 |
У: Можно ли сделать то же самое со страхом? 6 глава
|
|
|
|
Старый крестьянин устало прошёл мимо тебя, когда ты сидел на мосту, глядя на закат солнца; он был почти слеп и шёл прихрамывая, с узлом в одной руке и с палкой в другой. Это был один из тех вечеров, когда краски заката горели на каждом камне, на деревьях и ветвях; трава и поля, казалось, светились своим собственным внутренним светом. Солнце село за круглым холмом, и среди этой феерии красок зажглась вечерняя звезда. Крестьянин
leading to inaction; the other is non-fragmentary action, the flowering of goodness. Words have given beautiful walls but no space. Remembrance, imagination, are the pain of pleasure, and love is not pleasure.
The long, thin, green snake was there that morning; it was delicate and almost among the green leaves; it would be there, motionless, waiting and watching. The large head of the chameleon was showing; it lay along a branch; it changed its colours quite often.
6TH OCTOBER 1973
There is a single tree in a green field that occupies a whole acre; it is old and highly respected by all the other trees on the hill. In its solitude it dominates the noisy stream, the hills and the cottage across the wooden bridge. You admire it as you pass it by but on your return you look at it in a more leisurely way; its trunk is very large, deeply embedded in the earth, solid and indestructible; Its branches are long, dark and curving; it has rich shadows. In the evening it is withdrawn into itself, unapproachable, but during the daylight hours it is open and welcoming. It is whole, untouched by an axe or saw. On a sunny day you sat under it, you felt its venerable age, and because you were alone-with it you were aware of the depth and the beauty of life.
The old villager wearily passed you by, as you were sitting on a bridge looking at the sunset; he was almost blind, limping, carrying a bundle in one hand and in the other a stick. It was one of those evenings when the colours of the sunset were on every rock, tree and bush; the grass and the fields seemed to have their own inner light. The sun had set behind a rounded hill and amidst these extravagant colours there was the birth of the evening star The villager
остановился перед тобой, поглядел на эти поразительные краски и на тебя. Вы посмотрели друг на друга, и не сказав ни слова, он с трудом двинулся дальше. В этом общении было тёплое чувство приязни, нежность и уважение, не какое-то глупое уважение, а то, которое испытывают друг к другу религиозные люди. В тот момент все время, и мысль остановились. Вы и он были истинно религиозны, не испорчены верованием, образом, словом бедность. Вы часто встречались на той дороге среди каменистых холмов и всякий раз, когда вы глядели друг на друга, ощущалась радость полного прозрения.
|
|
|
Он шёл с женой из храма через дорогу. Оба были молчаливы, глубоко взволнованы песнопениями и богослужением. Вам случилось идти позади них, и вы уловили их чувство благоговения, силу их решимости вести религиозную жизнь. Но эта решимость скоро исчезнет, когда они снова ощутят ответственность перед своими детьми, которые помчатся к ним навстречу. Он имел какую-то профессию, был, видимо, способным человеком, так как у него был большой дом. Тяжесть существования снова захватит его, и хотя он часто будет ходить в храм, борьба будет продолжаться.
Слово – не вещь; образ, символ – не реальность. Реальность, истина, – не слово. Попытка выразить её в словах полностью её стирает, и её место занимает иллюзия. Интеллект может отвергать всю структуру идеологии, верования, и все внешние атрибуты и власть, идущие с ними, но рассудок способен оправдать любое верование, любую идеологию. Рассудок – это порядок мысли, а мысль – это ответ внешнего. Являясь внешним, мысль создаёт внутреннее. Никто никогда не может жить только внешним, и внутреннее становится необходимым. Это разделение – та основа, на которой происходит борьба "я" и "не-я". Внешнее – это бог религий и идеологий;
stopped in front of you, looked at those startling colours and at you. You looked at each other and without a word he trudged on. In that communication there was affection, tenderness and respect, not the silly respect but that of religious men. At that moment all time and thought had come to an end. You and he were utterly religious, uncorrupted by belief, image, by word or poverty. You often passed each other on that road among the stony hills and each time, as you looked at one another, there was the joy of total insight.
He was coming, with his wife, from the temple across the way. They were both silent, deeply stirred by the chants and the worship. You happened to be walking behind them and you caught the feeling of their reverence, the strength of their determination to lead a religious life. But it would soon pass away as they were drawn into their responsibility to their children, who came rushing towards them. He had some kind of profession, was probably capable, for he had a large house. The weight of existence would drown him and although he would go to the temple often, the battle would go on.
|
|
|
The word is not the thing; the image, the symbol is not the real Reality, truth, is not a word. To put it into words wipes it away and illusion takes its place. The intellect may reject the whole structure of ideology, belief and all the trappings and power that go with them, but reason can justify any belief, any ideation. Reason is the order of thought and thought is the response of the outer. Because it is the outer, thought puts together the inner. No man can ever live only with the outer, and the inner becomes a necessity. This division is the ground on which the battle of "me" and "not me" takes place. The outer is the god of religions and ideologies;
внутреннее пытается соответствовать этим образам, и это порождает конфликт.
Не существует ни внешнего, ни внутреннего, есть только целое. Переживающий есть переживаемое. Фрагментация – это безумие. Целостность – не просто слово; она существует, когда разделение на внешнее и внутреннее абсолютно исчезает. Мыслящий есть мысль.
Когда вы идёте один, без единой мысли, просто наблюдая без наблюдающего, вы вдруг осознаёте священное, то, что мысль никогда не сможет постичь. Вы останавливаетесь, глядите на деревья, на птиц и на прохожего; это не иллюзия, не то, чем ум сам себя обманывает. Это – в ваших глазах, во всём вашем существе. Цвет бабочки – это бабочка.
Краски заката блекли, и прежде чем небо совсем потемнело, показался робкий молодой месяц и скрылся за холмом.
Октября 1973
Это был один из тех горных дождей, которые длятся три или четыре дня, принося с собой похолодание. Земля пропиталась водой, стала вязкой, и все горные тропинки были скользкими; маленькие ручейки сбегали по крутым склонам, и работа на террасных полях приостановилась. Деревья и чайные плантации поникли от сырости; уже более недели не показывалось солнце, и стало совсем прохладно. Горы с гигантскими остроконечными вершинами, покрытые снегами, были расположены к северу. Флаги возле храмов стали тяжёлыми от дождя; колыхающиеся от слабого ветра, они утратили свою прелесть, свои весёлые краски. Гремел гром, сверкали молнии, и грохот перекатывался из долины в долину; густой туман скрывал яркие вспышки света.
На следующее утро небо было прозрачно-голубое, ласковое, и величественные горные пики, безмолвные и
|
|
|
the inner tries to conform to those images and conflict ensues.
There is neither the outer nor the inner but only the whole. The experiencer is the experienced. Fragmentation is insanity. This wholeness is not merely a word; it is when the division as the outer and inner utterly ceases. The thinker is the thought.
Suddenly, as you were walking along, without a single thought but only observing without the observer, you became aware of a sacredness that thought has never been able to conceive. You stop, you observe the trees, the birds and the passer-by; it is not an illusion or something with which the mind deludes itself. It is there in your eyes, in your whole being. The colour of the butterfly is the butterfly.
The colours which the sun had left were fading, and before dark the shy new moon showed itself before it disappeared behind the hill.
7TH OCTOBER 1973
It was one of those mountain rains that lasts three or four days, bringing with it cooler weather. The earth was sodden and heavy and all the mountain paths were slippery; small streams were running down the steep slopes and labour in the terraced fields had stopped. The trees and the tea plantations were weary of the dampness; there had been no sun for over a week and it was getting quite chilly. The mountains lay to the north, with their snow and gigantic peaks. The flags around the temples were heavy with rain; they had lost their delight, their gay colours fluttering in the breeze. There was thunder and lightning and the sound was carried from valley to valley; a thick fog hid the sharp flashes of light.
The next morning there was the clear blue, tender sky, and the great peaks, still and
неподвластные времени, сияли в первых лучах утреннего солнца. Между деревней и высокими горами лежала глубокая долина; она была полна тёмного синего тумана. Прямо впереди возвышался в ясном небе второй по высоте пик Гималаев. Казалось, что до пика можно почти дотронуться, но до него было много миль; расстояние забывалось, потому что он был здесь, во всём своём величии, во всей чистоте и неизмеримости. К концу утра пик исчез, скрытый темнеющими облаками, поднимающимися из долины. Только ранним утром он показывался и исчезал через несколько часов. Неудивительно, что древние видели своих богов в этих горах, в громе и облаках. Божественность их жизни была в благословении, скрытом в этих недоступных снегах.
Его ученики пришли, чтобы пригласить вас посетить их гуру; вы вежливо отказывались, но они приходили снова и снова, надеясь, что вы измените свои решение или примете приглашение, устав от их настойчивости. Было решено, что их гуру придёт с несколькими, по своему выбору, учениками.
Это была шумная маленькая улица; дети играли на ней в крикет; у них была одна бита и несколько разрозненных кубиков. С криками и смехом они весело играли, останавливаясь лишь чтобы пропустить машину, когда водители притормаживали, чтобы не помешать их игре. Они так играли день за днём, а в то утро особенно много кричали, когда пришёл гуру, держа в руках небольшую отшлифованную трость.
|
|
|
Некоторые из нас сидели на тонком тюфяке на полу, и когда он вошёл в комнату, мы встали, предложив ему тюфяк. Он сел, скрестив ноги, и положил свою трость перед собой. Этот тонкий тюфяк, казалось, придавал ему авторитета. Он обрёл истину, пережил её и потому он, который узнал, открывал дверь для нас. То, что он говорил, было законом для него и для других; вы были просто
timeless, were alight with the early morning sun. A deep valley ran down between the village and the high mountains; it was filled with dark blue fog. Straight ahead, towering in the clear sky was the second highest peak of the Himalayas. You could almost touch it but it was many miles away; you forgot the distance for it was there, in all its majesty so utterly pure and measureless. By late morning it was gone, hidden in the darkening clouds from the valley. Only in the early morning it showed itself and disappeared a few hours later. No wonder the ancients looked to their gods in these mountains, in thunder and in the clouds. The divinity of their life was in the benediction that lay hidden in these unapproachable snows.
His disciples came to invite you to visit their guru; you politely refused but they came often, hoping that you would change your mind or accept their invitation, becoming weary of their insistence. So it was decided that their guru would come with a few of his chosen disciples.
It was a noisy little street; the children played cricket there; they had a bat and the stumps were a few odd bricks. With shouts and laughter they played cheerfully as long as they could, only stopping for a passing car as the driver respected their play. They would play day after day and that morning they were particularly noisy when the guru came, carrying a small, polished stick.
Several of us were sitting on a thin mattress on the floor when he entered the room and we got up and offered him the mattress. He sat cross-legged, putting his cane in front of him; that thin mattress seemed to give him a position of authority. He had found truth, experienced it and so he, who knew, was opening the door for us. What he said was law to him and to others; you were merely
ищущим, тогда как он уже нашёл. Вы могли заблудиться в своём поиске, и он мог бы помочь вам продвигаться по пути, но вы должны ему повиноваться. Вы спокойно ответили, что всякое искание и нахождение не имеют значения, если ум не свободен от своей обусловленности; эта свобода есть первый и последний шаг, а подчинение любому авторитету в вопросах, касающихся ума, означает, что вы пойманы в иллюзии, означает действие, порождающее печаль. Он глядел на вас с жалостью, озабоченностью и с тенью раздражения, как если бы вы были немного не в своем уме. Потом он сказал: "Самый великий и решающий опыт был дан мне, и ни один ищущий не может отвергать это".
– Если реальность или истина переживается как опыт, то это всего лишь проекция вашего ума. То, что переживается, – не истина, но создание вашего собственного ума.
Его ученики беспокойно заерзали. Последователи губят своих учителей и самих себя. Он поднялся и вышел, сопровождаемый учениками. Дети все ещё играли на улице, кто-то был выбит из игры, вызвав дикие аплодисменты и возгласы одобрения.
|
|
|
Не существует пути к истине, исторического или религиозного. Истина не может быть пережита или найдена с помощью диалектики; она не может быть обретена в меняющихся взглядах и верованиях. Вы натолкнётесь на неё, когда ум будет свободен от всего того, что он собрал. Этот величественный горный пик – тоже чудо жизни.
Октября 1973
Обезьяны были всюду в это тихое утро: на веранде, на крыше и на манговом дереве – целая стая обезьян; это была разновидность бурых краснолицых обезьян. Малыши гонялись друг за другом среди деревьев, не слишком далеко от матерей, а большой самец сидел один,
a seeker, whereas he had found. You might be lost in your search and he would help you along the way, but you must obey. Quietly you replied that all the seeking and the finding had no meaning unless the mind was free from its conditioning; that freedom is the first and last step, and obedience to any authority in matters of the mind is to be caught in illusion and action that breeds sorrow. He looked at you with pity, concern, and with a flair of annoyance, as though you were slightly demented. Then said, "The greatest and final experience has been given to me and no seeker can refuse that."
If reality or truth is to be experienced, then it is only a projection of your own mind. What is experienced is not truth but a creation of your own mind.
His disciples were getting fidgety. Followers destroy their teachers and themselves. He got up and left, followed by his disciples. The children were still playing in the street, somebody was bowled out, followed by wild clapping and cheers.
There is no path to truth, historically or religiously. It is not to be experienced or found through dialectics; it is not to be seen in shifting opinions and beliefs. You will come upon it when the mind is free of all the things it has put together. That majestic peak is also the miracle of life.
8TH OCTOBER 1973
The monkeys were all over the place that quiet morning; on the verandah, on the roof and in the mango tree - a whole troop of them; they were the brownish red-faced variety. The little ones were chasing each other among the trees, not too far from their mothers, and the big male was sitting by himself,
не спуская глаз со всей стаи; их было, наверное, около двадцати. Обезьяны действовали достаточно разрушительно, но поскольку солнце поднялось выше, они постепенно скрылись в более густом лесу, подальше от человеческого жилья; вожак удалился первым, и за ним тихо последовали остальные. Теперь возвратились попугаи и вороны с обычной трескотнёй, возвещавшей об их прибытии. Была одна ворона, которая обычно начинала каркать хриплым пронзительным голосом всегда в одно и то же время, и это карканье продолжалось без остановки, пока ворону не прогоняли. Она устраивала этот концерт изо дня в день; её карканье проникало вглубь комнаты и казалось, что все другие шумы прекращались. Эти вороны не допускают ожесточённых ссор в своей среде, они быстры, осторожны и хорошо выживают. Обезьяны, кажется, их не любят. День предстоял славный.
Это был худой, жилистый человек, с красивой головой, и по глазам его было видно, что он любил смеяться. Мы сидели на скамье, обращённой к реке, в тени тамариндового дерева, населённого многочисленными попугаями и парой маленьких сов сипух, которые грелись в лучах утреннего солнца.
Он сказал: "Я провёл много лет в медитации, контролируя свои мысли, постясь и ограничиваясь одной трапезой в день. Я работал в сфере социальной помощи, но уже давно отказался от неё, когда увидел, что такого рода деятельность не решает серьёзных человеческих проблем. Многие ещё продолжают работать в этой области, но эта деятельность уже не для меня. Мне важно понять всё значение и всю глубину медитации. Каждая школа медитации придерживается какой-то формы контроля; я практиковал различные системы, но этому, кажется, нет конца".
– Контроль означает разделение на контролирующего и предмет контроля; это разделение, как и всякое разделение, вносит конфликт и искажение в действие и
keeping an eye over the whole troop; there must have been about twenty of them. They were rather destructive, and as the sun rose higher they slowly disappeared into the deeper wood, away from human habitation; the male was the first to leave and the others followed quietly. Then the parrots and crows came back with their usual clatter announcing their presence. There was a crow that would call or whatever it does, in a raucous voice, usually about the same time, and keep it up endlessly till it was chased away. Day after day it would repeat this performance; its caw penetrated deeply into the room and somehow all other noises seemed to have come to an end. These crows prevent violent quarrels amongst themselves, are quick, very watchful and efficient in their survival. The monkeys don't seem to like them. It was going to be a nice day.
He was a thin, wiry man, with a well-shaped head and eyes that had known laughter. We were sitting on a bench overlooking the river in the shade of a tamarind tree, the home of many parrots and a pair of small screech-owls which were sunning themselves in the early morning sun.
He said: "I have spent many years in meditation, controlling my thoughts, fasting and having one meal a day. I used to be a social worker but I gave it up long ago as I found that such work did not solve the deep human problem. There are many others who are carrying on with such work but it is no longer for me. It has become important for me to understand the full meaning and depth of meditation. Every school of meditation advocates some form of control; I have practised different systems but somehow there seems to be no end to it."
Control implies division, the controller and the thing to be controlled; this division, as all division, brings about conflict and distortion in action and
поведение. Эта фрагментация есть работа мысли, один фрагмент пытается контролировать другие части, назовите этот фрагмент контролирующим или как вам угодно. Это разделение является искусственным и вредным. В действительности контролирующий есть контролируемое. Мысль по самой своей сути фрагментарна, и это является причиной смятения и печали. Мысль разделила мир на национальности, идеологии и религиозные секты, большие и малые. Мысль – это ответ памяти, опыта и знания, накопленных в мозге; она может функционировать эффективно, здраво лишь тогда, когда существуют безопасность, порядок. Чтобы выжить физически, мысль должна защищать себя от всякой опасности; необходимость внешнего выживания легко понять, но психологическое выживание, выживание образа, составленного мыслью, – это совсем другое дело. Мысль разделила существование на внешнее и внутреннее, и от этого разделения происходят конфликт и контроль. Для выживания внутреннего – веры, идеологии, богов, национальностей – становятся необходимыми умозаключения, а это ведёт к бесчисленным войнам, насилию и печали. Желание внутреннего выживания, с множеством его образов, – это болезнь, дисгармония. Мысль есть дисгармония. Все её образы, идеологии, её истины сами по себе противоречивы и разрушительны. Если не говорить о технических достижениях, мысль – как внутренне, так и внешне – принесла хаос и удовольствия, которые быстро оборачиваются страданиями. Замечать всё это в вашей повседневной жизни, слышать и видеть движение мысли означает ту трансформацию (то изменение), которую приносит медитация. Это изменение заключается не в том, что "я" становится высшим "я", но в изменении содержания сознания; сознание – это его содержание. Сознание мира – это ваше сознание; вы – это мир, а мир – вы. Медитация есть
behaviour. This fragmentation is the work of thought, one fragment trying to control the other parts, call this one fragment the controller or whatever name you will. This division is artificial and mischievous. Actually, the controller is the controlled. Thought in its very nature is fragmentary and this causes confusion and sorrow. Thought has divided the world into nationalities, ideologies and into religious sects, the big ones and the little ones. Thought is the response of memories experience and knowledge, stored up in the brain; it can only function efficiently, sanely, when it has security, order. To survive physically it must protect itself from all dangers; the necessity of outward survival is easy to understand but the psychological survival is quite another matter, the survival of the image that thought has put together. Thought has divided existence as the outer and the inner and from this separation conflict and control arise. For the survival of the inner, belief, ideology, gods, nationalities, conclusions become essential and this also brings about untold wars, violence and sorrow. The desire for the survival of the inner, with its many images, is a disease, is disharmony. Thought is disharmony. All its images, ideologies, its truths are self-contradictory and destructive. Thought has brought about, apart from its technological achievements, both outwardly and inwardly, chaos and pleasures that soon become agonies. To read all this in your daily life, to hear and see the movement of thought is the transformation that meditation brings about. This transformation is not the "me" becoming the greater "me" but the transformation of the content of consciousness; consciousness is its content. The consciousness of the world is your consciousness; you are the world and the world is you. Meditation is the complete transformation of thought and its activities. Harmony is
полное изменение мысли и её деятельности. Гармония – не плод мысли; она приходит с восприятием целого.
Утренний ветер стих, и не шевелился ни один листочек; река стала совершенно спокойной и через широкую водную гладь доносились все шумы с противоположного берега. Даже попугаи затихли.
Октября 1973
Вы ехали по узкоколейной дороге поездом, который останавливался почти на каждой станции, где продавцы горячего кофе и чая, одеял и фруктов, сладостей и игрушек громко кричали, предлагая свои товары. Заснуть было почти невозможно, а утром все пассажиры перебрались на судно, которое должно было перевезти их по этой неглубокой части моря на остров. Там уже ждал вас поезд, чтобы довезти в столицу, проезжая мимо деревень. Это была приветливая и счастливая земля. У моря было жарко и сыро, но на холмах, где раскинулись плантации чая, было прохладно, и в воздухе ощущался аромат тех давних дней, когда еще не было перенаселённости и жизнь была проста. В городе, как во всех городах, были шум, грязь, убогость нищеты и пошлость денег; в гавани стояли суда со всего мира.
Дом был в уединённом месте, и в него нескончаемым потоком шли люди, чтобы приветствовать его гирляндами цветов и фруктами. Один человек как-то спросил, не хотел бы он посмотреть на недавно родившегося слонёнка, и мы, разумеется, пошли посмотреть на него. Ему было около двух недель, и нам сказали, что его мать, огромная слониха, очень возбуждена и очень ревностно оберегает малыша. Из города мы ехали в машине мимо нищеты и грязи до реки с коричневой водой, на берегу её была деревня, которую окружали высокие и густые деревья. Там находилась огромная темнокожая слониха со слонёнком. Он провёл там несколько часов, пока слониха не
not the fruit of thought; it comes with the perception of the whole.
The morning breeze had gone and not a leaf was stirring; the river had become utterly still and the noises on the other bank came across the wide waters. Even the parrots were quiet.
9TH OCTOBER 1973
You went by a narrow-gauge train that stopped at almost every station where vendors of hot coffee and tea, blankets and fruit, sweets and toys, were shouting their wares. Sleep was almost impossible and in the morning all the passengers got into a boat that crossed the shallow waters of the sea to the island. There a train was waiting to take you to the capital, through green country of jungles and palms, tea plantations and villages. It was a pleasant and happy land. By the sea it was hot and humid but in the hills where the tea plantations were it was cool and in the air there was the smell of ancient days, uncrowded and simple. But in the city, as in all cities, there was noise, dirt, the squalor of poverty and the vulgarity of money; in the harbour there were ships from all over the world.
The house was in a secluded part and there was a constant flow of people who came to greet him with garlands and fruit. One day, a man asked if he would like to see a baby elephant and naturally we went to see it. It was about two weeks old and the big mother was nervous and very protective, we were told. The car took us out of town, past the squalor and dirt to a river with brown water, with a village on its bank; tall and heavy trees surrounded it. The big dark mother and the baby were there. He stayed there for several hours till the mother
привыкла к нему; потом он был ей представлен, и слониха разрешила ему погладить её длинный хобот и угостить её фруктами и сахарным тростником. Подвижный кончик хобота просил ещё, и яблоки и бананы были отправлены в ее большой рот. Новорожденный слонёнок, помахивая своим крошечным хоботом, стоял между ног матери. Слонёнок был совершенной её копией. Наконец, мать позволила дотронуться до её малыша. Его кожа была не слишком жёсткой, а хобот непрерывно двигался, он был самой подвижной частью его маленького тела. Слониха всё время была настороже, и служителю время от времени приходилось её успокаивать. Слонёнок был очень игривый.
Женщина, вошедшая в небольшую комнату, была в глубоком горе. Её сын был убит на войне. "Я его очень любила, и он был моим единственным ребёнком; он был хорошо воспитан, и в нём чувствовалось много добра и большой талант. Его убили – почему так должно было случиться именно с ним и со мной? Мы так любили и так были привязаны друг к другу. То, что произошло, слишком жестоко". Она рыдала, и, казалось, не было конца её слезам. Она взяла его руку и вскоре достаточно успокоилась, чтобы слушать.
Мы тратим так много средств на обучение своих детей; мы так заботимся о них; мы сильно к ним привязываемся; они заполняют нашу одинокую жизнь; в них мы видим осуществление собственных надежд, продолжение собственной жизни. Для чего нам нужно образование? Чтобы стать машинами? Чтобы проводить свои дни в тяжёлом труде и умереть от несчастного случая или мучительной болезни? Это та жизнь, которую принесла нам наша культура, наша религия. Всюду в мире жёны или матери льют слезы; война или болезнь лишила их сына или мужа. Является ли любовь привязанностью? Является ли она слезами и мукой утраты, одиночеством и
got used to him; he had to be introduced, was allowed to touch her long trunk and to feed her some fruit and sugar cane. The sensitive end of the trunk was asking for more, and apples and bananas went into her wide mouth. The newly-born baby was standing, waving her tiny trunk, between her mother's legs. She was a small replica of her big mother. At last the mother allowed him to touch her baby; its skin was not too rough and its trunk was constantly on the move, much more alive than the rest of it. The mother was watching all the time and her keeper had to reassure her from time to time. It was a playful baby.
The woman came into the small room deeply distressed. Her son was killed in the war: "I loved him very much and he was my only child; he was well-educated and had the promise of great goodness and talent. He was killed and why should it happen to him and to me? There was real affection, love between us. It was such a cruel thing to happen." She was sobbing and there seemed to be no end to her tears. She took his hand and presently she became quiet enough to listen.
We spend so much money on educating our children; we give them so much care; we become deeply attached to them; they fill our lonely lives; in them we find our fulfilment, our sense of continuity. Why are we educated? To become technological machines? To spend our days in labour and die in some accident or with some painful disease? This is the life our culture, our religion, has brought us. Every wife or mother is crying all over the world; war or disease has claimed the son or the husband. Is love attachment? Is it tears and the agony of loss? Is it loneliness and
|
|
|
