 |
5. Сексуальность
|
|
|
|
Аннотация: Книга впервые вышла в 1994 году и сразу стала интеллектуальным бестселлером (2-е изд. – 1996 г. ). В книге впервые осуществлен полный перевод двух повестей А. Милна о Винни Пухе.
Переводчик и интерпретатор текста «Винни Пуха» – московский филолог и философ В. П. Руднев, автор книг «Морфология реальности: Исследование по философии текста» (1996), «Словарь русской культуры: Ключевые понятия и тексты» (1997, 1999), «Прочь от реальности: Исследования по философии текста. II» (2000).
Книга представляет «Винни Пуха» как серьезное и глубокое, хотя от этого не менее смешное и забавное, произведение классического европейского модернизма 1920-х годов. Для анализа «Винни Пуха» применяются самые различные гуманитарные дисциплины: аналитическая философия, логическая семантика, теоретическая лингвистика и семиотика, теория речевых актов, семантика возможных миров, структурная поэтика, теория стиха, клиническая характерология, классический психоанализ и трансперсональная психология.
Книга, давно ставшая культовой для русского интеллектуального читателя, интересна детям всех возрастов и взрослым всех профессий.
---------------------------------------------
Как был сделан «Винни Пух»
(Предисловие к третьему изданию)
Впервые будущий переводчик задумался над тем, что «Винни Пух» Милна и «Винни-Пух и все-все-все» Б. Заходера (с замечательными иллюстрациями Алисы Порет) – одно из ключевых, культовых, как сейчас говорят произведений нашего с вами, читатель, детства, – это два совершенно разных текста. В 1990-м году, в Риге, я случайно прочитал по-английски не вошедшую в заходеровского «Винни Пуха» главу о том, как Поросенок и Винни Пух второй раз ловили Слонопотама (в этом издании – глава «Снова Heffalump» книги «Дом в Медвежьем Углу»). Почему Борис Владимирович не перевел эту главу, для меня до сих пор загадка. Видимо, что-то (что? ) по тем временам в ней казалось, выражаясь нынешним языком, неполиткорректным. Тогда мне очень захотелось перевести эту главу. Что и было сделано.
|
|
|
В ту пору будущий комментатор «Винни Пуха» с увлечением читал труды по логической семантике, модальной логике, аналитической философии и теории речевых актов – Фреге, Карнапа, Кларенса Льюиса, Джона Остина, Уилларда Куайна, Георга фон Вригта, Яакко Хинтикку и Сола Крипке. Как-то, листая заходеровского «Пуха», он вдруг обнаружил, что «Винни Пух», как ни странно, – именно об этом: о возможных мирах и иллокутивных актах, жестких десигнаторах и индивидных контекстах, о пропозициональных установках и референтно-непрозрачных модальностях. Опыт многочисленных интерпретаций «Алисы в стране чудес» дал изумленному молодому человеку силы поверить в то, что все это не только его фантазии. (Таких «волшебных слов», как интертекст, деконструкция, шизоанализ, мы тогда, можно сказать, еще почти и не знали. )
Тут же на скорую руку была написана статья под названием «Винни-Пух in a Wonderland: Исследование по семантике и модальной логике», которая была опубликована в № 10 журнала «Даугава» за 1990 год [ Руднев 1990 ]. Ученый подзаголовок к своей статье автор позаимствовал из книги Карнапа «Значение и необходимость» [ Карнап 1958 ], желая этим сказать, что «Страна Чудес» – это страна, которую открыли ему замечательные логики и философы XX века и куда они с Винни Пухом, земную жизнь пройдя до половины, вместе неожиданно забрели. К статье был приложен перевод новой главы о Пятачке и Слонопотаме.
Прошло три года. Автор уже переехал в Москву и работал в издательстве «Прогресс». Там были пожилые и в основном старорежимные дяди и тети, но поскольку и им надо было соответствовать времени, то, когда он предложил проект нового, полного и «взрослого» перевода Винни Пуха, к нему отнеслись снисходительно и вроде бы дали даже «добро», правда, устно.
|
|
|
Май 1993 года был одним из самых счастливых месяцев в жизни исследователя «Винни Пуха». Они с женой с энтузиазмом переводили книжку Милна, писали за него стихи и читали все это вслух 9-летней тогда дочери Асе, Потом статья была значительно расширена за счет добавления психоаналитического и характерологического измерений. Слова «деконструкция» и «постмодернизм» к этому времени уже давно завоевали всеобщую популярность и так же давно ее утратили. С другой стороны, перед глазами был «русский Деррида» Борис Михайлович Гаспаров, автор знаменитых работ о «Мастере и Маргарите», «Двенадцати» и «Слове о полку Игореве», автор «мотивного анализа», русского варианта деконструктивной поэтики (подробнее см. [ Гаспаров 1995 ]).
