёрткая скоромолодка, которой пришлось несолоно, мотавшись. Зольтареллушка получает своё. Мне жаль вашу стародостаточность, которой я когда-то была. А теперь тут та, что помоложе. Попробуйте не расставаться! Будьте счастливы, дорогие! Может я и не права! Ведь она будет свежа для вас – свежая, какой была я, когда вышла от маей матери. Моя большая голубая спальня, воздух так тих, почти ни облачка. Где покой и сон. Я могла оставаться там целую вечность и только. Оно в том, что не хватает уфразумения. Приказмгновения. Грохотпадения. Так пусть же она верховодит теперь, если ей угодно. Тихо или сильно, как ей угодно. В любом случае, пусть она верховодит, а моё время пришло. Я делала всё, что в маих силах, когда мне позволяли. Всегда думая, что если я пойду, то и все. Сотня забот, десятина проблем, а есть ли хоть один, кто понимает меня? Один на тысячу беспросветных лет? Всю маю жизнь я живалась среди них, зато теперь они всё чаще разражаются на меня. А меня развраждают их маленькие задавальные проделки. А ещё разграждают их подлые добряцкие выверты. И всякие плохородные прорывы из их слабных святдуш. И всякие утлые утечки над их томными телами. Как всё это мелко! А я всегда раскрывалась только перед маими мыслями. И всё время распевала. Я думала, вы изящно носитесь в своём сверкающем эпатаже. Оказывается, вы самый отыкновенный. Я думала, вы велики во всех делах, в проступках или в победах. Знать, вы просто ничтожны. Домой! Мои люди были не из их породы где-то у далёко, насколько я могу. За все битое, блёклое и больничное именно их бичуют, этих мореведьм. Нет! Ни за все наши красношейные сборища, где всяк соловеет крича. Я могу найтить маё место среди них, как аллановая превсеприятная. Как она была мужественна, дикая Ахмозяйка, когда она припадала к моей другой груди! И сколько она была своедурна, эта важная Нилуна, столько она вырывала из моих личнейший волос! А они уже готовы пойти на шторм. Истодуновение! Мы так и будем громить хаяньем, пока не раскроим пощенье. Сморянка, говорят они, мы слишком не слыхивали вашего имени! Затем я и гневновижу тех, что тут, и прочим не нажива. Одичавшая от маей одиночности. За все их проступки. Я впадаю в забытьё. О, злая участь! Я ускользну, пока они не встали. Они никогда не увидят. И не узнают. И не будут скучать по мне. Всё так ветхо-ветхо, всё так ветхо и грустно, всё так грустно и жухло, и вот я возвращаюсь к вам, мой хладный отец, мой хладный буйный отец, мой хладный буйный жуткий отец, уже издали обозрев его волнующую форму, все эти морегоры и моредолы мононотности, от которых меня так солеморно укачеливает, я спешу, одинокая, к вам на руки. А они уже поднимаются! Спасите меня от тех роггромадных треступлений! Два будут ещё. Ещё раздва мгловеяния. Итак. Прилив вам, леты. Мои листья унеслись прочь от меня. Все. Но один ещё держится. Чтобы напомнить, что такое. Лбф! А это наше утро такое лёгкое. Да. Пронесите меня через всё, вотечески, как тогда над игрушечным базаром! А только я представлю, как он обрушивается на меня под дебело раскинувшимися крыльями, словно он явился от архангельсов, я погружаюсь, чтобы упокоиться у его ног, горько-горестно, и отмыкаться от всех. Да, вотче. В оном поле. Впервые. Мы идём за зелёный порог тихолесьем, редкомолкой за. Тшш! Крик чайки. Стайки. Отчальте! Прощайте! Конечно. Мы замыкаемся. Ах, возьми те. Финн негадан! Простой, прошлюлюбя, мнемни мнемня! Тысячи расцелятебя. Лбз. Ключи от. Небось! Не чая, отчаявшись, в печали, мечтая, встречая тебя,

____

James Joyce. Finnegans Wake [4_1.619.20 – 628.16]

Перевод: Андрей Рене, 2017 (c)

http://samlib.ru/r/rene_a/

andrey.rene@mail.ru