Наука как призвание и профессия (1)

Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество

СОЦИОЛОГИЯ № 1

Моя задача — познакомить вас в нескольких лекциях с социологией. Не скрою — задача эта трудная и ответственная. Трудная потому, что установившейся системы социологии до сих пор нет: сколько социологов
— столько и социологии. Поэтому каждый преподаватель социологии принужден идти своим путем и строить систему социологии на свой страх и риск. Это обстоятельство делает вероятной возможность впасть в ошибки, и этот факт каждый из вас должен заранее учесть.
Добавочной трудностью в данном случае является краткость нашего курса; он волей-неволей заставляет меня остановиться лишь на главном и не касаться второстепенных вопросов социологии. В этом выборе главного и второстепенного я буду руководствоваться следующим соображением: я коснусь всего, что содействует введению вас в лабораторию социальных явлений, что помогает понять сложный и таинственный механизм последних, и пропущу все — как бы оно ни было важно, — что прямо не служит этой цели.
После этих вводных замечаний перейдем прямо к нашей теме.
Первый вопрос, который встает перед нами, гласит: что за наука социология? Каков предмет ее изучения и, наконец, каковы главные отделы этой дисциплины?
Самым общим и распространенным ответом на эти вопросы является ответ: социология — это наука об обществе и закономерности, проявляющейся в общественных явлениях. Такое определение социологии вытекает из смысла самого слова "социология", что буквально означает "слово (наука) об обществе". Из него следует, что предметом изучения социологии является общество или общественные явления. Таково, как я сказал, наиболее распространенное определение социологии.
Однако вряд ли мы можем довольствоваться таким определением: оно — увы! — дает нам немного. Стоит чуть-чуть подумать над ним, как сразу же встают вопросы: а что такое общество? каковы признаки общественных явлений, отличающих их от множества других явлений? будет ли обществом, например, груда камней, муравьиная куча и рой пчел, или же обществом будет только собрание или совокупность людей? Если куча камней, или табун лошадей, или группа деревьев (лес) будут обществом, то, очевидно, социология становится всеобъемлющей наукой, обнимающей в себе и физику, и химию, и биологию, короче
— простым ярлыком, обозначающим собой лишь новый термин для ряда существующих наук. Если же груду камней, лес и т. д. мы не будем считать обществом, то встает вопрос: какими же чертами характеризуется общество, являющееся предметом изучения социологии и дающее почву для существования последней в качестве самостоятельной науки? Постараемся кратко ответить на этот вопрос. Раз мы говорим об обществе, тем самым мы предполагаем наличность не одной единицы, не одного существа, а по меньшей мере нескольких. Единица общества не составляет. Значит, общество означает прежде всего совокупность нескольких единиц (индивидов, существ, особей). Теперь представим себе, что эти единицы (индивиды, особи) абсолютно закупорены и не имеют никаких сношений друг с другом. Будет ли в этом случае налицо общество? Очевидно, нет. Отсюда вывод: общество означает не только совокупность нескольких единиц (особей, индивидов и т. д.), но предполагает, что эти единицы не изолированы друг от друга, а находятся между собой в процессе взаимодействия, то есть оказывают друг на друга то или иное влияние, соприкасаются друг с другом и имеют между собой ту или иную связь. Иными словам" понятие общества предполагает не только наличность нескольких единиц, но требуется еще, чтобы эти единицы взаимодействовали между собой.
Но и этих черт мало для общества, изучаемого социологией. Каждому из вас известно, что все предметы мира взаимодействуют друг с другом. Планеты находятся между собой в процессе взаимодействия, известного под законом тяготения и инерции, взаимодействие дано между землей и камнем, брошенным вверх, клетки организма, атомы и молекулы неорганических предметов также связаны друг с другом рядом взаимодействующих процессов. Следовательно, если бы мы ограничились понятием общества только как совокупности взаимодействующих единиц, это означало бы, что социология как наука об обществе должна была бы изучать и планеты, и клетки, и атомы, и молекулы и т. д., то есть весь неорганический и органический мир, изучаемый физико-химическими и биологическими науками. Иными словами, социология должна была бы сделаться всенаукой, охватывающей все дисциплины, то есть по существу пустым местом, голым ярлыком, новым названием для старых наук. В силу сказанного необходимо, очевидно, к приведенным признакам, характеризующим понятие общества, присоединить новые, выделяющие общество, изучаемое социологией, от ряда других обществ как совокупностей нескольких взаимодействующих единиц.