Тем не менее, когда и перевод, статья и комментарии были готовы, «Прогресс» без объяснения причин объявил, что никакого «Винни Пуха» печатать не будет («в стране назревает политический кризис, а вы тут со своими глупостями»), и, подавленный, переводчик уже готов был отослать рукопись в Ленинград Оле Абрамович, соредактору «Митиного журнала», которая была готова помочь опубликовать нового «Винни Пуха» в издательстве «Северо-запад», как вдруг, как бы сказал Пух, СОВЕРШЕННО СЛУЧАЙНО он столкнулся в прогрессовском кафе с директором тогда безусловно самого удивительного московского издательства «Гнозис», Мишей Быковым и рассказал ему о своих планах, после чего, тот выхватил у переводчика рукопись из рук со словами «Зачем посылать в Ленинград – сами издадим». И тогда в судьбе «Винни Пуха» начались самые тяжелые испытания.
Дело в том, что в «Гнозисе» не было редакторов в обычном советском понимании этого слова. Каждый сотрудник назывался «менеджером проекта», то есть он должен был вести книгу от начала до конца, от оригинала до магазина. Но самым печальным для создателя нового русского «Винни Пуха» было то, что изготовлять оригинал-макет на компьютере тоже должен был менеджер, то есть, применительно к «Винни Пуху» – сам переводчик. Напомню, что тогда еще не было теперешних удобных «подвиндоувских» вордов, а был крайне громоздкий и неудобный досовский ворд пятый. Обучение шло мучительно. Практически макет первого «Винни Пуха» делался почти год (для сравнения: книга, статьи, перевод и комментарии были написаны за три месяца).
|
|
|
Все же книгу с грехом пополам (редакция в целом особенно в успех «Винни Пуха» не верила) отдали в типографию, ее там напечатали – и она разошлась за два месяца (в газете «Книжное обозрение», она была отмечена как интеллектуальный бестселлер августа 1994 года).
Интересная особенность книги «Винни Пух и философия обыденного языка» состояла в том, что она с легкостью «ложилась» в любой контекст, в любую серию. Первое издание входило в серию «Аналитическая философия в культуре XX века». Включать «Винни Пуха» в такую серию было, конечно, хулиганством, но тем не менее это была самая успешная книга серии, на которой, впрочем, серия благополучно и закончилась по причине наших с Пухом идеологических разногласий с издательством «Прогресс». Второе издание «Винни Пуха и философии обыденного языка» вошло в серию «Пирамида» издательства «Гнозис». В эту серию входили, например, такие книги, как «Введение в математическую философию» Бертрана Рассела, сборник «Язык и бессознательное» Р. О. Якобсона, книга Сергея Зимовца «Молчание Герасима: Психоаналитические и философские эссе о русской культуре». Пух с честью выдерживал конкуренцию. Надо надеяться, что так он поступит и сейчас, войдя в серию «XX век +». Очень бы хотелось, чтобы он именно так и поступил.
В. Р.
Введение в прагмасемантику «Винни Пуха»
0. Вводные замечания
В отличие и даже в противоположность кэрролловской «Алисе», вызвавшей в XX веке массу откликов общефилософского или по меньшей мере междисциплинарного характера, «Винни Пух» А. А. Милна (в дальнейшем ВП ) долгое время считался чисто детским произведением, мировая слава которого вызвана, как писали или могли бы писать критики, «самобытным изображением детского мира»; собранием веселых и забавных историй про игрушечного медвежонка «с Опилками в голове» (кстати, опилки ВП «пририсовал» Б. Заходер – первый и до настоящего издания единственный переводчик этого текста на русский язык; в оригинале говорится просто об отсутствии мозгов, один раз упоминается fluff (шерсть, свалявшийся пух или, в крайнем случае, мякина)).
|
|
|
В 1963 г. появляется книга «The Pooh perplex» («Пухова путаница») [ Crew 1963 ] (Ссылки даются на список литературы в конце книги с указанием фамилии автора, и там, где необходимо, страницы), где, как тонко пишет советский литературовед, «происходит пародийное исследование этой саги с позиций всевозможных критических „измов“ – формализма, фрейдизма и т. д. » [ Урнов 1983: 15 ]. В 1976 г. выходит книга «The Tao of Pooh» («Дао Пуха»), в которой с опорой на текст (к сожалению, видоизмененный) ВП толкуются положения одного из направлений древней китайской философии. В 70-е годы оксфордский энтузиаст переводит первую книгу ВП на латынь.
