Покорение цизальпинской Галлии

6. Переходом от Первой ко Второй Пунической войне служит покорение римлянами галльской Верхней Италии. Сообщения Полибия об этих событиях довольно ясны, и ученые, разрабатывавшие историю римского военного дела, всегда широко пользовались его рассказом. Но как раз здесь мы ни на минуту не должны упускать из виду, что Полибий - не первоисточник; те же источники, которыми сам он пользовался, имели самую различную - в большинстве случаев ничтожную - ценность, а он сам нередко, - по небрежности ли или будучи ослеплен красочностью легенды и остротою вымысла, - забывает критику и передает вещи, которым мы, вопреки его авторитету, не должны доверять. Все, что он сообщает нам во второй книге о боях между римлянами и цизальпинскими галлами за время от 238 до 222 г., несомненно, взято у Фабия Пиктора, который мог рассказывать о событиях как современник и - в большинстве случаев - как очевидец. Тем не менее этот рассказ внушает мне очень мало доверия.

7. В сражении при Теламоне, читаем мы у Полибия, галльские гезаты (трансальпийские наемники, примкнувшие к своим верхнеиталийским родичам) сняли с себя одежду и нагими вступили в строй - отчасти из бахвальства, а отчасти из опасения, что одежда будет цепляться за колючий кустарник и стеснять их в пользовании оружием.

Когда же завязался бой и римляне стали метать свои дротики, то те из галлов, которые сохранили на себе одежду, плащи и штаны, имели в ней хорошую защиту, а нагие гезаты, которым при их статном росте галльский щит не доставлял никакого прикрытия, сильно страдали от ранений. Если сразу же бросается в глаза странность, что плащи и штаны лучше предохраняли от римских дротиков, чем щит, то совершенно непонятно, почему обстрел дротиками явился для гезатов "неожиданным": ведь автор непосредственно перед тем говорит, что римляне начали метать дротики "по своему обыкновению".

По дословному смыслу рассказа (II, 30), можно было бы даже принять, что гезаты были побеждены просто римскими застрельщиками - легковооруженными копейщиками, которых высылали вперед врассыпную перед фалангой.

"В это время метальщики копий, как обычно, выступили вперед из римских легионов и начали бой энергичным и частым метанием дротиков. Римляне сменили своих метальщиков копий и двинули на неприятеля свои манипулы" (Полибий, II, 30).

8. В следующем сражении против инсубров (Полибий, II, 33) римские трибуны предписали будто бы своим бойцам особый способ борьбы. Они убедились, что галлы страшны главным образом при первом их натиске и что галльские мечи пригодны только для удара, но никак не для укола, а вдобавок настолько плохо выкованы, что после первого же удара искривляются как по длине, так и по ширине; чтобы нанести второй удар, воин должен сперва наступить на клинок ногою и снова выпрямить его.

И вот, учтя это обстоятельство, трибуны дали гастатам пики триариев. Галлы искривили об эти пики свои мечи и не успели их еще выпрямить, как римляне снова ринулись на них со своими остроконечными клинками и опрокинули врага.

Очевидно, победить бойцов, снабженных такими мечами, как эти галлы, нетрудно для каждого хорошо вооруженного воина, и тут не требовалось бы никаких особенных хитростей. Но какое отношение имеет приведенная здесь военная хитрость к опасности первого натиска галлов, и почему они должны были искривлять свои клинки о римские копья, вместо того чтобы ловить острия на щиты и затем рубить врага мечом? Как случилось, что римляне, уже в течение полутораста лет постоянно сражавшиеся с галлами, только теперь изобрели наилучший способ борьбы с ними? И почему такой закаленный в войнах народ, как галлы, идет в бой с никуда негодными мечами? Но если галлы еще не научились искусно ковать мечи, то почему же они не могли заменить плохие мечи копьями, которые так просто сделать при наличии куска железа и которые так хороши и удобны в бою?

Это ли не образец самой неприкрытой выдумки, вплетенной в самое серьезное историческое повествование? И если такое заключение недостаточно явствует само собой из нашего изложения, то мы в состоянии привести в противовес прямое свидетельство из археологии.

Раньше в науке считалось даже, что уже германцы владели высокой техникой в области металлургии. Однако это воззрение следует отвергнуть, как утверждает Линденшмит в своей диссертации "Доисторический железный меч к северу Альп", напечатанной в "Древностях нашего языческого прошлого" (т. IV, вып. 6).37

"Яркий свет, - говорит он, - которым озарится наше отдаленное прошлое, если мы признаем наличие у германцев самостоятельной высокой техники металлургии, гаснет перед фактом внезапного исчезновения этой техники вместе с концом эпохи римского владычества". Но чего не было еще у германцев, то уже было у кельтов. В Крэне была древняя плавильня, о которой свидетельствуют не только показания классических авторов38, но и много вещественных памятников. Качество металла было подвергнуто испытанию, причем сталь признана была превосходной. Правда, примитивная обработка давала не совсем равномерную сварку, однако, что похуже шло на топоры, где главную роль играет масса, а лучшее - на мечи. Если Мюльнер-Лейбах, которому мы обязаны этим исследованием, добавляет39, что, может быть, более бедным воинам приходилось довольствоваться мечами из худшего металла, и таким образом пытается объяснить рассказ Полибия, то мне кажется совершенно излишним и даже недопустимым делать такую уступку авторитету писаного слова. В науке твердо установлено, что у кельтов ковальное искусство стояло на высоте; а интересы всего общества? в целом и каждого члена в отдельности требовали, чтобы воины в строю - все до одного - были во что бы то ни стало снабжены приличным оружием. Могло недоставать мечей, на уж никак не копий. Далее в другом месте мы слышим от самого Полибия (фрагм. 137 Диндорф, 100 Беккер, - поскольку этот фрагмент имеет источником Полибия), что у кельтиберов были превосходные мечи, и римляне даже заимствовали их, Диодор (V, 33) также прославляет кельтиберов как отменных кузнецов. Таким образом, все показания согласно требуют признать рассказ Полибия басней.

Наконец, та же глава сообщает нам, что консул Фламиний лишил себя возможности использовать своеобразную римскую боевую тактику, построив свое войско тылом к реке, так что манипулам некуда было отступать. Этот упрек не имеет, конечно, ничего общего с пропуском манипул одной части сквозь другую и заменою одних частей другими, как это происходило на учебном плацу, а по прежним представлениям также и в бою: для этих маневров не приходится отступать далее того места, где стоят триарии. Если действительно в этом сражении римляне упирались тылом непосредственно в реку, то подобная позиция представляется по меньшей мере очень странной: тогда, скорее всего, пришлось бы предположить, что консул рассчитывал поднять доблесть своих войск ввиду невозможности отступления, но это было бы правильно в применении ко всякому войску и не имеет никакого отношения к особенностям именно римской тактики.