Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Древнерусский и современный русский языки




В прессе проскальзывали сообщения об изучении средствами сов­ременной науки воздействия на среду обитания древнерусского (церковнославянского) и современного русского языков. Согласно этим сообщениям, древнерусский язык — удивительно благотворен по своему воздействию на среду обитания. Под его виброакустическим (включая переизлучение) воздействием дохнут болезнетворные бактерии, гармонизируются составляющие биополей организмов растений, животных, людей и биоценозов. А современный русский значительно уступает древнерусскому по этим показателям.

Конечно, такого рода сообщения можно бездумно отнести к церковной саморекламе. Поступить так читатель может. Но и в этом случае ему следует признать, что современный русский язык при­ми­тивнее древнерусского.

Из нынешнего русского исчезли многие языковые конструкции, например звательный падеж сохранился в рудиментарных формах обращений «Боже», «Господи», а из жизни обороты речи типа «кня­же», «отче» исчезли; в нём введена безсмысленная орфография, нарушением которой является, например, принятое нами написание слов «безсмысленный», «без­соз­нательный», «безпричинный» и т.п.

Азбука древнерусского языка содержала большее количество зна­ков. В его азбуке — так называемой «кириллице» — 43 буквы, а в современном алфавите только 33.[54] И если в древности были буквы «И, и» и «I, i», то теперь осталась только одна «И, и». Это показатель того, что в древней изустной речи было и два разных звука, которые впоследствии перестали различаться на слух и надобность в двух буквах отпала. То же касается и пары «Е, е» и «h»». Есть основание по­ла­гать, что и «Ъ, ъ», известный нам в качестве «немого знака», в древности не был «немым», а как-то звучал. «Оне­мев», он после это­го в силу традиции продолжал на протяжении многих веков на письме завершать каждое слово, оканчивающееся на согласную букву. Во всяком случае в «кириллице» он имеет название не немое: «Ъ, ъ» именуется в ней «Ер», не выделяясь своей «немотой» из остальной азбуки.

Кроме того, если буква Всеясветной грамоты[55] была в древности и своего рода иероглифом, который кроме своей основной функции (быть образом — выразителем некоего «кванта первосмысла» и средством осуществления «магии текста и первоóбразного ряда») дополнительно к этому принял на себя функцию обозначения той или иной фонемы («эле­мен­тарного звука»), то иероглифический смысл компонент древней азбуки, а вместе с ним и спектр внутреннего смысла каждого из слов, к настоящему времени большинству недоступен.

То есть многое при общедоступном осмысленном сопоставлении древнерусского и современного русского языков говорит о том, что древнерусский язык обладал выразительными возможностями более мощными, чем современный русский, а его виброакустическое воздействие с учётом переизлучения, обертонов[56], высших и более низких гармоник[57] действительно не такое, как современного русского языка.

Но древнерусский, став рабочим языком библейской церкви, пришедшей на Русскую землю, с течением времени перестал быть живым языком народа. Народ говорит и пишет на языке, который по словарному составу, по морфологии и грамматике во многом отличается от древнерусского. И это приводит к вопросу:

Почему в жизни народ ушёл от языка, более эффективного в смысле выразительности и «магии слова», к языку менее эффективному?

Все ответы на этот вопрос по существу могут быть детализацией одного из двух общих ответов на него:

· Церковный:

Ø Народ не смог удерживать данную ему Церковью истину, не смог устоять в ней, и вот за этот грех народа Бог увёл народ от языка истинной веры.

По существу вариант ответа на поставленный вопрос в духе россионской “православной” церкви означает, что если церковь хранит истину в писаниях и службах на языке, который ныне именуется «церковнославянским», то уводя народ от языка церкви, Бог сам закрывает истину от новых поколений народа. Т.е. ответ на вопрос об изменении языка народной жизни в церковном смысле глуп и богохулен по его существу, поскольку Бог предстаёт в нём неоспоримым противником распространения в народе Правды-Истины.

· Внутреннего Предиктора СССР в развиваемой нами Концепции общественной безопасности (КОБ):

Ø Библейская церковь стала распространять на древнерусском языке ложь и хулу на Бога, на людей, а народ согласился с этой ложью, не воспротивился ей, не опроверг её[58]. Поэтому Бог увёл народ от узурпированного неправедной церковью языка для того, чтобы народ выразил Правду-Исти­ну на языке, свободном от господства лживой церкви и злобной церковной доктрины, противной Высшему Промыслу.

