Централизация и децентрализация 6 глава

С другой стороны, партия устанавливает прямой и постоянный контакт между правительством и страной. Главная проблема всех авторитарных режимов обычно заключается в изолированности вождей от масс: в демократических обществах выборы позволяют руководителям узнавать их мнение и периодически выверять свою позицию по отношению к ним; диктатура лишена этого политического компаса. Здесь руководители рискуют все больше и больше оторваться от народа, полностью потерять связь с ним, тем более что они окружены подчиненными, которые из лести вводят их в заблуждение и [c.321] обманывают, лишь бы быть в милости. А одних полицейских донесений недостаточно, чтобы преодолеть тот железный занавес, который отделяет правителей от управляемых. Единственная же партия, напротив, исключает изоляцию с помощью тысяч своих ячеек и отделений, рассеянных по всей стране, во всех слоях населения и в любой социальной среде. Правительство постоянно "прислушивается к массам", оно может знать мнение народа на свой счет, его колебания и изменения. Становится возможным строить линию своего поведения на базе общественного мнения, а равно моделировать и само общественное мнение, поскольку контакт устанавливается не только по восходящей линии: "народ - руководители", но и по нисходящей: "руководители - народ". Подобно тем радиостанциям, которые обеспечивают одновременно и прием, и передачу сообщений, единственная партия заставляет вождей слышать голос страны, а страну - голос вождей. Сама пирамидальность инфраструктуры позволяет "верхам" знать реакции "низов" во всем их многообразии, а "низам" обеспечивает получение директив "сверху" с комментариями, скорректированными применительно к каждой социальной среде. Партия доносит до правительства мнение народа; она делает решения правительства понятными народу. Правоверные, составляющие партию, "подогревают" индифферентных - тех, кто остается вне партийной общности. Деятельность первых оказывается тем более эффективной, что сами они как индивиды остаются в лоне народа. Официальные функционеры или пропагандисты не добились бы соответствующего результата в силу их отчужденности от "управляемых". Эффективность партии объясняется ее двойственной сущностью: она является одновременно и органом государства, способным понимать его решения изнутри и полностью с ними солидаризироваться, и, с другой стороны, - объединением граждан, которые чувствуют (как сами по себе, так и через своих близких) настроения народных масс и могут донести их до руководителей.

Противники однопартийности вносят свои коррективы в это идиллическое описание. На их взгляд, партия представляет собой новый вариант очень древнего социологического феномена: преторианской гвардии, которая позволяет тирану поддерживать свою диктатуру. Дело не столько в отборе элиты, сколько в создании [c.322] привилегированного класса, связанного с режимом теми особыми Преимуществами, которыми он пользуется: материальные блага, монополия на руководящие посты, большие, чем у других граждан, права и возможности, etc. Действительно, чтобы вступить в партию и удержаться в ней, преданность диктатору значит гораздо больше, нежели личные достоинства или способности к руководящей работе. Единственная партия имеет тенденцию превращаться в клиентеллу диктатора, связанную с ним теми привилегиями, которыми пользуются ее члены. Нова лишь техническая организации этой клиентелы, само же ее существование - общий атрибут всех тиранических систем. Что же касается контакта между народом и правительством, то противники однопартийности его вовсе не отрицают. Но они расценивают его восходящую линию как весьма ограниченную: партийная дисциплина, обожествление вождя и широко принятое здесь самовосхваление весьма быстро приводят к изоляции членов партии от масс, и они начинают скрывать их подлинные настроения. К тому же необходимость "угождать" всем иерархическим инстанциям обязывает искажать истину по мере передачи от одной инстанции к другой, заменяя ее вымышленными сведениями, которые можно было бы выдать за мнение низов. Активист еще может отдавать себе в этом отчет, если способен сделать умственное усилие и освободиться от партийных лозунгов, но даже элементарная осторожность побуждает его искажать истину, когда он информирует своего местного "шефа"; новая деформация в силу тех же мотивов постигает ее при передаче последним своего сообщения региональному начальству; и еще одна - когда региональный начальник обобщает все эти сведения, прежде чем представить в центр новую дезинформацию, и когда сам центр "представляет вопрос" вождю партии, который одновременно является и вождем государства. В конечном счете последний оказывается ничуть не меньше изолированным от народа, чем Людовик XIV в своем Версале.

Настоящий контакт устанавливается лишь по нисходящей линии. Главное дело партии состоит в распространении в обществе велений диктатора, обеспечении правительственной пропаганды. Именно в этом и заключается самое настоящее ее своеобразие. Сила этой преторианской гвардии - не в копьях и пиках, как то было во времена античных тиранов, а в пропаганде. Единственная [c.323] партия неотделима от современной техники воздействия на массы. Она представляет из себя пропагандистский орган, наиболее совершенный из всех доныне известных. Она идеально приспособлена для управления общественным мнением, для того чтобы его формировать, ставить в определенные рамки, регулировать и направлять. Но убеждения и даже навязывания не всегда оказывается достаточно: их дополняют слежка и репрессии. Будучи органом пропаганды, партия выступает также и полицейским органом, и ее оригинальность здесь не менее велика. Надзор и донос составляют две существенные обязанности добросовестного активиста. Сама организация партии позволяет ей следить за всем. Каждый отсек этого здания имеет миссию контролировать благонамеренность его обитателей, выискивать подозрительных и избавляться от них. Партия - это инструмент террора. При этом можно выделить террор внешний и внутренний. Первый состоит в надзоре членов партии за всей совокупностью граждан, что гарантирует преданность нации в целом. Второй представляет собой взаимную слежку членов партии друг за другом, что обеспечивает преданность политической элиты. И внутренний подчас выглядит более строгим, чем внешний: членство в партии отнюдь не всегда обеспечивает спокойную жизнь, скорее напротив. И это не преувеличение. В большинстве современных тоталитарных государств различные партийные органы берут на себя полицейские функции (ОВРА, Гестапо, МВД, etc.): сотрудничая с ними в деле всеобщего сыска и выявления инакомыслящих, партия не растворяется в них. Такая же специализация наблюдается и в пропаганде, по крайней мере в Германии, где министерство пропаганды было отделено от партии; в СССР, напротив, "агитпроп" (агитация и пропаганда) остается основной деятельностью партии. Своеобразие единственной партии нередко преувеличивается ее сторонниками, но оно не должно недооцениваться ее противниками.

Последние подчеркивают, что функции, официально признаваемые за единственной партией ее апологетами, не отличаются по своей природе от тех, что берут на себя обычные партии в плюралистических демократиях. Эти функции точно так же имеют целью выделение политической элиты и достижение контакта между народом и властью, но монополия партии в принципе изменяет их отправление. Сама эта монополия на власть [c.324] оправдывается всевозможными способами: каждый однопартийный режим придерживается здесь своей собственной трактовки. Одни усматривают в единственности партии отражение единства нации, другие - отражение социального единства. Первая версия принадлежит фашистским или консервативным доктринам. Согласно им, демократический плюрализм приводит к деформации общего интереса вследствие борьбы между интересами частными, принося потребности народа в целом в жертву конфронтации специфических целей тех или других отдельных его слоев. Перефразируя знаменитую метафору, можно было бы сказать: "Отечество больше не узнает себя в кривом зеркале партий". У этого общего положения имеются два обоснования: одно теоретическое, другое практическое. Первое в общем и целом берет свое начало от Руссо и его концепции всеобщей воли, которая была искажена дроблением на корпоративные интересы: известно недоверие людей 1789-го к "корпусу посредников"; не приходится сомневаться, что они не приняли бы плюрализма партий. Второе обоснование покоится на истолковании факта: такой плюрализм препятствовал бы преследованию правителями общественного блага, что так или иначе составляет их высшую цель. "Когда в одной стране несколько партий, это рано или поздно фактически приведет к тому, что невозможно будет эффективно участвовать в общественных делах, не входя в партию и не выступая на чьей-либо стороне. Каждый, кто действует в публичной сфере, желал бы действовать в ней эффективно. Таким образом те, кто печется об общественном благе, либо перестает о нем думать и обращается к другим занятиям, либо проходит через каток партий. Но в таком случае он оказывается в плену таких забот, которые исключают заботу об общественном благе"9.

Но эти аргументы, пожалуй, работают скорее в пользу устранения всех партий вообще, нежели в защиту однопартийности. Ведь точно такой же вывод можно сделать и из коммунистической доктрины, хотя обоснования там совершенно иные. Однопартийность - естественное следствие марксистской доктрины и политического строя Советского Союза. Мы уже видели, что марксизм рассматривает партию как политическое выражение различных социальных классов, а не в [c.325] качестве идеологического объединения. Точнее, для него идеологическая характеристика есть нечто вторичное по отношению к социальной, поскольку идеология детерминирована экономическими отношениями и порожденными ими коллизиями. С другой стороны, русские руководители утверждают, что в России уничтожены классовые различия и реализована марксистская схема бесклассового или классово однородного общества. Из этого следует, что для существования многопартийности нет больше оснований. Коммунистическую доктрину единственной партии пытаются резюмировать в следующем силлогизме: а) каждая партия есть политическое выражение социального класса; b) но СССР есть общество с однородными классами с) стало быть, в СССР может существовать только одна партия. Строго говоря, эта жесткая схема несколько извращает коммунистическую концепцию партии, отождествляя общество без классов и общество с однородными классами. Понятие социального класса предполагает их дифференциацию: вполне корректна и адекватна марксизму будет лишь формулировка "общество без классов". Но тогда вторая посылка и заключение данного силлогизма должны выглядеть иначе. Если сказать: "b) итак, СССР есть общество без классов", то из этого следует: "с) стало быть, в СССР не должно быть никакой политической партии". Согласно доктрине и Маркса, и Ленина, партия есть организация для борьбы одного класса против другого; если же нет больше классов, то нет больше и их борьбы: организация становится излишней. Русская концепция партии носит менее статичный и законченный характер: в ней утверждается, что классов в СССР нет - после уничтожения буржуазии и "класса эксплуататоров", но последние не ликвидированы окончательно, они могут возродиться, и в этом отношении должны быть приняты суровые меры предосторожности. Отсюда и необходимость сохранения коммунистической партии - орудия борьбы рабочего класса, направленной на искоренение всех его противников, органа неусыпного надзора, цель которого состоит в том, чтобы предотвратить их возрождение.

Другое обоснование однопартийности выводится М. Маноилеско: оно связывается с тем фактом, что современные авторитарные государства отказались от принципа политического нейтралитета. В свое время [c.326] нейтральное государство сменило государство - "носителя идеалов", государство, олицетворяющее ценности, мораль, этику, etc. В условиях такого нейтралитета плюрализм партий естествен: государство уважает любую мораль и любые идеалы, а значит и все партии, которые их защищают. Его роль состоит лишь в том, чтобы блюсти условия их соперничества и препятствовать тому, чтобы какая-то одна из них обнаружила склонность поглотить все другие. Совершенно очевидно, что все меняется, стоит лишь государству самому примкнуть к какой-либо одной определенной этической системе: тогда оно может допустить лишь единственную партию - ту, которая эту систему защищает. Ведь получается, что другие в данном случае борются не в государстве, но против государства, против ценностей, которые оно олицетворяет. Это умозрительное рассуждение явно согласуется с некоторыми реальными фактами. Никто не станет отрицать, что плюрализм существует лишь в рамках демократических режимов, провозгласивших себя нейтральными. Невозможно отрицать и то, что единственная партия как правило, функционирует в государствах, которые отвергли эту нейтральность и провозгласили свою приверженность определенной догме. Развитие единственной партии совпадает с возрождением государственных религий в той новой форме, которую они приняли в современном мире; и это не столько государственная религия, сколько государство-религия. Государство не просто примыкает к трансцендентной вере, которая существует вне его, в форме объекта и цели, - оно само становится этим объектом и этой целью. Вместе с тем некоторые единственные партии возникли и в нейтральных государствах, отнюдь не провозглашающих себя носителями каких-либо идеалов, - например, в Турции. А с другой стороны, нейтральность демократических режимов тоже нередко преувеличивают: демократия не лишена этического принципа - она защищает либеральную этику, которую ставит выше других. Верно и то, что множество партий могут нормально функционировать лишь в той мере, в какой их борьба ограничивается технической почвой; стоит им принять религиозный или моральный характер, как эта борьба приобретает форму непримиримой и плюрализм оказывается под угрозой. Но плюрализм вовсе не исключен и для государств - носителей [c.327] идеалов: в СССР, например, борьба сторонников приоритетного развития тяжелой или легкой индустрии вполне могла бы превратиться в борьбу партий - если бы режим это допустил. Маноилеско исходит из чересчур узкой и жесткой концепции политических партий, которая не согласуется с опытом. Он слишком привязан к либеральному представлению о партии-идеологии, не принимая в расчет марксистского понятия партии-класса. [c.328]

Однопартийность фашистская и коммунистическая

Всякое описание единственной партии как таковой неизбежно остается абстрактным. И как только мы захотим хотя бы немного конкретизировать его, мы тотчас же сталкиваемся с фундаментальной противоположностью двух типов единственной партии - фашистского и коммунистического. Прежде всего это противоположность доктринального порядка, что выходит за рамки данной книги. Мы уже обращали внимание на то существенное различие, которое отделяет коммунистический оптимизм от фашистского пессимизма: коммунистическая философия - прямая наследница философии просветителей и веры в прогресс. Марксизм стремится доказать, что золотой век - век общества без классов, век конца эксплуатации человека человеком, век процветания и счастья - впереди. "А петь мы будем завтра", - эта крылатая строка Габриэля Пери типична для коммунистов. Фашисты же вечно воспевали "вчера", добрые старые времена; здесь всегда идет речь об утраченных традициях, о возвращении к иссякшим источникам: золотой век позади нас. Или, скорее, его вообще нет: фашизм обычно принимает если не откровенно консервативную и регрессистскую философию, то по крайней мере циклическую: завтра не будет лучше, чем вчера; человек всегда равен самому себе; история движется по замкнутой орбите - это символическое солнечное колесо, на котором изображена национал-социалистическая свастика.

Коммунисты возродили старую доктрину Руссо, несколько осовременив ее: человек рождается хорошим, но [c.328] капитализм его развращает, фашисты же полагают, что человек испорчен от природы: он рождается порочным, я лишь общество цивилизует его. Есть, разумеется, исключения: это гении, герои, святые - избранные, те, "кто свыше получил способность больше отдавать своим современникам". фашизму свойственно одновременно и презрительное, и экзальтированное отношение к человеку: он презирает ординарного индивида и восхваляет сверхчеловека. Коммунизм же верит в обыкновенных людей. В своем первозданном виде он не содержит идеи сверхчеловека: ведь марксизм имел тенденцию сводить к минимуму значение активности субъекта в развитии истории. Но с тех пор многое изменилось: культ Ленина и Сталина - это обожествление фараона мертвого и фараона живого - в данном конкретном пункте сблизил его с фашизмом. И тем не менее он все же далек от врожденного пристрастия фашизма к "элитам", "кадрам", "вождям": даже формируя с помощью партии новый правящий класс, он рассматривает его только как наиболее сознательную, преданную и просвещенную часть всего пролетариата в целом. В противоположность исповедующему аристократизм фашизму, он в основе своей остается доктриной эгалитаристской.

Следовало бы еще добавить, что только коммунизм представляет собой всеобъемлющую и монолитную философскую систему. Только он предлагает глобальное и непротиворечивое объяснение мира. Фашизм тоже стремится к такой цельности, но он ее не достиг. Вернее, он к ней пробивается, образно говоря, сквозь тьму и туман. Фашизму всегда недоставало той интеллектуальной оснащенности, которую коммунизм получил от Карла Маркса, и того движения мысли, которое создалось вокруг его доктрины. Будучи одновременно философией и логикой, методом и системой мысли, марксизм обладает тем интеллектуальным богатством, которого не хватает фашизму. Фантазии Розенберга о крови и почве путаны, темны и туманны; теории Муссолини о государстве, корпорациях и власти куцы и бессвязны. По существу, нет ни фашистской философии, ни фашистской доктрины: есть мифы, течения, притязания, достаточно разнородные и довольно плохо между собой связанные. Фашизм определенно утверждает примат иррационального и инстинктивного, тогда как коммунизм провозглашает верховенство разума и науки, [c.329] нередко принимая, кстати, форму сциентизма - со всей той ограниченностью, к которой способна привести подобная парадигма; но это уже извращения эпигонов: базовой доктрине свойственны совсем иное богатство и иная интеллектуальная мощь.

В социальном плане определение коммунистических партий как "орудия пролетариата для слома власти буржуазии" и фашистских партий как "инструмента буржуазных классов, для того чтобы сохранить власть и не дать ей попасть в руки пролетариата", несколько абстрактны. Однако в основных чертах они соответствуют действительности. Партия коммунистов сломила в СССР не власть буржуазии, а скорее власть аристократии; она опирается не только на пролетариат, но и на крестьянство. Как бы то ни было, она сорвала попытку революции образца 1789 г., предпринятую конституционными демократами и Керенским; она ликвидировала "кулаков" и аграрную аристократию; она надолго обеспечила преобладание городского рабочего класса над гораздо более многочисленным крестьянством. В Италии и Германии фашизм в качестве главной цели имел сохранение власти за буржуазией: в обеих странах его субсидировал крупный капитал; в обеих странах он объединил средние слои, которые и составили его главную силу. Может быть, следовало бы различать "взятие власти" и "отправление власти". Что касается первой фазы, вышеприведенные формулы почти точны: коммунизм формировал армию рабочего класса, чтобы опрокинуть буржуазное государство; фашизм агломерировал средние слои и буржуазию, чтобы такое ниспровержение предотвратить. Наличие влиятельной коммунистической партии является, таким образом, одним из основных факторов зарождения и развития фашизма. Во второй фазе, как утверждают, фашизм и коммунизм обнаруживали тенденцию к уподоблению друг другу: первый склоняется к тому, чтобы все больше и больше опираться на рабочий класс и ограничивать власть буржуазии; второй - создать новую привилегированную касту типа буржуазии. Не будучи совершенно ошибочной, эта точка зрения все же в чем-то не соответствует действительности. Что члены партии в СССР заметно отличаются от остальной массы граждан как своими обязанностями, так и своими особыми правами - это бесспорно. Но вряд ли можно на этом основании говорить о возрождении буржуазии, так как здесь нет ни [c.330] наследования привилегий, ни тех преимуществ, источником которых служат частная собственность и деньги. Партия возможно и составляет элиту, но элиту не буржуазную в социологическом смысле данного термина. Верно и то, что сегодня она более широко открыта для выходцев не из рабочих, чем в первые годы своей монополии: уставом 1939 г. установлен единый порядок рекомендации и длительность испытательного срока, он отменил привилегии пролетариата, что, конечно, не служит прямым доказательством обуржуазивания. С другой стороны, удельный вес рабочих в фашистских партиях, по-видимому, не особенно ощутимо вырос на протяжении всего срока их пребывания у власти. Поскольку прямой прием отменен, новые члены приходят исключительно через молодежные организации; но, как представляется, это не изменило сколько-нибудь серьезно соотношения социальных классов в партии. К тому же отсутствие документального материала не позволяет сделать каких-либо определенных выводов на этот счет.

Эти доктринальные и социальные различия слишком хорошо известны, чтобы на них задерживаться. Менее изученными остаются различия партийных структур, но они-то как раз очень важны. Общая структура обеих партий, разумеется, одна и та же: жесткая централизация и вертикальные связи. В то же время отметим, что в коммунистической партии официально приняты выборы как способ выдвижения руководителей, тогда как фашистские партии целиком основаны на принципе назначения. Но на практике указанное различие выглядит гораздо слабее, чем в теории. Это начинается с самих базовых элементов. Коммунистическая партия по-прежнему базируется на ячейках, фашистские партии - на вооруженных отрядах; но последние оказываются перед фактом неизбежного снижения их роли после взятия власти. По меньшей мере функции этих отрядов ограничиваются малопрестижной ролью вспомогательной полиции, а в конечном счете встает вопрос о необходимости их разоружения; данная тенденция усиливается страхом перед возможным формированием государства в государстве, способного свергнуть власть, которую эти военизированные формирования сами же и учредили. В Германии разоружение СА в основном прошло после 1934 г.: тренировочные сборы стали эпизодическими, штурмовики имели право появляться в униформе только в часы [c.331] занятии или во время торжественных церемонии и шествий. Милиция превращается в особого рода орудие аппарата; собственно же партийную работу, как и у коммунистов, ведут только секции и ячейки.

Самое заметное отличие структуры двух партий касается приема. После прихода к власти доступ в единственную партию фашистского типа практически открыт лишь для юношей из ее молодежных организаций. В итальянской фашистской партии до 1922 г. вступление было практически свободным; с 1922 по 1925 г. - строго контролируемым, а затем было полностью отменено и временно восстановлено лишь в честь десятой годовщины режима - но с драконовской фильтрацией. У национал-социалистов прямое рекрутирование было полностью прекращено начиная с 1 мая 1933 г. В Италии нужно было сначала в самом юном возрасте вступить в ряды баллил (с 8 до 14 лет), потом стать авангардистом (с 14 до 18 лет), а затем молодым фашистом (с 18 до 21 года) и лишь тогда, после принесения присяги в ходе торжественной церемонии "фашистская зарница", получить партийный билет: все молодые люди одного и того же года рождения на манер призывников в один и тот же день вступали в ряды партии. В Германии члены Гитлерюгенд, достигшие 18 лет (для юношей) или 21 года (для девушек), могли быть приняты в партию при условии, что они принадлежали к организации в течение как минимум четырех лет без перерыва, "ревностным выполнением должностных обязанностей и безупречным поведением на службе и вне ее доказали свои национал-социалистские убеждения и национал-социалистский характер и внушают уверенность в том, что после вступления в партию станут ее достойными членами". Как видим, прием отнюдь не был автоматическим, и его порядок довольно серьезно отличался от итальянской системы. Правда, и здесь существовала торжественная церемония с принесением присяги 9 ноября, в годовщину мюнхенского путча.

В СССР прием в партию регулировался совершенно другими правилами. Он всегда оставался открытым, независимо от членства в молодежных коммунистических организациях. Каждый, кто желает вступить в партию, должен представить поручительства трех членов партии со стажем не менее трех лет, которые рекомендуют его и работают с ним не менее года. Решение о приеме принимается первичной организацией и утверждается районной [c.332] или городской: присутствие поручителей на обсуждении обязательно. Если оно положительное, кандидат должен в течение года пройти предварительный испытательный срок, имеющий целью "усвоение программы, устава и тактики партии и позволяющий партийной организации проверить его личные качества"10. Во время испытательного срока он присутствует на всех партийных собраниях, но не голосует; он платит точно такие же взносы, как и члены партии. По истечении этого срока вновь предстоит процедура поручительства и рассмотрение в базовой организации: в случае благоприятного решения кандидат становится действительным членом партии. До 1939 г. условия приема были более суровыми и дискриминационными. Различалось четыре категории лиц: 1) рабочие промышленности (со стажем не менее пяти лет); 2) сельскохозяйственные и промышленные (стаж менее пяти лет), инженеры или техники, солдаты из рабочих или работников коллективных хозяйств; 3) члены коллективных хозяйств или кооперативов, учителя; 4) прочие служащие. Кандидаты первой категории должны были представить по три рекомендации от членов партии со стажем не менее пяти лет; кандидаты четвертой категории - пять рекомендаций от членов партии не менее чем с десятилетним стажем; продолжительность испытательного срока для первой категории устанавливалась в один год, для других - два года. Члены молодежной коммунистической организации почти не пользовались никакими особыми льготами, но рекомендация комитета районной молодежной коммунистической организации приравнивалась к рекомендации члена партии. Фактически значительная часть новых членов приходила из молодежной организации, но не большинство. В 1930-1934 гг., например, из 835.000 вступивших в партию11 только 375.000 пришли из молодежной коммунистической организации12. К тому же прием в этот период было довольно ограничен; с началом войны он значительно расширился.

Различия в приеме имеют принципиальное значение: поскольку партия преследует цель сформировать [c.333] элиту, способы ее отбора, безусловно, существенны. Фашистские партии относятся к закрытому типу: тот, кто не принадлежал к партии до победы, не имеет никаких шансов в нее войти. Лишь новые поколения после длительной предварительной подготовки могут туда проникнуть. Эти партии, следовательно, имеют тенденцию изолировать себя от нации, превратиться в окостенелую касту, владеющую своего рода коллективным наследством. Вступление здесь - результат настоящей дрессировки, которой подлежат дети или подростки, еще не осознающие действительных проблем и не способные вынести о них надлежащего суждения. В итальянской фашистской партии после семи лет отсутствия открытого приема эта изоляция стала настолько серьезной, что она должна была в 1933 г. на некоторое время восстановить его: в партию довольно резко влили свежую кровь (она почти удвоила свою численность). В русской коммунистической партии, напротив, характер касты исчезал: становится возможной регулярная циркуляция элит, установлен контакт с массой. Окончательная и жесткая линия не разделяет "быть и не быть ", "партийных и беспартийных". Любой гражданин может вступить в партию, если он того желает и заслуживает. Вступить в партию, конечно, нелегко, но это всегда остается возможным. Отметим, кстати, что условия приема были смягчены и упрощены в 1939 г. Если рекрутирование новых членов было весьма ограничено в 1934-1939 гг. (когда исключение даже превышало прием, поскольку численность партии за пять лет уменьшилась на 330 000), то в предшествующие годы оно было значительным (среднегодовое увеличение на 166 000 в 1924-1927 гг., на 245.000 - в 1927-1930, на 208.000 - в 1930-1934 гг.). Начиная с 1939 г. прием увеличивается, поскольку партия выросла на 923.000 в год в 1939-1940 гг., на 476.000 - в 1940-1941 и 734.000 - в 1941-1942 гг. (табл. 31). Эти цифры говорят о последовательной политике расширения элиты, прямо противоположной соответствующей практике фашистских режимов.

Различия в приеме дополняются различиями в исключении. Фашистские партии никогда не использовали регулярным образом систему "чисток", играющую столь важную роль в коммунистических партиях. Сразу после захвата власти они осуществили несколько серьезных чисток с целью избавиться от сомнительных элементов, [c.334] особенно революционных. Так, в Италии 150.000 фашистов были исключены из партии в первый же год13; в 1925-1926 гг. новая волна отлучений привела к перетряске партии снизу доверху14. В Германии на нюрнбергском съезде в сентябре 1934 г. Гитлер объявил о строжайшей проверке членов партии; на съезде 1935 г. он заявил: "Наши кадры были подвергнуты суровому очищению"15 имея в виду "очищение", последовавшее за событиями июня 1934 г. и жестокую расправу с оппозицией Рэма - Штрассера. Но такие эксцессы носят характер исключения. В русской же коммунистической партии чистки, напротив, приобретают регулярный и систематический характер. До 1939 г. они через определенные промежутки времени регулярно проводились по решению Центрального Комитета: все члены партии должны были тогда проходить через проверочные комиссии, которые подвергали строжайшему "просвечиванию" всю их деятельность. Во время чистки 1933 г. 17% членов были исключены, и 6,3% отсрочены (т.е. они остались кандидатами). В дальнейшем большие чистки почти всегда совпадали с пересмотром линии партии или с изменениями социальной структуры. Единственная русская партия, стало быть, представляла собой живой организм, клетки которого постоянно обновлялись. Фашистские партии, напротив, скорее напоминали неподвижные, мертвые механизмы. Страх перед чистками держит активистов в напряжении, постоянно пробуждает их активность; отсутствие же частых "перетрясок" погружает их в безмятежный сон: закрытая и застывшая, единственная фашистская партия начинает несколько походить на союз ветеранов революции, куда молодежь приходит поучиться на примере старших.