Историко-филологическое направление на рубеже XIX - XX вв.

1. Старшее поколение "соколовцев". В.В.Латышев 2. Младшее поколение "соколовцев". С.А.Жебелев.

[216] На рубеже XIX - XX вв. европейская наука о классической древности переживала невиданный до того подъем, что было естественно подготовлено длительной полосой плодотворного гуманитарного развития начиная с эпохи итальянского, а затем и общеевропейского Возрождения. XIX век был венцом этого развития, расцвет классических штудий - одним из ярчайших его проявлений. Особенного блеска и вся гуманитарная культура и наука, и их существенная, заглавная отрасль - классическое образование и вспоенное им антиковедение - достигли на рубеже XIX - XX столетий, в последние десятилетия перед Первой Мировой войной и развязанными ею страшными социальными потрясениями, которые фактически подвели черту под историей европейского гуманизма.

Что касается науки о классической древности, то ее успехи в означенный период были столь впечатляющими, что для последующих поколений антиковедов достигнутый тогда уровень навсегда остался своего рода нормой, высшим эталоном, а созданные тогда труды приобрели славу поистине классических. В особенности велики были достижения немецкого антиковедения, представленного в ту пору целым созвездием блистательных имен: завершал свой творческий путь создатель новейшей "Римской истории" и автор капитальных исследований о римском праве Теодор Моммзен (1817 - 1903 гг.), но разгорались и новые светила, такие, как мастер социального анализа Роберт Пёльман (1852 - 1914 гг.), автор яркой и вместе с тем основательной "Греческой истории" Карл-Юлиус Белох (1854 - 1929 гг.), творец универсальной "Истории древности" Эдуард Мейер (1855 - 1930 гг.), не говоря уже о всеобъемлющем знатоке классической древности, своими исследованиями охватившем все области ее культуры и государственности Ульрихе фон Виламовиц-Мёллендорфе (1848 - 1931 гг.). Впрочем, не одна лишь немецкая, но и другие европейские национальные школы могли гордиться крупными достижениями и не были вовсе лишены блестящих имен. В французской историографии выделялись такие первоклассные ученые, как Гастон Буассье (1823 - 1908 гг.) и Поль [217] Гиро (1850 - 1907 гг.), в английской - Джеймс Фрезер (1854 - 1941 гг.) и Джон Бьюри (1861 - 1927 гг.), в итальянской - Гаэтано Де Санктис (1870 - 1957 гг.) и Гульельмо Ферреро (1871 - 1942 гг.).

Равным образом и русская наука об античности, первоначально развивавшаяся как побочное ответвление немецкого антиковедения, с середины XIX в. стала вровень с другими европейскими школами, а к исходу этого столетия и началу следующего числила в своем активе целый ряд перворазрядных, европейского уровня ученых и немало значительных свершений.¹ Имея основанием своим достаточно уже широкую социальную среду, а именно значительный слой по-европейски образованной городской интеллигенции, находя опору в укоренившейся системе классического образования в лице многочисленных гимназий и немногих, но хорошо укомплектованных специалистами университетов, пользуясь поддержкой правительства, которое, впрочем, преследовало при этом не одни только научные или образовательные цели (о чем речь еще пойдет ниже), русская наука о классической древности жила в ту пору полнокровной жизнью, одерживая одно достижение за другим и всячески расширяя сферу своей активности. Разработка политической истории древней Греции и Рима, изучение социальных отношений, идеологии и культуры античного общества, исследование древней литературной традиции и новонайденных надписей и монет, историко-археологические изыскания на местах древних поселений и некрополей в освоенной некогда греками зоне Северного Причерноморья, - эти и другие области антиковедных занятий стремительно осваивались и развивались русскими специалистами-классиками в русле того пышного закатного расцвета гуманитарной культуры, каким были отмечены последние десятилетия в жизни старой России.

Показательным при этом было именно богатство научных направлений, служившее залогом всестороннего охвата и постижения [218] древней цивилизации и вместе с тем создававшее условия для творческой реализации ученых самого различного характера, самых разных способностей, склонностей и ценностных установок. В самом деле, в предреволюционном русском антиковедении отчетливо выделяются такие (если называть только главные) направления, как ставшие уже традиционными историко-филологическое и культурно-историческое и новые или, вернее, тогда именно заново оформившиеся - социально-политическое и социально-экономическое. Каждое было представлено фигурами без всяких сомнений самого высокого уровня: в историко-филологическом направлении тон задавали питомцы соколовской школы, эпиграфисты, знатоки древностей и истории В. В. Латышев и С. А. Жебелев, в культурно-историческом лидировал выдающийся знаток античной литературы и религии, блистательный ученый и публицист Ф.Ф.Зелинский, в социально-политическом - исследователь афинской демократии В. П. Бузескул, а в социально-экономическом - признанный позднее (наряду с Т. Моммзеном и Эд. Мейером) корифеем мирового антиковедения М. И. Ростовцев. Ниже мы остановимся подробнее на каждом из этих направлений, группируя наше изложение вокруг наиболее значительных и колоритных фигур. Начнем с первых, традиционных направлений как наиболее весомых и наиболее авторитетных в ту пору. И в первую очередь речь пойдет об историко-филологическом направлении, этом главном эшелоне дореволюционной русской науки об античности.

1. Старшее поколение "соколовцев". В.В.Латышев

На рубеже XIX - XX столетий еще продолжали свою научную и педагогическую деятельность зачинатели базировавшихся на эпиграфике историко-филологических штудий Ф. Ф. Соколов, И. В. Помяловский и П. В. Никитин. Но теперь к этой группе основоположников присоединился целый ряд новых, молодых ученых, вышедших главным образом из "пятничных" семинаров Соколова, сумевших несказанно обогатить историко-филологическое направление и доставить ему наиболее авторитетное положение в отечественном дореволюционном антиковедении. В. К. Ернштедт, В. В. Латышев, А. В. Никитский, Н. И. Новосадский, С. А. Жебелев, И. И. Толстой - вот имена лишь наиболее видных из "соколовцев", тех, чьи научные труды и общественная деятельность заслужили самую высокую [219] оценку и признание как в Университете, так и в Академии наук.

Старший в этой славной плеяде и первый, с которого мы начнем наш обзор, - Виктор Карлович Ернштедт (1854 - 1902 гг.).² Выходец из шведской семьи, натурализовавшейся в России, он прошел курс наук в Петербургском университете, где на Историко-филологическом факультете его главными наставниками были профессора А. К. Наук, К. Я. Люгебиль и Ф. Ф. Соколов. Первой печатной работой Ернштедта были "Критические заметки на Светония", довольно большая статья, посвященная критике текста этого одного из самых интересных писателей времени Империи.³ Начав с латинской литературной традиции, Ернштедт, однако, очень скоро, под влиянием Наука и Соколова, переходит к греческой словесности и греческим древностям, которые и становятся исключительным предметом его научных изысканий. Свидетельствами этой перемены научного интереса являются прежде всего опубликованные в 1878 - 1880 гг. работы, посвященные тексту так называемых малых аттических ораторов Антифонта, Андокида, Исея и др. (к чему мы еще вернемся ниже), а также появившаяся чуть позже статья "Саламинская битва".⁴ Последняя особенно примечательна, поскольку выполнена она именно в духе соколовского направления: скрупулезный филологический анализ античной традиции, именно свидетельств Эсхила, Геродота, Диодора (Эфора) и Плутарха, служит здесь всесторонней, обстоятельной реконструкции исторического факта - знаменитого морского сражения греков с персами при Саламине в 480 г. до н. э.

Роль Ф. Ф. Соколова в становлении Ернштедта как ученого была велика и не ограничивалась одним лишь непосредственным личным воздействием. И иным, так сказать, внешним образом он был устроителем научной судьбы своих питомцев. По его инициативе в 1880 г. двое старших из его учеников В. К. Ернштедт и В. В. Латышев были [220] отправлены в длительную заграничную командировку с целью более основательной подготовки к будущей профессорской деятельности. Два года Ернштедт провел в Греции, на месте знакомясь с древними эпиграфическими памятниками и совершенствуясь в методах их исследования, а затем еще один год - в Италии, где предметом его занятий было изучение средневековых рукописей, содержащих произведения античных и византийских писателей. Занятия рукописями в Италии окончательно определили дальнейший творческий путь молодого ученого: хотя он не остался совершенно в стороне от историко-эпиграфических исследований и при случае мог откликнуться специальной статьей на новые эпиграфические находки в Балканской Греции или Причерноморье,⁵ главной областью его научных занятий оставались текстология и палеография.