Ø Сквернословие стало в народе обыденным и привычным, а не порицаемым явлением и удерживается в этом качестве на протяжении веков. Став чуть ли не основой языковой культуры целых социальных сло­ёв, оно влечёт за собой в Жизни и изменение языка (его фонетики, морфологии, грамматики и т.п.) в направлении утраты им мощи «магии слова» и выразительности речи;

Ø Лживость, вороватость свойственны характеру многих русскоязычных (и это не мешает многим из них почитать себя истинно русскими), вследствие чего некоторая часть из них активно работает на порабощение и закабаление других, подчас того не понимая. И происходит это при безволии и трусливом попустительстве окружающих, которые видят и понимают, как в действительности живёт общество, но полагают, что они — «люди маленькие», от которых ничего не зависит.

И этот порочный стиль бытия общества воспроизводится на основе русскоязычной культуры на протяжении веков.

Иными словами, «магия слова» и «магия текста» как объективные возможности воздействия на течение событий в Мире, открываемые носителям языка Свыше или закрываемые от них, обусловлены тем, в каких целях употребляется язык как средство передачи и хранения информации в жизни общества. Соответственно этому изменяется и язык во всех его составляющих.


Смысл слов и смысл речи

Что есть «слово»?

В естественно возникших и исторически развивающихся языках функция передачи и хранения информации является если не надстроечной, то оболочечной по отношению к функциям «магии слова» и «магии текста»[59]. И в ней человеку действительно предоставлена определённая свобода в придании смысла существующим словам языка, в творчестве новых слов, в интеграции в свой язык слов и языковых конструкций из других языков и в привнесении в другие языки слов и языковых конструкций своего родного языка.

И есть одно обстоятельство, неразрывно связанное с функцией языка как средства передачи и хранения информации, однако о котором мало кто задумывается. Оно состоит в необходимости дать ответ на вопрос: Чем отличается речь (изустная или текстуально запечатлённая) от толкового словаря языка соответствующей эпохи?

Ответ на него, в нашем понимании вопроса и жизни языка как объективного явления, состоит в том, что:

Толковый словарь представляет собой перечень слов, РАССМАТРИВАЕМЫХ ИЗО­ЛИРОВАННО: КАЖДОЕ СА­МО ПО СЕБЕ — ВНЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ И ВНЕ ЖИЗНЕННЫХ ОБСТО­Я­ТЕЛЬСТВ [60].

При этом:

· слова представлены в неких базовых грамматических формах (так, в русском языке для существительных, прилагательных и причастий базовая форма — именительный падеж, если есть различие по родáм, то род — мужской; для глаголов — неопределённая форма, например, «делать» и т.п.);

· каждому слову сопоставлено множество базовых значений (т.е. поддерживаемых культурой или субкультурами вариантов придания того или иного определённого смысла, каждому из слов);

· каждое из значений поясняется другими словами этого же языка или на других языках (во многоязычных словарях, являющихся основой для освоения специальности переводчика [61] с одного языка на другой). Такие пояснения могут содержать ссылки на ситуации, отрасли деятельности, в которых слову соответствует то или иное определённое значение смысла.

· очерёдность появления слов в толковом словаре не является характерным свойством языка, представляемого словарём; иначе говоря, она обусловлена по существу внеязыковым фактором — удобством поиска слов во множестве, включённом в словарь[62].

Т.е. толковый словарь, будучи прежде всего «набором слов», представляет всякий язык как системную целостность только опосредованно: через пояснение значений слов он так или иначе включает в себя все компоненты языка: словарный запас, морфологию, орфографию, грамматику, а также и некоторые внеязыковые по их существу связи с образом жизни носителей языка (к этой категории относятся ссылки на ситуации употребления слов в тех или иных значениях, исторически обусловленные образом жизни общества).

Поскольку всякий народный язык — живой, то в каждую эпоху люди переосмысляют слова своего языка, соотнося унаследованный ими от прошлого их смысл с обстоятельствами своей жизни. Каждому предоставлена такая возможность, а результат переосмысления им тех или иных слов языка либо приживётся, либо нет — в зависимости от того, насколько он (результат) соответствует Жизни. Это касается и нашей эпохи, и всех нас персонально. В результате в жизни язык как системная целостность изменяется. Эти изменения включают в себя:

· потерю одних слов;

· включение в себя ранее отсутствовавших в языке слов;

· изменение множества значений смысла каждого из свойственных языку слов как за счёт разширения множества значений смысла, так и за счёт утраты этим множеством каких-то ранее свойственных ему элементов;

· перенесение значений (смысловой нагрузки) одних слов на другие слова;

· изменение морфологии, орфографии, грамматики;

· изменение и того, что можно назвать базой значений смысла «элементарных частиц» языка или «базовым уровнем смысла» в языковой культуре.

Последнее необходимо пояснить.

* * *

Пояснение:
О буквальном смысле слов

Мы, живущие в среде русского языка, должны признать, что смысл многих его слов нам непонятен. Ярче всего это видно в топонимике — той части словаря, в которую входят названия географических объектов. Среди них есть вполне понятные названия, типа посёлок «Отрадное», озёра «Долгое», «Чистое» и т.п., но что означают названия наших же древних городов Москва, Тверь, Кострома и т.п.? По­че­му река Волга названа «Волгой», а не «Камой», «Окой» или «Тем­зой»? — вопросы, на которые нет ответов у всех (воз­мож­но, что за исключением наиболее «крутых» русскоязычных эзотеристов).

И вне топонимики есть слова русского языка, структура которых в соотнесении с глобальным историческим процессом говорит о том, что их слоги обладают своим определённым смыслом:

«РАДУГА» = РА + ДУГА, а «Ра» — имя древнеегипетского солнечного божества; и если это знать, то слово «РАДУГА» как целостность не нуждается в пояснениях.

«РАССКАЗ», «СКАЗ», «ПО­КАЗ», «КАРТИНА» — почему в их структуре одинаково присутствует «КА», хотя первые два относятся ныне к восприятию смысла через членораздельную речь, а два вторые — к восприятию смысла через зрение?[63] И что подразумевает это «КА»: одну из пяти составляющих духа человека (соответ­ст­венно представлениям тех же древних египтян), до которой информация доходит либо через звуковой либо через зрительный каналы? либо это не древнеегипетское «КА», а что-то ещё?

Почему в языке два слова, имеющих (с точки зрения многих) как бы один и тот же смысл: «УМ» и «РАЗУМ»? И если каждое из слов обладает своим значением, то в чём специфика каждого из них? И о чём поговорка «ум зашёл за разум»?

Почему Вселенная — называется «Вселенной»? В кого и как она вселена? Как это понимать? И что этим фактом обусловлено в жизни каждого из нас?

Что означает оборот речи «БУКВАЛЬНЫЙ СМЫСЛ»? — То, что каждая буква в слове обладает каким-то смыслом, вследствие чего слово, состоящее из определённых букв в определённом порядке, представляет собой некую «функцию», «оператор» (в терминах сов­ременной математики), результат применения которого к буквам, образующим слово, и даёт смысл слова?

И такого рода вопросов о смысле слов и смысле слогов и букв в составе слов можно поставить много.

Затронутое здесь нами предельно кратко воззрение на объективное наличие побуквенного и послогового смысла в словах русского языка[64] обстоятельно излагает в своих материалах объединение “Все­ясветная грамота”. Но если бы оно и не вело активной деятельности, многих людей в детстве интересуют вопросы о структуре язы­ка и его слов, об их внутреннем побуквенном и послоговом смы­сле. Однако этих вопросов в упор не видят исторически сложившиеся и ставшие научно культовыми научные традиции в филологии и лингвистике. Если же не быть порабощённым культово-фило­логи­ческим знанием и посмотреть вдумчиво на словарь родного рус­ского языка, на его грамматику, то трудно миновать вывод о том, что:

Русский язык унаследован древними славянами (а через них и нами) от его более древних носителей в уже готовом виде; либо после того, как язык сложился, произошла психологическая катастрофа в результате которой носители языка стали существенно глупее, нежели их язык. Так или иначе, но изначальный русский язык был унаследован при базовых значениях смысла «эле­мен­тар­ных частиц» языка на уровне тех языковых образований, которые ныне принято называть «слова». Послоговый и побуквенный смысл большей частью был утрачен (мы отчасти воспринимаем различие смысла приставок, суффиксов и окончаний), вследствие чего:

· буквального смысла слов родного языка подавляющее большинство русскоязычных не ведает и не воспринимает,

· господствующая в науке морфология русского языка и традиция истолкования его слов представляются неадекватной Жизни и самому языку.

Наличие в русском языке скрытого внутри его слов (в господствующим ныне понимании этого термина) второго базового уровня смысла, и скрытой от понимания многих «второй морфо­логии», обусловленной побуквенным и послоговым смыслом его слов, исключает возможность полноценного перевода осмысленной русской речи на другие языки тем в большей мере, чем «плотнее упакован» смысл в речь.

Это обусловлено тем, что в процессе перевода на иные языки происходит подбор пар слов-аналогов русского языка и языка перевода. При этом в текст (речь) на ином языке не попадает побуквенный и послоговый смысл, соответствующий внутрисловному базовому уровню смысла русского языка. Для того, чтобы смысл побуквенного и послогового уровня донести до иноязычного чи­та­теля или слушателя, перевод должен сопровождаться ещё и пояснением (ком­мен­тарием), объём которого может оказаться существенно больше, нежели объём самого перевода.

Эта особенность переводов с русского языка на прочие является дополнительным затруднением при переводе по отношению к обыч­ным для всех переводов трудностям адекватного перевода идиом[65], разного рода «игры слов», ассоциативных связей порождаемых фонетикой и морфологией разных языков на базовом уровне смысла слов каждого из них, т.е. несовпадением в разных языках множеств однокоренных слов и смысла более или менее созвучных слов.

Процесс же перевода на русский язык иноязычных речи и текстов может сопровождаться порождением в переводе некоего дополнительного потока смысла вследствие наличия в русском языке побуквенного и послогового смысла его слов. Будет ли этот дополнительный поток смысла возникать во всех случаях перевода; будет ли он в случае возникновения более обстоятельно доносить смысл иноязычной речи или текста либо будет подавлять или искажать его — вопрос особый, ответ на который обусловлен как ролью каждого из языков в ноосфере Земли и взаимным соотношением ролей в паре «русский язык — иной язык», так и смыслом в оглашениях и умолчаниях иноязычной речи или текста, а также — культурой мы­шления и речи и нравственностью переводчика на русский[66].

Далее продолжение основного текста.

* *
*

В отличие от толкового словаря:

Речь как изустная, так и письменная [67] представляет собой не набор слов, подчинённый тому или иному способу поиска, а представляет собой именно «порядок взаимосвязанных и взаимно соответствующих друг другу слов и интонаций » (в морфологических и грам­матических структурах), что на письме выражается в порядке букв (иероглифов) и знаков препинания, а в стихах — и в разбивке сплошного текста на ритмически согласующиеся друг с другом строки.

И этот порядок слов и знаков препинания в речи подчинён цели — наилучшим образом выразить субъективный смысл, который автор речи желает донести до других или понять (освоить) сам [68]. Автор речи — носитель языка как системной целостности, а не набора изолированных слов, включаемых в словари. И соответственно только при признании языка в качестве системной целостности речь предстаёт как тематически своеобразное следствие этой системной целостности, только частью которой является базовый «толковый словарь», возможно, что и не запечатлённый как текст, подобно “Словарю живого великорусского языка” Владимира Ивановича Даля.

Однако, о чём многие забывают или не подозревают:

· смысл речи (текста) В ОБЩЕМ СЛУЧАЕ РАССМОТРЕНИЯ не равен «сумме базовых смыслов» каждого из составляющих её слов (а также фраз, абзацев, глав), хотя в каких-то наиболее простых случаях смысл речи (текста) может и не выходить за пределы «суммы базовых смыслов» составных частей речи (текста)[69];

· точный смысл каждого из слов в речи объективно обусловлен:

Ø предшествующим и последующим порядком слов и интонаций (на письме — отчасти отражаемых внедрением в текст знаков препинания), т.е. текстом речи в целом[70];

Ø жизненными обстоятельствами, в которых возник тот или иной рассматриваемый текст, главным из которых является субкультура, которой принадлежит текст[71];

Ø в речи могут присутствовать как бы «пустые слова», каждое само по себе не несущие смысла, подобные паузам в музыке, которые однако неизбежно необходимы в ней для управления ритмикой передачи смысла (согласования ритмики подачи смысла в тексте с психологической ритмикой слушателей или читателей), а также необходимы и для осуществления «магии слова» и «магии текста» в виброакустическом воздействии (включая и переизлучение);

· возприятие смысла речи в целом и каждого из слов (а также, фраз, абзацев, глав) обусловлены субъективной культурой речи [72] как её автора, так и тех, к кому она обращена или кто с нею сталкивается.

Иными словами:

В ПРЕДЕЛЬНОМ СЛУЧАЕ наиболее «плотной упаковки смы­сла» в изустную речь (или текст), начало и конец которой заданы волей её автора, речь (или текст) как целостность сама представляет собой некую полноту и неразрывность смысла.

Понимание этого обстоятельства к нашему времени большинством говорящих и пишущих утрачено. Люди в их большинстве думают, что органически целостной единицей смысла является исключительно слово (в нынешнем понимании этого термина как объекта, регистрируемого в толковых словарях), а не некий порядок слов, слагающих речь (текст), в русле морфологических и грамматических конструкций, свойственных тому или иному языку. Вследствие этого слова в тексте по отношению к тексту являются ни чем иным, как «слогами».

Но слово (в нынешнем понимании этого термина в качестве объекта, регистрируемого в словарях) не единственное языковое образование, которое может быть носителем органически целостного смысла.

Если бы это было не так, то в русском языке были бы невозможны такие названия литературных произведений, как “Слово о полку Игореве”[73], “Слово о Законе и Благодати”[74], а были бы только «повес­ти» (“Повесть временных лет”) и разного рода сказания. Т.е. сами названия изустных и письменных «жанров» в речевой и письменной культуре древней Руси указывали на определённое различие «слов» — с одной стороны[75], и с другой стороны — «по­вес­тей»[76] и разного рода прочих сказаний.

«Повести» и разного рода сказания — при переходе их от одного человека к другому — допускают вариативность смысла, внутренней ритмики, появление каких-то фрагментов, предшествующих или последующих изначально сложившемуся тексту, допускают включения в сложившийся текст ранее не свойственных тем (в смысле освещения вопросов) и аспектов смысла и т.п. Т.е. «по­весть» или «сказание» можно пересказать другим людям «своими сло­вами», построив свой порядок слов, в своём эмоционально-смысловом строе психической деятельности.

В отличие от них «слово», обладая ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ некой внутренней особенной структурой («морфологией», объемлющей по отношению к морфологии «слов-слогов» — регистрационных единиц, представляемых в толковом словаре), может быть заменено только иным «словом» на того же рода тему, которое должно быть внятно высказано или написано от начала до конца заново, в ином порядке «слов-слогов» (одно- или двухкоренных слов; при этом корни слов — носители базового смысла). Хотя при этом новое «слово» может включать в себя какие-то фрагменты «пред­шес­тву­ющей редакции», однако все такого рода включения должны быть в согласии с внутренней структурой нового «слова». А поскольку внутренняя структура нового «слова» должна проникать в такого рода включения, то если эти включения по своему предназначению не должны быть точными цитатами, — они неизбежно должны быть в чём-то изменены по отношению к тому тексту, из которого они взяты, для отождествления их внутренней структуры с объемлющей структурой нового «слова» в целом.

То есть:

«Слово» — это особенное явление в языке, частным случаем которого являются единицы регистрационного учёта толковых словарей, содержащие один или редко когда два корня — носителей «единиц смысла», представляющихся неделимыми.

«Слово» как «жанр» изустного или письменного творчества, обладая внутренней ритмикой, несущей некую «музыку (мелодию и обертоны) речи» или архитектуру порядка букв-образов[77], во многом подобно музыкальным произведениям в том смысле, что: его можно воспринять как целостность и в передаче другим воспроизвести настолько точно, насколько позволяет власть над собственной памятью. И соответственно, рассуждать о смысле произведения изустного или письменного речевого творчества, принадлежащего к жанру «слова», не выслушав или не прочитав его от начала до конца полностью, — значит впадать в самообольщение.

