Осипов Г. История социологии в Западной Европе и США

http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Osipov/20.ph

«Преступление и кара, подвиг и награда» [14], представляющую собой разбор современных пенологических концепций и построение на основе богатого эмпирического материала собственной интегральной теории общественного поведения и морали. Труд был отмечен несколькими позитивными рецензиями, а сам М. М. Ковалевский в предисловии к книге напишет: «В этой будущей русской социологической библиотеке не один том будет принадлежать перу автора «Преступлений и кар, подвигов и наград» [6, с. VII].
Не выходя в целом за пределы основной колеи русской социологии начала века — неодинамической позитивной социологии [3, с. 8; 56, с. 9—11], Сорокин в духе позитивистско-бихевиористического синтеза пытается определить суть социального феномена, классифицировать типы поведения-санкции, а также определить исторические тенденции в развитии системы наказаний (социального контроля).
Сфера надорганики (т. е. сфера социального) определяется им как «социальная связь, имеющая психическую природу и реализующаяся в сознании индивидов», иными словами, если исследуе-

468 Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина
мое взаимодействие обладает психическим характером, то оно и есть социальное явление [14, с. 18—19]. Следовательно, всякое социальное явление имеет и чисто психологическую, т. е. внутренне-психологическую (переживание), и символическую, т. е. внешнюю, природу. Согласно Сорокину, социолог должен иметь дело прежде всего с внешними фактами или явлениями социальной жизни, игнорируя при этом индивидуальные внутрипсихологические процессы. Раз так, то все формы поведения людей могут быть описаны при помощи трех основных видовых понятий. Этими тремя основными формами актов, по Сорокину, являются «дозволенно-должные», «рекомендуемые» (т. е. не противоречащие представлениям дозволенно-должного, но представляющие собой «сверхнормальную роскошь») и «запрещенные», или «недозволенные», совершенно противоречащие бытующим представлениям о «должном» поведении [14, с. 52—53]. Каждая из этих форм существует как бы в связке с соответствующей ей оппозиционной санкцией. Так, рекомендуемым актам (а они суть, по Сорокину, «подвиг» или «услуга») соответствуют награды; запрещенным актам (преступление) —кары; дозволенным актам — «должные» реакции [14, с. 58]. Словом, вся социальная жизнь представлялась ему в виде нескончаемой цепи акций-реакций, а их взаимодействие составляет суть исторического прогресса. Однако этот прогресс не виделся ему линеарно. И если в дюркгеймовской схеме интенсивность (качественная и количественная) наказаний кратно пропорциональна степени развитости общества, то тенденцию к гуманизации системы наказаний в обществе Сорокин подверг сомнению. С одной стороны, он приходит к заключению о том, что в истории наблюдается некоторое смягчение карательных мер: от талиона (обязательная месть) к допускаемой, от разрешаемой — к прощению. С другой — он наблюдает лишь ненаправленные флуктуации во времени интенсивности карательной системы общества. Тогда, на время написания книги, Сорокину казалось, что возникающие отличия находятся не только в зависимости от уровня развития общества, но и от степени антагонизма в психике и поведении членов общества. Через четверть века во втором томе своей «Социальной и культурной динамики» он скорректирует этот вывод [32, т. II, гл. 15]: никакой гуманизации карательных систем не существует, наблюдаются лишь только флуктуации суровости этих систем, да и то в достаточно узких пределах [32, т. II, с. 585 ].

В целом же, подводя итог первоначальному этапу формирования творческого «Я» ученого, подчеркнем вновь, что с самого начала его мировоззрению было свойственно стремление интегрировать гуманитарное знание своего времени в единую, унифицированную систему.

Согласно Сорокину, теоретическая социология, призванная изучать социальные явления с точки зрения сущего (должного), логически распадается на три основных раздела: 1) социальную аналитику (социальную анатомию, или морфологию); 2) социальную механику (ее объект социальные процессы); 3) социальную генетику (теорию эволюции общественной жизни). Такое видение структуры социологического знания Сорокин практически без существенных изменений сохранит на долгие годы. И в этом смысле оказываются содержательно довольно близкими как его «Система социологии», так и «Общество, культура и личность» [35]. В их основе — квинтэссенция структурного метода в социологии, а методологический базис — синтез неопозитивизма и умеренного бихевиоризма.
С этих позиций он формулирует свой исходный тезис о том, что социальное поведение основано на психофизических механизмах, а субъективные аспекты поведения суть «переменные» величины.
Интегральным фактором всей социальной жизни выступает «коллективный рефлекс» [2, с. 124]. Концепция «Системы социологии» довольно подробно изложена И. А. Голосенко [2, с. 124—134], а посему лишь конспективно укажем основные положения книги.
Взаимодействие Сорокин рассматривает в качестве простейшей модели социального явления. Его элементами он считал: индивидов, акты (действия) и проводники общения (они же символы интеракции). Взаимодействующим индивидам свойственны наличие высшей нервной системы, потребности и способность реагировать на стимулы. Акты состоят из внешних раздражителей и внутренней реализации психологической жизни индивидов. Проводники суть символы передачи реакций между субъектами интеракции (язык, письменность, музыка, искусство, деньги и т. п.). Взаимодействие может быть антагонистическое или солидаристическое, одностороннее или двустороннее, шаблонное или нешаблонное. От взаимодействия Сорокин переходит к социальной группе, т. е. разорванное коллективное единство заново смыкает. Совокуп-
16*

472 Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина
ное взаимодействие социальных групп есть народонаселение. По Сорокину, социальные группы могут быть элементарными (семья, по половому признаку, возрастному, религиозному, партийному и прочим одномерным критериям), куммулятивными (сочетание элементарных группировок: к примеру, каста, национальность, класс и т. п.) и сложными (население — комбинация элементарных и куммулятивных групп).
Социальную механику сам Сорокин неспроста сравнивал с «физиологией общества». Его представления о социальных процессах в те времена действительно содержали многое от биосоциального и бихевиористического, в духе бехтеревского концепта «коллективной рефлексологии», взглядов на социальные механизмы в обществе. Так, к числу факторов, влияющих на человеческое поведение, он относил космические, биологические, социально-психологические. Ну и, наконец, под социальной генетикой Сорокин имел в виду «не винегрет из истории отдельных социальных институтов», изучение которых дело исторических дисциплин, а исследование возникновения и основные линии развития в сфере строения населения и общественных процессов. Рассмотреть вопросы социальной генетики Сорокину менее всего удалось в русский период. Из всего сказанного явствует, что в «Системе социологии» все еще присутствует «тень» социологии XIX в. со свойственной ей приверженностью к универсальным классификациям и контовскому делению социального на статику и динамику. Сорокин окончательно отходит от парадигм старой социологии лишь в бытность американским гражданином.

При всем при этом годы, проведенные в Миннесоте, были, пожалуй, самыми продуктивными в его жизни. С интервалом приблизительно в один год Сорокин издает последовательна «Социологию революции» [27], новаторскую «Социальную мобильность» [28], «Современные социологические теории» [29], затем в соавторстве со своим другом К.Циммерманом — «Основания городской и сельской социологии» [30] и, наконец, трехтомную «Систематическую антологию сельской социологии». Все эти труды представляют собой многостраничные и увесистые фолианты, ярко свидетельствующие вдобавок не только о научном, но и о литературном гении Сорокина, своего рода Набокова от социологии, с не меньшим талантом писавшего и на неродном языке. Первые работы из этого цикла были задуманы Сорокиным еще в России, и они логически продолжали его «Систему социологии». Все эти издания были неоднозначно встречены и оценены американским научным сообществом, тем не менее с их помощью Сорокину удается окончательно преодолеть предвзятую настороженность в отношении своей персоны и далее, более того, с задворок политической эмиграции передвинуться на авансцену американской социологии.

Показательно, что само название книги «Социология революции» стало нарицательным для обозначения целого направления в современной науке. В ней Сорокин утверждал наличие двух этапов в любой великой революции: вся цельная революция рассматривается в качестве дискретного хиатуса в нормальном функционировании общества, но если первый этап революции подлинно революционен, то за ним с железной необходимостью наступает второй этап — контрреволюционный. По завершении периодов контрреволюции можно говорить о конце всей революции. Диктатуры Кромвеля, Робеспьера, Ленина, по мысли Сорокина, знаменуют собой имманентное перерастание революций в свою вторую фазу [27, с. 7—8].
С позиций умеренного бихевиоризма Сорокин трактует причины революций. «Все возрастающее подавление основных инстинктов населения; их базовый характер и бессилие групп, стоящих на страже порядка, — таковы три элемента адекватного описания условий революционного взрыва» [27, с. 370—371]. Однако в основе этих процессов лежит подавление базовых инстинктов людей — пищеварительных, сексуальных, инстинктов собственности, самовыражения, самосохранения и многих других. Подавление инстинктов на групповом уровне приводит к «биологизации» определенных форм поведения и ослаблению тормозов, удерживающих индивидов от совершения антисоциальных поступков. «Конвенциональные одежки цивилизованного поведения быстро срываются, и вместо них социум оказывается лицом к лицу с выпущенным на волю зверем» [27, с. 327]. Но революция, по мнению Сорокина, не прино-

Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина 475
сит никогда удовлетворения репрессированным инстинктам людей, более того, усиливает их подавление. Когда же оно перехлестывается накопившейся усталостью масс, то складываются все условия, необходимые для контрреволюционного переворота. Потребность масс в сильной личности (или группе) и твердой власти столь велика, что революция, которая начиналась с уничтожения всех социальных ограничений в обществе, быстро, реверсирует и создает все условия для формирования новой диктатуры. Словом, революции суть периоды общественных бедствий, когда нарушаются все механизмы нормального функционирования общества. И Сорокин убедительно показывает, какие сдвиги происходят в составе народонаселения, социальных структурах, общественно-экономическом организме, отношениях собственности, власти и субординации и, наконец, в духовной сфере. При этом, правда, его рецепты мирного и конституционного реформирования общества выглядят несколько наивными [27, с. 14—15].
«Социальная мобильность», по единодушному суждению большинства социологов, является классическим для западной социологии трудом по проблемам стратификации и мобильности. Несмотря на то что своего рода заявки на некоторые положения и идеи книги были сделаны Сорокиным еще в русский период [17; 18], работа безусловно в свое время была новаторской и по языку, который и поныне общепринят для описания процессов социальной динамики внутри общества. Но особенно книга «интересна благодаря теоретическому различию, проводимому между горизонтальной и вертикальной мобильностью, и глубокому анализу основных средств или каналов, при помощи которых индивидуумы могут достигнуть вертикальной мобильности» [I, с. 424].
Согласно Сорокину, социальная мобильность есть естественное, нормальное состояние общества и включает в себя регулярные перемещения не только индивидов, групп, но и социальных объектов (ценностей), т. е. всего того, что создано или модифицировано в процессе человеческой деятельности, из одной социальной позиции в другую. Им различается горизонтальная и вертикальная мобильность. Первая предполагает переход из одной социальной группы в другую, расположенную на том же уровне общественной стратификации. Под вертикальной мобильностью он подразумевал перемещение индивида из одного пласта в другой, причем в зависимости от направления самого перемещения можно говорить о двух типах вертикальной мобильности: восходящей и нисходящей, т. е. социальном подъеме и социальном спуске [43, с. 133—134].
Вертикальную мобильность, по мнению Сорокина, должно рассматривать в трех аспектах, соответствующих трем формам социальной стратификации (политическая, экономическая, профессиональная), — как внутрипрофессиональное или межпрофессиональ-

476 Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина
ное перемещение, политическую циркуляцию и продвижение по экономической лестнице. Восходящую линию мобильности он предлагает оценивать двояко: не только как индивидуальное поднятие или, по выражению Сорокина, индивидуальное просачивание, инфильтрацию, но и как коллективное восхождение, когда в более высокой страте создается новая группа индивидов. «Занимать высокое положение при дворе Романовых, Габсбургов или Гогенцол-лернов до революций означало иметь самый высокий социальный ранг. «Падение» династий привело к «социальному падению» всех связанных с ними рангов. Большевики до революции в России не имели какого-либо особо признанного высокого положения. Во время революции эта группа преодолела социальную дистанцию и заняла самое высокое положение в русском обществе. В результате все ее члены были подняты до статуса, занимаемого ранее царской аристократией» [43, с. 135].
Основным препятствием для социальной мобильности в стратифицированном обществе является наличие специфических «сит», которые как бы просеивают индивидов, предоставляя возможность одним перемещаться вверх, тормозя передвижение других и задерживая их в низших стратах общества. Это «сито» суть механизмы социального тестирования, отбора и распределения индивидов по социальным стратам. Как правило, эти механизмы в мобильных обществах, по мысли Сорокина, совпадают с традиционными каналами социальной вертикальной мобильности. К их числу он относил: семью, школу, церковь, армию, всевозможные профессиональные, экономические и политические организации и объединения. На базе богатого эмпирического материала Сорокин делает вывод, что «в любом обществе социальная циркуляция индивидов и их распределение осуществляются не по воле случая, а по необходимости и строго контролируются разнообразными институтами» [43, с. 207]. Но при этом он делает важное добавление: «за исключением периодов анархии и социальных потрясений». Короче, уже при написании этой книги Сорокин четко различал социальную мобильность в так называемые нормальные периоды относительной общественной стабилизации и мобильность в периоды социальной дезорганизации (войны, революции, голод, эпидемии и т. п.). «И если мобильность в нормальные периоды постепенна, регулируема и контролируется твердыми правилами, то в периоды великих бедствий... поступательность, упорядоченность и строго контролируемый характер мобильности существенно нарушаются» [34, с. 113]. Однако в периоды хаоса, разрушения внутренней социальной структуры общества все равно, по Сорокину, сохраняются помехи к неограниченной социальной мобильности: остатки «сита» старого режима и быстрый рост нового «сита» зарождающегося порядка.
Говоря о факторах, влияющих на вертикальную циркуляцию индивидов, Сорокин в качестве наиболее константных выделяет:

Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина 477
демографический, различие между родителями и детьми, динамику антропосоциального окружения. Так, к примеру, по его мнению, низкая рождаемость или высокая смертность в высших стратах приводит к «социальному вакууму», который постепенно заполняется представителями низших страт [43, с. 358], иными. словами, происходит как бы круговая циркуляция внутри элиты общества.
Для Сорокина, как, впрочем, и для многих исследователей до и после него, очевиден внеисторический динамизм самой социальной стратификации. Абрис и высота экономической, политической и профессиональной стратификации — вневременные характеристики и нормативные черты стратификации. Их временные флуктуации не имеют никакого однонаправленного движения, скажем, в сторону увеличения социальной дистанции или ее сокращения. Правда, при этом он осторожен и в утверждении факта периодичности временных флуктуации стратификации [43, с. 55—56]. «Социальная стратификация — это постоянная характеристика любого организованного общества. Изменяясь по форме, социальная стратификация существовала во всех обществах, провозглашавших равенство людей. Феодализм и олигархия продолжают существовать в науке и искусстве, политике и менеджменте, банде преступников и демократиях уравнителей — словом, — повсюду» [43, с. 16]. Воистину пока история показывает, что нестратифицированное общество с подлинным и последовательно проведенным принципом равенства его членов есть миф, так никогда и не реализованный на практике и оставшийся лишь знамением всемирных эгалитаристов.
Сциентистское новаторство Сорокина, пионера в области теоретической и специальной социологии, популяризаторство идей европейской социологии в замкнутой на самой себе и эмпирико ориентированной американской социологической школе, созидание «нового» категориального словаря современной парадигмы социологии, феноменально быстро сделали Сорокина фигурой довольно популярной, хоть и одиозной, в академических кругах Америки. В 1930 г. занавес враждебности окончательно пал. Всемирно известный уже тогда Гарвардский университет учреждает социологический факультет и предлагает Сорокину возглавить его. И если ранее Сорокин предпочитал уклониться от предложений подобного толка, то на сей раз он принимает приглашение и на долгие годы (вплоть до полной отставки) занимает кресло декана факультета. Пусть гарвардский период и не стал самым плодотворным периодом в жизни Сорокина, но, очевидно, — самым творческим. Именно в 30—50-е годы он достигает своего акме, его труды приобретают мировую известность, а благодаря прежде всего им их автор и поныне считается крупнейшим социологом столетия.
Сохранились многочисленные воспоминания о Сорокине-педагоге. По рассказам, он был безусловно нестандартным лектором с присущими только ему стилем преподнесения материала и мане-

478 Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина
рой говорить. Он так никогда и не утратил специфического русского акцента. Когда он всходил на кафедру и начинал говорить, многим из его слушателей казалось, что они скорее внимают восторженной церковной проповеди, чем учебной лекции. Обладая громадной физической силой, он совершал бешеные атаки на классную доску, кроша мел. И еще один довольно характерный набросок. Сорокин почти никогда не хвалил своих американских коллег, даже скорее наоборот. Следующий отрывок из его речи в этом смысле довольно показателен. «В другой раз он сказал мне: «Джон Дьюи, Джон Дьюи, Джон Дьюи! Ну, прочел я одну его книгу. Прочел другую. Прочел, наконец, третью. Но в них ничего нет такого!» [19, с. 489].
В середине 30-х годов Сорокин анонсирует новое направление своих штудий и публикует ряд статей на темы, в общем не свойственные его предшествующему творчеству. К примеру, «Пути арабского интеллектуального развития с 700 по 1300 гг.» (1935 г.), «Флуктуации материализма и идеализма с 600 г. до н.э. и вплоть до 1920 г.» (1936 г.). Для осуществления сорокинских замыслов Гарвардский университет выделяет колоссальный по тем временам грант в размере 10 тыс. долларов. Сорокин привлекает многих русских ученых-эмигрантов, а также многих своих гарвардских учеников (среди них был и самый блистательный, по его словам, Роберт Мертон) как соавторов, так и для сбора массового эмпирического материала, статистических подсчетов и технической обработки всякого рода источников и специальной литературы. В результате с 1937 по 1941 г. выходит его главное детище четырехтомная «Социальная и культурная динамика» — беспрецедентный по объему и эмпирическому охвату социологический труд, превзошедший в этом смысле, на наш взгляд, и «Капитал» Маркса, и даже «Трактат по общей социологии» В. Парето.
В отличие от его предыдущих исследований реакция на книгу была крайне неоднозначной и в целом далеко не в пользу Сорокина. По подсчетам А. Тиббса, в популярных американских журналах из семи рецензий лишь две были неблагосклонными; в специализированной несоциологической периодике из шести рецензий благожелательной оказалась только одна; а в специализированных социологических журналах из одиннадцати рецензий шесть были амбивалентными, четыре — отрицательными и лишь один отклик — положительным. Рецензии Р. Макайвера и Г. Шнайера в центральном органе Американской социологической ассоциации — «Американском социологическом обозрении» •— оказались и более того: резко отрицательными [19, с. 506]. Автоматически интеллектуальная изоляция Сорокина стала вновь возрастать.
Тем не менее именно в «Социальной и культурной динамике» былые интегралистские настроения и тенденции ученого окончательно оформляются в единую интегральную модель. Не претен-

Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина 479
дуя на последовательное и систематическое описание когнитивной модели Сорокина, аккумулировавшей, как может показаться, идеи почти всех отраслей гуманитарного знания, постараемся довольно лаконично очертить как саму модель, так и основные ее методологические основания. Кроме «Социальной и культурной динамики», особенно вводного раздела первого тома и всего четвертого тома, мы будем апеллировать к прецеденту «телеграфного конспекта», одобренному самим Сорокиным, его интегральной модели [21].
Все люди так или иначе вступают в систему социального взаимодействия под влиянием целого комплекса факторов: бессознательных (рефлексы), бйосознательных (голод, чувство жажды, половое влечение и т. п.) и социосознательных (значения, нормы, ценности) регуляторов. В отличие от случайностных и временных агрегатов людей (толпа), характеризуемых отсутствием ясных и пролонгированных связей, только общество способно продуцировать значения, нормы, ценности, существующие как бы внутри каждого из социосознательных «это» — конституирующих общество членов. В этом смысле любое общество можно описать и понять только лишь сквозь призму присущей ему системы значений—норм—ценностей. Эта система суть единовременное культурное качество.
Скрытые в социосознательных индивидах и обществах культурные качества (социологический реализм) обнаруживаются во всех достижениях человеческой цивилизации, сохраняющихся даже в дискретные периоды культурной истории, вызванные общественными бедствиями (войны, революции, голод и т. п.).
Социоэмпирические исследования культурных качеств (значений, норм, ценностей) позволяют выявить весьма длительные периоды истории, в течение которых проявляются относительно близкие и даже идентичные культурные образцы — виды деятельности, мысли, творчества, материальное производство, верования и т. п. Эти продолжительные образцы культурной жизни, несмотря на всевозможные и случайностные девиации, эмпирически устанавливаются лишь потому, что сами они суть продукт логико-значимых культурных систем.
При этом логико-значимые культурно-ценностные системы — детерминанты культурного качества — формируются под воздействием «двойственной» природы человека, существа мыслящего и существа чувствующего. Преимущественное качество тем самым совпадает с одним из полюсов ценностно-культурной шкалы. Если основной акцент сделан на чувственной стороне человеческой природы, то соответственно детерминируется чувственный образец культурных ценностей; на воображении и разуме —нечувственньй, хотя и в том и другом случае не нейтрализуются полностью противоположные мотивы поведения, мышления. При условии же

баланса чувственных и рациональных стимулов формируются особые идеалистические культуры.
В соответствии с этим выделяются и три типа мышления. В одном случае истинная реальность рассматривается как нематериальное и вечное бытие, физические запросы и потребности человека при этом минимизируются за счет гипертрофированного акцента на духовных устремлениях личности. В другом — реальностью считается лишь то, что открывается органам ощущений (чувств), медитация «низвергается», удовлетворение физических потребностей абсолютизируется. Наконец, в третьем случае осуществляется специфический синтез чувственного и внечувственного познания и критерия истинности.
Перегруппировка всех классов ценностей, значений и норм в этом ключе, их вскрытие на основании исторического исследования показывают удивительное соответствие с ценностными классами, выработанными древнегреческой философией. А именно: ценности, происходящие в результате когнитивной деятельности (Истина); ценности эстетического удовлетворения (Красота); ценности социальной адаптации и морали (Добро, Добродетель); и, наконец, конституирующая все остальные ценности в единое социальное целое — ценность Пользы. Любую социально значимую человеческую активность можно объяснить посредством этих четырех поистине универсальных категорий. Игнорирование их или подмена другими объясняющими принципами неизбежно приведет к сциентистской неудаче искусственного перевода этих категорий на язык других и менее адекватных терминов.
Интегральный подход в равной мере применим при описании индивидуального типажа (личности) или культурных ценностей. В самом деле, любой индивид вписан в систему культурных ценностей, а его бессознательные мотивы и биосознательные стимулы так или иначе контролируются и подчиняются его социосознательному «это». Также и культура становится интегральной лишь тогда, когда общество добивается успеха, балансируя и гармонизируя энергию людей, отданную на службу Истине, Красоте и Добру. Подобный интегрализм характеризуется логико-значимой взаимосвязью всех существенных компонентов личности или культуры. Модель «интегральной» культурной сверхсистемы — результирующая систематического и гармонизирующего ценностного образца — дает значительно больше для полноценного и адекватного определения и описания культуры, нежели традиционные социологические, антропологические или культурологические методы.
Вот почему дескриптивный анализ социальной жизни должен быть подчинен исходному примату культурных ценностей даже в таких аспектах социального бытия, где, как может показаться с первого взгляда, отсутствует прямое восхождение к культурно-ценностным системам. К примеру, понятия «группы», «роли», «класса», «стра-

Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина 481
тификации», «социального действия» и им подобные приобретают научную валидность лишь тогда, когда интерпретируются как переменные культурных сверхсистем, конгруэнтных связей значений— норм—ценностей.
В силу этого новая философия истории должна исходить из тезиса о том, что в пределах, заданных относительно константными физическими условиями (будь то климат или географическое положение), наиважнейшим фактором кардинальных социокультурных изменений (т. е. динамики в подлинном смысле понятия) становится распад той или иной доминантной культурной сверхсистемы — «идеациональной» («ideational»), «идеалистической» («idealistic»), «чувственной» («sensate»). Именно в этом смысле тождественны социология и философия истории, ибо они концентрируют свое внимание на проблематике генезиса, эволюции, распада и кризиса доминантных систем, в результате чего проясняются вопросы: как, почему и когда происходят те или иные социокультурные изменения.
Каждая из культурных сверхсистем «обладает свойственной ей ментальностью, собственной системой истины и знания, собственной философией и мировоззрением, своей религией и образцом «святости», собственными представлениями правого и недолжного, собственными формами изящной словесности и искусства, своими нравами, законами, кодексом поведения, своими доминирующими формами социальных отношений, собственной экономической и политической организацией, наконец, собственным типом личности со свойственным только ему менталитетом и поведением» [32, Т. 1, с. 67].
Таков в общих чертах «интегральный» синтез сорокинской макросоциологии, где первичной единицей анализа выступает интегральная цивилизация.
Завершив титаническую работу над «Динамикой» и, видимо, разуверившись в адекватности восприятия своих идей в академических кругах Америки, Сорокин апеллирует к читающей публике. Сперва появляется популярная адаптация «Социальной и культурной динамики» для массового читателя — «Кризис нашего времени» [33], ставшая впоследствии самой многотиражной и самой переводной книгой ученого, а затем не менее известная «Человек и общество в бедствии» [34]. Все больше Сорокин превращается, по меткому выражению ряда специалистов, в «одинокого волка от науки». Его малые труды 50-х годов и высказываемые в них идеи приобретают эксцентричный характер, а выступления на общественной арене становятся все более критичными.
Даже у себя в университете, несмотря на всеобщее почитание и даже обожание со стороны студентов, его влияние на интеллектуальную атмосферу было минимальным, и это, видимо, он прекрасно осознавал.

Консервативно-ригористический крен мышления Сорокина в 50—60-е годы еще больше усилился. Эксцентричность и профетизм становятся главными стержнями его публичных выступлений в печати, а проповедь кризиса и альтруистической любви — центральной темой, пронизывающей почти все творчество ученого. Видно это по одним только названиям ряда его книг: «Социальная философия в век кризиса», «Альтруистическая любовь», «Изыскания в области альтруистической любви и поведения», «SOS: значение нашего кризиса», «Пути и власть любви», «Американская сексуальная революция» [37; 38; 39; 40]. Закономерен поэтому образ позднего Сорокина, сохранившийся в воспоминаниях современников. Л. Козер пишет: «Я никогда не забуду этого исхудалого старца, выпрямившегося за кафедрой ультрасовременного зала университета Брандис, призывающего аудиторию покончить с соблазнами и приманками нашей «чувственной» культуры, осознать всю ошибочность этого пути развития и возвратиться на тропу «идеациональной» правильности. В тот момент мне ясно почудилось, что именно так должен был бы выглядеть странствующий проповедник, вышедший из дикого леса лишь для того, чтобы наставить заблуждающуюся толпу греховодных крестьян на истинный путь Господа» [19, с. 492]. Но нет пророков в родном отечестве, не говоря уж о пророках-чужаках.
Современное состояние западной культуры Сорокин диагностировал как кризисное, которое, однако, вовсе не виделось ему в духе шпенглерианского субъективизма — конца ее исторического существования, смертельной агонии всей цивилизации Запада. Исходя из положения о перманентных флуктуациях культурных типов (основной, закон истории), он считал, что и нынешняя «чувственная» культура обречена на закат, поскольку повинна в деградации человека, превращая ценности в простые релятивные конвенции. В сфере морали кризис заметен отчетливее всего. Ранее [34] Сорокин сформулировал социальный закон общества в бедствии: «закон поляризации» религиозной и моральной жизни. Он пола-

Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина 483
гал, что в нормальных условиях большинство населения не является ни «слишком безгрешным», ни «слишком грешным», однако в ситуации общественной катастрофы оно склоняется к поляризации, когда некоторые члены общества становятся более криминальными и менее религиозно настроенными, тогда как другие, напротив, ётановятся более религиозными и менее криминальными. Мораль же эпохи общего культурного «затмения» отличается, по мнению Сорокина, пятью специфическими чертами кризисноети. Это утилитарность в ее чувственном значении, гедонизм, денежная полезность, релятивизм нравственного сознания, а отсюда и нигилизм массового сознания, «господство силы», которое становится единственным средством самозащиты в условиях отсутствия абсолютных моральных норм [32, ч. II, с. 508—511].
В 60-е годы «непричесанные», с точки зрения обывателя, мысли Сорокина продолжали эпатировать публику; в общественном мнении все сильнее укреплялся имидж «чудо-старца» со странностями. В начале 60-х он предлагает на суд читателей свою версию конвергенции СССР и США (как идеально-противоположных социокультурных типов) к смешанному социокультурному типу, высказанную в атмосфере довольно напряженных советско-американских отношений, когда каждая из сторон «не сомневалась» в абсолютной правильности своего пути развития и совершеннейшей порочности системы оппонента [44, с. 143—176; 47, гл. 3]. Эссе начиналось со слов: «Западные лидеры уверяют нас, что будущее принадлежит капиталистическому («свободное предпринимательство») типу общества и культуре. Наоборот, лидеры коммунистических наций уверенно ожидают победы коммунистов в ближайшие десятилетия. Будучи не согласным с обоими этими предсказаниями, я склонен считать, что если человечество избежит новых-мировых войн и сможет преодолеть мрачные критические моменты современности, то господствующим типом возникающего общества и культуры, вероятно, будет не капиталистический и не коммунистический, а тип специфический, который мы можем обозначить как интегральный. Этот тип будет промежуточным между капиталистическим и коммунистическим строем и образом жизни. Он объединит большинство позитивных ценностей и освободится от серьезных дефектов каждого типа» [44, с. 143; 47, с. 78]. Согласно логике его мысли, мы наблюдаем два параллельных процесса — упадок капиталистической системы (в смысле разрушения первооснов капиталистического уклада) и неспособность экономической и политической системы коммунизма удовлетворить жизненные потребности людей. Приход Сорокина-интегралиста к конвергенции вполне логичен. Он не видит исторической уникальности в коммунистической идеологии и экономической системе, рассматривая их как одну из разновидностей тоталитарных режимов, в различных видах господствовавших в прошлом и появляющихся

484 Глава 20. Интегральная социология Питирима Сорокина
сейчас. Тип экономики и идеологии не является чем-то постоянным, а непрерывно «качается между полюсами тоталитаризма и строго, свободных режимов». Кризисное состояние общества чаще всего приводит к «тоталитарной конверсии, и, чем сложнее критический момент, тем глубже тоталитарная трансформация» [47, с. 83]. С ослаблением критической ситуации в обществе экономические, идеологические и культурные системы претерпевают «детоталитарную реконверсию к менее регламентированным и свободным образам жизни, и, чем больше ослабевает критический момент, тем шире происходит свободная реконверсия» [47, с. 34]. И если в будущем, продолжает Сорокин, удастся все-таки преодолеть великие катаклизмы, то «коммунистические» и схожие с ними тоталитарные режимы неизбежно будут приходить в упадок. Один из выдающихся сорокинских учеников — Э. Тириакьян по поводу этого пророчества заметил: «Не правда ли, что Сорокин предвидел ветер перемен в современной России и Китае?» [53, с. 580].
Но речь у Сорокина идет не только о политическом сближении, экономических переменах. Он утверждал, что фундамент конвергенции заложен в близости систем ценностей, праве, образовании, науке, спорте, искусстве и т. п., а также во взаимном, хотя и неосознаваемом движении мысли стран в направлении друг к другу. И если русские философы безвозвратно далеко ушли от ортодоксальных интерпретаций человека и общества основоположниками марксизма, то в Америке философия и идеология материализма все активнее проникает во все сферы общественной и частной жизни американцев. Те же процессы он наблюдает на материале развития <