Бо v льшая часть ученых трудов Ернштедта посвящена изучению рукописного предания, критике и исправлению текста различных древних и средневековых греческих писателей. Таковы были уже первые его опыты в греческой словесности: статья "Observationes Antiphonteae", посвященная толкованию и исправлению отдельных трудных мест в речах первого в каноне аттических ораторов Антидонта;⁶ магистерская диссертация "Об основах текста Андокида, Исея, Динарха, Антифонта и Ликурга", где путем внимательного сличения различных дошедших до нашего времени рукописей были обоснованы, во-первых, предположение о наличии для всех этих манускриптов одного, единого архетипа, а во-вторых, предпочтительное перед другими значение двух кодексов N (codex Oxoniensis, XIV в.) и A (codex Crippsianus, XIII в.);⁷ наконец, выполненное на основании этих исследований новое научное издание речей Антифонта - редкий пример осуществленного в России издания оригинала древнего классика.⁸

Позднее Ернштедт много занимался рукописями из собрания известного русского богослова и коллекционера, епископа Порфирия Успенского (1804 - 1885 гг.). Важнейшее из выполненных им в этой связи исследований касалось отрывков из комедий Менандра, виднейшего [221] представителя так называемой Новой аттической комедии (рубеж IV - III вв. до н. э.), чье литературное наследие продолжает открываться нам во все новых и новых находках. Объемистое это исследование, озаглавленное "Порфириевские отрывки из аттической комедии: палеографические и филологические этюды" (СПб., 1891), стало второй диссертацией Ернштедта, принесшей ему ученую степень доктора греческой словесности. Из других работ Ернштедта, связанных с изучением греческого рукописного предания, отметим весьма ценные специальные исследования, посвященные забытым собраниям греческих пословиц и поговорок.⁹ К этому надо добавить целую серию мелких заметок, имевших целью критику и исправление текста Анакреонтовых стихотворений, Вакхилида, Эврипида, Аристофана, Фукидида, Аристотеля и афинского оратора Ликурга, заметок, если и не открывающих новых черт в Ернштедте как ученом, то все же свидетельствующих о завидной широте его филологических интересов.¹⁰

В. К. Ернштедт был несравненным мастером тонкого филологического анализа, строгим и вместе с тем осторожным критиком текста, прекрасным знатоком греческих рукописных сводов, внесшим большой вклад в изучение коллекций древних (средневековых) рукописей, хранящихся в России, Италии и Германии. Его можно назвать "одним из первых - если не первым - и лучших знатоков в России греческой палеографии".¹¹ При этом, как мы могли убедиться, виртуозно проводимые текстологические и филологические исследования сочетались у Ернштедта с вниманием к реальной, вещной и событийной стороне античности, лучшему постижению которой и должны были служить все эти, с первого взгляда, донельзя специальные изыскания. Осуществленные таким образом работы Ернштедта полностью сохраняют свое значение и в наше [222] время, а его исследования, касающиеся малых аттических ораторов и порфириевских отрывков из Менандра, вообще являются основополагающими и обязательными для всякого, кто станет заниматься этими разделами древнегреческой культуры.

Заканчивая характеристику научной деятельности старшего "соколовца", отметим, что в последние годы своей жизни он, подобно многим другим русским классикам, обратился к изучению позднего периода греческой словесности. В частности, совместно с В. Г. Васильевским он осуществил издание "Стратегикона" византийского писателя XI в. Кекавмена, сочинения, являющего собой собрание военных и иных поучительных наставлений и служащего ценным источником для изучения значительного периода византийской истории - от правления императора Василия II Болгаробойцы до Романа IV Диогена (976 - 1071 гг.).¹²

Научно-исследовательскую деятельность в области классической филологии В. К. Ернштедт сочетал с большой педагогической и общественной работой. На историко-филологическом факультете Петербургского университета он начал преподавать еще в 1877 г.; возвратившись из заграничной командировки, он возобновил чтение лекций и практические занятия в университете и не прекращал их уже до самой смерти. В 1893 г. он был избран адъюнктом Российской Академии наук, и с этого времени его деятельность была неразрывно связана с жизнью не только Университета, но и Академии (ее действительным членом он стал в 1898 г.). Ернштедт был также активным членом Русского Археологического общества и в течение трех лет исполнял обязанности секретаря его Классического отделения. Долгие годы - с 1892 по 1902 - он заведовал отделом классической филологии в важнейшем в старой России периодическом научном издании - в "Журнале министерства народного просвещения", и при его участии увидели свет работы многих русских исследователей античности. В те годы "Журнал министерства народного просвещения" был одним из главных - если не самым главным - органов, где печатались классики, и с этой точки зрения роль Ернштедта как руководителя отдела классической филологии в столь важном журнале заслуживает быть отмеченной особо.

В. К. Ернштедт сравнительно мало занимался эпиграфикой в точном смысле слова, его всегда гораздо больше интересовали вопросы [223] толкования и критики рукописного предания литературных текстов. Напротив, его сверстники и сотоварищи по соколовскому кружку В. В. Латышев, А. В. Никитский и Н. И. Новосадский всегда были эпиграфистами по преимуществу. Особое место в ряду питомцев соколовской школы принадлежит Василию Васильевичу Латышеву (1855 - 1921 гг.), который не только обогатил русскую науку о классической древности трудами, чье значение невозможно переоценить, но и достиг наивысшего, по меркам его профессии, общественного положения, что сделало его заглавной фигурой в русском дореволюционном антиковедении и одновременно символизировало безусловное торжество представляемого им историко-филологического направления. В этом надо отдавать себе отчет тем более, что выдвижение на первый план после смерти Латышева, в начале 20-х годов, сравнительно новых - впрочем, также без сомнения выдающихся - фигур С. А. Жебелева и М. И. Ростовцева может исказить представление о реальной значимости их всех в дореволюционное время, оттеснив Латышева как бы в тень, на второй план.

В историографическом плане, во всяком случае, так оно и случилось: если С. А. Жебелев еще при жизни своей, после сближения с новой властью, превратился в признанного классика советской науки, а М. И. Ростовцев стал кумиром науки западной (а теперь и нашей, постсоветской), и о каждом из них памятная литература все время умножается, то В. В. Латышев буквально стал элементом историографии, чьими трудами, разумеется, пользуются, но чья личность и творчество никого не интересуют. Примечательным подтверждением может служить сухая подборка материалов, опубликованная в связи со 100-летним юбилеем Латышева в 28-м томе "Советской археологии" (с опозданием на три года, в 1958 г.), не идущая ни в какое сравнение с богатейшими юбилейными публикациями о Жебелеве (в "Вестнике древней истории", 1940, № 1, и 1968, № 3) и нынешним длящимся уже несколько лет буйством литературы о Ростовцеве (в том же "Вестнике древней истории", начиная с 1990 г.).

Между тем жизнь и деятельность В. В. Латышева вполне заслуживают того, чтобы вновь, после долгого перерыва, стать объектом особого внимания. Изучение его творческого пути интересно и само по себе, во всяком случае для того, кто испытывает любопытство к прошлому нашей науки, к прежним ее деятелям, но оно может оказаться важным для суждения и о более общих проблемах, в данном [224] случае - о соотношении западных и русских начал в отечественном антиковедении, о сравнительной значимости возникавших в нем научных направлений, о месте классических дисциплин в гуманитарной науке и образовании, о соотношении в деятельности антиковеда принципов собственно научных, исследовательских, и педагогических, занятий ученых и административно-общественных. Вопросы эти относятся, что называется, к категории вечных, и на них трудно дать исчерпывающий однозначный ответ. И все-таки обращение к биографии такого выдающегося деятеля науки, каким был Латышев, может оказаться весьма полезным и поучительным, знакомя нас с оригинальным типом ученого, в чем-то сходного, но в чем-то и отличного от более известных С. А. Жебелева и М. И. Ростовцева, а следовательно, доставляя дополнительный материал для ответа на только что поставленные вопросы.

Занятие это может оказаться достаточно плодотворным, ибо, при всем отодвижении Латышева в историографическую тень, мы не можем пожаловаться на совершенное отсутствие материалов. Для реконструкции его жизненного пути и суждения о его личности мы располагаем, во-первых, обстоятельными автобиографическими записками самого Латышева;¹³ далее, рядом некрологов и воспоминаний о нем, составленных людьми хорошо его знавшими, в частности, С. А. Жебелевым, Ф. И. Успенским, А. В. Никитским;¹⁴ наконец, более или менее содержательными разделами о нем в общих трудах по историографии античности, и в первую очередь в известном компендиуме В. П. Бузескула.¹⁵ К этому надо добавить многочисленные критические отзывы и целые обзоры, посвященные работам Латышева,¹⁶ полные списки выполненных им [225] трудов,¹⁷ ну и, конечно же, самые эти труды, поскольку они являются источником для суждения о его научной работе. В общем материалов набирается довольно много, и если и можно посетовать на что-либо, так это - на скудость сведений, проливающих свет на личную жизнь и характер Латышева. Его собственные высказывания на этот счет предельно сдержанны, а суждения других, за немногими исключениями вроде особенно близких к нему Ф. Ф. Соколова и А. В. Никитского, отличаются заметной сухостью, а подчас и плохо скрытым отчуждением. О последней черте, присущей особенно воспоминаниям Жебелева, у нас будет еще повод поговорить специально, а теперь обратимся непосредственно к биографии Латышева.

Будущий великий эпиграфист родился 29 июля 1855 г. в селе Диеве Бежецкого уезда Тверской губернии. Происходил он, по его собственному указанию, "из мещан г. Калязина",¹⁸ т. е. из самой что ни на есть российской глубинки (Бежецк и Калязин - старинные русские города к северо-востоку от Твери). Первые годы жизни В. В. Латышев провел в родном селе. Он рано лишился отца и с 8-летнего возраста был взят на воспитание своим крестным отцом, дядей по матери И. С. Талызиным, который служил в губернском правлении в Твери. Таким образом, по существу Латышев происходил из средней чиновничьей среды. В 1864 г. Латышев вместе с И. С. Талызиным переселился в Гродно. В 1865 - 1872 гг. он обучался в гродненской гимназии, которую окончил с серебряной медалью. Своими успехами в учебе он обратил на себя внимание тогдашнего попечителя Виленского учебного округа Н. А. Сергиевского, по предложению которого в том же году поступил в Санкт-Петебургский Историко-филологический институт стипендиатом от названного округа.

Историко-филологический институт был учрежден в Петербурге в 1867 г. со специальною целью готовить преподавателей гуманитарных [226] дисциплин для гимназий. Преподавание истории, русской словесности и древних классических языков было поставлено в Институте превосходно; их вели, как правило, профессора С. Петербургского университета. В. В. Латышев, специализировавшийся по отделению древних языков, получил великолепную филологическую подготовку. Но круг его интересов не ограничивается филологией; он сближается с Ф. Ф. Соколовым, принимает участие в уже упоминавшихся выше домашних семинарах по эпиграфике, которые из года в год велись Соколовым по пятницам для круга избранных учеников, и таким образом приобщается к новым тогда занятиям надписями, а через них - к более глубокому изучению античных реалий и истории. Соколов становится для Латышева главным наставником, на всю жизнь он сохраняет к нему любовь и верность усвоенному от него историко-филологическому направлению.

По окончании Историко-филологического института В. В. Латышев получил назначение преподавать древние языки в гимназии в Вильно (1876 г.). Так началась его самостоятельная педагогическая деятельность. Четыре года он проработал в качестве гимназического учителя, и за это время в нем выработался тот тип совершенного преподавателя-классика - эрудита, досконально владеющего своим предметом, но вместе с тем и педанта, ответственного и строгого, - который позднее прежде всего и бросался в глаза современникам. Впрочем, преподавательской деятельностью не исчерпывались занятия молодого филолога: помимо дисциплины в нем сильно было и собственно творческое начало, и к виленскому периоду относятся его первые научно-литературные опыты и публикации.

В 1878 г. появляется первая печатная работа В. В. Латышева - перевод диалога Лукиана "Харон, или наблюдатели",¹⁹ произведения изящного, но сумеречного, обличающего тщеславие и суетность людей, не подозревающих, что их жизнь эфемерна, что они, независимо от успехов и положения, подобны воздушным пузырям, обреченным лопнуть все без исключения... Странный выбор темы для первого литературного опыта. Был ли он случаен, или как-то соответствовал умонастроению молодого автора? Так или иначе, с этой небольшой публикации сам Латышев отсчитывал начало своей ученой и литературной деятельности. А два года спустя из печати вышел и первый его большой труд - первая часть "Очерка греческих [227] древностей", задуманного как пособие для начинающих филологов-классиков по государственной и общественной жизни древних греков.²⁰

Между тем петербургские наставники не забывали о своем способном и многообещающем питомце. Когда в 1880 г. Ф. Ф. Соколову удалось добиться от Министерства народного просвещения учреждения двухгодичной командировки в Грецию для молодых классиков, определяемых для подготовки к профессорскому званию, В. В. Латышев попал в первую партию таких счастливцев. Летом того же года Соколов лично сопроводил В. К. Ернштедта и В. В. Латышева в Афины, где и оставил их на попечение выдающихся эпиграфистов Ульриха Кёлера, заведовавшего Афинским отделением Немецкого Археологического института, и Поля Фукара, директора Французской школы в Афинах. Стажировка проходила в усиленных занятиях эпиграфикой как в музейных условиях, так и в полевых, чему способствовали частые экскурсии по местам археологических работ.

За два года В. В. Латышев объездил практически все области Греции, посетил все места раскопок и сам сумел открыть несколько новых надписей: в южной Фессалии - сенатусконсульт времени Римской республики (от середины II в. до н. э.) по поводу споров двух соседних городков Нартакия и Мелитеи, а в Беотии - надпись с рескриптами императора Антонина Пия (II в. н. э.) по делу городов Коронеи и Фисбы. Подготавливая к изданию эти и другие надписи, он начинает активно сотрудничать в "Журнале Министерства народного просвещения", где с 1880 г. печатается целая серия его статей под общим названием "Эпиграфические этюды", а также в периодических изданиях своих западноевропейских кураторов: в французском "Bulletin de correspondance hellйnique" и в немецких "Athenische Mitteilungen". Молодой стажер быстро становится зрелым ученым-эпиграфистом, а его имя обретает европейскую известность.

Второй год заграничной командировки В. В. Латышева еще не истек, когда в Петербурге вторично решилась его судьба, на этот раз с еще более важными, можно сказать, определяющими для всей его жизни последствиями. В марте 1882 г. Русское Археологическое общество, по предложению Ф. Ф. Соколова, решило поручить Латышеву осуществить сбор материалов для последующего издания свода древних греческих и латинских надписей, происходящих из античных поселений Северного Причерноморья, и с этой целью исходатайствовало у Министерства народного просвещения продление ему командировки (т. е. государственного содержания) еще на один год. Идея такого издания вынашивалась Обществом уже давно: еще в 1876 г. была образована специальная ученая комиссия в составе А. Я. Гаркави, И. В. Помяловского и Ф. Ф. Соколова, которая должна была разработать подробный план издания. Затем, в 1878 г., Общество официально обратилось к Соколову с предложением взять на себя исполнение намеченного труда. Тот после долгих колебаний, обусловленных загруженностью педагогической работой и намерением завершить сильно затянувшееся приготовление докторской диссертации, согласился, но с условием отсрочки на два года. Однако времени для исполнения поручения он так и не нашел и по истечении не двух, а почти четырех лет, принеся Обществу извинения, рекомендовал вместо себя своего ученика Латышева.²¹

Выступая в общем собрании Русского Археологического общества, Ф. Ф. Соколов дал самую лестную характеристику молодому ученому. "В короткое время, - отмечал он, - г. Латышев приобрел необыкновенное мастерство в списывании надписей и написал целую массу прекрасных статей <...>. Энергия г. Латышева поистине изумительна, как согласится всякий, кто прочитает все его работы, сделанные в продолжении неполных 20 месяцев <...>. Всякая новая работа Латышева представляет новый шаг вперед в его научной зрелости. Надобно удивляться глубоким его познаниям в греческих древностях, точности издания текстов, зрелости суждения, полноте указаний на литературу всякого специального вопроса <...>. Вот молодой ученый, который обладает всею подготовкою, всеми качествами, необходимыми для исполнения той трудной задачи, которую поставило Общество".²²

Никто - по крайней мере, никто из тех, кто сам с душой отдавался [229] преподавательской деятельности и знает, как она засасывает - не станет попрекать Ф. Ф. Соколова за проволочку, зато всякий восхитится тем благородством, с которым он решился препоручить столь лестное и перспективное задание своему ученику. С изумительной энергией обратился В. В. Латышев по возвращении из Греции к исполнению данного ему нового поручения. При этом он нашел время для завершения работы над первой своей диссертацией, материалы для которой были им собраны еще во время заграничной стажировки, и в феврале 1883 г. с успехом защитил ее в Петербургском университете, получив степень магистра греческой словесности. Диссертация, изданная в тот же год отдельной книжкой, была посвящена греческому календарю,²³ теме очень важной, особенно для эпиграфических занятий, если учесть, как много зависит в правильной интерпретации документа от его точной датировки. Недаром все выдающиеся эпиграфисты посвящали специальные труды темам древнего календаря - и А. Бек, и Т. Моммзен, и (уже в новейшее время) Б. Д. Меритт.

"Затем, - читаем мы в автобиографии нашего ученого, - изучив предварительно литературу южнорусской эпиграфики и списав надписи, хранящиеся в С. Петербургских музеях и коллекциях, Л[атышев] весною 1883 г. совершил большое путешествие по югу России, причем посетил города Харьков, Таганрог, Керчь, Тамань, Феодосию, Севастополь, Одессу, Херсон и Кишинев, а затем, в августе, Москву, везде разыскивая и списывая сохранившиеся древние эпиграфические памятники".²⁴

При всей целеустремленности и стремительности, с которыми В. В. Латышев обратился к сбору необходимых материалов, работа по подготовке и изданию свода северопричерноморских надписей не могла быть выполнена в рамках годичной командировки. С ее истечением приходилось думать о служебном месте, могущем доставить надлежащее содержание, а следовательно, и условия для продолжения научных занятий. С лета 1883 г. Латышев возвращается к преподавательской деятельности: с 1 июля этого года он зачисляется преподавателем греческой словесности в свою Alma mater - в Петербургский Историко-филологический институт, а с сентября следующего года определяется приват-доцентом по той же специальности [230] в Петербургский университет и параллельно в 1883 - 1886 гг. читает лекции по древней истории на Высших женских (Бестужевских) курсах. Более того, его деятельная натура толкает его к новым занятиям на поприще административно-общественном, становящемся для него столь же важным полем приложения своих сил, как и наука и преподавание. В 1886 - 1890 гг. он исполняет обязанности секретаря Классического отделения Русского Археологического общества, а с ноября 1887 г. занимает должность заведующего гимназией при Петербургском Историко-филологическом институте.

Между тем дело с подготовкой свода северопричерноморских надписей подвигается вперед. В. В. Латышев собирает, изучает и, так сказать, овладевает эпиграфическим материалом, происходящим из античных городов Северного Причерноморья. Свидетельством этого становится публикация в 1884 г. большой статьи о государственном устройстве Херсонеса Таврического по эпиграфическим данным.²⁵ А чуть позже в том же году, на VI Археологическом съезде в Одессе, Латышев выступает с информационным сообщением о ходе работ над новым сводом надписей и представляет участникам съезда в качестве образца несколько корректурных листов подготовляемого им издания.²⁶ Наконец, в следующем, 1885 г. в свет выходит первый том "Древних надписей северного побережья Понта Эвксинского", куда вошли надписи из Тиры, Ольвии, Херсонеса Таврического и ряда более мелких поселений Западного Крыма (всего 245 номеров).²⁷ Высокий научный уровень издания - исчерпывающая внешняя характеристика документов, их четкое воспроизведение квадратным эпиграфическим (для объективной датировки) и обычным курсивным шрифтом, корректность восстановлений, полнота филологических и исторических комментариев, великолепный латинский язык авторского текста (латынь в качестве языка сопровождения - условие если не непременное, то крайне желательное для изданий такого рода) - все это сделало труд Латышева сенсацией в научной жизни России и явлением весьма заметным в мировой науке об античности. Имя Латышева приобретает широкую европейскую известность, а его творчество на тридцатом году его жизни вступает в полосу расцвета, или, как говорили древние греки, акмэ.

В следующее затем пятилетие научная активность В. В. Латышева продолжает нарастать. В 1887 г. в том же Петербургском университете он защищает вторую свою диссертацию на степень доктора греческой словесности, тоже построенную в значительной степени на эпиграфическом материале, но посвященную уже другому северопонтийскому городу Ольвии (также вышла отдельным изданием).²⁸ Этой работе об Ольвии суждено было стать образцовой: виртуозно пользуясь всем комплексом доступных источников, литературных, эпиграфических, нумизматических, археологических, автор дал обстоятельный исторический очерк жизни греческого города на далекой периферии античного мира, представив все важнейшие моменты в его развитии: основание милетскими колонистами поселения в устье Бугского лимана, отношения ольвиополитов с местными племенами скифов, Афинской морской державой, греко-македонскими властителями, тяжелейший кризис III в. до н. э., нашедший особенно яркое отражение в ольвийском декрете в честь Протогена, подчинение скифским царям во II в. до н. э., гетский разгром и последующая жизнь возрожденного города под римским протекторатом. Другая часть работы Латышева посвящена столь же скрупулезной реконструкции государственного устройства Ольвии: состава населения, органов верховной власти (совет и народное собрание), наконец, различных институтов исполнительной власти (архонты, стратеги, чиновники финансового ведомства и т. д.).

По полноте привлеченных материалов, по глубине исторической реконструкции работа В. В. Латышева об Ольвии не знала себе равных в русской научной литературе: она далеко оставила позади ранее созданные труды, посвященные отдельным городам Причерноморья (А. Б. Ашика, Г. И. Спасского и др. о Боспоре Киммерийском, Б. В. Кёне - о Херсонесе, П. В. Беккера - о Тире), и даже сейчас, несмотря на необходимость пополнения изложения новыми данными, остается эталоном всестороннего монографического исследования такого рода. Кстати, можно заметить, что она не утратила такого своего качества даже после выхода в свет новой монографии [232] об Ольвийском полисе, написанной Ю. Г. Виноградовым.²⁹ Эта последняя предлагает ценнейшие дополнения на основе эпиграфических и нумизматических данных, но она не заменяет работы Латышева в целом.

За докторской диссертацией последовало завершение работы над "Очерком греческих древностей". В 1888 г. В. В. Латышев переиздал первую часть "Очерка" ("Государственные и военные древности"), а в 1889 г. издал и вторую его часть ("Богослужебные и сценические древности"). Книга была задумана как "пособие для гимназистов старших классов и для начинающих филологов" (так именно и значится на титульном листе), но ее значение гораздо шире и выше. Составленный вослед известным немецким пособиям Густава Гильберта и Георга Бузольта,³⁰ снабженный многочисленными дополнениями за счет более широкого привлечения свидетельств литературных источников и особенно новых эпиграфических данных, наконец, оснащенный подробными библиографическими указаниями (в том числе и на отечественную литературу, что особенно ценно для русского читателя), этот очерк дает обстоятельный обзор наиболее важных институционных аспектов древнегреческой цивилизации.

Так, в первой части последовательно представлены все важнейшие фазы исторического развития греческой государственности (от ее примитивных начал в героическое время до демократии классической эпохи). Далее, весьма подробно описываются образование и устройство ведущих полисов Эллады - Спарты и Афин, а под конец - формы межполисных отношений и объединений, включая религиозно-политические единства (Дельфийская и Делосская амфиктионии), союзы гегемонистского типа (Пелопоннесский и Афинский), федеративные образования эллинистического периода (Этолийский и Ахейский союзы). Во второй части столь же полно охарактеризованы религиозные древности греков, элементы их культа (места и предметы почитания, исполнители обрядовых церемоний и самые эти обряды, времена культа, включая общеэллинские и афинские празднества, наконец, такие особые виды культовых действий, как гадания, прорицания, мистерии и т. п.). После этого дается [233] описание тесно связанных с религией и, в частности, с культом Диониса древностей сценических, т. е. драмы и театра (включая устройство театрального здания, декорации и машины, актеров и хор, устройство представлений и т. д.).

Добротные, обстоятельные разъяснения всех реалий, многочисленные ссылки на источники (нередко цитируемые in extenso) и перечни специальной научной литературы, прилагаемые в конце глав и параграфов, делают латышевский "Очерк греческих древностей" незаменимым настольным пособием для отечественных антиковедов, причем равно для всех - как для начинающих, так и для поднаторевших в своем деле. При этом целесообразно пользоваться более поздним

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: