Политика как призвание и профессия

(1864—1920) — немец­кий социолог, философ, историк, экономист, во многом заложивший основы современной полити­ческой науки. Определяющей чертой европейской культуры Нового времени Вебер считал рацио­нальность, которую он противопоставлял тради­ционализму и харизматическому способу органи­зации общественных отношений. В политике ра­циональность, по его мнению, нашла проявление прежде всего в утверждении институтов формаль­ного права, парламентаризма. Вебер исследовал также связи между политикой и этикой. Европей­ский капитализм обязан, по мысли Вебера, своим происхождением протестантской этике, благодаря которой воспитывалось трудолюбие, бережли­вость, честность. Актуально и исследование Вебе-ром проблемы бюрократизма. Борьбу между по­литическими партиями и бюрократическим чинов­ничьим аппаратом он называл основным конфликтом политической жизни. Именно засилье бюрократии, полагал он, не даст социализму ут­вердиться и одержать победу. Будущее общество будет диктатурой не рабочего класса, а чиновниче­ства — таково было пророчество Вебера. Вебер изучал связь хозяйственной жизни общества, ма­териальных и идеологических интересов различ­ных социальных групп с религиозным сознанием. Он считал, что приоритетное влияние имели в ми­ровой истории религиозные и этические факторы. Политическая философия Вебера расценивается как либеральная. Некоторые исследователи счита­ют ее центристской. Одни постулаты этой фило­софии, касающиеся принципа рационализма, духа антибюрократизма, утверждающие господство права, почитаются либералами, другие, констати­рующие важную созидательную роль протестант­ской этики, выделяющие значимость морали,— сторонниками консервативного мышления. (Тек­сты подобраны А. А. Френкиным.)

[...] Что мы понимаем под политикой? Это понятие имеет чрезвычайно широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству. [...] Мы на­мереваемся в данном случае говорить только о руководстве или оказании влияния на руководство политическим союзом, т. е. в наши дни — государством.

Но что есть «политический» союз с точки зрения со­циологического рассуждения? Что есть «государство»? Ведь государство нельзя социологически определить исходя из содержания его деятельности. Почти нет таких задач, вы­полнение которых политический союз не брал бы в свои руки то здесь то там; с другой стороны, нет такой задачи, о которой можно было бы сказать, что она во всякое время полностью, т. е. исключительно, присуща тем союзам, которые называют «политическими», т. е. в наши дни — го­сударствам, или союзам, которые исторически предшество­вали современному государству. Напротив, дать социоло­гическое определение современного государства можно в ко­нечном счете только исходя из специфически применяемого им, как и всяким политическим союзом, средства — фи­зического насилия. «Всякое государство основано на наси­лии»,— говорил в свое время Троцкий в Брест-Литовске. И это действительно так. Только если бы существовали социальные образования, которым было бы неизвестно на­силие как средство, тогда отпало бы понятие «государство», тогда наступило бы то, что в особом смысле слова можно было бы назвать анархией. Конечно, насилие отнюдь не является нормальным или единственным средством госу­дарства, об этом нет и речи, но оно, пожалуй, специфическое для него средство. Именно в наше время отношение го­сударства к насилию функционально. В прошлом различным союзам, начиная с рода, физическое насилие было известно как совершенно нормальное средство. В противоположность этому сегодня мы должны будем сказать: государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области — область включается в признак — претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия. Ибо для нашей эпохи характерно, что право на физическое насилие приписывается всем другим союзам или отдельным лицам лишь настолько, насколько государство со своей

 

ВЕБЕР МАКС

ВЕБЕР МАКС

 

стороны допускает это насилие: единственным источником «права» на насилие считается государство.

Итак, политика, судя по всему, означает стремление к участию во власти или к оказанию влияния на распределе­ние власти, будь то между государствами, будь то внутри государства, между группами людей, которые оно в себе заключает.

В сущности такое понимание соответствует и слово­употреблению. Если о каком-то вопросе говорят: это «поли­тический» вопрос, о министре или чиновнике: это «полити­ческий» чиновник, о некоем решении: оно «политически» обусловлено.— то тем самым всегда подразумевается, что интересы распределения, сохранения, смены власти являются определяющими для ответа на указанный вопрос, или обус­ловливают это решение, или определяют сферу деятельности соответствующего чиновника. Кто занимается политикой, тот стремится к власти: либо к власти как средству, подчи­ненному другим целям (идеальным или эгоистическим), либо к власти «ради нее самой», чтобы наслаждаться чувством престижа, которое она дает.

Государство, равно как и политические союзы, истори­чески ему предшествующие, есть отношение господства лю­дей над людьми, опирающееся на легитимное (т. е. счита­ющееся легитимным) насилие как средство. Таким образом, чтобы оно существовало, люди, находящиеся под господ­ством, должны подчиняться авторитету, на который претен­дуют те, кто теперь господствует. Когда и почему они так поступают? Какие внутренние основания для оправдания господства и какие внешние средства служат ему опорой?

В принципе имеется три вида внутренних оправданий, т. е. оснований, легитимности (начнем с них). Во-первых, это авторитет «вечно вчерашнего»: авторитет нравов, освящен­ных исконной значимостью и привычной ориентацией на их соблюдение,— традиционное господство, как его осуществ­ляли патриарх и патримониальный князь старого типа. Да­лее, авторитет внеобыденного личного дара (Gnadengabe) (харизма), полная личная преданность и личное доверие, вызываемое наличием качеств вождя у какого-то человека: откровений, героизма и других, — харизматическое господ­ство, как его осуществляют пророк, или — в области поли­тического — избранный князь-военачальник, или избранный всеобщим голосованием выдающийся демагог и полити­ческий партийный вождь. Наконец, господство в силу «ле­гальности», в силу веры в обязательность легального уста­новления (Satzung) и деловой «компетентности», обоснован-

нои рационально созданными правилами, т. е. ориентацией на подчинение при выполнении установленных правил,— господство в том виде, в каком его осуществляют современ­ный «государственный служащий» и все те носители власти, которые похожи на него в этом отношении. Понятно, что в действительности подчинение обусловливают чрезвычайно грубые мотивы страха и надежды — страха перед местью магических сил или властителя, надежды на потустороннее или посюстороннее вознаграждение — и вместе с тем самые разнообразные интересы. К этому мы сейчас вернемся. Но если пытаться выяснить, на чем основана «легитимность» такой покорности, тогда, конечно, столкнешься с указан­ными тремя ее идеальными типами. А эти представления о легитимности и их внутреннее обоснование имеют большое значение для структуры господства. Правда, идеальные типы редко встречаются в действительности. Но сегодня мы не можем позволить себе детальный анализ крайне запутанных изменений, переходов и комбинаций этих идеальных типов: это относится к проблемам «общего учения о государстве». В данном случае нас интересует прежде всего второй из них: господство, основанное на преданности тех, кто под­чиняется чисто личной харизме вождя, ибо здесь коренится мысль о призвании (Вегut) в его высшем выражении. Предан­ность харизме пророка, или вождя на войне, или выдающего­ся демагога в народном собрании (Екк1еsia) или в парламен­те как раз и означает, что человек подобного типа считается внутренне «призванным» руководителем людей, что послед­ние подчиняются ему не в силу обычая или установления, но потому, что верят в него. Правда, сам вождь живет своим делом, «жаждет свершить свой труд», если только он не ограниченный и тщеславный выскочка. Именно к личности вождя и ее качествам относится преданность его сторонни­ков: апостолов, последователей, только ему преданных пар­тийных приверженцев. В двух важнейших в прошлом фигу­рах: с одной стороны, мага и пророка, с другой — избран­ного князя-военачальника, главаря банды, кондотьера — вождизм как явление встречается во все исторические эпохи и во всех регионах. Но особенностью Запада, что для нас более важно, является политический вождизм сначала в об­разе свободного «демагога», существовавшего на почве горо­да-государства, характерного только для Запада, и прежде всего для средиземноморской культуры, а затем в образе парламентского «партийного вождя», выросшего на почве конституционного государства, укорененного тоже лишь на Западе.

ВЕБЕР МАКС

ВЕБЕР МАКС

 

Конечно, главными фигурами в механизме полити­ческой борьбы не были одни только политики в силу их призвания в собственном смысле этого слова. Но в высшей степени решающую роль здесь играет тот род вспомогатель­ных средств, которые находятся в их распоряжении. Как политически господствующие силы начинают утверждаться в своем государстве? Данный вопрос относится ко всякого рода господству, т. е. и к политическому господству во всех его формах: традиционной, легальной и харизматической.

Любое господство как форма власти, требующая посто­янного управления, нуждается, с одной стороны, в установке человеческого поведения на подчинение господам, притяза­ющим быть носителями легитимного насилия, а с другой стороны — посредством этого подчинения — в распоряже­нии теми вещами, которые в случае необходимости привле­каются для применения физического насилия: личным шта­бом управления и материальными средствами управления.

Штаб управления, представляющий во внешнем прояв­лении предприятие политического господства, как и всякое другое предприятие, прикован к властелину, конечно, не од­ним лишь представлением о легитимности, о котором только что шла речь. Его подчинение вызвано двумя средствами, апеллирующими к личному интересу: материальным возна­граждением и оказанием почестей. [...]

Можно заниматься политикой, т. е. стремиться влиять на распределение власти между политическими образовани­ями и внутри их, как в качестве политика «по случаю», так и в качестве политика, для которого это побочная или основ­ная профессия, точно так же как и при хозяйственной дея­тельности. Политиками «по случаю» являемся все мы, когда опускаем свой избирательный бюллетень или совершаем сходное волеизъявление, например рукоплещем или протес­туем на «политическом» собрании, произносим «политичес­кую» речь и т. д.; у многих людей подобными действиями и ограничивается их отношение к политике. Политиками «по совместительству» являются в наши дни, например, все те доверенные лица и правление партийно-политических сою­зов, которые — по общему правилу — занимаются этой дея­тельностью лишь в случае необходимости, и она не становит­ся для них первостепенным «делом жизни» ни в материаль­ном, ни в духовном отношении. [...]

Есть два способа сделать из политики свою профессию: либо жить «для» политики, либо жить «за счет» политики и «политикой». Данная противоположность отнюдь не ис­ключительная. Напротив, обычно, по меньшей мере духовно,

но чаще всего и материально, делают то и другое: тот, кто живет «для» политики, в каком-то внутреннем смысле творит «свою жизнь из этого» — либо он открыто наслаждается обладанием властью, которую осуществляет, либо черпает свое внутреннее равновесие и чувство собственного достоин­ства из сознания того, что служит «делу» («8аспе»), и тем самым придает смысл своей жизни. Пожалуй, именно в та­ком глубоком внутреннем смысле всякий серьезный человек, живущий для какого-то дела, живет также и этим делом. Таким образом, различие касается гораздо более глубокой стороны — экономической. «За счет» политики как профес­сии живет тот. кто стремится сделать из нее постоянный источник дохода; «для» политики — тот, у кого иная цель. Чтобы некто в экономическом смысле мог жить «для» поли­тики, при господстве частнособственнического строя должны наличествовать некоторые, если угодно, весьма тривиальные предпосылки: в нормальных условиях он должен быть неза­висимым от доходов, которые может принести ему политика. Следовательно, он просто должен быть состоятельным чело­веком или же как частное лицо занимать такое положение в жизни, которое приносит ему достаточный постоянный доход. Так по меньшей мере обстоит дело в нормальных условиях. [...]

Если государством или партией руководят люди, ко­торые (в экономическом смысле слова) живут исключительно для политики, а не за счет политики, то это необходимо означает «плутократическое» рекрутирование политических руководящих слоев. [...] Руководить политикой можно либо

в порядке «почетной деятельности», и тогда ею занимаются, как обычно говорят, «независимые», т. е. состоятельные, прежде всего имеющие ренту, люди, либо же к политичес­кому руководству допускаются не имущие, и тогда они долж­-

ны получать вознаграждение. Профессиональный политик, живущий за счет политики, может быть чисто пребендарием (Рfründer), или оплачиваемым чиновником. Тогда он либо извлекает доходы из пошлин и сборов за определенные до­стижения — чаевые и взятки представляют собой лишь одну, нерегулярную и формально нелегальную разновидность этой категории доходов,— либо получает твердое натуральное вознаграждение, денежное содержание, или то и другое вмес­-

те. Политический деятель может приобрести характер «пред­принимателя», как кондотьер, или арендатор, или облада­-

тель ранее приобретенной должности, или как американский босс, расценивающий свои издержки как капиталовложение, из которого он, используя свое влияние, сумеет извлечь

 

 

доход. Либо же такой политик может получать твердое жалованье как редактор, или партийный секретарь, или со­временный министр, или политический чиновник. [...]

Вследствие общей бюрократизации с ростом числа должностей и спроса на такие должности как формы специ­фически гарантированного обеспечения данная тенденция усиливается для всех партий и они во все большей мере становятся таким средством обеспечения для своих сторон­ников.

Однако ныне указанной тенденции противостоит раз­витие и превращение современного чиновничества в сословие лиц наемного труда, высококвалифицированных специали­стов духовного труда, профессионально вышколенных мно­голетней подготовкой, с высокоразвитой сословной честью, гарантирующей безупречность, без чего возникла бы роковая опасность чудовищной коррупции и пошлого мещанства, а это ставило бы под угрозу чисто техническую эффектив­ность государственного аппарата, значение которого для хозяйства, особенно с возрастанием социализации, постоян­но усиливалось и будет усиливаться впредь. [...]

Одновременно с подъемом вышколенною чиновничест­ва возникали также — хотя это совершалось путем куда более незаметных переходов — руководящие политики. Ко­нечно, такие фактически главенствующие советники князей существовали с давних пор во всем мире. [...]

Развитие власти парламента еще сильнее вело к един­ству там, где она, как в Англии, пересиливала монарха. Здесь получил развитие кабинет во главе с единым парламентским вождем, лидером, как постоянная комиссия игнорируемой официальными законами, фактически же единственной ре­шающей политической силы — партии, находящейся в дан­ный момент в большинстве. Официальные коллегиальные корпорации именно как таковые не являлись органами дей­ствительно господствующей силы — партии и, таким обра­зом, не могли быть представителями подлинного правитель­ства. Напротив, господствующая партия, дабы утверждать свою власть внутри (государства) и иметь возможность про­водить большую внешнюю политику, нуждалась в боеспо­собном, конфиденциально совещающемся органе, составленном только из действительно ведущих в ней деятелей, т. е. именно в кабинете, а по отношению к общественности, преж­де всего парламентской общественности,— в ответственном за все решения вожде — главе кабинета. Эта английская система в виде парламентских министерств была затем пере­нята на континенте, и только в Америке и испытавших ее

 

 

влияние демократиях ей была противопоставлена совершен­но гетерогенная система, которая посредством прямых выбо­ров ставила избранного вождя побеждающей партии во гла­ве назначенного им аппарата чиновников и связывала его согласием парламента только в вопросах бюджета и законо­дательства.

Превращение политики в профессиональную деятель­ность, которой требуются навыки в борьбе за власть и зна­ние ее методов, созданных современной партийной системой, обусловило разделение общественных функционеров на две категории отнюдь не жестко, но достаточно четко: с одной стороны, чиновники-специалисты (Fachbeamte), с другой — «политические» чиновники. «Политические» чиновники в соб­ственном смысле слова, как правило, внешне характеризуют­ся тем, что в любой момент могут быть произвольно пере­мещены и уволены или же «направлены в распоряжение», как французские префекты или подобные им чиновники в других странах, что составляет самую резкую противоположность независимости чиновников с функциями судей. [...]

Мы скорее зададим вопрос о типическом своеобразии профессионального политика, как вождя, так и его свиты. Оно неоднократно менялось и также весьма различно и се­годня.

[...] В прошлом «профессиональные политики» появи­лись в ходе борьбы князей с сословиями на службе у первых. Рассмотрим вкратце их основные типы.

В борьбе против сословий князь опирался на полити­чески пригодные слои несословного характера. К ним прежде всего относились в Передней Индии и Индокитае, в буддист­ском Китае, Японии и ламаистской Монголии — точно так же, как и в христианских регионах Средневековья,— клири­ки. Данное обстоятельство имело технические основания, ибо клирики были сведущи в письме. Повсюду происходит импорт брахманов, буддистских проповедников, лам и ис­пользование епископов и священников в качестве полити­ческих советников, с тем чтобы получить сведущие в письме управленческие силы, которые могут пригодиться в борьбе императора, или князя, или хана против аристократии. Кли­рик, в особенности клирик, соблюдавший целибат, находился вне суеты нормальных политических и экономических ин­тересов и не испытывал искушения домогаться для своих потомков собственной политической власти в противовес своему господину, как это было свойственно вассалу. Он был - отделен от средств государева управления своими сословны­ми качествами.

 

 

 

ВЕБЕР МАКС

ВЕБЕР МАКС

 

Второй слой такого же рода представляли получившие гуманитарное образование грамматики (1л1ега1еп). Было вре­мя, когда, чтобы стать политическим советником, и прежде всего составителем политических меморандумов князя, при­ходилось учиться сочинять тексты на латинском и греческом языках. Таково время первого расцвета классических школ, когда князья учреждали кафедры поэтики: у нас эта эпоха миновала быстро и, продолжая все-таки оказывать неослабе­вающее влияние на систему нашего школьного обучения, не имела никаких более глубоких политических последствий. [...]

Третьим слоем была придворная знать. После того как князьям удалось лишить дворянство его сословной полити­ческой силы, они привлекли его ко двору и использовали на политической и дипломатической службе. Переворот в нашей системе воспитания в XVII в. был связан также и с тем, что вместо гуманитариев-литераторов на службу к князьям по­ступили профессиональные политики из числа придворной знати.

Что касается четвертой категории, то это было сугубо английское образование; патрициат, включающий в себя мелкое дворянство и городских рантье, обозначаемый в по­вседневном общении термином «джентри» (gentry). — слой, который князь первоначально вовлекал в борьбу против баронов и вводил во владение должностями «selfgovernment'а»¹, а в результате сам затем оказывался во все большей зависимости от него. Этот слой удерживал за собой владение всеми должностями местного управления, поскольку вступал в него безвозмездно в интересах своего собственного социального могущества. Он сохранил Англию от бюрократизации, ставшей судьбой всех континентальных государств.

Пятый слой — юристы, получившие университетское образование,— был характерен для Запада, прежде всего для Европейского континента, и имел решающее значение для всей его политической структуры. Ни в чем так ярко не проявилось впоследствии влияние римского права, преоб­разовавшего бюрократическое позднее римское государство, как именно в том, что революционизация политической про­фессиональной деятельности как тенденция к рациональному государству повсюду имела носителем квалифицированного юриста, даже в Англии, хотя там крупные национальные корпорации юристов препятствовали рецепции римского права. [...]

Отнюдь не случайно, что адвокат становится столь значимой фигурой в западной политике со времени появле-

 

18
ния партий. Занятие политикой как профессией осуществля­ется партиями, т. е. представляет собой именно деятельность заинтересованных сторон, мы скоро увидим, что это должно означать. А эффективное ведение какого-либо дела для заин­тересованных в нем сторон и есть ремесло квалифицирован­ного адвоката. Здесь он — поучительным может быть пре­восходство враждебной пропаганды — превосходит любого чиновника. Конечно, он может успешно, т. е. технически «хорошо», провести подкрепленное логически слабыми аргу­ментами, т. е. в этом смысле «плохое», дело. Но также только он успешно ведет дело, которое можно подкрепить логически сильными аргументами, г. е. дело в этом смысле «хорошее». Чиновник в качестве политика, напротив, сли­шком часто своим технически «скверным» руководством де­лает «хорошее» в этом смысле дело «дурным»: нечто подоб­ное нам пришлось пережить. Ибо проводником нынешней политики среди масс общественности все чаще становится умело сказанное или написанное слово. Взвесить ею влия­ние — это-то и составляет круг задач адвоката, а вовсе не чиновника-специалиста, который не является и не должен стремиться быть демагогом, а если все-таки ставит перед собой такую цель, то обычно становится весьма скверным демагогом.

Подлинной профессией настоящего чиновника — это имеет решающее значение для оценки нашего прежнего ре­жима — не должна быть политика. Он должен управлять прежде всего беспристрастно — данное требование приме­нимо даже к так называемым политическим управленческим чиновникам,— по меньшей мере официально, коль скоро под вопрос не поставлены государственные интересы, т. е. жизненные интересы господствующего порядка. Sine ira et studio, т. е. без гнева и пристрастия, должен он вершить дела. Итак, политический чиновник не должен делать именно того, что всегда и необходимым образом должен делать политик — как вождь, так и его свита, — бороться. Ибо принятие какой-либо стороны, борьба, страсть — ira et studium — суть стихия политика, и прежде всего полити­ческого вождя. Деятельность вождя всегда подчиняется со­вершенно иному принципу ответственности, прямо проти­воположной ответственности чиновника. В случае если (не­смотря на его представления) вышестоящее учреждение настаивает на кажущемся ему ошибочным приказе, дело чести чиновника выполнить приказ под ответственность при­казывающего, выполнить добросовестно и точно, так, будто этот приказ отвечает его собственным убеждениям: без такой

ВЕБЕР МАКС

ВЕБЕР МАКС

 

в высшем смысле нравственной дисциплины и самоот­верженности развалился бы весь аппарат. Напротив, честь политического вождя, т. е. руководящего государственного деятеля, есть прямо-таки исключительная личная ответ­ственность за то, что он делает, ответственность, отклонить которую или сбросить ее с себя он не может и не имеет права. Как раз те натуры, которые в качестве чиновников высоко стоят в нравственном отношении, суть скверные, безответственные прежде всего в поли­тическом смысле слова и постольку в нравственном от­ношении низко стоящие политики — такие, каких мы, к сожалению, все время имели на руководящих постах. Именно такую систему мы называем господством чи­новников; и конечно, достоинств нашего чиновничества отнюдь не умаляет то, что мы, оценивая их с политической точки зрения, с позиций успеха, обнажаем ложность данной системы. Но давайте еще раз вернемся к типам политических фигур.

На Западе со времени возникновения конституционного государства, а в полной мере со времени развития демокра­тии типом политика-вождя является «демагог». У этого сло­ва неприятный оттенок, что не должно заставить нас забыть: первым имя демагога носил не Клеон, а Перикл. Не занимая должностей или же будучи в должности верховного стратега, единственной выборной должности (в противоположность должностям, занимаемым в античной демократии по жре­бию), он руководил суверенным народным собранием афин­ского демоса. Правда, слово устное использует и современ­ная демагогия, и даже, если учесть предвыборные речи со­временных кандидатов, в чудовищном объеме. Но с еще более устойчивым эффектом она использует слово написан­ное. Главнейшим представителем данного жанра является ныне политический публицист, и прежде всего журналист.

[...] У журналиста та же судьба, что и у всех демагогов, а впрочем,— по меньшей мере на континенте в противопо­ложность ситуации в Англии, да в общем и в Пруссии в более ранний период -— та же судьба у адвоката (и художника): он не поддается устойчивой социальной классификации. Он при­надлежит к некоего рода касте париев, социально оценива­емых в обществе по тем ее представителям, которые в этиче­ском отношении стоят ниже всего. Отсюда распространен­ность самых диковинных представлений о журналистах и их работе. И отнюдь не каждый отдает себе отчет в том, что по-настоящему хороший результат журналистской работы требует по меньшей мере столько же «духа», сколько какой-

нибудь результат деятельности ученого, прежде всего вслед­ствие необходимости выдать его сразу, по команде и сразу же получить эффект, притом, конечно, что условия творчест­ва в данном случае совершенно другие. [...]

Но если журналист как тип профессионального полити­ка существует уже довольно-таки давно, то фигура партийно­го чиновника связана с тенденцией последних десятилетий и частично последних лет. Мы должны теперь обратиться к рассмотрению партийной системы (Раrteiwesens) и партий­ной организации, чтобы понять эту фигуру сообразно ее месту в историческом развитии.

Во всех сколько-нибудь обширных, т. е. выходящих за пределы и круг задач мелкого деревенского кантона, полити­ческих союзах с периодическими выборами власть имущих профессиональное занятие политикой необходимо является занятием претендентов. Это значит, что относительно не­большое число людей, заинтересованных в первую очередь в политической жизни, т. е. в участии в политической власти, создают себе посредством свободной вербовки свиту, вы­ставляют себя или тех, кого они опекают, в качестве кан­дидатов на выборах, собирают денежные средства и присту­пают к ловле голосов. [...]

Господству уважаемых людей и управлению через по­средство парламентариев приходит конец. Дело берут в свои руки профессиональные политики, находящиеся вне парла­ментов. [...]

Партийная свита, прежде всего партийный чиновник и предприниматель, конечно, ждет от победы своего вождя личного вознаграждения — постов или других преимуществ. От него, не от отдельных парламентариев или же не только от них; это главное. Прежде всего они рассчитывают, что демагогический эффект личности вождя обеспечит партии голоса и мандаты в предвыборной борьбе, а тем самым власть и благодаря ей в наибольшей степени расширит воз­можности получения ожидаемого вознаграждения для при­верженцев партии. А труд с верой и личной самоотдачей человеку, не какой-то абстрактной программе какой-то пар­тии, состоящей из посредственностей, является тут идеальным моментом, это харизматический элемент всякого вождизма, одна из его движущих сил.

Так какие же внутренние радости может предложить карьера политика и какие личные предпосылки для этого она предполагает в том, кто ступает на данный путь?

Прежде всего она дает чувство власти. Даже на фор­мально скромных должностях сознание влияния на людей,

ВЕБЕР МАКС

ВЕБЕР МАКС

 

участия во власти над ними, но в первую очередь чувство того, что и ты держишь в руках нерв исторически важного процесса, способно поднять профессионального политика выше уровня повседневности. Однако здесь перед ним встает вопрос: какие его качества дают ему надежду спра­виться с властью (как бы узко она ни была очерчена в каждом отдельном случае) и, следовательно, с той ответственностью, которую она на него возлагает? Тем самым мы вступаем в сферу этических вопросов, ибо именно к ним относится вопрос, каким надо быть человеку, дабы ему позволительно было приложить руку к движению истории.

Можно сказать, что в основном три качества являются для политика решающими: страсть, чувство ответствен­ности, глазомер. Страсть в смысле ориентации на существо дела (Sachlichkeit), страстной самоотдачи делу, тому богу или демону, который этим делом повелевает. Не в смысле того внутреннего образа действий, который мой покойный друг Георг Зиммель обычно называл стерильной возбужденно­стью, свойственной определенному типу прежде всего рус­ских интеллектуалов (но отнюдь не всем из них), и который ныне играет столь заметную роль и у наших интеллектуалов в этом карнавале, украшенном гордым именем «революция»: утекающая в пустоту романтика интеллектуально занима­тельного без всякого серьезного чувства ответственности. Ибо одной только страсти, сколь бы подлинной она ни казалась, еще, конечно, недостаточно. Она не сделает вас политиком, если, являясь служением «делу», не сделает от­ветственность именно перед этим делом главной путевод­ной звездой вашей деятельности. А для этого — в том-то и состоит решающее психологическое качество политика — требуется глазомер, способность с внутренней собранностью и спокойствием поддаться воздействию реальностей, иными словами, требуется дистанция по отношению к вещам и лю­дям. «Отсутствие дистанции» только как таковое — один из смертных грехов всякого политика — и есть одно из тех качеств, которые воспитывают у нынешней интеллектуаль­ной молодежи, обрекая ее тем самым на неспособность к политике. Ибо проблема в том и состоит, чтобы «втиснуть» в одну и ту же душу и жаркую страсть, и холодный глазомер. Политика делается головой, а не какими-нибудь другими частями тела или души. И все же самоотдача политике, если это не фривольная интеллектуальная игра, а подлинное чело­веческое деяние, должна быть рождена и вскормлена только страстью. Но полное обуздание души, отличающее страст-

ного политика и разводящее его со «стерильно возбужден­ным» политическим дилетантом, возможно лишь благодаря привычке к дистанции в любом смысле слова. Сила поли­тической личности в первую очередь означает наличие у нее этих качеств.

И потому политик ежедневно и ежечасно должен одолевать в себе совершенно тривиального, слишком «человеческого» врага: обыкновеннейшее тщеславие, смерт­ного врага всякой самоотдачи делу и всякой дистанции, что в данном случае значит: дистанции по отношению к самому себе.

Тщеславие есть свойство весьма распространенное, от которого не свободен, пожалуй, никто. А в академических и ученых кругах это род профессионального заболевания. Но как раз что касается ученого, то данное свойство, как бы антипатично оно ни проявлялось, относительно безобид­но в том смысле, что, как правило, оно не является помехой научной деятельности. Совершенно иначе обстоит дело с по­литиком. Он трудится со стремлением к власти как необ­ходимому средству. Поэтому инстинкт власти, как это обычно называют, действительно относится к нормальным качествам политика. Грех против святого духа его призвания начинается там, где стремление к власти не диктуется ин­тересами дела, становится предметом сугубо личного са­моопьянения, вместо того чтобы служить исключительно делу. Ибо в конечном счете в сфере политики есть лишь два рода смертного греха: уход от существа дела и — что часто, но не всегда то же самое — безответственность. Тще­славие, т. е. потребность по возможности часто самому по­являться на переднем плане, сильнее всего вводит политика в искушение совершить один из этих грехов или оба сразу. Чем больше вынужден демагог считаться с эффектом, тем больше для него именно поэтому опасность стать фигляром или не принимать всерьез ответственности за последствия своих действий и интересоваться лишь произведенным впе­чатлением. Его неделовитость навязывает ему стремление создавать видимость и блеск власти, а не действительную власть, а его безответственность ведет к наслаждению влас­тью как таковой, вне содержательной цели. Именно потому, что власть есть необходимое средство, а стремление к власти есть поэтому одна из движущих сил всякой политики, нет более пагубного искажения политической силы, чем бахваль­ство выскочки властью и тщеславное самолюбование чувст­вом власти, вообще всякое поклонение власти только как таковой. «Политик одной только власти», культ которого

ВЕБЕР МАКС

ВЕБЕР МЛКС

 

ревностно стремятся создать и у нас, способен на мощное воздействие, но фактически его действие уходит в пустоту и бессмысленность. И здесь критики «политики власти» со­вершенно правы. Внезапные внутренние катастрофы типич­ных носителей подобного убеждения показали нам, какая внутренняя слабость и бессилие скрываются за столь хваст­ливым, но совершенно пустым жестом. Это продукт в высшей степени жалкого и поверхностного чванства в от­ношении смысла человеческой деятельности, каковое полно­стью чужеродно знанию о трагизме, с которым в действи­тельности сплетены все деяния, и в особенности деяния поли­тические.

Исключительно верно именно то, и это основной факт всей истории (более подробное обоснование здесь невозмож­но), что конечный результат политической деятельности час­то, нет, пожалуй, даже регулярно оказывался в совершенно неадекватном, часто прямо-таки парадоксальном отношении к ее изначальному смыслу. Но если деятельность должна иметь внутреннюю опору, нельзя, чтобы этот смысл — слу­жение делу — отсутствовал. Как должно выглядеть то дело, служа которому политик стремится к власти и употребляет власть,— это вопрос веры. Он может служить целям наци­ональным или общечеловеческим, социальным и этическим или культурным, мирским или религиозным, он может опи­раться на глубокую веру в «прогресс» — все равно в каком смысле — или же холодно отвергать этот сорт веры, он может притязать на служение «идее» или же намереваться служить внешним целям повседневной жизни, принципиа

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: