 |
Глава шестая. Перед рассветом 11 глава
|
|
|
|
Вика вначале шла, потом бежала за поездом. Казалось, она смотрела на пляску Орци. Но видела она другое. Поодаль от пляшущего солдата стоял Солтагири. Вот он снял папаху, склонил голову, как бы прося у нее прощение. И это было все…
Воинские эшелоны, набирая скорость, проходили мимо последних домов города, мимо заводов. Люди махали руками, снимали шляпы и картузы, крестились, крестили поезд.
Калой смотрел на этих людей и думал, думал. И вот пришла мысль, которая раньше никогда не могла прийти: «Провожают нас, — горцев, как своих… значит, и мы — Россия».
Вдали проплывали снежные вершины.
А вокзал, от которого только что был отправлен Ингушский полк, жил своей жизнью.
Подошедший поезд встречали духовым оркестром. К вагонам бежали люди с цветами. Сестры милосердия в длинных белых косынках с красными крестами на груди торопились с носилками. На всю эту суету из окон вагонов смотрели строгие мужские лица, многие в бинтах.
Потом одни из них выходили на костылях, других несли на носилках. Кто-то стонал. Кто-то виновато улыбался оттого, что он такой беспомощный, что несут его женщины.
— Помогите, пожалуйста! — обратилась сестра милосердия к девушке с застывшим взглядом.
Вика безмолвно приняла носилки, на которых лежал молодой человек, и увидела, как глубоко провалилась покрывавшая его простыня в том месте, где должны быть ноги.
До самой двуколки не могла она оторвать взгляда от этого провала… С того дня красный крест на ее груди засветился на долгие годы войны.
Уже несколько недель полк стоял в деревушке под Проскуровом. Каждый день проводились конные и пешие учения. Сотни совершали марши, рыли окопы, преодолевали препятствия. Учились перестраиваться по сигналам трубы, ползать, делать перебежки, стрелять, рубить.
|
|
|
Офицеры волновались. Ожидали приезда начальника дивизии. Доходили слухи, что он уже побывал в соседних полках и многим не поздоровилось. Правда, говорили, что сам великий князь был сдержан и вежлив. Но зато после его отъезда полковое начальство обрушивало громы и молнии на головы тех офицеров, части которых вызывали нарекания.
И Байсагуров не давал покоя ни себе, ни своим людям. Он готов был заниматься с сотней день и ночь, лишь бы не пострадало его самолюбие.
В один из этих дней на большой поляне сотня занималась рубкой. Утренний холодок только подбадривал всадников. Они стояли в два ряда и по очереди скакали к лозам, рубили направо и налево, потом прокалывали чучело и пристраивались к своим с левого фланга. Обычно занятия эти проходили повзводно. Но сегодня штаб-ротмистр делал общую проверку. И многим уже досталось от него. Штрафников он ставил отдельно. Последним в их число попал и Калой. Не потому, что он не мог срубить пяток лоз, а потому, что это, как и многое другое в их занятиях, казалось ему несерьезной, детской забавой. «Не все ли равно, — думал он, — как ударить противника! Лишь бы тот завалился! И главное, чтоб не он тебя первым…»
Размышления эти прервал подъехавший командир.
— Вы опозорите всю сотню! Весь полк… и даже народ! — крикнул он гневно. — А про твою силу мне ведь целые истории рассказывали, — обратился он к Калою. — Где же она? В сказках? В молодости осталась? Тебе бы теперь барашек пасти… Но раз ты пришел на войну, да еще добровольцем — придется делать то, что и все!
У Калоя в глазах потемнело. Никто не позорил его так при народе. Но он лишь покрутил головой, словно шею ему жал воротник, и ничего не ответил.
А Байсагуров уже выхватил саблю и понесся к стоящим по обе стороны дорожки лозам.
Он рубил красиво, со свистом. Потом поставили по пяти лоз в пучок. Он срубил и их. Всадники уже знали, легко ли это, и с уважением смотрели на такую чистую работу. Но в командира сотни словно черт вселился.
|
|
|
— Десять лоз! — крикнул он всадникам. Они с удивлением посмотрели на него и поставили.