Задача настоящего издания сложнее. Она состоит в том, чтобы на основе новой переводческой концепции текста ВП, философских комментариев и семиотической интерпретации отнюдь не заставлять читателя находить в ВП то, чего там нет, но попытаться обратить его внимание на то, что в нем, на наш взгляд, может быть.
1. Автор
Алан Александр Милн (1882-1956) был достаточно типичным английским писателем средней руки, автором многочисленных пьес, детективных романов, скетчей, комических рассказов и детских стихов в духе Эдварда Лира. Долгое время Милн был заместителем главного редактора сатирического журнала «Панч». ВП, по его собственным воспоминаниям, не играл особенной роли в его жизни. В его автобиографии [ Milne 1939] ВП упоминается один раз, да и то в довольно ироническом контексте. Детские книги принесли А. Милну славу ( ВП – безусловно мировую). Однако для Милна это были всего лишь книги, написанные в связи с ранним детством его сына, которые, как ему казалось, должны были забыться сразу после того, как они были написаны. Однако они не забывались и все время напоминали о себе бесконечным потоком читательских писем, от которых страдали не только Милн с женой, но в дальнейшем и их сын, который, став взрослым, для всех людей продолжал оставаться Кристофером Робином из ВП. Милн просто мечтал избавиться от ВП, но не мог. В мировой культуре он так и останется как автор ВП, подобно авторам «Дон Кихота», «Гаргантюа», «Гулливера» или «Горя от ума». Алан Милн во многом просмотрел ВП (или притворялся, что просмотрел). Кристофер Милн, его сын, относился к ВП более адекватно, но также мечтал от него избавиться (см. его книгу «The Enchanted Places» («Зачарованные места») [ Milne 1976 ]). Быть живым персонажем, вероятно, очень трудно, так как на тебя смотрят как на нечто завершенное, трансгредиентное, внеположное внешнему миру, как бы сказал М. М. Бахтин. Однако сам факт борьбы между Кристофером Милном и Кристофером Робином показывает, что сама эта проблема взаимоотношения персонажа и прототипа вполне реальна и требует своей философской интерпретации. Мы еще вернемся к этой проблеме, а пока обратимся к тексту ВП.
|
|
|
2. Текст и контекст
ВП, который представляет собой две самостоятельные книги: «Winnie-the-Pooh» (1926) и «The House at Pooh Corner» (1929) – был написан в годы расцвета западноевропейской и американской прозы. Вот в каком литературном контексте появился ВП: «Улисс» Дж. Джойса (1922), «Волшебная гора» Томаса Манна (1924), «Любовник леди Чаттерли» Т. Лоуренса (1929), «В поисках утраченного времени» М. Пруста (последние романы цикла издавались в первой половине 1920-х годов), «Великий Гэтсби» Ф. С. Фицджеральда (1925), «Современная история» Дж. Голсуорси (трилогия издавалась в 1920-е годы), «Степной волк» Г. Гессе (1927), «Жизнь идиота» Р. Акутагавы (1927), «Мы» Е. Замятина (1924), «Козлиная песнь» К. Ваганова (1928), «Бесплодная земля» Т. С. Элиота (1922), «Конармия» И. Бабеля (1922), «Берлин, Александерплац» А. Деблина (1929), «Замок» Ф. Кафки (1926), «Звук и ярость» У. Фолкнера, «Защита Лужина» В. В. Набокова, «Прощай, оружие» Э. Хемингуэя, «Смерть героя» Р. Олдингтона, «На Западном фронте без перемен» Э. М. Ремарка, «Взгляни на дом свой, ангел» Т. Вулфа (1929). В 1929 г. М. А. Булгаков начал писать «Мастера и Маргариту». (Циничный Дмитрий Александрович Пригов как-то не преминул к этому списку добавить «Mein Kampf». ) Милн мог не интересоваться многими из этих произведений, мог большую часть из них не читать (из его автобиографии, во всяком случае, не видно увлечения модернистской прозой), но это не имело никакого значения. Эстетические и философские идеи всегда носятся в воздухе, проникают в человеческое сознание помимо его воли и управляют его поведением. А. Милн был талантливый человек (иначе он не написал бы ВП ), но, по-видимому, недалекий (иначе он оценил бы то, что написал). Важно другое: ВП появился в период самого мощного расцвета прозы XX века, что не могло не повлиять на структуру этого произведения, не могло, так сказать, не отбросить на него своих лучей. Это мы и стараемся показать ниже.
3. Метод
Если использовать один термин, то наш подход может быть назван аналитическим. Это значит, что он представляет собой синтез аналитических парадигм философского анализа языка и текста, которые были разработаны в XX веке: классический структурализм и постструктурализм (структурная поэтика и мотивный анализ); аналитическая психология в широком смысле (от психоанализа 3. Фрейда до эмпирической трансперсональной психологии С. Грофа); аналитическая философия (философия обыденного языка позднего Витгенштейна и оксфордцев, теория речевых актов, семантика возможных миров и философская (модальная) логика).
При анализе ВП мы будем придерживаться следующих фундаментальных утверждений:
(1) все элементы художественного текста взаимосвязаны. Это тезис классического структурализма [ Лотман 1964, 1970, 1972 ];
(2) связь между элементами художественной системы носит трансуровневый характер и проявляет себя в виде повторяющихся единиц разных уровней (мотивов). Это тезис классического постструктурализма в его отечественном изводе (мотивный анализ [ Гаспаров 1995 ]);
(3) в тексте нет ничего случайного. Самые свободные ассоциации являются самыми надежными. Это традиционный тезис классического психоанализа [ Фрейд 1990 ];
(4) за каждым поверхностным и единичным проявлением текста лежат глубинные и универсальные проявления, носящие мифологический характер. Это тезис постфрейдовской аналитической психологии [ Юнг 1991, Fromm 1951, Гроф 1992 ];
(5) значение каждого элемента текста определяется контекстом его употребления. Текст не описывает мир, а вступает в сложные взаимоотношения с миром. Тезис аналитической философии [ Витгенштейн 1994, Остин 1986 ];
(6) то, что не существует в одном тексте (одном возможном мире), может существовать в других текстах (возможных мирах). Это тезис семантики возможных миров [ Крипке 1981, Хинтикка 1980 ];
(7) значение текста на художественном языке представляет собой совокупность высказываний естественного языка, на котором написан художественный текст. Тезис «философии текста» [ Руднев 1996, 1999 ];
(8) текст – не застывшая сущность, но диалог между автором, читателем и исследователем. Тезис философской поэтики М. М. Бахтина [ Бахтин 1963, 1972 ].
Между этими различными концепциями помимо общности фундаментального взгляда на мир как на семиотическое образование, то есть на то, что в принципе может быть прочитано или расшифровано, существуют тонкие генетико-типологические связи. Теория языковых игр Витгенштейна достаточно близка к теории речевых жанров М. М. Бахтина (не случайно, что брат М. М. Бахтина Николай Михайлович был близким другом Витгенштейна). Аналитическая психология и аналитическая философия тесно связаны между собой тем, что для обоих направлений мысли единственной реальностью является язык и единственным продуктивным анализом – анализ языка. Метод свободных ассоциаций Фрейда, через пятьдесят лет давший рецепцию в виде мотивного анализа, во многом напоминает метод оксфордской философии обыденного языка. И там и здесь налицо терапия тщательным анализом разговорной речи. Витгенштейн недаром называл Фрейда своим учителем [ Bartley 1974 ].
Так или иначе, если попытаться свести восемь вышеприведенных тезисов в один, то получится примерно следующее: текст – это системное единство (1), проявляющее себя посредством повторяющихся мотивов (2), выявляемых при помощи метода свободных ассоциаций (3), обнаруживающих скрытые глубинные мифологические значения (4), определяемые контекстом, с которым текст вступает в сложные взаимоотношения (5), носящие характер межмировых отношений между языком текста и языком реальности (7), строящихся как диалог текста с читателем и исследователем (8).
4. Мифологизм
Основную особенность произведений 1920-х годов, определивших художественную парадигму первой половины XX столетия, принято обозначать как неомифологизм [ Мелетинский 1976 ], то есть такое построение текста, при котором архаическая, фольклорная и литературно-бытовая мифология начинает не только служить в качестве основы сюжета, но и управлять динамикой его построения, то есть при котором само художественное произведение уподобляется мифу: повествование становится нелинейным, время – цикличным, стирается грань между личностью и космосом, материей и духом, живым и неживым и, наконец, что самое важное, между текстом и реальностью, которая его окружает (см. основополагающие исследования по структуре мифологического сознания – Дж. Фрэзера, Б. Малиновского, Л. Леви-Брюля, О. М. Фрейденберг, К. Леви-Строса, М. Элиаде, В. Н. Топорова). Так, структуру джойсовского «Улисса» опосредует гомеровский миф, «Волшебной горы» Т. Манна – миф о Тангейзере, «Приговора» Кафки – библейская мифология, «Замка» – миф о Сизифе, «Звука и ярости» Фолкнера – новозаветная мифология и т. д.
Структуру ВП определяет одна из наиболее универсальных архаических мифологем – мировое древо, воплощающее собой архаический космос [65]. Действительно, дерево – это центральный объект пространства, композиции и сюжета ВП: все действие происходит в Лесу, а большинство персонажей – Пух, Поросенок, Сыч (В данной статье все собственные имена и цитаты из ВП даются по переводу, представленному в данном издании. Обоснование той или иной передачи собственных имен персонажей см. «Обоснование перевода». ) и Кристофер Робин – живут в деревьях. С деревом связан ряд конкретных сюжетов ВП: на дереве Пух спасается от наводнения (Потопа, которым заканчивается первая книга); с дерева Кристофер Робин наблюдает за происходящим; на дерево лезут друзья-и-родственники Кролика, чтобы обозревать с него самые важные события; дерево служит символом открытого Северного Полюса; на дерево лезет Тиггер с Бэби Ру на спине, чтобы доказать свою жизненную (и сексуальную, как мы увидим ниже) силу; дерево-дом Сыча падает от бури в конце второй книги, что служит символом разрушения архаического мира и ухода Кристофера Робина в большой мир; образованный деревьями круг (Гелеоново Лоно) в финале ВП олицетворяет вечность и неразрушимость мира детства. Но самый универсальный сюжет, связанный с деревом, непосредственно открывает мир ВП. Пух лезет на дерево в поисках меда; ему не удается отнять у пчел мед, но, именно залезая на дерево, он начинает писать стихи, что безусловно является реминисценцией к мифологеме священного меда поэзии, в поисках которого взбирается на Мировое Древо бог Один в «Младшей Эдде».
Противоположное дереву мифологическое пространство – нора (или яма). В норе живет Кролик, там застревает во второй главе Пух. В яму стараются заманить Heffalump'a Пух и Поросенок, но попадают туда сами.
Мифологической или даже, точнее, ритуально-мифологической природой обладает и сам Лес, играющий одну из главных ролей в обряде инициации. В. Я. Пропп показал связь инициации с природой волшебной сказки. И хотя ВП, по существу, волшебной сказкой не является, тем не менее там можно обнаружить много реликтов как сказки, так и самого обряда инициации.
Отлучка, чудовища (в ВП воображаемые), недостача, борьба с противником (в ВП опять-таки воображаемым), победа и воцарение героя – все это важнейшие элементы волшебной сказки, по В. Я. Проппу [ Пропп 1969 ]. Самое важное, что инициация – важнейший семантико-прагматический лейтмотив ВП: инициация Пуха, Поросенка (подробнее ниже). По сути, весь ВП – зеркало инициации Кристофера Робина. В жизни она затянулась, но на то она и жизнь.
Важную роль играют в ВП также мифологемы воды и ветра. Ветер играет чисто деструктивную роль – разрушает и сносит дома. Вода выступает в демаркационной функции – отграничивает мир Леса от Внешнего Мира – и в этом близка смерти. Она изолирует героев не только от внешнего мира, но и друг от друга, как в конце первой книги – глава «Наводнение». (В настоящем переводе главам даны короткие названия. Подробнее об этом см. в разделе 3 «Обоснования перевода». )
При этом, имея эсхатологические ассоциации («Потоп») [ Аверинцев 1982 ], вода также связана с идеей времени (образ реки в главе «Игра в Пухалки», которое течет медленно, потому что уже некуда спешить). В то же время, вода связана с зачатием и рождением [ Кёйпер 1986, Топоров 1995 ] и служит символом возрождения после смерти на новой основе (как живая вода в фольклоре).
Ниже мы покажем, как основные мифологемы ВП тесно связаны с сексуальными и перинатальными явлениями, образуя мифологическо-психофизиологический круг.
5. Сексуальность
Персонажи ВП живут, на первый взгляд, крайне безобидной инфантильной жизнью в лесу: пьют чай, обедают, ходят в гости, лазят на деревья, собирают шишки и желуди, сажают цветы, пишут стихи, посылают друг другу послания, охотятся за воображаемыми лютыми животными и при этом постоянно разговаривают. Между тем и благодаря этому подобно внешне безобидному и безоблачному детству (а ведь в ВП изображен мир детства – с этим никто не станет спорить), которое проникнуто, как показал психоанализ, напряженной сексуальной жизнью, весь текст ВП проникнут изображением детской сексуальности.
В классическом труде «Анализ фобии пятилетнего мальчика» 3. Фрейд проанализировал сексуальный невроз пятилетнего мальчика Ганса, страдающего навязчивой фобией – боязнью больших белых лошадей. Не будем пересказывать содержание этого увлекательнейшего произведения, тем более что оно теперь вполне доступно [ Фрейд 1990а ], но обратим внимание на устойчивую связь между детской сексуальностью и воображаемыми животными-монстрами, которые снятся мальчику или которых он выдумывает. Приведем диалог между Гансом и его отцом, помогавшим Фрейду проводить анализ и терапию невроза своего сына:
На следующее утро я начинаю его усовещивать, чтобы узнать, зачем он ночью пришел к нам. После некоторого сопротивления развивается следующий диалог, который я сейчас же стенографически записываю.
Он: «Ночью в комнате был один большой и другой измятый жираф, и большой поднял крик, потому что я отнял у него измятого. Потом он перестал кричать, а потом я сел на измятого жирафа».
Я, с удивлением: «Что? Измятый жираф? Как это было? »
Он: «Да». Быстро приносит бумагу, быстро мнет и говорит мне: «Вот так он был измят».
Я: «И ты сел на измятого жирафа? Как? » Он это мне опять показывает и садится на пол.
Я: «Зачем же ты пришел в комнату? »
Он: «Этого я сам не знаю».
Я: «Ты боялся? »
Он: «Нет, как будто нет».
Я: «Тебе снились жирафы? »
Он: «Нет, не снились; я себе это думал, все это я себе думал, проснулся я уже раньше».
Я: «Что же это должно значить: измятый жираф? Ведь ты знаешь, что жирафа нельзя смять, как кусок бумаги».
Он: «Это я знаю. Я себе так думал. Этого даже не бывает на свете. (Примеч. Фрейда: Ганс на своем языке определенно заявляет, что это была фантазия. ) Измятый жираф совсем лежал на полу, а я его взял себе, взял руками».
Я: «Что, разве можно такого большого жирафа взять руками? »
Он: «Я взял руками измятого».
Я: «А где в это время был большой? »
Он: «Большой-то стоял дальше, в сторонке».
Я: «А что ты сделал с измятым? »
Он: «Я его немножко подержал в руках, пока большой перестал кричать, а потом сел на него».
Я: «А зачем большой кричал? »
Он: «Потому что я у него отнял измятого».
< …>
Большой жираф – это я (большой пенис, длинная шея), измятый жираф – моя жена (ее половые органы), и все это – результат моего разъяснения.
Кроме того, изображения жирафа и слона висят над его кроватью. < …>
Все вместе есть репродукция сцены, повторяющейся в последнее время почти каждое утро. Ганс приходит утром к нам, и моя жена не может удержаться, чтобы не взять его на несколько минут к себе в кровать. Тут я обыкновенно начинаю убеждать ее не делать этого («большой жираф кричал, потому что я отнял у него измятого»), а она с раздражением мне отвечает, что это бессмысленно, что одна минута не может иметь последствий и т. д. После этого Ганс остается у нее на короткое время («тогда большой жираф перестал кричать, и тогда я сел на измятого жирафа»).
Разрешение этой семейной сцены, транспонированной на жизнь жирафов, сводится к следующему: ночью у него появилось сильное стремление к матери, к ее ласкам, ее половому органу, и поэтому он пришел в спальню. Все это продолжение его боязни лошадей [ Фрейд 1990а: 56-57 ].
Вспомним, какую большую роль в ВП играют вымышленные, виртуальные животные-монстры: Woozle, Heffalump (Слонопотам), Busy Backson (Щасвирнус), Jagular (оказавшийся Тиггером). То, что эти вымышленные животные имеют агрессивный характер, что они полны, по словам Поросенка, Враждебных Намерений, не вызывает сомнений. Ниже мы покажем, что они имеют сексуальный, анально-фаллический характер.
История с Heffalump'ом начинается с того, что Кристофер Робин сам подкидывает эту идею Пуху и Поросенку (заметим, что реальному Кристоферу Милну (род. в 1920 г. ) было примерно столько же лет, сколько Гансу, когда А. Милн писал ВП ), вытесняя его из своего сознания:
Однажды, когда Кристофер Робин, Winnie Пух и Поросенок вместе проводили время за разговорами, Кристофер Робин перестал жевать травинку и как бы между прочим говорит: «Знаешь, Поросенок, я сегодня видел Heffalump'a».
«Что же он делал? », спрашивает Поросенок. «Просто фланировал в одиночестве», говорит Кристофер Робин. «Не думаю, чтобы он меня заметил».
Таким образом, Heffalump предстает как некая загадка, некая неразрешенная проблема. Что такое Heffalump? Безусловно, что-то большое (как слон – elephant), агрессивное, дикое и необузданное. Его надо поймать, обуздать. Это пока все, что мы о нем знаем, так как его на самом деле никто не видел. Здесь на помощь вновь приходит работа Фрейда о Гансе, где обсуждается немецкое слово Lumpf (ср. Heffalump), обозначающее экскременты, нечто вроде «какашка, колбаска», анальный заместитель мужского полового органа. Аналогия между Lumpf и Heffalump поддерживается тем, что в английском языке слово lump означает «глыба, ком, огромный кусок, большое количество, куча, чурбан, обрубок, опухоль, шишка». Итак, Heffalump – это нечто огромное, набухшее, набрякшее, короче говоря, это фаллос. Подтверждает ли текст ВП эту интерпретацию? Мысль поймать Heffalump'a завладевает Пухом и Поросенком всецело. Они решают вырыть яму (ср. ниже о норе как синониме вульвы и пролезании в нору как субституции полового акта и рождения), чтобы Heffalump угодил в нее. Пух и Поросенок символически разыгрывают здесь половой акт. Отношения между ними латентно сексуальные, они все время падают друг на друга (см. ниже). Пух – активное, мужское начало, Поросенок – очень маленькое и слабое, трусливое животное, полностью лишенное мужских признаков, в одном месте своей книги Кристофер Милн написал о своей игрушке – прототипе Поросенка (Piglet) – she: она [ Milne 1976: 132 ]. По сути, Piglet – хрюшка, Хрюша – это недоразвившаяся девочка. Индикатором сексуальности Пуха выступает мед, при упоминании о котором (в Западню решили положить мед для привлечения Heffalump'a) Пух впадает в состояние, близкое к сексуальной ажитации, и говорит следующее:
«И я пошел бы за ним», говорит Пух взволнованно, «только очень осторожно, чтобы не спугнуть, и я настиг бы Банку Меду и прежде всего облизнул бы по краешку, притворяясь, как будто там ничего нет, знаешь ли, а потом я бы еще погулял и вернулся и стал бы лизать-лизать до самой середины банки, а потом…»
Потом события развиваются следующим образом. Пух и Поросенок расходятся по домам, но Пух не может уснуть, томимый голодом. Придя в кладовую, он не понимает, куда девался мед. Мысль о Heffalump'e вытеснялась у него из сознания – он отнес мед в Западню, но забыл об этом. После этого, когда в состоянии быстрого сна Пуха Heffalump съедает его мед у него на глазах, Пух бежит к яме и лезет головой в банку с медом, в результате надевает ее на голову и не может снять (мотивная перекличка с главой «Нора», когда он пролезает в нору к Кролику, но, наевшись, т. е. символически «забеременев», не может вылезти обратно (подробнее о связи этого мотива с родовой травмой см. ниже)). Тем самым Пух превращается в Heffalump'a, за коего его и принимает Поросенок, который, увидев все это, в ужасе убегает. Итак, Heffalump предстает как сексуальный соперник, или субститут, Пуха, поедающий его священную пищу, в которого Пух символически превращается, отведав пищи, оскверненной им. Для Поросенка этот страшный и агрессивный фаллос – Heffalump (еще одна символическая этимология этого слова) является одновременно привлекающим и отталкивающим (страх дефлорации):
Что такое был этот Heffalump?
Был ли он Свиреп?
Приходил ли он на свист?
И как он приходил?
Нежен ли он вообще с Поросятами?
Если он нежен с Поросятами, то Смотря с Какими Поросятами?
Положим, что он нежен с Поросятами, но не повлияет ли на это тот факт, что у Поросенка был дедушка по фамилии Нарушитель Гарри?
Ср. в более «стерильном» переводе Б. Заходера неожиданно менее точный, но более откровенный пассаж:
Какой он, этот Слонопотам? Неужели очень злой?
Идет ли он на свист? И если идет, то зачем? Любит ли он поросят или нет? И к а к он их любит (курсив А. Милна, разрядка Б. Заходера).
История с Heffalump'ом репродуцируется в главе «Снова Heffalump» (как мы уже писали в предисловии, эта глава почему-то вообще не была Заходером переведена, и в этом издании в полном составе ВП она публикуется впервые), где Пух, идя по Лесу, падает в яму прямо на Поросенка. Вот как это выглядит:
«Пух», пропищал голос.
«Это Поросенок», нетерпеливо закричал Пух.
«Ты где? »
«Внизу», говорит Поросенок действительно довольно нижним голосом.
«Внизу чего? »
«Внизу тебя. Вставай! »
«О! », сказал Пух и вскарабкался на ноги так быстро, как только мог. «Я что, упал на тебя? »
«Ну да, ты упал на меня», говорит Поросенок, ощупывая себя с головы до копыт.
«Я не хотел этого», говорит Пух покаянно.
«А я не говорю, что хотел оказаться внизу», грустно сказал Поросенок. «Но теперь со мной все в порядке. Пух, я так рад, что это оказался ты».
Оказавшись в яме, Пух и Поросенок тут же вспомнили Heffalump'a и поняли, что попали в Западню.
Вторым латентным сексуальным соперником Пуха выступает И-Ё, его полная противоположность в характерологическом и речевом планах (см. ниже). В главе «День рождения» Поросенок и Пух должны подарить И-Ё подарок. Пух решает подарить горшок с медом, но по дороге съедает мед (видимо, он подсознательно понимает, что священный мед никому нельзя отдавать, тем более И-Ё, который в конце книги отбирает у него функцию поэта). Таким образом, Пух дарит И-Ё пустой горшок из-под меда, то есть «обессемененный» пустой фаллос. Что же делает Поросенок, испытывающий к И-Ё определенного рода сексуальное влечение? Вспомним место в ВП, когда Поросенок хочет подарить И-Ё фиалки, а тот ломает три скрещенные палки в виде буквы А, символ образования. Поросенок решает подарить И-Ё воздушный шар – упругий символ беременности, элемент архаического «забытого языка» [ Fromm 1951 ]. Однако подсознательная боязнь беременности заставляет его порвать шар, который превращается в мокрую тряпку. Таким образом, Пух приносит И-Ё в подарок пустой горшок, а Поросенок – порванный воздушный шарик. Казалось бы, это символизирует полный сексуальный крах. Однако И-Ё находит выход в символической мастурбации – он всовывает порванный шарик в пустой горшок, вынимает и всовывает обратно.
В конце книги Пух увенчивается как сексуальный лидер бревном (pole), символом Северного Полюса.
В книге «Дом в Медвежьем Углу» роль сексуальных мотивов и их значимость резко уменьшается, так как эта книга скорее напоминает роман воспитания (подробнее см. последний раздел этой статьи): разрушение инстинктов раннего детства и утверждение положительных социальных идеалов (здесь, впрочем, намечается другая сексуальная пара – Тиггер и Бэби Ру: «Вот ты сейчас сам убедишься», храбро сказал Тиггер. «А ты можешь сесть мне на спину и наблюдать». Ибо из всех вещей, о которых он сказал, что Тиггеры умеют их делать, он неожиданно почувствовал уверенность именно относительно лазанья по деревьям. «„Оо, Тиггер, – оо, Тиггер, – оо, Тиггер“, возбужденно пищал Ру», – но именно лишь намечается).
|
|
|