Где же и в чем искать эту отличительную черту? Она дана одновременно — ив свойствах взаимодействующих единиц, и в свойствах самого процесса взаимодействия. Свойства двух камней и связывающего их процесса взаимодействия не похожи на свойства двух амеб или клеточек тела и характер взаимодействия между последними. Наконец, свойства человека и процесса взаимодействия, в котором находятся люди друг с другом, не похожи на свойства предыдущих взаимодействующих единиц и характер происходящего между ними процесса взаимодействия. С этой точки зрения все взаимодействующие центры и все процессы взаимодействия можно разделить на три основные формы: 1) "неорганические" взаимодействующие центры и взаимодействие физико-химическое (мир неорганический), изучаемые физико-химическими науками, 2) живые "органические " взаимодействующие центры и взаимодействие биологическое (мир органический, явления жизни), изучаемые биологическими науками; 3) наконец, взаимодействующие центры, одаренные психикой, сознанием, и взаимодействие психическое, то есть обмен идеями, чувствами, волевыми актами (явления культуры, мир социальности), изучаемые социальными науками.
Из сказанного само собой следует, что общество как предмет изучения социологии дано только там, где дано несколько единиц (индивидов), одаренных психикой и связанных между собой процессами психического взаимодействия. И обратно, всюду, где взаимодействие тех или иных центров лишено психического характера, например взаимодействие атомов, молекул, планет, камней, деревьев, простейших организмов, лишенных сознания, — там не будет и общества в смысле социологическом. Социология изучает только такие общества, где члены последнего, помимо неорганических и органических процессов, связаны еще взаимодействием психическим, то есть обменом идей, чувств, волевых устремлений, короче — тем, что характеризуется словом "сознание". Атомы, молекулы, предметы неорганического мира, наконец, простейшие организмы (амебы, протозоа и др.), хотя и связаны между собой рядом процессов взаимодействия, но оно лишено психических форм: они не обмениваются ни идеями, ни чувствами, ни волевыми импульсами. Значит, тем самым они не составляют и общества в смысле социологическом.
Такова искомая нами черта, отличающая общество как предмет социологии от совокупности всяких других взаимодействующих единиц. Сказанным мы ограничили понятие общества и определили область общественных или социальных явлений, изучаемых социологией.
Теперь спрашивается, какова же конкретно область явлений, где встречаются процессы психического взаимодействия? Нет ли каких-либо наглядных признаков, путеводных вех, которые позволяли бы говорить: вот здесь дано взаимодействие психическое, а здесь нет?
Для ответа на эти вопросы мы должны обратиться за помощью к биологии и психологии. А эти науки говорят, что только организмы, наделенные развитой нервной системой, в частности обладающие серым корковым веществом мозга, проявляют психическую жизнь как совокупность идейных, волевых и чувственно-эмоциональных состояний. Вне развитой нервной системы нет и не может быть сознания. Отсюда вывод: психическое взаимодействие дано в общении организмов, наделенных развитой нервной системой, в частности серым корковым веществом мозга. Такими организмами являются человек (homo sapiens) и высшие животные. Следовательно, общество в смысле социологическом означает прежде всего совокупность людей, находящихся в процессе общения, и далее — совокупность взаимодействующих высших организмов.
Действительно, присматриваясь к миру человеческого общежития, мы видим людей, живущих совместно друг с другом; между ними ежесекундно возникают тысячи процессов взаимодействия, носящих психический характер: обмен идеями (религиозными, научными, обыденными, художественными образами и т. д.), обмен волевыми импульсами (общества и кооперации, в которые люди объединяются для достижения целей коммерческих, благотворительных, хозяйственных, моральных, научных и т. д.), обмен чувствами (на почве любви, сострадания, ненависти, при созерцании драмы, при религиозном обряде и т. д.). Жизнь каждого из нас представляет непрерывный процесс психического взаимодействия между нами и другими людьми. Только ночью, во время сна, этот процесс несколько ослабляется.
Человеческое общество с этой точки зрения похоже на волнующееся море, в котором отдельные люди, подобно волнам, окруженные себе подобными, постоянно сталкиваются друг с другом, возникают, растут и исчезают, а море — общество — вечно бурлит, волнуется и не умолкает...
Все сказанное об обществе людей в известной мере приложимо и к высшим животным, живущим обществами, стадами, группами.
Таково в кратких чертах общество как предмет изучения социологии. Стало быть, область явлений, исследуемых последней, ограничивается миром людей и высших животных, живущих в обществе себе подобных и находящихся в процессе взаимодействия.
Ограничимся пока этим определением предмета социологии и перейдем к характеристике ее отделов. Эта характеристика поможет нам в то же время уяснить и способы подхода социологии к изучению общества.
Вся наука социологии может быть разделена на четыре главных
отдела.

I. Первый отдел социологии составляет общее учение об обществе. Сюда войдет: определение общества или социального явления, описание его основных черт, анализ процесса взаимодействия, формулировка основных социальных законов; сюда же должны быть отнесены и история самой социологии, характеристика современных социологических направлений и учение о методах социологии.
II. Второй отдел социологии составляет социальная механика. Задачей этого отдела, наиболее важного из всех остальных, служит изучение закономерностей, проявляющихся в общественных явлениях. Как бы ни казалась пестрой и красочной общественная жизнь, как бы ни сильны были в нас предрассудки вроде свободной воли человека, каждый из вас обязан с этими предрассудками покончить; если бы действительно свобода воли человека существовала, и если бы ход общественных явлений зависел от этой, не связанной причинными отношениями свободной воли, то, конечно, никакая наука, изучающая общество, не могла бы существовать и ставить своей задачей изучение причинных отношений в мире социальных явлений. С другой стороны, опыт и факты показывают, что закону причинности подчинены и поступки людей, и общественная жизнь. Вот почему социальная механика как часть социологии ставит своей задачей: а) разложение сложных общественных явлений на простейшие элементы (подобно химии, разлагающей все сложные тела на ограниченное число элементов); б) изучение свойств этих элементов и тех эффектов, которые они вызывают в поведении людей и общественной жизни; в) идя этим путем, социальная механика в конечном итоге пытается понять весь механизм общественной жизни, раскрыть ее тайны, сделать непонятное понятным, сложное простым, случайное закономерным. Больше того, образно говоря, она хочет построить модель, которая была бы вполне похожей на общество и законы явлений которой объясняли бы и законы общественной жизни.
III. Третьим отделом социологии будет социальная генетика (от "генезис" — значит происхождение и развитие). Содержанием его явится: 1) учение о происхождении и развитии общества и общественных институтов: языка, семьи, религии, хозяйства, права, искусства и т. д.; 2) учение об основных исторических тенденциях, проявляющихся с поступательным ходом истории в развитии общества и общественных институтов.
Социальная механика исследует и формулирует законы статические, постоянно и во все времена проявляющиеся в общественной жизни; социальная генетика ставит своей задачей формулировку законов исторических, то есть постоянных линий направления, данных во времени и обнаруживающихся с ходом истории.
IV. Четвертым отделом социологии будет социальная политика. Этот отдел по своему характеру и целям является чисто практическим, прикладной дисциплиной. Его задачей служит формулировка рецептов, указание средств, пользуясь которыми можно и должно достигать цели улучшения общественной жизни и человека. Иначе социальную политику можно назвать социальной медициной или учением о счастье. Подобно тому как с ростом физико-химических и биологических наук появились чисто прикладные дисциплины (технология металлов, агрономия, медицина и т. д), которые теоретически данные этих наук обращают на служение человеческим целям, так и социальная политика, пользуясь данными теоретической социологии, может и должна использовать их для практического применения в сфере общественной жизни и целях ее улучшения, короче — в целях роста человеческого счастья, увеличения культурных ценностей и ускорения общечеловеческого прогресса. Таковы основные отделы социологии и задачи последних. Как видим, эти задачи настолько велики и всеобъемлющи, что делают излишними всякие увещания о том, что нужно заниматься социологией, что эта дисциплина стоит того, чтобы поработать над ней, и т. п.