Сотня замерла. Командир явно рисковал своей репутацией. Вот конь пошел с места в карьер, сверкнула полоска стали — и все десять срезанных прутиков острыми концами воткнулись в землю.
Как ни зол был Калой на Байсагурова, но ловкость и сила восхитили его. Восхитили и причинили боль. С детства в игрищах не имевший себе равных, он увидел, как его обошли… Словно мальчик, зажегся он желанием доказать командиру сотни и всем, что его рано еще отсылать к овечкам.
Целую неделю Калой выспрашивал у лучших рубак полка о тонкостях этого искусства. Целую неделю все свое свободное время тайно проводил в лесу, примыкавшему к поселку, колдуя там со своей саблей, наведенной на бритву. А в конце недели, когда командир сотни снова привел их на поляну, он играючи смахнул клинком все лозы и попросил разрешения срубить столько же, сколько и командир.
Байсагуров поднял брови, но разрешил. И так же, как это было неделю тому назад, сотня затихла. Калой поскакал, взмахнул клинком и чисто снес лозы. Всадники ликовали. Солдат сравнялся с офицером.
— Молодчина! — крикнул Байсагуров. — Вот это всадник. Видно, не сидел, повесив нос! А если больше, срубишь?
— Срублю, — ответил Калой.
— Давай! Ставь двенадцать! — приказал командир.
Калой срубил двенадцать. Потом четырнадцать. Пятнадцатую лозу чуть заломил.
Байсагуров был спортсменом. И подвиг немолодого всадника вызвал в нем неподдельный восторг. Это было событием не только для сотни, но и для всей дивизии! Он снял с себя великолепную гурду[154]и протянул Калою. Калой бережно принял драгоценную саблю, полюбовался ею, погнул в разные стороны и возвратил командиру.
— Спасибо за подарок. Правда, я не сделал ничего особенного. Раз ты хочешь, я буду считать себя хозяином этого клинка. Однако прошу тебя: пусть он останется на своем месте. Две шашки носить нельзя. Хранить ее мне негде и рубить ею я не смогу. Уж очень легкая, нежная!
Командиру понравилась находчивость и скромность Калоя. И в нем шевельнулось угрызение совести за то, что он в прошлый раз так резко говорил с ним.
|
|
|
— Как это ты так быстро выучился? А? — сгорая от зависти, приставали к Калою молодые люди.
— Выучишься, — усмехнулся он, — если тебе посоветуют барашек пасти…
— Не обижайся, Портос! — благодушно воскликнул Байсагуров. — Ты же добрый человек! А я вас ругал тогда за дело. На фронт идем. И вы меня еще вспомните! Да вот и сейчас, наверно, самому приятно. Ведь столько никто не срубит!
«Как он сказал: „Портос“? Что это такое? Бык, что ли?» — думал Калой. Но решил спросить потом. Чтобы люди не смеялись. Если это обидное слово, он проучит командира на всю жизнь!..
Несколько дней спустя полк на заре подняли по тревоге. Думали, что пришел приказ выступать. Но командир полка сообщил, что назначен внезапный смотр дивизии и отдельных пехотных частей.
Уже через час полк прибыл на поле, в назначенное место. Здесь не было никого, кроме дежурного штаб-офицера из дивизии. Он принял рапорт, указал курган, где будет командование. Об очередности построения было известно лишь одно: первой пройдет Осетинская пешая бригада, а последним — 8-й Донской казачий артиллерийский дивизион, приданный Кавказской туземной дивизии, не имевшей своих артиллеристов. Посоветовавшись с офицерами, командир полка полковник Мерчуле попросил штаб-офицера, который был его другом, выпустить его полк на плац последним, перед артиллерией. Цель была простая: учесть чужие ошибки и постараться избежать их.
Штаб-офицер согласился, и полк отошел на край поля, к лесу, справа оставив место для донцов.
Сейчас же была отдана команда еще раз почистить коней, привести в порядок себя, приторочить бурки. Наступил ясный, солнечный день.
Корнет Бийсархо сходил с ума. То он проглаживал носовым платком чью-то лошадь и, обнаружив налет пыли, заставлял всадника вновь чистить коня. То у кого-то замечал незастегнутым шарик-пуговку на бешмете. То ругал за грязь на чувяке. И изрядно надоел всем.
— Неужели начальник будет разглядывать мои пуговки? — не выдержал Орци.
|
|
|
Бийсархо вышел из себя.
— Не возражать! — закричал он. — Разговорчики!.. И тут ему на глаза попалась лошадь Орци.
— А это что еще за осел? Откуда появилась у меня во взводе эта мелкорослая тварь? — сверкая глазами, напирал он на Орци.
Когда он злился, все мышцы на его лице приходили в движение, обтягивая резкие скулы, широкий рот и сильные зубы. Казалось, он готов был впиться человеку в горло. Он становился страшен. Но подчиненные не боялись его. Они привыкли к нему, да и вообще не в их натуре было пугаться. Поэтому Орци посмотрел на командира и сказал:
— Что же я ее с каблуков снял, что ли? От рождения она такая. И комиссия ее видела и ты ее видел сто раз. Неплохая лошадь…
Всадники отворачивались, смеялись.
Разъяренный Бийсархо помчался куда-то в сторону. Через минуту он вернулся и приказал Орци:
— Ступай сейчас же к санитарам и немедленно обменяй эту скотину на лошадь.
Орци пожал плечами и повел своего коня в лес, где на всякий случай стояли санитарные двуколки. Бийсархо расхохотался ему вслед:
— Что и говорить, для атаки лучшей лошади не найти! Пока дотащится — и войне конец!
Орци хотел было вернуться и дать отпор обидчику, но передумал: «Ничего! Ты у меня еще посмеешься!..»
Один за другим подходили полки и строились побригадно.
К девяти утра дивизия была в сборе.
В это время пришла весть, которая заставила побледнеть офицеров: смотр будет проводить не только начальник дивизии — его императорское высочество великий князь Михаил Александрович — родной брат государя, но и дядя государя — сам Верховный главнокомандующий армией, его императорское высочество великий князь Николай Николаевич.
Этого никто не ожидал.
Ровно в девять часов подъехали автомобили, на курган поднялось начальство. Войска издали увидели главнокомандующего. Он был на голову выше всех. Чуть пониже его виднелась папаха начальника дивизии.
Труба пропела «Смир-н-о-о-о!» Всадники замерли возле лошадей.
Начальник дивизии сел на коня и в сопровождении адъютанта и трубача поскакал к полкам. На полпути он принял рапорт своего помощника, а затем, здороваясь, объехал части.
— Здарав джилай!! Ваш височ!.. — прокричали и ингуши, которых специально обучали произносить отрывисто замысловатые титулы.
Когда гул приветствия замер, раздался одинокий голос: «Здрав джилай, ваш балгароди височ!»
Начальник дивизии не услышал этого. Он скакал к артиллеристам. Но многие всадники, да и офицеры не удержались и фыркнули.
— Кто сказал? — оглянулся корнет Бийсархо.
— Я, — спокойно ответил Орци, сидя на толстой санитарной кобыле, белой, как сметана.
— Сколько раз говорили, — воскликнул корнет, — кричать только вместе! И начальнику дивизии говорить «ваше высочество», а не «благородие»! Это же великий князь!
|
|
|
— А я думал, «балгароди» лучше, — невозмутимо ответил Орци.
— Ведь так мы тебя величаем. А кто выше тебя? Ты вот захотел — и меня на жеребую кобылу усадил…
— Замолчать! — прошипел на него корнет по-русски, так и не поняв, издевается над ним эта дубина или действительно не понимает ничего. И опять всадники разрывались от сдерживаемого смеха.
Но вот командиры полков, следовавшие за начальником дивизии, отдав ему честь, поскакали к своим частям, а он направился к кургану Верховного главнокомандующего.
Полковник Мерчуле вернулся в подавленном настроении. Командиры сотен смотрели на него с тревогой. Какая задача поставлена полку? Мерчуле вызвал к себе Байсагурова.
Зажав небольшую бородку в кулак, он прищурился, глядя на ряды выстроившихся сотен своего полка, и, видимо, что-то прикидывая в уме.
Как кавказец он хорошо знал ингушей, уважал их за товарищество, смелость и верность в дружбе. Но как кадровый офицер он понимал, насколько недостаточна сейчас их воинская выучка, чтобы демонстрировать ее перед главковерхом русской армии. Что делать? Как не уронить чести офицерского состава и всего полка?..
Этим он и поделился с Байсагуровым, которого считал наиболее способным офицером.
Оказывается, начальник дивизии предупредил, что Верховный может изменить порядок прохождения полков и начать командовать сам. Такое уже случалось.
— Понимаешь, чего я боюсь, — закончил Мерчуле. — Перепутают, сигнала не поймут — и все! Из стройной части полк в одну секунду превратится в табун! Я видел. Такое и с более обученными случалось! Черт побери!
Байсагурова обескуражило это сообщение. Он молчал.
— Мы идем последними, — с печальной усмешкой продолжал командир полка. — Вот если бы он протрубил нам «в атаку», мы бы показали!
Штаб-ротмистр в жизни был большим приятелем командира полка, и здесь, где их никто не слышал, они говорили на «ты».
— Послушай! — тихо воскликнул Байсагуров. — Эврика! Это же мысль! Не дожидаясь его команды, двинуться в атаку самим! А там ищи-свищи!
— То есть как? Без приказания?
— Да очень просто! Если другим он будет выбирать аллюры, то мы сами выберем себе… Пойдем в три креста[155]— и конец!
— Да с меня погоны сорвут! — воскликнул Мерчуле и в сердцах отвернулся.
Грянул дивизионный оркестр. Осетинская бригада пришла в движение.
Оба полка шли в пешем строю, отлично держа равнение на высокое начальство.
Только мягкость шага выдавала в них кавказцев, отличавшихся легкой походкой, которая выработалась в течение веков оттого, что ходили горцы в чувяках.
— Послушай! — торопливо сказал Байсагуров. — Началось. Надо решать.
А мимо начальства уже шел Кабардинский полк. Как и ожидалось, раздался сигнал дивизионного трубача. Полк сделал поворот направо, потом налево… Перестроения эти были эффектны, но проходили не гладко.
— Что дороже — один офицер или честь полка? — почти закричал Байсагуров.
— О чем ты? — не понял его Мерчуле. Он следил за кабардинцами.
— Послушай! Тебя сейчас увозит врач. Приступ аппендицита… Все остальное — положись на меня. Пан или пропал!..
Мерчуле поглядел на него, подумал и повторил:
— Пан или пропал! Но если о сговоре узнают… А в общем — с Богом! Случится что — буду тебя выручать.
Он велел адъютанту созвать офицеров. И когда те подскакали, сказал:
— Господа офицеры! Я заболел и не могу превозмочь тяжелого состояния… Командовать полком приказываю командиру четвертой сотни штаб-ротмистру Байсагурову. Сожалею, что не в силах быть вместе… Надеюсь на службу!
Проводив Мерчуле, Байсагуров вернулся. Он был бледен и строг, как никогда.
А впереди, на поле, смотр проходил как настоящие маневры. Один за другим выходили Татарский[156], Чеченский полки. По сигналам они перестраивались, меняли аллюры…
Байсагуров отдал приказ надеть бурки. И общий облик полка, одетый в домотканые черкески, преобразился.
Команды следовали одна за другой и все больше удивляли офицеров, которые чувствовали в них что-то неладное.
— Подтянуть подпруги! Са-а-а-дись!..
Еще несколько команд — и полк отступил назад и скрылся в лесу. На месте остался только сам Байсагуров, штандарт, трубач да взвод всадников.
Но вот очередь дошла до третьей бригады. Тронулся Черкесский полк, за ним должны были идти ингуши.
А на кургане только сейчас заметили, что полк исчез.
На месте Ингушского полка стоял взвод. Тридцать человек вместо восьмисот. Это было невероятно. Но полка не было.
Начальник дивизии посмотрел на командира бригады. Тот без шума направил к ингушам штаб-офицера. И в это время в их расположении послышался сигнал: «Развернутым строем — шагом марш!»
Из лесу выступили черные всадники.
Начальство не успело понять, что происходит, как последовал новый сигнал полковой трубы: «В лаву! От середины!..»
Начальник дивизии искоса посмотрел на своего дядюшку. Главковерх с заметным любопытством следил за движением конницы, а она стремительно рассредоточивалась по фронту и шла за своим командиром полка, который со знаменем и трубачом быстро уходил вперед.
— «К середине — со-о-омкни-и-и-ись!» — скомандовал трубач. Всадники вновь понеслись к центру.
— «Шаш-ки-к-и во-о-о-н! В атаку марш-марш!» — последний раз прозвучала медь, и тысячи лошадиных копыт в бешеных ударах обрушились на поле.
Земля задрожала.
А всадников не было видно. Они лежали на конях, над которыми взлетали черные крылья бурок и голубых башлыков.
Вот их командир свернул направо и наперерез полку помчался к кургану. Шагах в двадцати он выпрямился в седле, поднял перед собой клинок и, осадив коня, отсалютовал:
— Ваше высочество! Ингушский полк в атаке! Штаб-ротмистр Байсагуров!
Как только он повернулся и встал лицом к полку, его всадники разом поднялись на стремена и, сотрясая воздух гиканьем и возгласами «вурр-ооо!», яростно размахивая и кружа саблями над головой, лавой промчались под штандартом и скрылись за дальней деревней в тучах пыли.
Отдав честь главнокомандующему, Байсагуров сделал свечу и как вихрь умчался за полком.
Главковерх, не скрывая удовольствия, похвалил атаку и поблагодарил племянника и командира бригады за настоящий сюрприз.
— Рады стараться! — по-солдатски ответил полушутя, полусерьезно начальник дивизии.
— Кто командует полком? — спросил главковерх, насупив брови.
Помощник командира дивизии ответил, что командует полком полковник Мерчуле. Но он внезапно заболел, и полк вел командир четвертой сотни штаб-ротмистр Байсагуров.
— Отлично! Побольше бы таких! — сказал великий князь. — Командиру полка благодарность. Штаб-ротмистра произвести… Кес-ке-се?[157]— вдруг спросил он, взглянув на поле.
Там к центру плаца шагом подъезжал одинокий всадник на брюхатой лошади. В левой руке его сверкала шашка, в правой была плеть. Ехал он траверсом[158], лицом к начальству, и изо всех сил нахлестывал свое толстокожее животное. А оно, как от овода, только отмахивалось от него хвостом. Наконец всаднику все же удалось разогнать лошадь, и она нашла курцгалопом, вздымая вместе передние ноги и едва продвигаясь вперед. И тогда всадник тоже закрутил шашкой над головой, заорал «вур-ро-о-о!» Стало ясно: он шел в атаку вслед за своим полком.
А на поле уже вступали донцы.
Кто-то из штаб-офицеров поскакал, чтобы убрать всадника в сторону.
Тем временем лошадь его, видимо, приняв возглас «вурро» за «тпрру», остановилась. Заложив на спину кренделем короткий хвост, она стала освобождать свое бездонное брюхо от казенного фуража. Понукания не действовали.
Штаб-офицер был шокирован.
— Мерзавец! — воскликнул он. — Что ты здесь делаешь? Или ты не видишь, кто там!..
— Это не я, это лоша делает! Он десят лет армия. Если он сама не знаю, кто там, я откуда знаю?
— Да убирайся ты со своей коровой! — потерял терпение офицер.
— Мой лоша мой командер сказал осел. Эта лоша ты сказал коров! А я как, пеший атака пойдем? Да?
— Олух! Сворачивай сюда! — закричал офицер.
— Не олух! Орци я! — огрызнулся всадник и снова начал разгонять свою кобылу.
Офицер выхватил шашку, ударял лошадь Орци фухтелем и, схватив ее за повод, поволок в сторону.
— Отпускай! — угрожающе сказал Орци. — Плен моя не пойдет! Отпускай!
Но офицер продолжал уводить коня вместе с ним.
— Тогда смотри мине! — закричал Орци и взмахнул шашкой. Офицер чудом успел парировать удар в голову. Клинок Орци скользнул по его сабле до эфеса.
В это время, развернувшись, на них полным ходом шла артиллерия.
Офицер бросил Орци и поскакал в сторону.
Некоторое время кобыла Орци неслась вместе с батареями, потом устыдилась своей прыти и снова перешла на курцгалоп. И опять до кургана донесся победоносный крик Орци — «вурроо!» Он продолжал атаковать.
Когда штаб-офицер показал начальству разрубленный эфес и пояснил, что всадник кинулся на него, чтобы не попасть в «плен», главнокомандующий рассмеялся.
— Его теперь в полку доконают! — сказал он, успокаиваясь. — А ведь он не сдался даже офицеру! Атаковал! Шел на подкрепление! Это воин! Не так ли? А вот кто кавалериста на такого битюга посадил, тому не мешает всыпать! Солдату медаль!
Он замолчал, задумался и, окинув офицеров строгим взглядом, который, казалось, и смотрел на каждого и не видел никого, обращаясь к начальнику дивизии, сказал:
— Ну что ж, дивизия твоя пока дикая. Гаять с нею было бы лучше, чем воевать. Но ничего не поделаешь. Общее положение вам известно. Фронт требует новых сил. А с недостатками на ходу разберетесь! — Он козырнул и пошел к автомобилю.
Начальник дивизии уехал вместе с ним.
Помощник начальника дивизии, тучный мужчина с красной шеей и большими седеющими усами, снял папаху, перекрестился.
— Слава тебе!.. Пронесло! — Потом усмехнулся, покачал головой: — А здорово окрестил — «дикая»!.. Не в бровь, а в глаз! Так она теперь и пойдет!..
В эту ночь во всех полках дивизии офицеры кутили. Но особенно бурно предавались веселью ингуши. Командиру полка сразу «стало лучше». Да и как было не поправиться, когда он получил благодарность главковерха, его друга произвели в ротмистры и даже серьезная оплошность корнета Бийсархо обернулась первой медалью в полку.
Орци был приглашен в офицерское собрание. Здесь его снова и снова заставляли пересказывать все, что с ним случилось на плацу, и хохотали до изнеможения.
Кутеж закончился поздно ночью, когда были исчерпаны все запасы местной лавчонки и чаборзовских ящиков. А через пару часов сна офицеры уже стояли во главе служебных команд полка, выстроенных для торжественной присяги.
Была глубокая осень. На смену утренним заморозкам приходили туманы и нудные дожди. Казалось, кто-то сквозь тонкое сито цедил их на головы солдат.
Лес притих. Мокрые листья уже не шуршали внизу. Природа замерла в преддверии зимы и холодов. А люди все сильней разжигали пламя вражды, и огонь сражений все шире растекался по несчастной земле.
Где-то на крайнем юге против России в войну вступила Турция.
«Дикая дивизия» вместе с другими резервами была переброшена на Карпаты.
Совсем недавно, разгромив неприятельские армии, русские захватили здесь большую часть Галиции и обложили австро-венгерскую крепость Перемышль. Днем и ночью воздух сотрясали тревожные вздохи орудий.
Каждый день офицеры и всадники ждали приказа выступить на передовую.
Ингушский полк стоял в помещичьей усадьбе, окруженной старинным парком, переходившим в лес.
Штаб занимал охотничий домик. Сюда и вернулся к своим офицерам Мерчуле с новостями от начальника дивизии.
Вечерело. На дворе стелилась промозглая сырость, а в домике командира полка буйно полыхал большой камин, наполняя комнату теплом и ярко озаряя загорелые лица гостей. Они сидели вокруг дубового стола, на скамейках, а те, что помоложе, бросив на пол бурки, расположились у огня. И если бы не серебро погонов да блеск орденов под газырями, можно было б подумать, что здесь сошлась лихая разбойничья ватага.
Первое, чем поделился командир со своими друзьями, — это бочонком вина, полученным из родного села Илори. И хотя здесь в нем не было недостатка — мадьярские вина ничуть не уступали иным, друзья-офицеры с особым наслаждением цедили из кружек свое, кавказское, как драгоценный сок родной земли и частицу черноморского солнца.
Второе, чем поделился он, — это новостями «из военных сфер» дивизии и корпуса, где подвизалось немало титулованных особ, которые считали своей единственной задачей в войне пить пиво, интриговать, присваивать чужую славу и поражать фронтовых коллег осведомленностью в государственных делах.
Шел не первый месяц войны, а офицеры-фронтовики знали лишь то, что происходило у них на переднем крае и в лучшем случае — в масштабах своей армии. Вот почему, когда командиру полка случалось побывать в штабе дивизии, они с большим нетерпением ждали его и слушали «новости», в которых, конечно, далеко не все соответствовало действительности.
Выпив по первой кружке, гости воздали должное хозяину и налили по второй. Мерчуле откинулся на спинку единственного кресла, которое, видимо, прежде служило самому помещику, и сощурился, глядя на огонь. Наступила тишина. Только дрова потрескивали в камине.
— Э! Паши! — воскликнул командир первой сотни Химчиев, называя Мерчуле по прозвищу. — Не терзай нас. Вино чудесное. Но где же речь тамады, которую мы ждем?
— Будет и речь, — откликнулся командир полка. — Для грузин это не новость, но так как здесь большинство ингушей, для них я должен начать немного издалека. В прошлом веке, спасаясь от врагов и преследователей, из Франции в Россию бежал прямой потомок Иоахима Мюрата, прославленного наполеоновского маршала и неаполитанского короля. Путешествуя, он заехал в Грузию, увидел дочь владетельного князя Дадиани Мингрельского, влюбился в нее, и они поженились. Отец невесты дал им богатые владения, и молодые остались жить в Мингрелии. Когда у них родился сын, назвали его Наполеоном. А по-грузински ласкательно Напо.
Так вот, в штабе дивизии я совершенно неожиданно встретил принца Напо. Сейчас это пожилой человек. Полковник. Он служит у великого князя Михаила Александровича помощником по строевой части. Мы с ним сумели начать сей бочонок, и за этим занятием он рассказал мне немало интересных вещей.
Вы понимаете, строевик он, может быть, и никудышный, но вхож принц Напо во все двери. И знает очень много. Расскажу вам главное из того, что мне пришлось услышать.
Ну, во-первых, в высших сферах до сих пор тяжело переживают провал наступления нашей Первой и Второй армий в Восточной Пруссии. Бездарного Ренненкампфа[159]многие готовы считать изменником.
Хорошо, что хоть Юг сумел поднажать здесь, в Карпатах. Во-вторых, союзники дали немцам сражение на Марне. И те, не ожидая от французов такой прыти, отошли. Там с обеих сторон дралось около двух миллионов человек. Это грандиозно. Но надо было видеть, господа, с каким чувством рассказывал об этом Напо! Временами мне казалось, что передо мной тот самый великий маршал Мюрат! Вот что значит кровь!
Наша Ставка готовила новые планы, когда в сентябре кайзер вдруг обрушил на нас в направлении Варшава — Ивангород удар Первой австрийской и Девятой германской армий. Весь октябрь шли кровопролитные бои. Однако на этот раз Ставка сумела перегруппировать силы, создала перевес на правом берегу Вислы и повела контрнаступление.
Вы помните, в то самое время нас перебросили сюда. Это был маневр. Немец ожидал здесь нового наступления и не смог снять отсюда на Польский театр ни одной дивизии. План по захвату Варшавы был сорван. А дальше наши двинули их еще на полтораста верст назад. Таково положение на сей день. Положение совсем неплохое. И давайте за это опорожним заждавшиеся кружки.
— Да, это обнадеживающие вести! — воскликнул любимец командира полка Химчиев. — Но что же будет с нами? Так можно и всю войну просидеть, пороха не понюхав!
— Не волнуйся, князь! — улыбнулся Мерчуле. — В этой мясорубке каждый получит свое! Да! Вот еще, чуть не забыл! Оказывается, по ту сторону фронта о нас ходят целые легенды. Нас там называют «Варварами России». Их командование пытается урезонить своих и говорит, что мы, мол, относимся к иррегулярным войскам, которые по своим качествам всегда уступают кадровым.
Но австро-венгерских, да и немецких солдат эти объяснения плохо успокаивают. Они усвоили одно: раз дивизия «дикая», — значит, в нее собраны все русские зуавы, ирокезы, бушмены, — словом, фанатичные дикари, которые гораздо опаснее даже казаков. За каждого убитого дикаря мстят. С пленников снимают скальпы, а иногда пьют их кровь и пожирают!
Гости Мерчуле дружно смеялись.
— А ведь в этом есть доля правды! — воскликнул Байсагуров. — Всадники обязательно будут мстить за каждую нашу жертву!
— И молодцы! — решительно сказал командир полка. — Это война. Пусть знают наших.
Было за полночь, когда дверь в горницу распахнулась и на пороге появился человек в бурке, запорошенной снегом.
— Из штаба дивизии. — представился он и передал пакет командиру полка.
Мерчуле прочитал приказ, поднялся. Улыбнулся Химчиеву.
— Господа офицеры, выступаем в 3.00.
Взяв под козырек, офицеры направились в сотни.
Ночь стала светлее. На дремлющий лес тихо ложился мягкий снег.
Ингушский полк пришел в соприкосновение с противником совсем неожиданно.
Железнодорожная станция, на которую он был направлен, считалась оставленной без боя. Но на рассвете разведка донесла, что станция забита австрийцами. Они окопались там и, видимо, не собираются уходить.
Из штаба дивизии последовал приказ: «Станцию взять!» Местность была холмистая. В лощинах держался туман. Две сотни спешились и вступили с противником в бой по обе стороны железнодорожного пути. Остальные, прикрываясь лесом, зашли австрийцам во фланг. И когда пешие сотни поднялись в атаку, кавалеристы с диким воем и гиканьем ударили по врагу.
Схватка была короткой. Австрийцы бежали, бросая оружие. Станция и большие трофеи достались полку почти без потерь.
Часа через два все было готово, чтобы с воинскими почестями предать земле первых убитых. Но Чаборз, подоспевший сюда из обоза, о чем-то поговорил с Бийсархо, муллой, и они втроем пошли к командиру полка и стали просить его исхлопотать вагон для отправки убитых домой. Они говорили, что это поднимет настроение всадников и их уважение к командиру.
Вечером, когда блеклое солнце зашло за лесистые холмы и от земли потянуло холодом, проводить своих товарищей на станцию собрались все, кому позволяла служба.
Паровоз стоял под парами. В конце состава были вагоны с трофеями и один — с убитыми. Сопровождали их раненые. В этот же вагон погрузили кое-какие вещи, добытые на станции для семей погибших. Груз никто не проверял, и под наблюдением Бийсархо Чаборзу ничего не стоило добавить к двенадцати покойникам еще два гроба. В одном из них были австрийские винтовки, в другом — патроны. Легко раненный в руку родич Чаборза знал, куда и кому отвезти этих «покойников» и что за них получить. Сам он должен был вернуться в полк через две недели. Поезд тронулся. Мулла молитвенно поднял руки. За ним подняли Чаборз, Бийсархо и все остальные. Пошел снег. Вагоны медленно уплывали в серую даль. Вот уже виден только последний… Наконец в снежной пороше исчез и он. Холод пробирался под бурки солдат, ложился на сердце…
|
|
|
