Жизнь и творчество К.Д. Бальмонта.

Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942) — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии "Серебряного века".
Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков (У. Блейк, Э. По, П. Б. Шелли,О. Уайльд, Г. Гауптман, Ш. Бодлер, Г. Зудерман; испанские песни, словацкий, грузинский эпос, югославская, болгарская, литовская, мексиканская, японская поэзия).
Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических эссе.

"Если бы надо было дать, - писала о нем Цветаева. - Бальмонт одним словом, я

бы, не задумываясь, сказала: Поэт... я бы не сказала так ни о Есенине, ни о Мандель­штаме, ни о Маяковском, ни о Гумилеве, ни даже о Блоке. Ибо в каждом из них, кроме поэта, было еще нечто, большее или меньшее, лучшее или худшее, но еще нечто. Даже у Ахматовой была молитва - вне стихов. В Бальмонте же, кроме поэта, нет ничего."

1. Биография Бальмонта.

Серебряный век – это эпоха возрождения духовности и культуры, творческой свободы, рождения ярких индивидуальностей, гениальных открытий. Блестящее созвездие имён просто ошеломляет: Мережковский, Гиппиус, Брюсов, Сологуб, Блок, Белый, Гумилёв, Городецкий, Ахматова, Северянин, Маяковский… можно бесконечно перечислять список имён, каждое из которых прославило русское искусство. Звуковой облик слов “Серебряный век” создаёт в нашем воображении особый мир, настраивает нас на разговор о возвышенном и прекрасном.

О Константине Бальмонте современный читатель знает мало или понаслышке, между тем, без него картина Серебряного века была бы неполной. Им восторгались, пророчили великое будущее, о нём спорили, его возносили, низвергали, над ним подтрунивали, им любовались.

В 1894 году вышел сборник стихов Бальмонта “Под северным небом”, в 1895-м – “В безбрежности”, в 1900-м – “Горящие здания”, “Только любовь” в 1903г., и, наконец, в 1903-м – “Будем как Солнце”, книга, принесшая ему поистине всероссийскую славу.

" Я - изысканность русской медлитель­ной речи "

Я - изысканность русской медлительной речи,

Предо мной другие поэты - предтечи.

Я впервые открыл в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны.

Я - внезапный излом,

Я - играющий гром.

Я - прозрачный ручей,

Я-для всех и ничей.

Переплеск многопенный, разорванно-слитный,

Самоцветные камни земли самобытной,

Переклички лесные зеленого мая –

Все пойму, все возьму, у других отнимая.

Вечно юный, как сон.

Сильный тем, что влюблен

И в себя и в других,

Я - изысканный стих.

Не было в те годы поэтического имени более известного. На фоне будто вылинявшей поэзии конца девятнадцатого века яркие стихи Бальмонта вспыхнули как Солнце. Войдя в число основоположников символизма, нового, тогда только ещё нарождающегося литературного течения, поэт раскрылся весьма вовремя.

К его внешности, как и к творчеству, не было однозначного отношения. Но многие отмечали самобытность и неординарность внешности поэта. Лучшие художники писали портреты К. Бальмонта: Дурнов (1900), В. Серов (1905), Л. Пастернак (1913). Но, пожалуй, интереснее всего словесные портреты поэта. В них живее схвачен его образ, манера поведения, привычки. Один из самых подроб­нейших портретов оставил нам А. Белый: "Легкая, чуть прихрамывающая походка точ­но бросает Бальмонта вперед, в пространство. Вернее, точно из пространства попадает Бальмонт на землю - в салон, на улицу. И порыв переламывается в нем, и он, поняв, что не туда попал, церемонно сдерживается, надевая пенсне и надменно (вернее, испу­ганно) озирается по сторонам, поджимает сухие губы, обрамленные красной, как огонь, бородкой. Глубоко сидящие в орбитах почти безбровые его карие глаза тоскливо гля­дят, коротко и недоверчиво; они могут глядеть и мстительно, выглядывая что-то бес­помощное с самом Бальмонте. И от того весь облик его двоится. Надменность и бесси­лие, величие и вялость, дерзновение, испуг - все это чередуется в нем, и такая тонкая прихотливая гамма проходит на его источенном лице, бледном, с широко раздувающи­мися ноздрями! И как это лицо может казаться незначительным. И какую неуловимую грацию порой излучает это лицо!"

“Среднего роста, полноватый блондин с бородкой… Бальмонт всегда был нарядно одет и надушен крепкими английскими духами”, - писала о нём Б.Погорелова, свояченица поэта Валерия Брюсова.

Илья Эренбург писал: "Я видел - в давние дни, - как в чопорном квартале Парижа - Пасси. - прохожие останавливались, завидев Баль­монта, и долго смотрели ему вслед. Не знаю, за кого принимали его любопытные ран­тье. - за русского принца, за испанского анархиста или просто за обманувшего бди­тельность сторожа сумасшедшего. Но их лица долго хранили след недоуменной трево­га, долго они не могли вернуться к прерванной беседе о погоде или политике в Марок­ко" (И. Эренбург. Портреты современных поэтов).

"Бальмонт со своим благородным черепом, который от напряжения вздыбился узлистыми шишками, с глубоким шрамом - каиновой печатью, отметившим его гневный лоб, с резким лицом, которое все -устремленья и страсть, на котором его зеленые глаза кажутся темными, как дырки, среди темных бровей и ресниц, с его невинной и жесткой челюстью Иоана Грозного, заостренной в тонкую рыжую бородку, - писал Во­лошин, - Рассматривая лица... поэтов, можно ошибиться в определении их специально­сти:... Бальмонта принимали за знатного испанца, путешествующего инкогнито по Рос­сии без знания языка".

М.Цветаева, близко знавшая его, подчеркнула величественность Бальмонта – человека: “В присутствии Бальмонта всегда чувствуешь себя, как в присутствии высшего ”. Для неё он был олицетворением самой поэзии. “На каждом Бальмонтовском жесте, слове – клеймо – печать – звезда - поэта”.

И действительно, этот чувствительный человек не хотел и не мог быть никем иным, как поэтом. Стихотворения Бальмонта – гимны своему дару.

В молодости Бальмонт пытался покончить жизнь самоубийством, выбросившись с третьего этажа гостиницы, в результате повредил себе ногу и всю жизнь, прихрамывая, шагал он быстро и, казалось, что скачет птица, привыкая скорее летать, чем ходить. Он походил на тропическую птицу, случайно залетевшую не на ту высоту.

 

По семейным преданиям, его предки были выходцами не то из Скандинавии, не то из Шотландии, а фамилия Бальмонт первоначально звучала как Балмут. Остается неизвестным, кто и с какой целью переделал ее на французский манер, но достоверно, что такая французская фамилия существует. Неясность происхождения породила и пу­таницу в ударении, которое, по существу, не подлежит грамматической регламентации. Сам Бальмонт давал по поводу ударения следующие разъяснения: "Отец мой произно­сил нашу фамилию - Б а льмонт, я стал произносить из-за каприза одной женщины -Бальм о нт. Правильно, я думаю, первое. Тем более, что эта фамилия литовская. Дед мой звался Балмут. Позднее фамилия в документах меняется," - писал поэт в 1937 году. Но, несмотря на то, что правильным сам поэт считает ударение на первом, традиция закре­пила ударение на втором слоге, так он и вошел в историю поэзии все из-за того же ка­приза Бальм о нтом.

Отец поэта, Дмитрий Константинович, имел небольшое имение Гуинищи в 10
верстах от города Шуи, где 4 июня 1867 года родился его сын Константин Дмитриевич.
Отец всю свою жизнь прослужил в Шуйском уезде, был мировым посредником, судьей, председателем Уездной земской Управы. Бальмонт вспоминал отца как не­обыкновенно тихого, доброго, молчаливого человека, ничего не ценившего в мире, кроме вольности, деревни, природы и охоты. "Не сделавшись сам охотником - с ним, еще в самом начальном детстве, я глубоко проник в красоту лесов, полей, болот и лесных рек, которых так много в моих родных местах".

Большую роль в жизни Бальмонта играла мать, Вера Николаевна, урожденная Лебедева, женщина властная, неординарная. Поэт любил подчеркивать, что по матери он татарского происхождения и предок его был монгольский князь Белый Лебедь Золо­той Орды. Вера Николаевна играла заметную роль в жизни города Шуи, она была то, что называется душой общества. Устраивала любительские спектакли, писала заметки в местной печати. "Из всех людей, - вспоминал Бальмонт, - моя мать, высокообразован­ная, умная и редкостная женщина, оказывала на меня в моей поэтической жизни наи­более глубокое влияние. Она ввела меня в мир музыки, словесности, истории, языко­знания. Она первая научила меня постигать красоту женской души, а этой красотой, полагаю - насыщено все мое творчество."

В 1885 году Бальмонт знакомится с В.Г. Короленко. Юный Бальмонт дарит ему тетрадь своих стихотворений и в феврале 1886 году получает от Короленко письмо с подробным разбором стихов и доброжелательным отзывом.

В 1885 году, в декабрьском номере петербургского "Живописного обозрения" появляются три стихотворения Бальмонта. Этот год поэт принимает за точку отчета своей литературной деятельности.

Осенью 1886 года Бальмонт поступает на юридический факультет Московского университета. Но стать дипломированным правоведом ему не удается - через год его
арестовывают за участие в студенческих волнениях и после трехдневного заключения в
Бутырской тюрьме высылают на родин), в Шую. Еще через год Бальмонт делает новую
попытку получить высшее образование, в 1889 году поступил в Ярославский лицей
юридических наук, но задержался и там ненадолго. Тем более, что не его долю к этому
времени уже выпадают новые заботы: в феврале 1889 года он женится на дочери шуй­-
ского фабриканта Ларисе Михайловне Горелиной - девушке крайне избалованной, ка­п-
ризной и эксцентричной. С нею поэт совершает путешествие на юг и на Кавказ - это,
пожалуй, первое большое его путешествие. У Бальмонта родился сын Николай. Но
первый брак поэта оказался на редкость неудачным. Постоянные разлады с женой доводят его до попытки самоубийства - 13 марта он выбросился из окна третьего этажа, получив серьезные травмы, лечился более года и в результате всю жизнь прихрамывал. "Когда весь изломанный и разбитый я лежал, - вспоминал Бальмонт, - на холодной ве­сенней земле, я увидел небо безгранично высоким и недоступным. Я понял в те мину­ты, что моя ошибка двойная, что жизнь бесконечна." Этот эпизод стал его небом Ау­стерлица, прозрением, в корне изменившим его взгляды на жизнь. Тяжелые переломы, травмы, полученные при падении, почти на целый год приковали поэта к постели, и за год вынужденного заключения в его мировоззрении совершился переворот.

 

"Бог и дьявол".

Я люблю тебя, Дьявол, я люблю тебя, Бог,

Одному - мои стоны, и другому - мой вздох,

Одном - мои крики, а другому - мечты,

Но вы оба велики, вы восторг Красоты.

Я как туча блуждаю, много красок вокруг,

То на север иду я, то откинусь на юг.

То далеко, с востока, поплыву на закат,

И пылают рубины, и чернеет агат.

О, как радостно жить мне, я лелею поля,

Под дождем моим свежим зеленеет земля,

И змеиностью молний и раскатом громов

Много снов я разрушил, много сжег я домов.

В доме тесно и душно, и минутны все сны,

Но свободно - воздушна эта ширь вышины,

После долгих мучений как пленителен вздох,

О, таинственный Дьявол, о, единственный Бог!

 

Это событие совпало с другим, не менее драматичным в судьбе Бальмонта: он выпустил в 1890 году в Ярославле первый сборник, в который вошло 21 оригинальное стихотворение и около 70 поэтических переводов. Юный поэт переоценил свои воз­можности, издав эту бледную и беспомощную книгу. К счастью, он вовремя понял оп­рометчивость и преждевременность этого поступка, скупил весь тираж и уничтожил его... Позднее поэт эти два события осмыслит как указание перста судьбы, и его двой­ная попытка самоубийства (как человека и поэта) толковалась им как ступень перерож­дения-воскресения для новой, полноценной жизни. Об этом он расскажет через пять лет в стихотворении "Воскресший".

"В долгий год, - признался он, - когда я, лежа в постели, уже не чаял, что когда-нибудь встану, я научился от предутреннего чириканья воробьев за окном и от лунных лучей, проходивших через окно в мою комнату, и от всех шагов, достигавших до моего слуха, великой сказке жизни. И когда, наконец, я встал, душа моя стала вольной, как ветер в поле, а творчество расцвело буйным цветом".

 

"Отчего мне так душно?"

Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?

Я совсем остываю к мечте.

Дни мои равномерны, жизнь моя однозвучна,

Я застыл на последней черте.

Только шаг остается, только шаг быстрокрылый,

И уйду я от бледных людей.

Для чего же я медлю пред раскрытой могилой?

Не спешу в неизвестность скорей?