Но если начать пересказывать «слово» «своими словами-слога­ми» в ином их порядке, то это оказывается невозможным: человек либо впадает в молчание потому, что сам не может выстроить свой «порядок слов-слогов»[78]; либо «слово» утрачивает свойственную ему изначальную оригинально-авторскую определённость смысла всле­д­ствие изменения порядка «слов-слогов» тем, кто пытается его “вос­про­извести”, выстраивая свой порядок «слов-слогов»; либо раз­сы­плется в более или менее ярко выраженную безсмыслицу точно также, как разсыпается на неладные звуки музыка, если её пытаются исполнить те, кто лишён музыкального слуха, кто не владеет инструментом на необходимом уровне, тот, чья музыкальная память оставляет желать лучшего, либо кто не смог принять в себя музыкальное произведение другого человека как целостность.

Для человека, обладающего чувством языка, это своеобразие «слова» как жанра речевого творчества, обусловленное наличием в «слове» своеобразной внутренней ритмики, мелодичности и обертонов, столь же ощутимо, как ощутимо отличие музыки от шума для человека, обладающего музыкальным слухом и минимальным уровнем музыкальной культуры если не композитора и исполнителя, то хотя бы слушателя.

Однако, если чувство языка не развито, то всё сказанное выше о своеобразии «слова» как «жанра» изустного или письменного речевого творчества, — вздор, которому объективно нет места в жизни; либо того хуже — заведомый бред, которому ВП СССР придал наукообразный вид[79] для того, чтобы “научно” обоснованно возвести свои тексты в ранг канонической догмы, которая предназначена для того, чтобы поработить людей и изменить которую в чём-либо — “тягчайшее преступление”.

* * *

Возражать искренним сторонникам такого рода мнений — безнадёжное дело, но ещё Ф.И.Тютчев в 1836 г. писал о таких людях:

Они не видят и не слышат
Живут в сём мире, как впотьмах,
Для них и солнца, знать не дышат,
И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили,
И ночь в звездах нема была!

И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза!

Не их вина: пойми коль может,
Оргáна жизнь глухонемой!
Увы, души в нём не встревожит
И голос матери самóй!

И это — тоже пример «слова» как речевого жанра в обозначенном ранее смысле, но это частный случай «слова» — слово стихотворное, в котором внутренняя ритмика, мелодичность и обертоны «слова» открыто лежат на поверхности текста. В общем случае это может быть и не так, и для их выявления текст необходимо подвергнуть анализу средствами математической статистики, а его звучание — акустическому спектральному анализу.

* *
*

Но люди и без обоснования наукой и мистикой способны возвести в ранг догмы всё, что угодно властвующим над ними или претендующими на такого рода власть, для того, чтобы предлагаемые им в русле Промысла заботы и ответственность переложить на других. То обстоятельство, что избавившись от забот и ответственности в русле Промысла, они обретут ярмо, а “жизнь” и смерть их станут подневольными и будут протекать в области попущения Божиего другим творить вседозволенность в отношении них, — об этом они не думают, возводя что-либо в ранг догм, нарушить которые — тягчайшее преступление перед хозяевами догм и другими невольниками тех же догм.

Однако, если текст или изустная речь несёт в себе внутреннюю ритмику, мелодию, обертоны, то это — объективная данность, которая также некоторым образом объективно выражается в Жизни, хотя и проходит мимо чувств, внимания и осознания многих. Поэтому в ранг «слова» невозможно возвести изустную речь или текст (в целом или какие-то их фрагменты), если в них нет внутренней структурной ритмики, мелодий и обертонов. Но если речь (текст) является объективно «словом», то при субъективной личностной культуре речи автора «слова» в нём достигается наивысшая из возможных определённость (однозначная или много­знач­ная) смысла, который внутренняя структура слова защищает от искажений наилучшим возможным образом.

И явление «слова» как «жанра» изустной или письменной речи снова возвращает нас к «магии слова», но не на уровне рассмотрения имён (собственных, нарицательных, прилагательных и т.п.) и глаголов, а на высшем — интегральном по отношению к «словам-слогам» уровне.

2.2. Язык в Природе и природа языка[80]

Всё сказанное ранее показывает, что вырытая многими поколениями пропасть, разделяющая в исторически сложившейся культуре естественнонаучное и гуманитарное Знание и образование, представляет собой противоестественное явление. На одном краю этой пропасти разрастаются дебри нравственно выхолощенного естествознания [81], точные, технические и иные прикладные науки, проистекающие из общего естествознания и оказывающие непосредственное воздействие на образ жизни цивилизации и формирующие его; а на другом краю той же пропасти махрово цветёт абстрактный “гу­ма­низм” и мракобесие, большей частью прикладное [82], сетования на жизнь и морализаторство, разного рода вторичное словоблудие, злоумышленное и бездумное нагнетание страстей и т.п., которые в процессе попыток воплощения в жизнь их требований и деклараций о благих намерениях оказываются или безплодными, или вредоносными. При этом вопросы религии изгоняются из Науки и решаются каждым из производителей и носителей того или иного знания либо по-свóему (индивидуалистически своенравно), либо в русле исторически господствующей традиции верований: это одинаково характерно как для «естественников» и «тех­на­рей», так и для «гумани­та­риев» — откровенные атеисты и веру­ю­щие в того или иного бога или богов, верующие той или иной земной церковной мафии есть среди тех и других на протяжении всей истории.

Парадокс состоит в том, что хотя религиозные воззрения учёных (изыскателей) и просто высокообразованных людей могут быть несовместимыми друг с другом, но их научные воззрения при этом могут быть общими; и наоборот: более или менее одинаково верующие люди могут быть непримиримыми противниками как в научных вопросах, так и по жизни.

Всё это является показателем:

· с одной стороны — дефективности науки и её ограниченности, поскольку исторически сложившаяся наука не может внятно и неоспоримо убедительно ответить на вопросы о бытии Бога или его небытии именно вследствие своей нравственной выхолощенности;

· а с другой стороны — ложности выдуманных самими людьми религиозных концепций, под властью которых живут из века в век многие общества и жизненную несостоятельность которых временами удаётся доказать науке или приверженцам иных религиозных концепций[83] (включая и откровенный атеизм).

Пропасть, разделяющая нравственно выхолощенное естествознание и гуманитарные науки, разширясь и углубляясь, грозит уничтожить если не всё человечество (как биологический вид), то нынешнюю глобальную цивилизацию[84].

Поэтому потребности общественного бытия и развития состоят в том, чтобы истинная наука стала продолжением истинной религии и чтобы при этом исчезла пропасть между тем, что сейчас принято называть «естествен­но­науч­ным» Знанием и «гуманитарным» Знанием.

И среди всего прочего для решения задачи возстановления целостности системы Знаний человечества [85] необходимо дать жизненно состоятельный ответ на вопрос о сущности языка — ответ, объединяющий религию, естествознание и гуманитарные науки на основе их взаимного проникновения друг в друга.

Иными словами, естественники и гуманитарии прежде, чем углубляться в свои специфические отрасли научной и общественно-просветительской деятельности, должны сначала придти к общим воззрениям в ответах на вопросы:

1. Есть ли Бог, Творец и Вседержитель?

2. Что представляет собой Мир, в котором мы все живём?

3. Что в Жизни представляют собой языки, которыми мы пользуемся, в том числе в научной и просветительской деятельности?

Первые два вопроса по существу своему неразрывны в этом Мире, вследствие чего, отвечая на первый из них, уже необходимо иметь определённое мнение и по второму, и наоборот: определяясь во мнении по второму вопросу, предварительно необходимо определиться в ответе на первый.

В Концепции общественной безопасности, развиваемой общественной инициативой Внутренний Предиктор СССР, ответ на первый из них состоит в следующем:

* * *[86]

Объективная реальность — это и есть Жизнь в предельно общем смысле этого слова. Жизнь есть Бог и сотворённое Богом Мироздание, представляющее собой живой организм. Жизнь в своих высших проявлениях разумна, несёт в себе объективный смысл, который может стать достоянием всякого субъективного разума, поскольку Жизнь содержит в себе Язык (как средство передачи смысла от одного субъекта к другому), а поток событий в Жизни представляет собой повествование.

Это тварное Мироздание материализм называет «материей»; а пантеизм[87], сталкиваясь с проявлениями деятельности высшего по отношению к человеческому разума, это же Мироздание, т.е. так называемую «материю», — обожествляет (для пантеизма высший разум — не Бог, Творец и Вседержитель, — а одно из свойств самого нетварного Мироздания).

Никаких интеллектуально-рассудочных доказательств бытия Бо­жи­его ни один разум сам в себе воспроизвести не может (в том числе и на некой «экспериментальной основе») как не может на тех же принципах воспроизвести и доказательства небытия Божиего.

Но Жизнь среди прочего включает в себя и этику (взаимоот­но­шения свободно разумных [88]субъектов), выражающую нравы живых свободно разумных субъектов и их множеств (а также разумных множеств индивидуально не разумных элементов).

И в Жизни доказательство Своего бытия Бог — Творец и Вседержитель — даёт Сам персонально каждому, кто осознанно задаётся этим вопросом: и состоят они в том, что жизненные обстоятельства субъекта изменяются в соответствии со смыслом его молитв тем более явственно и зримо, чем он сам более отзывчив к зову Бога, когда Бог Сам обращается к субъекту через его внутренний мир, через других субъектов или на Языке Жизни, порождая стечения жизненных обстоятельств как вокруг, так и внутри субъекта. И эти доказательства носят нравственно-этичес­кий характер, поскольку стечения обстоятельств несут нравственно-этиче­с­ки обусловленный смысл и целесообразность по отношению к жизни субъекта, проявившего интерес к вопросу о бытии Божием.

Даваемые Богом доказательства Своего бытия объективны в том смысле, что даются субъекту, не будучи ему подвластны, но с другой стороны — их характер обусловлен и субъектом, в том смысле, что они соответствуют именно его личностному развитию, особенностям его мироощущения и миропонимания.

И вследствие такого рода двоякой обусловленности, доказательства эти единственны и своеобразно-неповторимы для каждого. Они приходят в сокровенном от других жизненном диалоге с Богом, осознаваемом человеком. Именно в силу этого нравственно-этически обусловленного и единственно-своеобразного для каждого доказательства Божиего бытия — интеллектуально-рассу­доч­ных, логических доказательств бытия Божиего, а равно доказательств Его небытия — нет.

Что касается «экспериментальных доказательств», то этика — взаимоотношения субъектов — не может быть построена на основе «экспериментального» тестирования по перечню вопросов типа: “А как другой субъект поведёт себя, если я сделаю так или вокруг него сформирую такие-то обстоятельства?” Всякий, кто разрабатывает тест или предлагает некий тест другому для того, чтобы строить свои взаимоотношения с ним на основе результатов, полученных в тестировании, объективно, т.е. вне зависимости от понимания этого факта и от своей воли, порождает встречный тест в отношении себя, в котором прежде всего прочего выявляется его личное неверие тестируемой стороне, которое в подавляющем боль­шинстве случаев ничем не мотивировано кроме собственных страхов, своекорыстия или каких-то предубеждений стороны теститирующей. Вследствие это сторона, предпринимающая попытку тестирования другой стороны, в большинстве случаев получает крайне низкие оценки в порождённом ею же встречном тесте, поскольку нежизненная искусственность теста ощущается тестируемой стороной в качестве заведомой фальши и неискренности в отношении себя в поведении тестирующей стороны.

Взаимоотношения личности и Бога в Жизни на основе такого подхода не строятся. Бог предостерёг людей от «экспериментов» в отношении Себя, которые издревле получили наименование «иску­шать Бога»[89].

Но субъективная составляющая обусловленности предоставляемых Богом доказательств Своего бытия многими ошибочно возводится в ранг полноты и достаточности, единственно исчерпывающей вопрос. Не воспринимая объективную составляющую вооб­ще, они оценивают убеждённость других людей в бытии Божием как их чистейший субъективизм, не имеющий под собой никакой объективной основы, поскольку убеждённость других в Божием бытии якобы представляет собой исключительно их вымыслы и последствия галлюцинаций, а также и результат их веры сторонним обманщикам[90].

Однако не лучше и те, кто пришёл к «вере в единого Бога» (а равно к вере в каких-то иных богов) и настолько в ней «твёрд» и «кре­пок», что ему якобы нет нужды в жизненных доказательствах Божиего бытия. Хотя так

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...