Очертивши кратко предмет социологии, задачи и основные отделы последней, теперь, прежде чем перейти к первому отделу — к общему учению об обществе, — в двух словах я коснусь: а) отношения социологии к другим научным дисциплинам, изучающим общественные явления, б) истории социологии как науки и в) основных направлений, существующих в социологии в настоящее время.
Если предметом изучения социологии является мир людей и высших животных, находящихся в процессе психического взаимодействия, то встает вопрос: каково же отношение социологии к другим социальным наукам? Общественные явления изучаются не только социологией, но и рядом других наук: теорией права, политической экономией, историей, психологией и т. д. Спрашивается поэтому: в каком отношении к этим наукам, изучающим тот же предмет, что и социология, стоит последняя?
Ответы, дававшиеся на этот вопрос, распадаются на три группы: одни ученые под социологией понимали совокупность всех социальных наук. В этом случае социология превращалась в простое название, обозначавшее все социальные науки, взятые вместе. Нет надобности доказывать, что в этом случае она становилась пустым местом и, конечно, нет и не может быть никаких оснований для этого пустого места выдумывать специальное название.
Другие социологи пытались выделить социологию из ряда других социальных наук по различию объектов, изучаемых первыми и второю. Так, например, Зиммель, немецкий социолог, считает, что социология, в отличие от других социальных наук, изучает формы общения, тогда как те изучают содержание социальных явлений (религию, право, хозяйство и т. д.). Нельзя признать удачной и эту попытку: во-первых, само различение формы и содержания очень неясно; во-вторых, если бы даже это различение и было правильно, то оно в лучшем случае дало бы почву для новой социальной науки и ничуть не уничтожило бы потребности в особой науке, роль которой сейчас играет социология.
В чем же дело? Дело в том, что социология, в противоположность специальным общественно-психологическим наукам, изучает не те или иные отдельные, специальные стороны или ряды общественных явлений, а изучает наиболее общие, родовые их свойства, как таковые не изучаемые ни одной из них. Политическая экономия изучает только хозяйственную жизнь общества, правовые дисциплины — только право, теория искусства — только явления искусства и т. д.; ни одна из этих дисциплин не изучает те общие свойства, которые имеются и в хозяйственных, и в правовых, и в художественных, и в религиозных явлениях как частных видах общественных явлений. Поскольку все они суть частные виды общественно-психологического бытия, у всех у них должны быть общие родовые черты и в жизни должны проявляться общие всем социальным явлениям закономерности. Вот эти-то наиболее общие свойства и закономерности, свойственные всем социальным явлениям и не изучаемые ни одной специальной наукой, и являются ближайшим объектом социологии. Следовательно, она — наука о родовых свойствах и основных закономерностях социально-психологических явлений.
В этом отношении социология находится в таком же положении по адресу специальных общественных наук, в каком общая биология находится по адресу специальных биологических дисциплин: по адресу зоологии, ботаники и т. д. Как общая биология служит основой для последних, так и социология должна быть фундаментом для специальных общественных наук.
Из сказанного ясно отношение социологии к последним. Социология не есть пустой ярлык для обозначения совокупности наук, не является она и специальной дисциплиной, подобно другим, отмежевавшим себе маленький угол общественных явлений для возделывания, а представляет самостоятельную науку, не слившуюся с существующими специальными дисциплинами, науку, изучающую наиболее общие — родовые — свойства общественных явлений, не изучаемые первыми.

 

 

Макс Вебер. Избранные произведения. -- М.: Прогресс, 1990, С.707-735 Макс Вебер. Наука как призвание и профессия

НАУКА КАК ПРИЗВАНИЕ И ПРОФЕССИЯ (1)

В настоящее время отношение к научному производству как профессииобусловлено прежде всего тем, что наука вступила в такую стадиюспециализации, какой не знали прежде, и что это положение сохранится ивпредь. Не только внешне, но и внутренне дело обстоит таким. образом, чтоотдельный индивид может создать в области науки что-либо завершенное толькопри условии строжайшей специализации. Всякий раз, когда исследованиевторгается в соседнюю область, как это порой у нас бывает -- у социологовтакое вторжение происходит постоянно, притом по необходимости, -- уисследователя возникает смиренное сознание, что его работа может разве чтопредложить специалисту полезные постановки вопроса, которые тому при егоспециальной точке зрения не так легко придут на ум, но что его собственноеисследование неизбежно должно оставаться в высшей степени несовершенным.Только благодаря строгой специализации человеку, работающему в науке, можетбыть, один-единственный раз в жизни дано ощутить во всей полноте, что вотему удалось нечто такое, что останется надолго. Действительно, завершенная идельная работа -- в наши дни всегда специальная работа. И поэтому кто неспособен однажды надеть себе, так сказать, шоры на глаза и проникнутьсямыслью, что вся его судьба зависит от того, правильно ли он делает это вотпредположение в этом месте рукописи, тот пусть не касается науки. Он никогдане испытает того, что называют увлечением наукой. Без странного упоения,вызывающего улыбку у всякого постороннего человека, без страсти иубежденности в том, что "должны были пройти тысячелетия, прежде чем появилсяты, и другие тысячелетия молчаливо ждут", удастся ли тебе твоя догадка, --без этого человек не имеет призвания к науке, и пусть он занимаетсячем-нибудь другим. Ибо для человека не имеет никакой цены то, что он неможет делать со страстью. Однако даже при наличии страсти, какой бы глубокой и подлинной она нибыла, еще долго можно не получать результатов. Правда, страсть являетсяпредварительным условием самого главного -- "вдохновения". Сегодня средимолодежи очень распространено представление, что наука стала чем-то вродеарифметической задачи, что она создается в лабораториях или с помощьюстатистических картотек одним только холодным рассудком, а не всей "душой",так же как "на фабрике". При этом прежде всего следует заметить, чторассуждающие подобным образом по большей части не знают ни того, чтопроисходит на фабрике, ни того, что делают в лаборатории. И там и здесьчеловеку нужна идея, и притом идея верная, и только благодаря этому условиюон сможет сделать нечто полноценное. Но ведь ничего не приходит в голову пожеланию. Одним холодным расчетом ничего не достигнешь. Конечно, расчет тожесоставляет необходимое предварительное условие. Так, например, каждыйсоциолог должен быть готов к тому, что ему и на старости лет, может быть,придется месяцами перебирать в голове десятки тысяч совершенно тривиальныхарифметических задач. Попытка же полностью переложить решение задачи намеханическую подсобную силу не проходит безнаказанно: конечный результатчасто оказывается мизерным. Но если у исследователя не возникает вполнеопределенных идей о направлении его расчетов, а во время расчетов -- означении отдельных результатов, то не получится даже и этого мизерногоитога. Идея подготавливается только на основе упорного труда. Разумеется, невсегда. Идея дилетанта с научной точки зрения может иметь точно такое же илидаже большее значение, чем открытие специалиста. Как раз дилетантам мыобязаны многими нашими лучшими постановками проблем и многими познаниями.Дилетант отличается от специалиста, как сказал Гельмгольц о Роберте Майере,только тем, что ему не хватает надежности рабочего метода, и поэтому онбольшей частью не в состоянии проверить значение внезапно возникшей догадки,оценить ее и провести в жизнь. Внезапная догадка не заменяет труда. И сдругой стороны, труд не может заменить или принудительно вызвать к жизнитакую догадку, так же как этого не может сделать страсть. Только обауказанных момента -- и именно оба вместе -- ведут за собой догадку. Нодогадка появляется тогда, когда это угодно ей, а не когда это угодно нам. Ив самом деле, лучшие идеи, как показывает Иеринг, приходят на ум, когдараскуриваешь сигару на диване, или -- как с естественнонаучной точностьюрассказывает о себе Гельмгольц -- во время прогулки по улице, слегкаподнимающейся в гору, или в какой-либо другой подобной ситуации, но, вовсяком случае, тогда, корда их не ждешь, а не во время размышлений и поисковза письменным столом. Но конечно же, догадки не пришли бы в голову, если быэтому не предшествовали именно размышления за письменным столом и страстноевопрошание. Научный работник должен примириться также с тем риском, которымсопровождается всякая научная работа: придет "вдохновение" или не придет?