Я не прежний веселый, полубог вдохновенный,

Я не гений певучей мечты,

Я угрюмый заложник, я тоскующий пленный,

Я стою у последней черты.

Только миг быстрокрылый, и душа альбатросом.

Унесется к неведомой мгле.

Я устал приближаться от вопросов к вопросам,

Я жалею, что жил на земле.

Действительно, начало 90-х годов отмечено почти подвижническим служением литературе: без образования, без прочных средств к существовании, после тяжелой личной драмы, автор единственной книжки стихов, не замеченных критикой и осмеян­ных друзьями и близкими, поэт самоотверженно и увлеченно переводит английского поэта Шелли, хотя на первых порах удается опубликовать лишь незначительную часть этих переводов. Шелли, наряду с Кальдероном, остается ключевой фигурой среди тех многих, которых переводил Бальмонт. Увлечение им пройдет через всю жизнь. Пере­воды Шелли будут опубликованы в семитомном собрании сочинений английскою по­эта, выходившим в 1893 - 1897 годах, и принесут первый успех. Они привлекли внима­ние знатоков литературы, благодаря им произошло знакомство Бальмонта с просвещен­ным адвокатом-меценатом князем Александром Ивановичем Урусовым, сыгравшим важную роль в становлении молодого поэта. Урусов был поклонником новейшей фран­цузской литературы, знатоком и любителем Флобера, пропагандистом Бодлера. Он по­мог Бальмонту приобщиться к миру новейшей зарубежной литературы и философии, существенно расширил умственные горизонты поэта, ограниченные до той поры не­хитрым кодексом постнадсоновской традиции. Еще более важную роль сыграло зна­комство с адвокатом и меценатом князем Александром Ивановичем Урусовым в само­определении молодого поэта. Именно он впервые заставил Бальмонта задуматься о природе своего дарования, сильных и слабых его сторонах. "Вы виртуоз ритма, только вы злоупотребляете легкостью версификации и не даете кристаллизироваться вдохно­вению. Все-таки у вас есть свой стиль, которого больше ни у кого нет," - писал Урусов Бальмонту 13 мая 1900 года. И такого рода советы играли большую роль в творческой судьбе поэта на самом первом, начальном отрезке, когда он не был еще избалован вни­манием критики и читателей. В мемуарном очерке Бальмонт писал: "Урусов первым подчеркнул мне самому... то. что жило во мне, но чего я еще не понимал ясно: любовь к поэзии созвучий, преклонение перед звуковой музыкальностью, которая влекла меня, и которой я в тоже время боялся отдаться под влиянием литературных предрассудков, казавшихся мне тогда, как они кажутся мне теперь тысячами непреложной истины. Урусов помог моей душе освободиться, помог мне найти самого себя."

С середины 90-х годов начинает расти известность Бальмонта. После выхода сборника "Под северным небом" (1894) он получает возможность широко печататься.
Следующий сборник "В безбрежности" (1895) выходит в самый разгар войны, которую
с ожесточением вела печать против зарождающегося русского символизма, или декадентства, как предпочитали называть это течение противники, чтобы подчеркнуть, что оно олицетворяет вырождение, упадок искусства. Но даже отмечая в стихах Бальмонта влияние символизма, критика не столько порицала молодого поэта, сколько сожалела, что модное поветрие коснулось и его таланта. Оттенок скандальности, сопряженный в те годы со званием символиста, шел скорее к выгоде поэта, имя которого запомина­лось, постоянно мелькая на страницах печати, что обеспечивало, что на современном языке называется паблисити. Начинавший пробуждаться интерес к поэту, подстегивал шумный роман с поэтессой Миррой Лохвицкой, и совокупность всех этих обстоятельств привела к тому, что к выходу из печати сборника "Горящие здания" (1900) в его жизнь пришла настоящая слава. При этом Бальмонт стал первым поэтом-символистом, получившим достаточно широкое читательское признание.

С конца 90-х годов образ жизни Бальмонта становится почти кочевым. "Баль­монт путешествовал больше, чем все русские писатели вместе взятые," - писал по это­му поводу Вячеслав Иванов, указывая на характерную черту судьбы Бальмонта. Охота к перемене "одолевала поэта всю жизнь и была добровольным крестом". При этом он не обнаруживал каких-нибудь стойких пристра­стий и тяготений: Франция, Испания, Голландия, Англия, Италия, Бельгия, Швейцария, Мексика, США, Норвегия, Япония - вот далеко не полный перечень стран, в которых побывал Бальмонт, начиная с конца 90-х годов и до революции, не говоря о путешест­виях внутри России. Некоторые из этих стран, например, Францию, Бальмонт не только посещал, но годами там жил. В 1912 году он совершил кругосветное путешествие, маршрут которого пролегал через самые экзотические уголки мира - Канарские остро­ва, мыс Доброй Надежды, остров Таскания, Южную Австралию, Новую Зеландию, Полинезию, Новую Гвинею. Индонезийские острова и Индию. Этому одиннадцатимесяч­ному путешествию посвящен очерк "Острова счастливых".

Итак, в 1895-1904 годы Бальмонт был самым читаемым и почитаемым из гонимых и осмеянных поэтов-декабристов. В 1896 Брюсов пишет о школе Бальмонта": " Все они перенимают у Бальмонта и внешность, блистательную отделку стиха, щеголянье риф­мами, созвучии, - и самую сущность его поэзии". Брюсов находил объяснение и оправдание житейскому поведению Бальмонта в самой природе поэзии: "Он переживает жизнь, как поэт, и как только поэты могут ее переживать, как дано им одним: находиться в каждой минуте всю полноту жизни. По­этому его нельзя мерить общим аршином".

"Я ненавижу человечество".

Я ненавижу человечество,

Я от него бегу спеша.

Мое единое отечество –

Моя пустынная душа.

С людьми скучаю до чрезмерности.

Одно и то же вижу в них.

Желаю случая, неверности,

Влюблен в движение и в стих.

О, как люблю, люблю случайности.

Внезапно взятый поцелуй,

И весь восторг - до сладкой крайности,

И стих, в котором пенье струй.

Поэт был благодарным гостем: "страной-поэмой" называл он, например, Япо­нию, сравнивая свое пребывание в ней с волшебным сном. Вернувшись из путешествия по Сибири в Петербург, Бальмонт писал Полякову С.А.: "Как скучны наши столицы после интересного странствия как мое! Мне кажется, что я летел по лесу и над лугом, и в степи - и вот я в клетке. Я уже хотел бы опять ехать куда-нибудь, и нахожу, что в ва­гоне союз красивее и спокойнее, чем в скованности квартиры. Гунны были правы, на­зывая дома гробами".

Постоянные странствия диктовались на только географическим любопытством и жаждой новых впечатлений. Путешествия были способом приобщиться к жизни друго­го народа, а главное - к его литературе. Результатом почти всех поездок неизменно становились новые переводы, поэт был страстным перелагателем и пропагандистом по­эзии всех тех стран и земель, которые успел посетить за свою жизнь. Подготовка к лю­бому из путешествий начиналась для него с изучения языка. "Языков иностранных знаю много, 13-14, - признавался он в конце жизни, - изучал более, чем это число, все европейские, некоторые восточные и океанские". Добавим, что почти со всех этих язы­ков он пробовал переводить.

Стремясь объяснить своеобразие лирики Бальмонта, современники пытались объявить ее законченным выражением психологии горожанина. "Его устами впервые властно и решительно заговорил город, и какой странной и неожиданной показалось оторопевшему пошехонском человеку эта умелая, торопливая речь,"- писал К. Чуковский, в убыстряющемся темпе жизни города критик видел источник и причину подвижности и изменчивости внутреннего мира Бальмонта, стих которого "бежит и не дает вам опомниться, вы еле поспеваете за ним, как провинциальный дядюшка за сто­личным племянником". Бальмонта как истинного поэта города, Чуковский называл им­прессионистом поневоле: жизненный темп таков, что не дает глазу ни на чем задержи­ваться, детально разглядеть и запечатлеть".

Второй брак с Е. А. Андреевой. Второй брак был несравнен­но счастливее первого. Е. Андреева сопровождала мужа в путешествиях.

В 1905 году стал еще одним переломным годом жизни Бальмонта, ибо открыт

счет длительным скитаниям поэта, оторвавшим его надолго от родины. В марте он из Парижа отправляется за океан - в США и Мексику. Возвраты в Россию для поэта рис­кованны: ему не забыты ни "Маленький Султан", ни другие революционные стихи, появившиеся в периодике. Угроза ареста становится все более реальной. И поэт уезжа­ет в эмиграцию. Надолго. На семь с половиной лет. В 1912 году поэт совершает круго­светное путешествие.

Начало первой мировой войны он застает в Париже. Для него, как и для многих, ненавидевших кровь и насилие, это событие представилось безумным кошмаром. Бальмонт всеми силами стремится на родину. Но ехать ему приходится кружным пу­тем- через Англию, Норвегию, Швецию. В мае 1915 года он, наконец, дома. Но долго усидеть на одном месте, будь то Москва или Петербург, Бальмонт просто не в состоя­нии. Его влекут уже не пышные, сказочные острова, а бескрайность российских про­сторов. Он пускается в долгое турне и целый год колесит по дорогам страны. С сентяб­ря и до конца 1915 года он объезжает города от Кавказа до Урала, выступая с лекциями и читая стихи. В феврале 1916 года он решает проехать всю Россию с запада на восток, от Украины до Владивостока и Хабаровска.

Роковые события 1917 года Бальмонт принял восторженно. В 1918 году он вы­пускает брошюру с очень бальмонтовским заглавием "Революционер я или нет". По­нятно, что ответ на этот риторический вопрос вполне однозначен. Он выступает с лек­циями и стихами перед самыми пестрыми аудиториями, пишет строки, посвященные "победившим" рабочим и крестьянам. Правда, гражданская война со всеми ее послед­ствиями вызывает у Бальмонта серьезное охлаждение по отношению к революции.

27 февраля 1918 года он принимает участие в знаменитых выборах "короля по­этов", которым, как известно, был признан Игорь Северянин. Второе место досталось Маяковскому, а Бальмонт занял последнее из "призовых".

В марте 1920 года в Колонном зале Дома Союзов проходит торжественный ве­чер, посвященный 30-летию литературной деятельности Бальмонта. Поэтические книги "Перстень" и "Семь поэм" выходят в свет тоже в 1920 году-. В марте этого же года поэт обратился с ходатайством к А. Луначарскому о заграничной командировке на год. Этот год продлился более двух десятилетий... 25 июня 1920 года Бальмонт вместе со своей третьей женой Е.К. Цветковской и дочерью Миррой покидает Москву навсегда.

Почему же он не вернулся? Как ответить на этот вопрос? Возможно, ждал, когда утихомирятся "революционный" хаос, да не дождался. Конечно, усилился его скепсис по отношению к Советской власти. А потом - с кем ему было оставаться в России?

Большинство друзей покинуло страну. На родине в 1921 умирает Блок, а через три года Брюсов. Ю. Балтрушайтис его давний друг, приняв литовское гражданство, становится послом этой молодой страны сначала в Москве, а потом в Париже. К тому же, мы знаем, что Баль­монт давно сроднился с Францией. Но только в эмиграции поэт почувствовал, что эта теплая и гостеприимная страна все же не более, чем мачеха. Нерусское слово "носталь­гия" стало таким типично русским понятием. Тоска по родине - тема позднего Баль­монта. Ностальгия по России рождает сильные стихи.

“Какой я сейчас? Да всё тот же. Новые мои знакомые и даже прежние смеются, когда я говорю сколько мне лет, и не верят. Вечно любить мечту, мысль и творчество – это вечная молодость. Бородка моя правда беловата, и на висках инея довольно, но всё же ещё волосы вьются, и русые они, а не седые. Мой внешний лик всё тот же, но в сердце много грусти…” – писал он Е.А.Андреевой, сохранившей с ним добрые отношения.

 

Бальмонт умер от воспаления легких в ночь на 24 декабря 1942 года. Немногие пришли сказать ему последнее "прости": Б. Зайцев, Ю. Терапиало, Ю. Балтрушайтис... он ушел, благословив этот мир, над которым сияло и вечно будет сиять его солнце.

Бальмонт - неутомимый труженик. Больше всего, ценя ученые занятия, он писал в статье "Революционер я или нет", что в 13 лет узнал английское слово self-help(само­помощь) и с тех пор полюбил исследования и ''умственную работу", и работает, не ща­дя сил, до конца своих дней. Он ежегодно прочитывал целые библиотеки, писал регу­лярно каждый день, легко изучал языки.

Всю жизнь Бальмонт занимался переводами. В его переводах выходили и до сих пор выходят многие произведения Шелли, Эдгара По, Уитмена, Кальдерона, Уайльда, Верлена, Бодлера, Гофмана. Он знал немецкий, французский, чешский, болгарский, грузинский языки. Бальмонт – один из лучших переводчиков поэмы “Витязь в тигровой шкуре” Ш.Руставели. И неудивительно, все они: экстравагантный Уайльд, и страшный По, и мистический Гофман, и лирический Шелли, повлияли на характер и творчество Бальмонта. Он впитал в себя спиритизм Де Виньи, пессимизм Шопенгауэра, сверхчеловечность Ницше. Таким был он сам.

Бальмонт написал 35 книг стихов, то есть 3750 печатных страниц, 20 книг про­зы,

Брюсов писал в 1906 году: "В течение десятилетия Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией. Другие поэты или покорно следовали за ним, или, с большими усилиями, отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния".

Особенности поэзии Бальмонта.

Константин Бальмонт широко использовал в своем творчестве импрессионистские приемы, передавая тонкие оттенки ощущений и чувств. Бальмонту удалось возвысить в своей лирике переменчивость настроения, душевное непостоянство и пристальное внимание к быстропроходящим переживаниям и мироощущениям.

Ему важно было, какими его стихи будут на слух, поэтому Б. использовал выразительные средства: ритмические повторы, созвучные слова, однородные эпитеты, аллитератцию, внутреннюю рифму.

Тема солнца проходит через все творчество поэта. Образ животворящего солнца у него – символ жизни, живой природы, органическую связь с которой он всегда ощущал.

АНАЛИЗ

Фантазия
Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,
Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;
Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет
И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез.
Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели,
В мягкой бархатной постели им отрадно почивать,
Ни о чем не вспоминая, ничего не проклиная,
Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать.

Чьи-то вздохи, чье-то пенье, чье-то скорбное моленье,
И тоска, и упоенье,- точно искрится звезда,
Точно светлый дождь струится,- и деревьям что-то мнится
То, что людям не приснится, никому и никогда.
Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,
В час глубокой полуночи мчатся духи через лес.
Что их мучит, что тревожит? Что, как червь, их тайно гложет?
Отчего их рой не может петь отрадный гимн небес?

Всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нем томленье,
Неустанного стремленья неизменная печаль,-
Точно их томит тревога, жажда веры, жажда бога,
Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль.
А луна всё льет сиянье, и без муки, без страданья
Чуть трепещут очертанья вещих сказочных стволов;
Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют
И с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.

Стихотворение «Фантазия», написанное в 1893 году в первом сборнике «Под северным небом». Поэт описывает в нём спящий зимний лес, вложив в описание всю игру лирического воображения, все оттенки собственных мимолётных впечатлений. За быстро меняющимися образами лесной ночи – ничем не скованная творческая натура поэта.

Лирический герой в большей части стихотворения – лишь наблюдатель. Только в конце второй строфы он становится активнее, следует череда риторических вопросов. Здесь появляется и мистический подтекст произведения: за «тихими стонами» деревьев поэт различает «духов ночи», их «жажду веры, жажду бога». Лирический герой чувствует в чуть трепещущих очертаниях леса что-то таинственное, неземное, недоступное пониманию человека.
Лирический сюжет стихотворения – тишина, спокойствие, дрема, сменяющийся движением («это мчатся духи ночи») и оттенком тревоги, печали («чьё-то скорбное моленье», «что их мучит, что тревожит?»), нарастающим с каждым мгновением («всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нём томленье»). Потом вновь наступает спокойная дремота «без муки, без страданья».
Природные стихии – ветер, метель, лес – оживлены олицетворением. В стихотворении "Фантазия" всё движется, чувствует, живёт: «живые изваянья», лес «спокойно дремлет», «роптанью ветра внемлет», «исполнен тайных грёз»; «стон метели», «шепчут сосны, шепчут ели» и так далее.
Образы Бальмонта расплывчаты, лишены чётких очертаний, воздушны: «чуть трепещут очертанья», «роптанья ветра», «светлый дождь струится», «искры лунного сиянья».
«Фантазия» пронизана радужной игрой света. Всё утопает в «искрах лунного сиянья», «светлом дожде»; даже сны – ясные и светлые.

Особенности стихотворения:

«Фантазии», как и многим произведениям Бальмонта, присуща музыкальность. Поток звуков создаёт впечатление нежного журчания, плескания. Часто повторяются шипящие ж-ш-щ-ч, свистящие с-з, согласные л-р-м-н. Музыкальность достигается и повторением некоторых слов: луна, сиянье, пенье, трепещут, вещих, дремлют, внемлют, стон.

Рифмы используются даже внутри строки: изваянья – сиянья, дремлет – внемлет, метели – ели, вспоминая – проклиная.

Бальмонт часто прибегает к анафорам: шепчут – шепчут, чьи-то – чьё-то, точно – точно, это – это, что – что, всё – всё, жажда – жажда, мчатся – мчатся.

Чтобы подчеркнуть таинственность, певучую сонливость, романтичность, а иногда и тревожность, Бальмонт использует выразительные средства языка. Стихотворение насыщено эпитетами (дремлет – спокойно, сладко, чрез – тайных, стон – тихий, ветви – стройные, моленье – скорбное, стволы – вещие и сказочные, сны – ясные и светлые) и сравнительными оборотами («как живые изваянья», «точно искрится звезда», «точно светлый дождь струится», «как червь»).

Очень часто Бальмонт использует олицетворения, а во второй строфе – риторические вопросы.
Общее впечатление – его непосредственность в восприятии окружающего мира, умение лирически выразить едва уловимые оттенки душевного настроя. Читая «Фантазию», получаешь удовольствие от музыкальности стиха, глубокой художественной выразительности, рисующей в воображении чудесные, необыкновенные картины.

 

«Безглагольность»

Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.

Приди на рассвете на склон косогора,-
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.

Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всем утомленье — глухое, немое.

Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада,-
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно. 1900

Первое четверостишие. «Есть в русской природе…» - Речь идёт, прежде всего, о природе души русского человека, его сути, закваске. Поэт показывает её на примере осязаемой природы растений, где и проживает народ с «загадочной» душой.
Что присуще русскому человеку? Усталая нежность (чуткость, открытость, откровенность, которую ранили, мучили и она устала), Безмолвная боль затаенной печали (глубоко спрятанная печаль из-за гнетущих страданий, но молчаливая, терпеливая боль), Безвыходность горя, безгласность, безбрежность (горе, которое никогда не кончается, при этом никто из горюющих не говорит о нём, но безбрежность души – христианское терпение), Холодная высь, уходящие дали (высота души такая сильная, что отрывающая от земли, холодная и далёкая).
Второе четверостишие. Обращение к тому, кто поймёт – русскому человеку.

 

Приди на рассвете на склон косогора,—
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.

Придя на рассвете на склон косогора, ты видишь, что над холодной рекой, как от костра (который на самом деле жгуч, горяч – противоречивый образ, присущий природе «загадочного народа»), дымится прохлада. Рядом громада (образ вражины, могучего недруга из сказок) притаившегося тёмного леса. От увиденной привычной картины твоему сердцу очень больно, сердце не радо увиденному.
Третье четверостишие. Переломный момент в теле стиха. Во всех словосочетаниях- костях и фразах- мышцах идёт отрицание хорошего, невозможность действия (полное бездействие - безглагольность ):

 

Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далеко-далеко.
Во всем утомленье — глухое, немое.

Камыш – недвижный, осока – не трепещет (живая ли она???), если тишина – то она не просто тишина, а глубокая, сверх-тишина. Покой безглагольный – бездейственный, действия нет, приложения силы… нет физики… одна сплошная метафизика!

Если луга здесь – то они обязательно убегают далёко-далёко: бескрайность русских равнин, где когда-то заколебался идти бессмысленно вперёд Наполеон, не поняв русских, где наткнулся на них, как на пни и сорняки, Гитлер, увязнув как в болоте, в загадочных русских душах, которые не жалея тел своих (живота своего), голыми руками побеждают железные оружия…

«Во всем утомленье — глухое, немое». Этим утомлением все утомлены - все, кто здесь живёт и кто сюда попадает. Сказочное место, заколдованное, отчуждённое, волшебное. Глухое, немое – ни услышать, ни сказать. Никто не слышит, никто не говорит. Но все терпят.
Четвёртое четверостишие. То был «рассвет», теперь начинается «закат», ни чем не отличающийся от рассвета (опять парадокс, загадка).

 

Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада,—
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Ты идёшь на закате (вечереет) снова в «прохладную» глушь (в самый бор) деревенского сада – но как в свежие волны… плыви, друг, плыви. Образ деревьев «рубит» трехсловным эпитетом «сумрачно-странно-безмолвны»: молчание в тени, в странном полумраке. Д у ши застыли – не говорят почему-то, умирая в начинающейся ночи. И снова повтор, как и во втором четверостишье: «И сердцу так

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: