Сифинское сражение 6 и 27 июля 657 Г.

После убийства третьего калифа - Османа - на престол калифа призван был Али, муж дочери Магомета, Фатимы. Это был кандидат правоверных и представитель наследственного права. Но почему же преемник пророка должен был произойти именно из его рода? Аллах ведь мог выбрать своим орудием также и другого. Против Али восстал Моавия - Омайяд, командовавший войсками в Сирин, представитель диких, воинственных бедуинов. Казалось, что не было иного исхода, как решить дело оружием. Али опирался, главным образом, на завоевателей, поселившихся в Ираке в долине Евфрата и Тигра. Столицей его была военная колония Куфа. Резиденцией Моавии был Дамаск. Они встретились в Сифине на Евфрате и выстроились таким образом, что всюду друг против друга боролись воины из одних и тех же родовых племен: бассорские асды против сирийских асдов, куфские хатхамы против сирийских хатхамов. Сам Али, окруженный примкнувшими к нему мединцами, командовал центром.

Это сражение Август Мюллер, по дошедшим документам, описывает следующим образом (стр. 321): "Силы обеих сторон во всяком случае не представляли большой разницы: против 70-тысячной конницы Али выставлено было не больше 80 000 сирийцев. Но они были равны также и в том отношении, что каждая из этих армий могла похвалиться отборным отрядом: избранная часть войска Моавии торжественно поклялась ему победить или умереть, а среди куфийцев имелась группа ревностных правоверных, за непрерывное изучение корана прозванных "чтецами", вообще и ранее державшихся вместе, а теперь тремя группами (Haufen), собравшихся вокруг Ибн-Будейля, Кейса Ибн-Саада и престарелого Аммара Ибн-Ясира, - все люди решительной воли, и среди них некоторые из убийц калифа, с удвоенной силой перенесшие свою ненависть к Осману на Моавию. Ибн-Будейль открыл сражение сильным ударом на левое крыло сирийцев: ему удалось оттеснить Хабила и пробиться со своими "чтецами" до самого центра неприятельской армии, почти до шатра Моавии. Но здесь их встретили союзники и принудили к отступлению, а высланные Али из центра для подкрепления мединцы, на этот раз не особенно отличившиеся, также не сумели удержаться. Между тем на левом фланге иранцев тоже не все было благополучно: там южные арабы Ибн-Джиль-Калы добились серьезных успехов, так как лишь благодаря своей храбрости там удержалось несколько человек, принадлежавших к племени Рабиа. Тогда Али сам вступил в бой, собрал беглецов и возобновил сражение; на правый фланг он послал Малика с его конницей, которому также удалось установить начинавшееся бегство и спасти Ибн-Будейля, находившегося вместе со своими "чтецами" в большой опасности. Теперь на правом фланге снова продвинулись вперед: при возобновлении атаки пал Ибн-Будейль, который мчался, "как тур", впереди своего войска, но Малик тотчас же взял командование на себя и сумел оттеснить союзников до шатра Моавии. Уже четыре ряда храбрых воинов были ими опрокинуты; тогда Моавия велел подать своего коня и уже готовился бежать, как случайно ему вспомнилось старое мужественное изречение, настолько пробудившее в нем чувство чести, что он остался. Аммар наблюдал за ним. Союзники оказались на высоте. Еще один раз отряду "чтецов" под командой Аммара удалось близко подойти с другой стороны. "Вот где ты, Аммар. Ты продал свою совесть за Египет, пусть же это принесет тебе погибель", - крикнул врагу приверженец пророка, который, несмотря на свой старческий возраст, сражался, как лев; но даже ценою его жизни победа не была решена. Жестокое сражение продолжалось. И не видно было конца. Тогда Али, издали увидевший Моавию, крикнул своему противнику: "Зачем мы допускаем, чтобы люди из-за нас убивали друг друга? Вызываю тебя на суд божий: кто из нас двух останется в живых, тому пусть достанется царство". Аммар уговаривал Моавию принять вызов, но последний отказался. "Ведь ты знаешь, - сказал он, - что еще не было такого человека, которого бы он не убил в поединке". И когда Аммар заметил, что уклониться было бы не совсем прилично, он с досадой набросился на него: "Тебе вероятно хочется царствовать вместо меня".

В самом деле храбрость и уменье владеть оружием Али были слишком известны, чтобы Моавия мог ожидать благоприятного исхода такого поединка. Едва ли можно поставить ему в вину стремление избегнуть неравного единоборства. Даже наступившая ночь не прекратила боя. Он не прекращался в разных местах поля сражения до самого утра. Для победителей при Кадезии это была вторая ночь сражения. Наконец, на утро третьего дня (10 Сафара - 28 января 657 г.) казалось, что исход сражения близок. Малик, получивший, между тем, командование на правом фланге, собрал всю имевшуюся в его распоряжении конницу для последней большой атаки. Он отбросил стоявших против него сирийцев далеко назад, до самого их лагеря. В центре Али, использовавший победоносное продвижение своего лейтенанта, потеснил своей пехотой Моавию, которому грозила величайшая опасность после обращения в бегство его левого крыла быть окруженным с обеих сторон. Но "война - обман", как говорил уже пророк. Возможно, что и на этот случай уже заранее подготовлена была одна из недостойных комедий мировой истории, придуманная опять-таки Аммаром. На копьях держали столько книг Корана, сколько можно было их собрать, и, показывая их иракцам, крикнули им: "Здесь, в божьем слове, надо искать разрешение спора между правоверными, а отнюдь не в обоюдном истреблении: необходимо прервать сражение и назначить третейский суд, который, по слову высшего судьи, разберет требование Али и Моавии и уладит все". Как ни смешно было такое предложение в момент решенной уже победы, как ни напрашивалось возражение, отчего такое предложение не было сделано до кровопролития, оно все же возымело свое действие. Авторитет, которым пользовалось священное писание среди действительно набожных мусульман, был настолько силен, что мысль найти разрешение в этом непогрешимом источнике должна была во всяком случае произвести на них сильное впечатление. К этому прибавилось, что "чтецы" были не только ревностными правоверными, но и проникнуты были издавна свойственным арабам стремлением к независимости; для их демократического сознания мысль, что лучшие знатоки божественного откровения в качестве представителей общины разрешают вопрос о самом калифате, была весьма привлекательна. Поэтому они прекратили сражение. Их примеру последовало большое число Других, хотя, быть может, по мотивам совершенно иного характера: это были изменники, которые во время перемирия прислушивались к нашептыванию подосланных Моавией и, возможно, даже взяла на себя эту постыдную роль. Во главе их стоял не кто иной, как Киндит Эль-Ашат Ибн-Кеис, предатель своего собственного народа. Он никогда не мог простить правоверным мединцам, что они лишили его южноаравийского королевства, и теперь он был рад случаю помочь лишить их плодов их победы и насладиться, хотя бы и поздней, местью. Он взял на себя роль парламентера и настаивал, чтобы Али немедленно отозвал Аштара, продолжавшего бороться на другом фронте, а его самого послал к Моавии для заключения договора о третейском суде. Напрасно калиф с первого же момента указал "чтецам" на то, что такие люди, как Моавия, Аммар, Ибн-Аби-Сарх и их товарищи, в достаточной степени известны как враги веры и самого корана, чтобы не увидеть в их предложении чистого обмана. Слепые фанатики и толпа изменников угрожающе обступили его; уже раздавались крики, что если он будет дальше медлить, то его постигнет судьба Османа, и он вынужден был решиться отправить посланного к Малику.

Смелый вождь был вне себя и хотел отказать в повиновении; он уступил с тяжелым сердцем лишь тогда, когда ему стали угрожать, что если он не прекратит сражения, то Али будет убит. Завидев "чтецов", он набросился на них за их бессмысленный поступок и утверждал, что победа уже решена, пусть они дадут ему возможность на самый короткий срок вернуться к своему войску, и безбожные, не имеющие ничего общего с кораном, будут окончательно разгромлены. Напрасно, - под влиянием изменников, укрепившись в своем благочестивом упорстве, они остались при своем решении, и Али, отделенный толпами неповиновавшихся от своих личных приверженцев, при всей своей испытанной неустрашимости во время сражения испугался угрозы быть убитым и, будучи как всегда, к сожалению, нерешительным, дал себя уговорить послать Ашата к сирийцам, т.е. погубить себя и дело".

Против такого описания сражения и его прекращения, приведшего, в конце концов, к гибели Али, новейшая критика, насколько мне известно, возражает только в том отношении, что она не верит в импровизацию демонстрации с коранами, а подозревает хорошо подготовленную измену. Против этого взгляда высказался Вельгаузен (Wellhausen) в своей работе "О религиозно-политических оппозиционных партиях в древнем исламе", в которой он доказывает, что история эта не так уж неправдоподобна. У благочестивых приверженцев Али по достаточно веским причинам возникли сомнения, действительно ли право находится на его стороне, действительно ли он является настоящим калифом. В обеих армиях осознали всю бессмысленность взаимного истребления правоверных; вспомним о том, как позже франки при Людовике Благочестивом и его сыновьях страшились допустить до настоящего кровопролития между собой. Вельгаузен приходит поэтому к заключению, что когда сирийская армия несла впереди себя коран, прикрепленный к копью в виде знамени, то этот призыв к святая святых, общий для обеих партий, вполне возможно, утвердил уже и до того имевшееся в войске Али сознание, что и на вражеской стороне находятся приверженцы пророка, и Али вынужден был пойти на перемирие.

Аргументация Вельгаузена кажется мне убедительной и в деталях, но она требует дополнения в военном отношении. Те, которые отказывались принять на веру предание, правы в том отношении, что совершенно невероятно, чтобы в самом разгаре сражения несколько человек могли произвести такое сильное впечатление только тем, что привязали к своим копьям коран, - разве только, если все это дело было условлено и демонстрация служила лишь сигналом для его выполнения. Меньше же всего это кажется возможным, если предположить, как Мюллер, такую колоссальную численность армии. 70 000-80 000 человек на каждой стороне, большей частью конных, занимают (если предположить, что такие цифры вообще возможны) такое большое пространство и производят такой чудовищный шум, что столковаться при этих условиях во время сражения невозможно. Даже гораздо меньшей армией, - предположим, 10 000-12 000 человек с каждой стороны, - раз она вступила в бой, невозможно управлять; ее нельзя уже обуздать и вернуть назад. Такая возможность совершенно исключена.

Если мы ближе рассмотрим описание сражения, то мы вскоре убедимся в его совершенно легендарном характере. Я лично не верю ни одному его слову.

Итак, эти армии начали сражаться отнюдь не немедленно после соприкосновения друг с другом, а стояли друг против друга полных 2 месяца, занимаясь маневрированием и мелкими стычками. Это прежде всего доказывает, что армии не были так велики, - иначе, держа их на месте в продолжении такого долгого времени, нельзя было бы их снабжать продовольствием. Но надо пойти еще дальше и отвергнуть все описание сражения как совершенную выдумку и приукрашивание событий. Уже при своем выступлении армии были преисполнены желанием по возможности избегнуть обоюдного истребления и потому не допустили настоящего большого сражения; если бы оно имело место, невозможно было бы внезапно прекратить его описанным способом. История знает, как мелкие бои раздувались преданиями в грандиозные сражения.

С этой поправкой, и только с ней, становится приемлемым взгляд Вельгаузена на борьбу мусульманских партий и гибель Али; не во время сражения, а во время демонстрации, которая производилась войсками, свита Моавии привязала экземпляры корана к своим копьям, чтобы показать этим, что и они правоверные. Это так и было понято на противной стороне, вечером в шатрах подверглось обсуждению и дало перевес приверженцам мирного соглашения; следовательно, прямой измены здесь вовсе не приходится подозревать.