Можно быть превосходным работником и ни разу не сделать собственного важногооткрытия. Однако было бы заблуждением полагать, что только в науке делообстоит подобным образом, и что, например, в конторе все происходит иначе,чем в лаборатории. Коммерсанту или крупному промышленнику без "коммерческойфантазии", то есть без выдумки -- гениальной выдумки, -- лучше было быоставаться приказчиком или техническим чиновником; он никогда не создасторганизационных нововведений. Вдохновение отнюдь не играет в науке, как этопредставляет себе ученое чванство, большей роли, чем в практической жизни,где действует современный предприниматель. И с другой стороны, -- чего тожечасто не признают -- оно играет здесь не меньшую роль, чем в искусстве. Этоведь сугубо детское представление, что математик приходит к какому-либонаучно ценному результату, работая за письменным столом с помощью линейкиили других механических средств: математическая фантазия, напримерВейерштрасса, по смыслу и результату, конечно, совсем иная, чем фантазияхудожника, то есть качественно от нее отличается, но психологический процессздесь один и тот же. Обоих отличает упоение (в смысле платоновского"экстаза") и "вдохновение". Есть ли у кого-то научное вдохновение, -- зависит от скрытых от нассудеб, а кроме того, от "дара". Эта несомненная истина сыграла не последнююроль в возникновении именно у молодежи -- что вполне понятно -- оченьпопулярной установки служить некоторым идолам; их культ, как мы видим,широко практикуется сегодня на всех перекрестках и во всех журналах. Этиидолы -- "личность" и "переживание". Они тесно связаны: господствуетпредставление, что последнее создает первую и составляет ее принадлежность.Люди мучительно заставляют себя "переживать", ибо " переживание" неотъемлемоот образа жизни, подобающего личности, а в случае неудачи нужно по крайнеймере делать вид, что у тебя есть этот небесный дар. Раньше такое переживаниеназывалось "чувством" (sensation). Да и о том, что такое "личность", тогдаимели, я полагаю, точное представление [...]. "Личностью" в научной сфере является только тот, кто служит лишь одномуделу. И это касается не только области науки. Мы не знаем ни одного большогохудожника, который делал бы что-либо другое, кроме как служил делу, и толькоему. Ведь даже личности такого ранга, как Гете, если говорить о егоискусстве, нанесло ущерб то обстоятельство, что он посмел превратить втворение искусства свою "жизнь". Пусть даже последнее утверждение покажетсясомнительным -- во всяком случае, нужно быть Гете, чтобы позволить себеподобное, и каждый по крайней мере согласится, что даже и такому художнику,как Гете, рождающемуся раз в тысячелетие, приходилось за это расплачиваться.Точно так же обстоит дело в политике. Однако сегодня мы не будем об этомговорить. Но в науке совершенно определенно не является "личностью" тот, ктосам выходит на сцену как импресарио того дела, которому он должен был быпосвятить себя, кто хочет узаконить себя через "переживание" и спрашивает:как доказать, что я не только специалист, как показать, что я -- по формеили по существу -- говорю такое, чего еще никто не сказал так, как я, --явление, ставшее сегодня массовым, делающее все ничтожно мелким, унижающеетого, кто задает подобный вопрос, не будучи в силах подняться до высоты идостоинства дела, которому он должен был бы служить и, значит, бытьпреданным только своей задаче. Так что и здесь нет отличия от художника. Однако хотя предварительные условия нашей работы характерны и дляискусства, судьба ее глубоко отлична от судьбы художественного творчества.Научная работа вплетена в движение прогресса. Напротив, в области искусствав этом смысле не существует никакого прогресса. Неверно думать, чтопроизведение искусства какой-либо эпохи, разработавшее новые техническиесредства или, например, законы перспективы, благодаря этому стоит выше вчисто художественном отношении, чем произведение искусства, абсолютнолишенное всех перечисленных средств и законов, если только оно было созданов соответствии с материалом и формой, то есть если его предмет был выбран иоформлен по всем правилам искусства без применения позднее появившихсясредств и условий. Совершенное произведение искусства никогда не будетпревзойдено и никогда не устареет; отдельный индивид лично для себя можетпо-разному оценивать его значение, но никто никогда не сможет сказать охудожественно совершенном произведении, что его "превзошло" другоепроизведение, в равной степени совершенное. Напротив, каждый из нас знает, что сделанное им в области наукиустареет через 10, 20. 40 лет. Такова судьба, более того, таков смыслнаучной работы, которому она подчинена и которому служит, и это как разсоставляет ее специфическое отличие от всех остальных элементов культуры;всякое совершенное исполнение замысла в науке означает новые "вопросы", онопо своему существу желает быть превзойденным. С этим должен смиритьсякаждый, кто хочет служить науке. Научные работы могут, конечно, долгосохранять свое значение, доставляя "наслаждение" своими художественнымикачествами или оставаясь средством обучения научной работе. Но бытьпревзойденными в научном отношении -- не только наша общая судьба, но и нашаобщая цель. Мы не можем работать, не питая надежды на то, что другие пойдутдальше нас. В принципе этот прогресс уходит в бесконечность. И тем самым мы приходим к проблеме смысла науки. Ибо отнюдь само собойне разумеется, что нечто, подчиненное такого рода закону, само по себеосмысленно и разумно. Зачем наука занимается тем, что в действительностиникогда не кончается и не может закончиться? Прежде всего возникает ответ:ради чисто практических, в более широком смысле слова -- технических целей,чтобы ориентировать наше практическое действие в соответствии с темиожиданиями, которые подсказывает нам научный опыт. Хорошо. Но это имееткакой-то смысл только для практика. А какова же внутренняя позиция самогочеловека науки по отношению к своей профессии, если он вообще стремитсястать ученым? Он утверждает, что заниматься наукой "ради нее самой", а нетолько ради тех практических и технических достижений, которые могутулучшить питание, одежду, освещение, управление. Но что же осмысленноенадеется осуществить ученый своими творениями, которым заранеепредопределено устареть, какой, следовательно, смысл усматривает он в том,чтобы включиться в это специализированное и уходящее в бесконечностьпроизводство? Для ответа на данный вопрос надо принять во внимание несколькообщих соображений. Научный прогресс является частью, и притом важнейшей частью, тогопроцесса интеллектуализации, который происходит с нами на протяжениитысячелетий и по отношению к которому в настоящее время обычно занимаюткрайне негативную позицию. Прежде всего уясним себе, что же, собственно, практически означает этаинтеллектуалистическая рационализация, осуществляющаяся посредством науки инаучной техники. Означает ли она, что сегодня каждый из нас, сидящих здесь взале, лучше знает жизненные условия своего существования, чем какой-нибудьиндеец или готтентот? Едва ли. Тот из нас, кто едет в трамвае, если он нефизик по профессии, не имеет понятия о том, как трамвай приводится вдвижение. Ему и не нужно этого знать. Достаточно того, что он может"рассчитывать" на определенное "поведение" трамвая, в соответствии с чем онориентирует свое поведение, но как привести трамвай в движение -- этого онне знает. Дикарь несравненно лучше знает свои орудия. Хотя мы тратим деньги,держу пари, что даже из присутствующих в зале коллег каждый из специалистовпо политической экономии, если таковые здесь есть, вероятно, по-своемуответит на вопрос: как получается, что за деньги можно что-нибудь купить?Дикарь знает, каким образом он обеспечивает себе ежедневное пропитание икакие институты оказывают ему при этом услугу. Следовательно, возрастающаяинтеллектуализация и рационализация не означают роста знаний о жизненныхусловиях, в каких приходится существовать. Она означает нечто иное: людизнают или верят в то, что стоит только захотеть, и в любое время все этоможно узнать; что, следовательно, принципиально нет никаких таинственных, неподдающихся учету сил, которые здесь действуют, что, напротив, всеми вещамив принципе можно овладеть путем расчета. Последнее в свою очередь означает,что мир расколдован. Больше не нужно прибегать к магическим средствам, чтобысклонить на свою сторону или подчинить себе духов, как это делал дикарь, длякоторого существовали подобные таинственные силы. Теперь все делается спомощью технических средств и расчета. Вот это и есть интеллектуализация. Но процесс расколдовывания, происходящий в западной культуре в течениетысячелетий, и вообще "прогресс", в котором принимает участие и наука -- вкачестве звена и движущей силы, -- имеют ли они смысл, выходящий за пределычисто практической и технической сферы? Подобные вопросы самымпринципиальным образом поставлены в произведениях Льва Толстого. Он пришел кним очень своеобразным путем. Его размышления все более сосредоточивалисьвокруг вопроса, имеет ли смерть какой-либо смысл или не имеет. Ответ ЛьваТолстого таков: для культурного человека -- "нет". И именно потому "нет",что жизнь отдельного человека, жизнь цивилизованная, включенная вбесконечный "прогресс", по ее собственному внутреннему смыслу не может иметьконца, завершения. Ибо тот, кто включен в движение прогресса, всегдаоказывается перед лицом дальнейшего прогресса. Умирающий человек недостигнет вершины -- эта вершина уходит в бесконечность. Авраам иликакой-нибудь крестьянин в прежние эпохи умирал "стар и пресытившись жизнью",потому что был включен в органический круговорот жизни, потому что его жизньпо самому ее смыслу и на закате его дней давала ему то, что могла дать; длянего не оставалось загадок, которые ему хотелось бы разрешить, и ему былоуже довольно того, чего он достиг. Напротив, человек культуры, включенный в цивилизацию, постояннообогащающуюся идеями, знанием, проблемами, может "устать от жизни", но неможет пресытиться ею. Ибо он улавливает лишь ничтожную часть того, что вновьи вновь рождает духовная жизнь, притом всегда что-то предварительное,неокончательное, и поэтому для него смерть -- событие, лишенное смысла. Атак как бессмысленна смерть, то бессмысленна и культурная жизнь как таковая-- ведь именно она своим бессмысленным "прогрессом" обрекает набессмысленность и самое смерть. В поздних романах Толстого эта мысльсоставляет основное настроение его творчества. Как тут быть? Есть ли у "прогресса" как такового постижимый смысл,выходящий за пределы технической сферы, так чтобы служение прогрессу моглостать призванием, действительно имеющим некоторый смысл? Такой вопросследует поставить. Однако он уже будет не только вопросом о том, чтоозначает наука как профессия и призвание (2) для человека, посвятившего ейсебя. Это и другой вопрос: каково призвание науки в жизни всегочеловечества? Какова ее ценность? Здесь противоположность между прежним и современным пониманием наукиразительная. Вспомните удивительный образ, приведенный Платоном в началеседьмой книги "Государства", -- образ людей, прикованных к пещере, чьи лицаобращены к ее стене, а источник света находится позади них, так что они немогут его видеть; поэтому они заняты только тенями, отбрасываемыми на стену,и пытаются объяснить их смысл. Но вот одному из них удается освободиться отцепей, он оборачивается и видит солнце. Ослепленный, этот человек ощупьюнаходит себе путь и, заикаясь, рассказывает о том, что видел. Но другиесчитают его безумным. Однако постепенно он учится созерцать свет, и теперьего задача состоит в том, чтобы спуститься к людям в пещеру и вывести их ксвету. Этот человек -- философ, а солнце -- истина науки, которая одна негоняется за призраками и тенями, а стремится к истинному бытию. Кто сегодня так относится к науке? Сегодня как раз у молодежи появилосьскорее противоположное чувство, а именно что мыслительные построения наукипредставляют собой лишенное реальности царство надуманных абстракций,пытающихся своими иссохшими пальцами ухватить плоть и кровь действительнойжизни, но никогда не достигающих этого. И напротив, здесь, в жизни, в том,что для Платона было игрой теней на стенах пещеры, бьется пульс реальнойдействительности, все остальное лишь безжизненные, отвлеченные тени, иничего больше. Как совершилось такое превращение? Страстное воодушевление Платона в"Государстве" объясняется в конечном счете тем, что в его время впервые былоткрыт для сознания смысл одного из величайших средств всякого научногопознания -- понятия. Во всем своем значении оно было открыто Сократом. И неим одним. В Индии обнаруживаются начатки логики, похожие на ту логику, какаябыла у Аристотеля. Но нигде нет осознания значения этого открытия, кроме какв Греции. Здесь, видимо, впервые в руках людей оказалось средство, с помощьюкоторого можно заключить человека в логические тиски, откуда для него нетвыхода, пока он не признает: или он ничего не знает, или это -- именно вотэто, и ничто иное, -- есть истина, вечная, непреходящая в отличие отдействий и поступков слепых людей. Это было необычайное переживание,открывшееся ученикам Сократа. Из него, казалось, вытекало следствие: стоит

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: