Первоначальный период (1731-1762 гг.)

Среди русских масонов существовало предание о том, что первая масонская ложа в России была учреждена Петром Великим, немедленно по его возвращении из первого заграничного путешествия: сам Кристофер Врен, знаменитый основатель английского масонства, будто бы посвятил его в таинства ордена; мастером стула в основанной Петром ложе был Лефорт, Гордон-первым, а сам царь вторым надзирателем. Предание это, лишенное како бы то ни было документальной основы, находит себе лишь косвенное подтверждение в том высоком уважении, которым имя Петра пользовалось среди русских братьев XVIII века, распевавших на своих собраниях известную «Песнь Петру Великому» Державина. Оно показывает только, что наши масоны сознательно или бессознательно связывали с масонскими идеями преобразовательную деятельность Петра, «которая была в России таким же нововведением в смысле цивилизации, каким масоны должны были считать свое братство».

Первое, безусловно, достоверное известие о начале масонства в России относится к 1731 г., когда, как гласит официальный английский источник, гроссмейстер Великой Лондонской ложи лорд Ловель назначил капитана Джона Филипса провинциальным великим мастером «для всей России». Таким образом, первоначальное масонство пришло к нам, как и везде на континенте, из Англии, но, разумеется, здесь не может быть и речи о русском масонстве. И Филипс, конечно, распространял орденское учение лишь в тесном кругу своих единомышленников, переселившихся в Россию. Этот кружок, по-видимому, твердо держался в течение всего периода немецкого наводнения при Анне Иоановне, так как уже 10 лет спустя (1740 г.) английская Великая ложа назначила нового гроссмейстера для России в лице генерала русской службы Джеймса (Якова) Кейта. Может быть, к этому времени и следует отнести первые случаи вступления русских людей в масонский союз: не даром русские братья считали именно Кейта основателем масонства в России.

Более мы ничего не слышим об английском масонстве до 1771 г., когда была основана в Петербурге ложа Parfait Union, которую английские источники называют первой правильной ложей в России. Это обстоятельство, а также исключительно английский состав членов ложи показывает, что это форма масонства не имела у нас широкого распространения вплоть до введения т. наз. Елагинской системы, т.е. до самых Екатерининских времен. Точно также незначительно было у нас влияние французского масонства, следы которого, впрочем, сохраняются в виде французских названий масонских титулов и степеней (венерабль, метр, екоссе, екосские градусы и пр.). Гораздо естественнее было бы ожидать распространение среди русских братьев немецкого масонства в связи с немецким влиянием в стране Анне Иоановне. Действительно, существуют весьма впрочем темные, известия сношения Петербурга с берлинской ложей «Трех глобусов» еще в 1738-1744 гг. Так как последняя была учреждена лишь в 1740 г., то очевидно, более или менее деятельные сношения с немецкими ложами могли начаться лишь после этого срока.

Таким образом масонство в России начинает развиваться в сороковых годах, т.е. уже в царствование Елизаветы, хотя все еще остается чуждым русскому обществу и вербует себе «адептов» главным образом среди немецкого элемента в Петербурге, лишь изредка привлекая на свою сторону некоторых представителей русской знати, близко сталкивавшейся с иностранной жизнью и, может быть, вступившей в!»орден» во время пребывания за границей. Так, в 1747 г. имел место известный допрос вернувшегося из Германии графа Головина, в поступках которого Елизавета «довольные причины имела совершенно сомневаться, потому что подозревала его в не совсем чистых сношениях с прусским королем. Так как Фридрих был известен за ревностного масона, то естественно, что Головин при допросе должен был дать откровенные показания и о своей принадлежности к масонству. Кроме себя, он назвал еще графов Захара и Ивана Чернышевых, как «живших в оном же ордене». В это время, однако, масонство не могло привлечь к себе более или менее значительный круг лиц русского происхождения, так как наше общество было почти вовсе еще лишено идейных интересов: оно видело в орденских работах лишь забаву, освященную в глазах русской знати ее заграничным происхождением. Любопытным свидетельством вполне еще легкомысленного отношения к масонству в те времена является история вступления в орден известного Ив. Перф. Елагина. Впоследствии, ревностный масон и провинциальный великий мастер для всей России, Елагин вступал в братство «свободных каменщиков» (в 1750 г.) только из любопытства и тщеславия: с одной стороны его притягивала к себе знаменитая масонская «тайна», а с другой — возможность общения с людьми, «кои в общежитии знамениты» и стояли высоко над ним «и чинами, и достоинствами, и знаками». Не обошлось здесь и без «лестной надежды» заручиться покровительством «друзей, могущих споспешествовать его счастью». Ясно, что те серьезные внутренние побуждения, которые заставили Елагин6а впоследствии искать в масонстве более глубокого содержания, тогда в нем еще отсутствовали, как отсутствовали они в русском обществе. Вполне понятно поэтому, что Елагин и не мог найти тогда в масонстве никакой пользы, так как здесь еще не было ни тени какого-либо учения, ниже преподаяний нравственных. Он видел только предметы непостижимые, обряды странные, действия безрассудные и слышал символы о мире противоречащие, объяснения темные и здравому рассудку противные, которые или не хотевшими или не знающими мастерами без всякого вкуса преподавались. Занятия в ложах даже породили в Елагине отрицательное мнение о нравственной стороне масонства: все в ложе показалось ему игрой людей, желающих иногда неблагопристойно забавляться. Все присутствующие умели только, по его словам, со степенным видом в открытой ложе шутить и на торжественном вечере за трапезой несогласным воплем непонятные песни реветь. Хотя впечатление это и вызвано отчасти легкомысленным еще отношением к масонству самого Елагина, с удовольствием посещавшего ложи, тем не менее оно несомненно показывает, что масонство не имело еще никаких корней в сознании русского общества и нередко приобретало безобразные формы, соответствующей грубой жажде наслаждений, которая характеризует людей Елизаветинской эпохи, мало благоприятной для серьезной поставки вопросов веры и нравственности, а следовательно и для развития масонства. Не было тогда в масонстве и сколько-нибудь прочной организации, не было постоянных сношений русских лож с иностранными по той простой причине, что не могло быть серьезных забот об укреплении и расширении ордена в России.

Только в конце царствования Елизаветы начинают появляться некоторые признаки пробуждения общественных - интересов в наиболее образованном слое русского общества. Зачатки европейского просвещения, внесенную в русскую жизнь гением Петра Великого, должны были, конечно, нарушить цельность прежнего патриархального уклада духовной жизни Московской Руси и вызвать в русском обществе инстинктивное стремление к согласованию старых идеалов с новыми для него началами западной культуры. Само собой разумеется, что это случилось не сразу, и лишь в конце правления Елизаветы мы замечаем признаки первых попыток к выработке нового идеалистического мировоззрения, отвечающего проснувшемуся общественному самосознанию: эти попытки естественно сводились к оправданию и укреплению религиозно-нравственного идеализма на новых началах просвещенного разума, пришедшего на смену церковному авторитету. Действительно, в наиболее культурных слоях общества непосредственный реализм Петровской эпохи сменяется в это время не ясными идеалистическими исканиями, нашедшими себе бледно выражение в нравоучительных тенденциях первых русских журналов и, особенно в органе Московской университетской молодежи. В конце царствования Елизаветы масонство начало уже укореняться в русской почве, давая готовые формы для идеалистических стремлений, впервые пробуждавшихся тогда умах лучшей части молодежи.

Итак, первоначальный период существования масонства в России характеризуется в общем отсутствием какой бы то ни было национальной окраски: это была лишь мода, притом сравнительно мало распространенная, «игрушка для праздных умов», по выражению Елагина, и лишь в самом конце этого периода замечаются признаки некоторой связи между масонством и смутно поджимающимися в лучшей части общества идеалистическими потребностями. Эти признаки показывают нам возможность скорого наступления того момента, когда положительное содержание масонского учения сделается доступным и близким для русских людей, оказывая им серьезную поддержку в их неясных стремлениях к построению впервые в России цельного общественного миросозерцания.

3.3. Второй период (176201781 гг.): первая половина \царствования императрицы Екатерины II (масонство нравоучительное)

Кратковременное царствование Петра III, хотя и было весьма благоприятным для распространения масонства, не могло еще, однако дать надлежащей почвы для широкого развития масонских идей в русском обществе. Новый император, благоговевший перед Фридрихом, в подражание последнему оказывал явное покровительство «вольному каменщичеству»: он даже подарил дом ложе «Постоянства» в Петербурге, по преданию, сам руководил масонскими работами в Ораниенбауме. Но это обстоятельство не способствовало широкому распространению ордена, т.е. для этого не было еще самого важного и необходимого условия — не было еще русской интеллигенции, объединенной общими духовными интересами, которые едва только намечались в конце предшествующего царствования и были еще лишены более или менее серьезного образовательного фундамента. Мощным толчком к развитию интеллигентной мысли послужило начало царствования Императрицы Екатерины II.

Русская общественная мысль в Екатерининское время значительно быстрее двинулось в перед по пути естественного примирения безыскусственного религиозного идеализма Московской Руси с новыми веяниями просветительной эпохи, нашедший себе отзвук в реформированной России. Это примирение легко могло найти для себя точку опоры на почве увлечения религиозно-нравственным содержанием масонского учения, и мы видели уже кое-какие признаки этой возможности еще в конце предыдущего царствования. Но вместе с тем развитие ордена «вольных каменщиков» шло у нас медленно: масонству недоставало прочной организации, т.к. не было тогда и не могло еще быть среди русских людей энергичных фанатиков масонской идеи, которые использовали бы ее сообразно с пробудившими я потребностями национального сознания: сами потребности были еще в зародыше. Вот почему будущие столпы русского масонства, вроде Елагина, не видели и могли видеть тогда в учении ордена ничего притягательного. Для того, чтобы масонство получило широкое распространение, чтобы оно могло сделаться тем русским общественным движением, каким мы увидели его впоследствии, прежде всего нужен был факт образования первой русской интеллигенции, а для этого будущим ее представителям предстоял еще серьезный подготовительный искус, им пришлось еще пережить глубокое внутренне потрясение, испытать ужасное состояние душевного раздвоения и страданий от утраты былой душевной цельности: только тогда они вновь обратятся к забытому масонству, чтобы в учении ордена найти спасение от терзавших их сомнений и душевных мук. Этим искусом было для русского общества насажденное руками посвященной императрицы с необычайной быстротой охватившее широкие общественные круги.

Как направление скептическое, вольтерианство не могло быть в это время пробуждающейся русской мысли. Она только еще начинала жить и тем самым не могла направиться сразу по пути разрушительного отрицания. Поэтому вольтерианство XVIII века, неожиданно прервавшего естественный ход общественной мысли, было только легко привившейся модой. Это было, хотя и поверхностным, но тревожным явлением, которое способствовало широкому общественному развращению. Глубокое сознание общественной опасности и необходимости серьезной борьбы с тлетворным влиянием «вольтерианства» и послужило той почвой, которая породила первые кружки русской интеллигенции, а роль главного ее орудия в этой борьбе сыграло масонство. Вот с этого момента масонство в России становится русским масо7ством, несмотря на его иноземное происхождение и на иноземные формы. Даже содержание его было чужим, но оно было согрето русским духом проснувшегося национального самосознания и поэтому может быть по всей справедливости названо первым идеалистическим течением русской общественной мысли. В этом, кажется мне, и заключается огромная важность нашего масонского движения в XVIII веке. В течение почти десяти лет от начала нового царствования, масонство развивается сравнительно медленно, хотя и заметны кое-какие признаки стремления к более прочной организации ордена путем сношений с Германией: так, основанная в 1762 г. ложа «Счастливого Согласия» получил признание и покровительство со стороны берлинской ложи. В это время почти везде проникли в Европу так называемые «высшие степени», и это движение немедленно отразилось в России. Непосредственно после водворения в Германии тамплиерства, немецкая ее форма под именем «Строгого наблюдения», была введена и в Петербурге. Высшие степени этой системы, с их рыцарскими одеяниями и украшениями, пользовались среди русского дворянства большим успехом. Но среди лучшей части русской интеллигенции «Строгое наблюдение» вызывало отрицательное отношение. Поэтому ложи, принадлежащие к тамплиерской системе, нередко вырождались в «шумные празднества».

Настоящая история масонства в России начинается лишь в 70-х годах, когда одновременно возникают у нас две масонские системы, пользующиеся огромным успехом. Ложи этих систем — так называемых Елагинской и Циннендорфской (шведско-берлинской) — работали в это время в первых трех степенях «иоановского» или «символического» масонства, преследовавшего цели религиозно-нравственного воспитания человека. Русские масоны работали над очищением от пороков греховного человека. Такая масонская мораль оказала благотворное влияние на общество, служа в то же время реакцией против модных течений западноевропейской скептической мысли.

Главная роль в этот период русского масонства принадлежит известному И.П. Елагину, благодаря которому в русском масонстве снова начало преобладать английское влияние. Но скоро «обществу Елагинской системы» пришлось встретиться и вступить в борьбу с проникшей в Россию новой формой немецкого масонства, с так называемой Циннендорфской или точнее и правильнее, шведско-берлинской системой.

Таким образом, в начале семидесятых годов в России сразу появляются две прочных масонских организации, которые немедленно вступают между собой в борьбу за преобладающее влияние в стране. Это соперничество сразу оказалось для одной из сторон — немецкой — совершенно непосильной. Поэтому немецкой ложе ничего не оставалось делать, как обратиться к Елагину. А т.к. отношение братьев Елагинского общества к масонству не было достаточно серьезным, то Елагин легко поддался убеждениям Рейхеля, главы немецкой ложи, соблазнившись обещаниями последнего снабдить его истинными актами, в которых так нуждался Елагин для своих работ и которых страстно жаждало его масонское сердце. Как бы то ни было, но Рейхель блестяще выполнил свой план: 3 сентября 1776 года состоялось соединение Рейхелевских и Елагинских лож, причем Елагин отказался от английской системы и дал обещание ввести в своих ложах работы по шведско-берлинской системе. Рейхелю казалось, что в Россию. Снова возвращается счастливый век Астреи, но его надеждам не суждено было сбыться, и главенство шведско-берлинской системы в России оказалось крайне непродолжительным соединение Елагинских и Рейхелевских лож не прошло без трений. В среде подчиненных им братьев произошел раскол, который повел затем к новым исканиям «истинного» масонства и к подчинению русских лож Швеции. Но дни шведско-берлинской системы были сочтены. Вскоре из Берлина была прислана бумага, в которой выражалось желание учредить новую Великую Национальную ложу в Петербурге. Елагин, по-видимому, быстро разочаровался в этой системе и, вероятно, в течение ближайших лет вернулся к английскому масонству. Дальнейшая судьба Елагинских лож неизвестна до самого их закрытия в 1784 году. По рассказу масона Л...ра, русские ложи в этот период времени работали совершенно беспрепятственно, но в 1784 г., по неизвестным причинам, работы Елагинских лож были приостановлены по желанию провинциального гроссмейстера и с согласия членов лож, но без приказания со стороны высшего правительства. Вследствие чего императрица удостоила передать ордену «за добросовестность ее членов избегать всяких контактов с заграничными масонами, при настоящих политических отношениях, питает к ним большое уважение». Елагин восстановил свои работы лишь в 1786 году и при том на новых основаниях, о которых речь будет идти ниже. В рассматриваемый мной момент преобладание переходит на сторону новой шведской системы, циннендорфство же быстро исчезает совсем.