Причины возникновения экономики рэкета в постсоветской России

Американский политолог Стивен Фиш (профессор Калифорнийского университета, Беркли) в своей статье рассматривает криминальный рэкет как явление, которое имманентно присуще постсоветской российской экономике. Особую ценность данной статье придает компаративистский подход, при котором автор сравнивает экономику рэкета России и других постсоциалистических государств, выделяя черты их сходства и различия.

“Российская экономика рэкета – стала результатом слияния пяти факторов. Ни один из них не является уникально присущим лишь России, каждый, как правило, можно обнаружить и в некоторых других странах посткоммунистического и иного мира”. Однако совокупная комбинация этих факторов – явление достаточно необычное.

Факторы формирования экономики рэкета:

1. Проклятие достатка. Первая причина возникновения в России экономики рэкета – избыток (supremacy) сырья и продукции добывающих отраслей промышленности. Отчасти это результат наличия крупных месторождений полезных ископаемых (цветных металлов, драгоценных камней, нефти, газа и др.) на территории России. Кроме того, во времена коммунистического режима правительство целенаправленно развивало именно сырьедобывающие отрасли, используя их продукцию для экспорта. Особенно эта деятельность активизировалась в постхрущевский период, когда доходы от добычи и экспорта сырья позволяли игнорировать необходимость модернизации советской экономики.

Поскольку в постсоветский период конкурентоспособными на мировом уровне оставались лишь топливная энергетика, добыча драгоценных металлов и прочих полезных ископаемых, это стимулировало политические игры вокруг доступа к доходам от продажи природных ресурсов. Подобная ситуация является обычной для многих стран, богатых природных ресурсами (Нигерия, Заир, Венесуэла, Индонезия и др.)

2. Приватизация государственной политики. Другая причина возникновения экономики рэкета кроется в своеобразии экономических реформ, проводимых в России после 1992 г.

Российская ваучерная приватизация привела на практике к приобретению контрольных пакетов акций новых фирм представителями заводской администрации, которая ранее только руководила этими предприятиями, но не владела ими. Не случайно в России она стала известна как “номенклатурная приватизация”. После завершения ваучерной приватизации началась вторая фаза приватизации, по принципу “loans-for-shares”, когда правительство стало продавать свои доли акций многих крупнейших фирм (в том числе нефтяных) за ничтожные суммы в управление (clutch) частным банкам.

В результате осуществления подобной программы приватизации в частном секторе постсоветской России стала доминировать олигархия “финансово-промышленных групп” (ФПГ), состоявших обычно из сети предприятий (часто из разных отраслей) под контролем банка. К концу 1996 г. эти ФПГ во многом сильно напоминали довоенные японские “дзайбацу” и послевоенные корейские “чоболи”. История Японии и Южной Кореи показала, что подобные организационные структуры способствовали экономическому процветанию этих стран, хотя и есть сомнения в том, что их господство будет способствовать экономическому динамизму в современных условиях. Для исследуемой темы важно подчеркнуть, что такое сосредоточение власти и богатства в руках немногих олигархов рождает коррумпирование политиков, объединение экономической и политической власти, стирание грани между частным и государственным. Если такая ситуация складывалась в Японии и Корее, то в России она проявилась в особенно гипертрофированной форме. В результате олигархические ФПГ смогли проникнуть в государственную администрацию – такие лица, как Борис Березовский из “Сибнефти” и Владимир Потанин из “ОНЭКСимбанка” пользовались де-факто статусом министров, не прекращая при этом руководить своим бизнесом. “Захват государственного аппарата лидерами ФПГ стирает различия между государственным и частным, коррумпируя политическую систему”. Близкие к правительству олигархи добиваются для своих фирм непозволительных налоговых льгот и привилегий, что снижает налоговые поступления до ничтожных 40% от ожидаемого дохода (в процентном отношении к ВВП налоги в России на 1/3 ниже, чем в Польше или Чехии.)

Специфическая форма олигополизма, когда капиталисты и политики – одни и те же люди, встречается в некоторых странах третьего мира, где султаны и их родственники являются не только правителями, но и крупнейшими собственниками. Однако российский олигополизм, в отличие от режимов Дювалье (Гаити), Самосы (Никарагуа) или Сухарто (Индонезия), не основан на семейных связях. “Фактически те связи, что объединяют сейчас участников большинства ФПГ, не старее, чем сам постсоветский период”.

3. Примитивный либерализм, или дикая и беззаконная свобода. Третьим фактором, который содействовал развитию экономики рэкета, было решение либеральных лидеров начала 1990-х гг. об отказе государства от правового регулирования бизнеса. Воистину трагично, что либералы (такие, как Е. Гайдар, В. Шейнис, Г. Явлинский) не понимали необходимости в сильном правоохранительном аппарате. Как следствие, либеральная политика ненамеренно создала в России климат безнаказанности: каждый, кто занимается преступной деятельностью, практически не сталкивается с риском быть пойманным и наказанным. Показательно, в частности, что за 1994–1997 гг. не было раскрыто ни одно заказное убийство.

Пренебрежение проблемой поддержания государственного порядка свойственно не только российским либералам – скорее, это основная черта всех версий классического либерализма со времен Локка и Канта. Однако в современных странах Запада господствует более реалистическое понимание принципов либерализма, допускающее узаконенное применения насилия. В России же государство не склонно брать на себя какую-либо ответственность за пресечение преступлений против личности или нарушение контрактов. Отказ государства от правоохранительных функций привел к стремительному и буйному росту частного рэкета, что не имеет аналогов ни в советские времена, ни во времена генезиса капитализма на Западе. Даже в эпоху “баронов = разбойников” (“robber baron”) в США продолжала действовать комплексная система уголовного и гражданского судопроизводства и защиты прав собственности, чего нет в современной России.

“Невидимая рука рынка в постсоветской России держит свой палец на курке “Калашникова”. Такая криминализация всей экономики и коллапс общественного порядка в целом отнюдь не способствуют приходу капитализма.

4. Моральный вакуум. Следующая причина возникновения экономики рэкета кроется в отсутствии (особенно у политической и экономической элиты, а отчасти и у обычных граждан) того, что хотя бы немного напоминало нормы этики в делах, касающихся общественной жизни, – в экономике и политике.

Советская мораль основывалась на преданности КПСС. Крах партийного режима разрушил и фундамент общественной морали.

В большинстве современных обществ основным источникам этических норм общественной жизни выступают религиозные традиции. Однако в СССР православие и другие религиозные движения целенаправленно искоренялись – вплоть до физического уничтожения священнослужителей или замены их агентами государственной безопасности. Поверхностность и неестественность возрождения православия в постсоветской России показывают, что за десятки лет религиозные традиции (по крайней мере, традиции православия) были основательно уничтожены. Любопытный факт: мигранты из России в Израиль постоянно поражают “коренных” израильтян отсутствием интереса к иудаизму. В других же посткоммунистических странах, где религиозные традиции и организации не были разрушены до такой степени, криминализация общественной и особенно хозяйственной жизни даже не приблизилась к российскому уровню.

Национальное сознание россиян также находится в кризисном состоянии. Хотя нет недостатка в патриотической риторике, в России автор статьи видит “национализм Виши, а не Де Голля” Это национализм ксенофобии и ностальгии, который не вдохновляет на самопожертвование во имя более свободного общества. В решениях по проблемам экономической политики политические лидеры откровенно игнорируют национальные интересы. В качестве примера можно сослаться на разрушение в середине 1990-х гг. производства персональных компьютеров в Зеленограде: законодатели парламента (включая “патриотов”) приняли тогда закон, уступающий российский рынок производителям из Восточной Азии и ликвидировавший возможность создать отечественный наукотехнополис типа американской Кремниевой Долины.

5. Беспомощность гражданского общества. Пятой причиной экономики рэкета является слабость социальных организаций. Россия переживает описанное еще Э. Дюркгеймом положение, когда новые формы социального общения (associability) развиваются гораздо медленнее, чем под действием экономических изменений исчезают старые формы солидарности.

Тотальное огосударствление в СССР блокировало появление автономных организаций гражданского общества – обычных политических партий и профсоюзов, благотворительных организаций, торговых союзов. В 1990-е гг. советские организации в значительной степени распались, а новые только начинают возникать, причем с большими трудностями – у людей слабо выработаны навыки самоорганизации. Одним из следствий стало своеобразие президентских выборов 1996 г., когда избирателю приходилось выбирать между неприятным и непопулярным действующим президентом и еще менее приглядным лидером КПРФ – единственной крупной и хорошо организованной партии. Конечно, и на Западе политическая жизнь далека от идеала, однако там вряд ли возможна борьба за президентское кресло между кандидатами, один из которых поддерживает разрушение демократических институтов, а другой проводит основное время вдали от рабочего кабинета, борясь со своими болезнями и личными проблемами.

Очень трудно оценить, привела ли реализация приватизационных программ в других постсоциалистических государствах к такому же формированию олигархии и концентрации благосостояния, как в России. Существуют все же некоторые очевидные факты. Несомненно, что экономические преобразования в более реформированных государствах – тех, в которых приватизация и либерализация развивались очень быстро (Польша, Венгрия, страны Балтии), – не породили патологий, которые наблюдаются в России. Программы приватизации в этих странах очень сильно различались, но все они содержали механизмы, направленные на распространение благосостояния среди значительной части населения. Ни одна из них не была основана на создании привилегий для олигархов из многочисленных финансово-промышленных конгломератов. Интересно, хотя и не удивительно, что в менее реформированных странах тоже не возник тот тип олигархии, который наблюдается в современной России: Азербайджан, Белоруссия, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан просто не осуществили достаточно широкой программы приватизации, чтобы в этих странах началось формирование ФПГ российского типа.

Отказ государства от регулирования экономики имел место, помимо России, только в некоторых странах. В одних случаях (как в Грузии и Таджикистане) гражданские войны почти полностью разрушили возможности государства осуществлять какое-либо законное принуждение. В других странах (таких, как Венгрия, Казахстан и Молдова) государство не прекращало обеспечивать общественную защиту, хотя его возможности сильно снизились, что привело к серьезному ухудшению общественного порядка. Единственный случай, который очень напоминает российский, когда государство воздерживалось от мер по защите правопорядка, но не в результате неспособности делать это, а по высокоидеалистическим соображениям захвативших политическую власть либералов, – это Албания под руководством настроенного крайне либерально авторитарного президента Сали Бериша. В большинстве других случаев либо демократическим правительствам удавалось объединить стремление к политической и экономической свободе и усилия, нацеленные на предотвращение распада общественного порядка, либо авторитарные или полудемократические правительства вообще отказывались от либеральной политики, придавая основное значение поддержанию порядка. Польша, Латвия и Эстония относятся к первому типу; Белоруссия после 1994 г., Узбекистан и Хорватия относятся ко второму.

Невозможно точно оценить, существуют или отсутствуют в каком-либо обществе моральные основы для экономического и политического порядка. Но, бесспорно, можно сказать, что большинство стран Восточной Европы, Балтии и Кавказа оставались даже в советские времена под сильным влиянием либо стойкой религиозной традиции, либо сильных национальных традиций, либо и тех и других. Польша, Эстония, Армения, Хорватия, Словакия и Венгрия показывают яркий пример тех обществ, где важны обе традиции. Славянские республики и республики Центральной Азии бывшего СССР, вероятно, являются теми странами, где религиозные традиции и национальная солидарность были в значительной степени уничтожены (или их появление было очень эффективно предотвращено) коммунистическим режимом. Эти общества сейчас оказались загнанными в ловушку морального и этического вакуума, который ведет к криминализации общества.

Наконец, стоит сказать, что большинство стран восточноевропейского и евразийского регионов вошли в посткоммунистический период с очень ослабленными инфраструктурами автономных организаций. Только Польша демонстрирует несомненное наличие сильного гражданского общества. Венгрия и страны бывшей Югославии, вероятно, должны быть отнесены к категории стран, где гражданское общество сохранилось лишь частично. Чешская Республика и страны Балтии – это примеры, которые также не поддаются легкой классификации. Однако про другие постсоциалистические страны следует сказать, что они начали свое посткоммунистическое развитие с очень слабым или вообще несуществующим гражданским обществом.

В общем, те факторы, которые способствовали развитию экономики рэкета в России, не являются особенными или необычными, необычным является лишь наличие всех пяти в одной стране. По мнению автора статьи, эта уникальность России связана преимущественно с советским наследием. Даже “дикий оптимизм” и невежество российских либерал-реформаторов можно объяснить почти полным отсутствием у них понимания, как же на самом деле функционирует рыночная экономика. Е. Гайдар, Б. Ельцин, А. Чубайс, Б. Федоров и прочие “архитекторы” великой экономической трансформации не имели личных впечатлений о том, как выглядит рынок, кроме тех, какие они извлекли по крупицам из небольшого числа западных учебников по экономике и философских трактатов, которые были доступны в Москве 1980-х гг. Никто из новых либеральных лидеров, пришедших к власти в 1991–1992 гг., не получал диплома на Западе и не проводил там сколько-нибудь значительного времени. Сам Е. Гайдар обладал некоторым заграничным опытом, но его знания относились к Югославии, а его лучший иностранный язык – сербо-хорватский. “Невежество российских реформаторов сделало их наивными в отношении того, как перейти от плана к рынку, не приближаясь к фазе бедствия (disasters)”. Разработчики экономических реформ первых посткоммунистических лет, таким образом, сочетали в себе фанатичную ненависть к тому, что они собрались разрушить, с простодушием и наивностью, порожденными неведением того, что они собирались построить, а также уверенностью в своих талантах, которая была обусловлена их статусом жителей интеллектуальной и политической столицы. Только Россия имела столь своеобразных постсоветских лидеров с таким специфическим и парадоксальным набором характерных черт. И именно подобным руководителям Россия во многом обязана формированием экономики рэкета.