18. Когда рак на горе свистнет

«Свобода стала просто набором клише. Клише «Ну да»: «Не все общества, кажущиеся свободными, действительно так свободны, как кажется». Клише «Сомнительное»: «Свобода неделима». Дуайт Макдональд (Dwight Macdonald). 1956

«Внимание, внимание! Дорогие слушатели, сейчас вы услышите манифест Федерации венгерских писателей: «Это Федерация венгерских писателей. Обращаемся к каждому писателю в мире, ко всем учёным, ко всем объединениям писателей, ко всем научным ассоциациям, к мировой интеллектуальной элите, мы обращаемся ко всем вам за помощью и поддержкой. Осталось мало времени. Вы знаете факты. Нет необходимости давать вам развёрнутый отчёт.

Помогите Венгрии. Помогите венгерскому народу. Помогите венгерским писателям, учёным, рабочим, крестьянам и нашей интеллигенции. Помогите, помогите, помогите! ».

Воскресенье, 4 ноября 1956 года, в 8. 07 утра, через несколько минут после передачи этого сообщения, радио «Будапешт» замолчало. Войдя в столицу под покровом ночи, советские войска начали жестокое подавление октябрьского восстания. В последующие несколько месяцев погибли 15 тысяч венгров, ещё 5000 были арестованы безо всякого суда. Когда советские танковые дивизии проходили по центральным бульварам Будапешта, это выглядело так, будто Советский Союз наказывает мир за негативные суждения о нём… Сталинизм умер? Да здравствует сталинизм! После десяти лет заговоров, анализа и сбора информации, разработки стратегии освобождения «порабощённых народов» Европы Америка вдруг встала неподвижно, явно поражённая демонстрацией советской силы.

«Венгерские революционеры погибли, потеряв надежду на свободный мир, который готов был разделить их триумф, но не их борьбу» [723], - с горечью написал Мане Спербер 11 ноября. Однако после союзного англо-франко-израильского вторжения в Суэц Эйзенхауэр оказался в затруднительном моральном положении, ведь ситуация стала явно напоминать имперскую агрессию.

Но Америку парализовал не только Суэц: несмотря на то, что правительственные стратеги и руководители разведки потратили годы только на планирование такого события как венгерское восстание, все их усилия оказались бесполезными. Операция «Фокус», в ходе которой, как казалось ЦРУ, были тщательно изучены венгерские дела с начала 1950-х, оказалась безнадёжно провалена. Лоуренс де Новилль, который в 1954 году работал на радио «Свободная Европа» вспоминал, как в свой первый месяц там он спрашивал: «Что будет, если сюда придёт человек в плаще и скажет: «Мы наслушались всего этого и готовы начать революцию»? Они обсудили вопрос на специальном заседании редколлегии и не могли решить, что делать. Это был карточный домик, о чём я им и сказал. Все были уверены, что делают добро, и никто не занимался заговорами. Дальнейшие события застали их врасплох» [724].

Во время октябрьского восстания радио «Свободная Европа» неоднократно высказывалось в поддержку восставших. Некоторые утверждают, что оно даже обещало им вооружённую поддержку, хотя ЦРУ до сих пор это решительно отрицает. Однако, по словам де Новилля, ЦРУ не могло выступать с подобными опровержениями, поскольку, как это ни удивительно, оно не имело ни малейшего представления о том, что вещала венгерская группа. «Всё было обманом и иллюзией, - объяснял де Новилль. - Радио «Свободная Европа» регулярно извещало Вашингтон и Мюнхен о своих эфирах, но это было бессмысленно, поскольку там их извещения просто игнорировали. Более того, между правительствами США и Великобритании существовало соглашение о мониторинге и переводе радиотрансляций из Восточной Европы. Но, как ни странно, никто никогда не переводил передачи радио «Свободная Европа», поэтому Вашингтон не знал, что происходило на этой радиостанции. ЦРУ не могло опровергать венгерские сообщения, так как ничего про них не знало» [725].

Полные стенограммы венгерских передач радио «Свободная Европа» тех решающих дней октября 1956 года так и не были найдены.

Как только стало понятно, что октябрьская революция потерпела неудачу, тысячи венгров хлынули в Австрию, спасаясь от советских репрессий. Большинство из них направились в Вену. И вновь американцы оказались совершенно к этому не готовыми. В своём письме Шепарду Стоуну из Фонда Форда Джоссельсон предупреждал, что «ситуация с беженцами, судя по всему, приближается к состоянию полнейшего хаоса. Как наш офис в Вене, так и все те, кто вернулся оттуда за последние несколько дней, говорят о неизбежной катастрофе, которой не избежать, если немедленно не предпринять серьёзные шаги» [726].

Другим источником в Вене был Фрэнк Уизнер, приехавший из Вашингтона как раз вовремя, чтобы застать осколки потерпевшей крах революции. Уизнер впал в такую депрессию, что сильно запил. До того как отправить его в следующий пункт назначения - Рим, местные сотрудники ЦРУ занимались тем, что пытались отучить его от вечерних возлияний. В Афинах он съел каких-то сырых моллюсков, из-за чего заболел гепатитом, у него поднялась температура и начался бред. Родные и близкие Уизнера усмотрели причину отказа ему в должности старшего заместителя Аллена Даллеса в эмоциональном перенапряжении, случившемся с ним той осенью. Он вёл себя всё более и более раздражительно и безотчётно, и в результате в 1958 году у него произошёл нервный срыв, и его сняли с поста заместителя Даллеса [727].

Мелвин Ласки быстро взошёл на «сцену», носясь взад-вперёд между Веной и венгерской границей в состоянии крайнего возбуждения. В то время как Уизнер пребывал в собственном Гефсиманском саду, Ласки был преисполнен удовлетворением от осуществившегося пророчества. «Что ж, Венгрия сделала это ради нас, - вспоминал он с удовольствием. - Я имею в виду, что нам не потребовалось заплатить за это ни гроша. Оправдались наши ожидания, исследования показали, что тоталитаризм - это всего лишь фарс. Во главу угла встала свобода, буржуазная свобода» [728]. Объединив свои усилия с Фридрихом Торбергом, чья редакция «Форума» стала импровизированной штаб-квартирой венгерской кампании Конгресса, Ласки составил список интеллигенции и студентов из венгерских беженцев и занялся поиском мест для них (около 15 в день) в европейских университетах. Он также начал делать подборку документов с помощью друзей из радио «Свободная Европа» и «Голос Америки» и назвал это досье La Revolution Hongroise («Венгерская революция»). В Англии эту «белую книгу» выпустило издательство Seeker and Warburg, а в США - Praeger.

Парижское представительство Конгресса пребывало в крайней степени напряжения, его офис на бульваре Осман был переполнен людьми. «Это был пик возбуждённости и переживаний» [729], - сказал Джон Хант (John Hunt), всего несколькими месяцами ранее приехавший в Конгресс. Пользуясь разветвлённой сетью контактов и филиалов, Парижский офис координировал общественные протесты от Сантьяго до Дании, от Ливана до Нью-Йорка, от Гамбурга до Бомбея. В Швеции местный комитет убедил восемь нобелевских лауреатов подписать телеграмму протеста маршалу Булганину. Американский комитет организовал массовый митинг, в котором приняли участие Кёстлер и Силоне; они также хотели пригласить Хемингуэя и попросили Джоссельсона помочь разыскать его, но тот ответил, что «Хемингуэй, по-видимому, где-то в Европе, а где именно - неизвестно». К январю 1957 года Парижский офис мог сообщить, что «Никогда прежде действия различных национальных комитетов не были столь сплочёнными и эффективными» [730].

Другим результатом венгерского кризиса было образование Венгерской филармонии - оркестра, собранного по инициативе Джоссельсона. Музыкальным руководителем был назначен Антал Дорати, а дирижёром стал Золтан Рожняи. Рожняи бежал в Вену с сотней других участников будапештской филармонии, как только советские танки начали обстрел венгерской столицы. С начальным фантом в 70 тысяч долларов оркестр смог стать мощным оружием культурной борьбы, он гастролирует и по сей день.

Но, пожалуй, самым неожиданным событием для Джоссельсона и его «интеллектуальных ударных отрядов» был публичный разрыв Сартра с коммунистической партией, когда он назвал советское руководство «группой, которая в своих действиях превзошла сталинизм, хотя раньше его обличала». В своей статье «Двенадцать лет террора и тупости», опубликованной 5 ноября 1956 года в журнале «Экспресс» (L'Express), он осудил советскую политику послевоенных лет и жёстко раскритиковал вторжение в Венгрию. Самую отборную брань он оставил для коммунистов своей страны, заявив, что «нет и не появится ни малейшей возможности возобновить отношения с людьми, возглавляющими французскую коммунистическую партию. Каждая их фраза, каждое их движение есть результат 30 лет лжи и склероза. Их решения - это решения совершенно безответственных людей» [731].

Конгресс отпечатал тысячи копий заявления Сартра, распространив его вместе с заявлением Камю, в котором тот пригрозил возглавить бойкот ООН, если организация не проголосует за «немедленный вывод советских войск» из Венгрии, и «публично разоблачить её несостоятельность и никчёмность», если она проигнорируют это требование. «Похоже... французские интеллектуалы откололись от партии: коммунисты, их сторонники, прогрессисты, анти-анти-коммунисты, а теперь ещё и анти-коммунисты-коммунисты» [732], - ликующе резюмировал Джоссельсон. Поддерживаемый коммунистами Национальный комитет писателей был, по его словам, «виртуально торпедирован... Можно с уверенностью утверждать, что коммунистическая «мистерия» разрушена». Однако он отметил, что «французская социалистическая партия могла извлечь выгоду из положения, если бы не то злополучное вторжение в Египет» [733].

Правда о Суэцком конфликте уже сформировалась в уме Джоссельсона. «Понятно, что если бы Европа не уступила, ей бы пришлось лишиться своих ближневосточных источников нефти, - сказал он одному корреспонденту. - Интенсивная научно-исследовательская программа, нацеленная на замену нефти другими источниками энергии, могла бы стать решением» [734].

Конкретно Джоссельсон имел в виду ядерную энергию. Попытки добиться признания ядерной энергии долгое время были приоритетом американской внешней политики. В 1952 году Чарлз Дуглас Джексон отметил в своих записях: «Работы продвигались в направлении Жизни, чтобы избавиться от комплекса вины за применение Америкой атомной бомбы» [735]. Ч. Д. Джексон также принимал активное участие в подготовке знаменитого выступления Эйзенхауэра «Мирные атомы» в ООН 8 декабря 1953 года, в котором президент предложил одностороннее сокращение ядерных вооружений и обрисовал возможности перехода от военного к мирному использованию ядерной энергии. Не упустив удобного случая для пропаганды, в 1954 году Джексон представил Фрэнку Уизнеру меморандум, в котором предлагал расширить проект Эйзенхауэра, включив в него сообщение о плане строительства первого атомного энергетического реактора в Берлине. Как сказал Джексон, для этого были «как пропагандистские, так и вполне практические причины. Каждая унция топлива - жидкого или твёрдого, использованная в Берлине, должна быть доставлена в город через советскую территорию. Несмотря на созданные нами резервные запасы, новая блокада будет иметь серьёзные последствия» [736].

Атомный реактор, по его мнению, «сможет обеспечивать базовые энергетические потребности города при его осаде». Пропагандистская ценность - «немцы и Советы лицом к лицу» - была «очевидна». На самом деле как акт пропаганды это даже не требовало «окончательного решения действительно сооружать реактор. Идее можно было дать существовать как просто идее: выделить «исследовательскую группу» для осмотра окрестностей Берлина в поисках подходящего места; какой-нибудь каменистый участок обнести забором с таинственными табличками; сам же проект на какое-то время покрыть завесой тайны и распустить слухи, что с точки зрения берлинцев и советских наблюдателей будет равносильно действительно приступить к работе» [737].

У Джоссельсона не было ничего даже близкого к этим макиавеллиевским идеям, он искренне проникся идеей Эйзенхауэра «перековать ядерные мечи наорала» [738]. Его мотивы были искренними, если не сказать наивными. В своём письме Набокову он говорил: «Совершенно очевидно, что использование атомной энергии радикально изменит значительную часть человечества и общества. Я по-прежнему твёрдо убеждён, что это будет означать закат марксизма и создаст новую философскую и социологическую основу для человечества, так же как промышленная революция сформировала почву для теорий Маркса» [739].

Считая предложение Эйзенхауэра использовать атомные энергетические ресурсы в мирных целях «гениальным», Джоссельсон стремился распространить идею через журналы, выпускаемые Конгрессом, но наткнулся на стену равнодушия. «Я отчаянно пытался добиться того, чтобы за предложением Эйзенхауэра последовала серия статей в «Прев», откуда их перепечатают другие европейские журналы, - сказал он де Новиллю в январе 1954 года. - Увы, трое ведущих некоммунистических учёных во Франции отказали мне под тем или иным предлогом... Это типичный случай, когда хорошая идея не используется в полной мере из-за того, что люди или слишком ленивы, или слишком заняты или им просто наплевать [740]. И всё же это - та идея, которая способна вселить новую надежду и уверенность в некоторых отчаянных европейцев... Если у тебя есть какие-либо идеи, то, пожалуйста, не держи их при себе» [741].

То, что произошло потом, даёт редкую возможность увидеть скрытую бюрократию, ведущуюся в кулуарах Конгресса за свободу культуры. Письмо Джоссельсона было передано Ч. Д. Джексону в Белом доме. Джексон передал его Трэйси Бэрнсу в ЦРУ, порекомендовав поручить Уильяму Тайлеру «подкинуть эту идею подходящему европейскому учёному с именем». Тайлер был ответственным по связям с общественностью в Американском посольстве в Париже (хотя многие его дела позволяют предположить, что это было только прикрытием). «Кроме безупречного академического французского, - комментировал Джексон, - у Тайлера есть преимущество в том, что он участвовал в составлении многих проектов этой речи и поэтому имеет полное представление о её философии». Джонсон посоветовал Бэрнсу безотлагательно поделиться этой идеей «непосредственно с Джоссельсоном», поскольку следующий выпуск «Прев» был почти готов [742].

В то время как Джоссельсон вынашивал планы о питаемой ядерной энергией Европе, объединённой концепцией демократической свободы, Дуайт Макдональд, по заданию «Инкаунтера», в котором он только что стал помощником редактора, находился в Египте, чтобы засвидетельствовать «недостойное» поведение европейских империй. Макдональд, похожий, по словам одного друга, на сумасшедшего профессора с сачком для ловли бабочек, был на пике своей карьеры: он только что завершил длинный очерк, заказанный Фондом Форда для журнала «Нью-Йоркер», и наслаждался возможностью поработать в таком высокоинтеллектуальном журнале, как «Инкаунтер». Поэтому было странно, что пребывание в Каире не стимулировало его сделать хороший репортаж.

В действительности, услышав разрыв снаряда в соседнем с его отелем здании, он вскочил и ринулся в пригород, где прятался в течение нескольких дней, не выходя на связь с редакцией «Инкаунтера». Макдональд, вспоминавший свой арест в 1940 году за пикетирование советского консульства в Нью-Йорке как «весёлое приключение», теперь, похоже, потерял вкус к риску, ни разу не решившись выбраться из города, чтобы увидеть театр военных действий. «Мы выложили несколько сотен фунтов за его билет и оплатили отель, чтобы Дуайт смог составить «некролог» о Суэце, - вспоминал Ласки, - но то, что он написал, было категорически невозможно публиковать. Там он впал в писательский ступор, затем вернулся и просиживал в офисе по несколько месяцев, и единственным его компаньоном был тот же ступор» [743].

Назначение Макдональда в «Инкаунтер» было спорным с самого начала. Джоссельсона никогда не удовлетворяла работа предыдущего редактора Кристола, и они спорили о том, каким должен быть журнал, с самого первого выпуска. Джоссельсон считал, что Кристола слишком интересовали особенности холодной войны, и требовал большего акцента на политическом аспекте журнала. «Мы не выпускаем журналы о культуре с большой буквы «К», и меня беспокоит твоё непонимание этого» [744], - выговаривал Джоссельсон Кристолу (делая при этом замечание, подтверждающее комментария одного критика, что «Инкаунтер» - это политический пропагандистский журнал с культурными декорациями). Ласки, как всегда, соглашался с Джоссельсоном: «В середине 1950-х нас беспокоило, что «Инкаунтер» не уделяет должного внимания отношениям Советов и Восточного блока. Но Кристол не хотел этого делать, у него был непреодолимый страх идеологических дискуссий» [745].

Несмотря на попытки «построить» Кристола на ряде встреч в Париже, к началу 1955 года терпение Джоссельсона окончательно иссякло. «Ты будешь помнить, что на собрании нашего Исполнительного комитета все согласились: время, которое провёл «Инкаунтер», пытаясь преодолеть скрытое и явное сопротивление, потрачено не зря, - таинственно писал Джоссельсон, - но теперь пришло время двигаться дальше» [746]. Ответ Кристола не демонстрировал согласия: «В сущности, мне приходится делать всё по-своему... если мой подход оказывается неподобающим, то всегда есть стандартное решение» [747].

В то время как Кристол спокойно ссылался на то, что его можно отстранить, Джоссельсон уже был на шаг впереди, напутствуя Набокова и Ласки посещать «своих» людей и спрашивать, кого бы они могли порекомендовать в качестве нового редактора. Исайя Берлин, обычно консультировавший по подобным вопросам, порекомендовал Генри Стюарта Хьюза (Henry Stuart Hughes). Также советовали взять Филипа Хортона (Philip Horton) - бывшего кадрового сотрудника Управления стратегических служб и первого руководителя представительства ЦРУ в Париже в 1947 году, который на тот момент работал в журнале «Репортер» (The Reporter). Спендер тем временем усердно занимался подрывом позиций Кристола. «Я полагаю, дело в том, что он настолько помешан на конкуренции, что воспринимает любую задачу как конфликт, в котором он должен одержать победу, оставляя решение за собой либо саботируя решение, принятое его коллегой» [748], - говорил он Джоссельсону, не оставляя у того ни малейших сомнений в необходимости отстранения Кристола.

«Когда Ирвинг уйдёт, мы сможем решать без промедления те вопросы, обсуждение которых он превращает в затяжные бои» [749]. Тем временем у Набокова был на примете свой кандидат. Набоков написал другу и доверенному лицу Артуро Шлезингеру, прося его «очень, очень тактично» прощупать Дуайта Макдональда. Шлезингер подошёл к делу с энтузиазмом. Был полон энтузиазма и Малкольм Маггеридж, чьё замечание, что Кристол - «отличный малый, но совершенно бесполезный и не способный никого здесь впечатлить», скрывало, по утверждению Ласки, то, что было «биологической ненавистью - он считал того варваром» [750].

Джоссельсон согласился переговорить с Макдональдом и в июне 1955 года приехал в Нью-Йорк для встречи с ним. Они неплохо ладили, однако Джоссельсон опасался, что с его придирчивым характером им будет трудно ужиться под крышей Конгресса. По словам Джоссельсона, он был «волком-одиночкой». Когда Сидни Хук узнал об этой встрече, то пригрозил выйти из Исполнительного комитета и сказал, что «разнесёт Конгресс в пух и прах» [751], если Макдональд будет назначен на должность. Кристол, которого на протяжении всех этих переговоров держали в неведении, не поверил своим ушам, когда узнал, что на его место прочили Макдональда. «Это просто смешно - он ведь анархист и пацифист! » [752] - восклицал Кристол впоследствии.

К тому времени как Конгресс в сентябре 1955 года организовал в Милане конференцию «Будущее свободы», вопрос всё ещё не был решён. В течение всей той недели в середине сентября в отеле, где проживали делегаты, росла паутина интриг. Стюарт Хэмпшир занимался больше будуарным политиканством, нежели собственно дебатами (которые, по словам Ханны Арендт, были «ужасно скучными»). В то время как Джордж Кеннан акцентировал внимание на «Стратегии Свободы»: излюбленная тема Кеннана - свобода, как и внешняя политика, нуждалась в стратегической организации, - спальня Сидни Хука стала штабом ячейки, противостоявшей назначению Макдональда. Спустившись вниз по коридору, можно было попасть в спальню Артура Шлезингера, в которой собиралась фракция сторонников Макдональда. На кандидатуру Макдональда наложили вето, главным образом Сидни Хук, - вспоминал Хэмпшир. - И тогда я отчётливо понял, что тут не обошлось без вмешательства центра, это была работа аппарата. Безусловно, Дуайт свои слова не контролировал. Невозможно было предсказать, что он скажет или сделает в следующий момент. И они не собирались этого допустить» [753].

Однако Шлезингер настаивал: «Я поддерживал его. ЦРУ также. И они принуждали Джоссельсона согласиться, что он и сделал, хотя и с неохотой» [754].

В конце концов, был найден компромисс: Макдональда приняли в «Инкаунтер» на год на должность внештатного редактора, а Кристола же оставили на прежнем месте. Разъясняя в письме Маггериджу это соглашение, Джоссельсон сообщил, что «поговорил с Кристолом настолько откровенно, если не сказать жестоко, что можно ожидать благотворных перемен в его позиции» [755]. Однако через несколько месяцев эти надежды были разбиты. Нападки продолжились, и Джоссельсон гневно писал Кристолу: «Я ничего тебе не сделаю, если ты не будешь лезть на рожон. Я не знаю, где ты проводишь грань между редакторской критикой и делом принципа» [756]. Джоссельсон втайне признавался Даниэлу Беллу: «Иногда мне кажется, что Ирвин изменится, только когда рак на горе свистнет» [757].

У Джоссельсона были подспудные опасения насчёт Макдональда. Не успели его принять на работу (и выделить щедрую зарплату в 12 тысяч долларов плюс компенсация расходов), как Дуайт передал в «Инкаунтер» статью под названием «В Милане чуда не произошло». Его описание роскошных условий, которыми наслаждались делегаты, и их неспособности сосредоточиться на дебатах по теме конференции встревожило Спендера и Кристола. Вопреки ожиданиям Макдональда - перед приездом в Лондон он написал Спендеру, что был «очень рад услышать об отношении Конгресса к «Инкаунтеру»: их политика невмешательства... звучит превосходно» [758], - статью обсуждали Набоков, Бонди, Ласки и Джоссельсон, перед тем как вернуть её Макдональду со множеством предложенных поправок. Она была опубликована в декабре 1955 года, через месяц после того, как появился куда более почтительный отзыв социолога-консерватора Эдварда Шилса. Но это вмешательство было только цветочками.

Громкие события 1956 года привели к значительному изменению структуры Конгресса. Хотя его члены и не считали себя «исключительно военной организацией, занимающейся идеологической борьбой, раскрытием преступлений, обличением лжи и инквизицией» [759], это было именно то, в чем Конгресс преуспел. Большая часть формальных приготовлений к ведению подобной деятельности была закончена в октябре 1957 года, когда Ласки возглавил создание «Информационной службы Конгресса», предлагавшей справочную информацию и аналитические материалы своим подписчикам во всём мире. По сути же, «Мировые информационные услуги» (Forum World Service), как позже стала называться компания, была классической операцией ЦРУ под прикрытием, где в главной роли вновь выступил Джон Хей Уитни, зарегистрировав компанию на своё имя как делавэрскую корпорацию с представительством в Лондоне. К 1960 году «Мировые информационные услуги» была самой активной и читаемой из всех новостных служб, которыми владело ЦРУ.

Тем не менее, под чутким руководством Джоссельсона Конгресс продолжал сохранять видимость единственной независимой международной организации, последовательно провозглашавшей ценность свободы. «Задачей было создать пространство культурной свободы как таковой, внутри которого могли бы создаваться величайшие произведения литературы, искусства и мысли, - говорилось в пояснении Конгресса. - Для того чтобы противостоять миру, в котором всё служит интересам политики, что для нас неприемлемо, необходимо было создать площадки, с которых культура могла выражаться вне связи с политикой и не смешиваться с пропагандой, где истинным интересом будут идеи и произведения искусства как таковые» [760].

Это был критерий, от которого, в конечном счёте, зависело будущее Конгресса. Конечно же, необходимость пропаганды никогда не отрицалась тайными «ангелами» Конгресса. Задача Джоссельсона состояла в том, чтобы обеспечить скрытность этой необходимости, и по крайней мере на тот момент это удавалось - люди стекались в Конгресс. Если когда-либо и существовал антикоммунистический шик, то это он и был. Вновь Майклу Джоссельсону пришлось заплатить за это высокую цену.

В августе 1957 года он перенёс серьёзнейшую операцию, в ходе которой ему вырезали и заменили артерии на ноге. Когда он поправился, Мелвин Ласки порадовал его новостями про «Битву Брехта», в которой Конгресс обрушил всю мощь на коммунистических «идолопоклонников» «коммунистического миллионера» на проводившейся в Берлине конференции, заработав дополнительный балл в немецкой «культурной политике». Ещё больше порадовала новость о том, что Фонд Форда выделил Конгрессу новый грант в 500 тысяч фунтов стерлингов, а Фонд Рокфеллера возобновлял сотрудничество.

Но последнее слово в том году осталось за Советским Союзом, успешно осуществившим 4 октября запуск первого в мире спутника на орбиту. Весом менее 84 кг Спутник-1 имел огромное значение в международных отношениях. Разослав свой сигнал по всему миру, он тут же посеял панику в правительстве США. «Сдаётся мне, что Спутник похоронил репутацию старины Айка для всех потомков... первые в войне и в мире, первые на поле для гольфа, но вторые в космосе» [761], - сказал Ласки одному корреспонденту. Когда месяц спустя попытка США запустить гораздо меньший спутник закончилась тем, что он рухнул на землю перед телекамерами всего мира, горечь поражения была очень сильна.

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: