 |
Тайна маленькой комнатки. Нежданный посетитель
|
|
|
|
Несколько дней спустя, встав утром с постели, я была поражена голубым дымком, точно прозрачным облаком, окутавшим комнату. Легкая, едва уловимая струйка ладана потянулась в воздухе… Потом и запах ладана, и облако рассеялись, но я не могла уже отделаться от неприятного впечатления и с тревогой обратилась к только что проснувшейся Краснушке:
— Маруся, ты ничего не чувствуешь?
Она повела своим немного вздернутым носиком, и вдруг лицо ее разом побледнело.
— Чувствую! — прошептала она чуть слышно.
— Что?
Она приблизила ко мне свое побелевшее личико и произнесла таинственно и тревожно:
— Я чувствую, Люда… как пахнет покойником!
— Mesdam'очки, — послышался взволнованный голосок Мили Корбиной, — я слышала сквозь сон, как где-то пели… ужас что пели… mesdam'очки!..
И Миля сделала круглые глаза, что означало у нее высшую степень испуга.
— Ну, да говори же! Что ты слышала? — напустились на нее девочки.
Миля с минуту помолчала, потом произнесла таинственным шепотом:
— Я слышала ясно, как пели за стеною «Со святыми упокой». Вот что я слышала!
Мы вздрогнули и переглянулись.
Одна и та же мысль, казалось, поразила головы шести девочек:
«Что, если Варюши уже нет в живых?»
Вошла сестра Елена. Мы кинулись к ней:
— Сестра, голубушка, что с Варей?
— Она очень плоха, дети, — отвечала крестовица. — Будьте тихи сегодня… Варюша при смерти…
— Она умерла? — дико вскрикнула Мушка, самая слабенькая и впечатлительная из всех нас.
— Бог с вами, Катюша! — произнесла взволнованно сестра Елена. — Чикунина жива, слава Богу! Ей только очень плохо…
Мы успокоились немного и стали проситься навестить Варю.
— Нет, нет, ни за что! — с непривычною для нее строгостью произнесла крестовица. — Вы только взволнуете ее, и ей будет хуже!
|
|
|
— Нам бы только хоть одним глазком посмотреть! — молила Милка своим детски-трогательным голоском.
— Нельзя, дети! Maman запретила не только навещать Варю, но и близко подходить к дверям ее комнаты, потому что всякое беспокойство, всякое волнение может страшно повредить вашей подруге.
Мы не возражали. Но в головах наших уже созрело решение во что бы то ни стало навестить больную.
— От ласки и участия не может быть вреда, — решила Маруся по уходе сестры Елены, — мы пойдем к ней вечером и отнесем ей розу… Она так любит палевые розы, бедная Варюша.
— Да-да, — подхватили мы все, — пойдем к ней и отнесем розу.
Задумано — сделано. Лазаретная Аннушка принесла нам великолепную желтую розу, приобретенную вскладчину на наши скромные средства. Дождавшись, когда сестра Елена ушла на половину «младших» для вечернего обхода, мы бесшумной гурьбою на цыпочках двинулись к маленькой комнате, где поместили Варю. Впереди шла Маруся, как самая смелая из всех нас, с желтой розой в руках. У дверей Варюшиной палаты мы остановились на минуту, прислушиваясь. Потом Маруся храбро повернула ручку двери, и мы вошли.
Чикунина лежала на постели посреди комнаты, ноги были закрыты, руки сложены на груди… Свет лампады падал на ее лицо и длинные ресницы… В полумраке комнаты нам казалось, что она смотрит на нас.
— Ты не спишь, Варя? — приблизившись к ее постели, произнесла шепотом Краснушка. — Здравствуй! Мы пришли к тебе… мы соскучились без тебя… и принесли тебе розу… ты их так любишь!
Но Варюша не отвечала и не брала цветка.
— Она спит, mesdam'очки, — полуобернувшись к нам, проговорила Краснушка, — я положу ей розу на грудь и тихонько поцелую ее от всех нас… Хорошо?
С этими словами девочка осторожно наклонилась к спящей и коснулась губами ее лба. И вдруг дикий, нечеловеческий вопль огласил своды маленькой комнатки.
|
|
|
Как безумная отпрянула Маруся от постели Вари и кинулась прочь. Толкая друг друга, охваченные паникой, ничего не понимая и не соображая, с плачем и криками мы кинулись за нею.
— Сестра! Сестра! Господи! Да что же это! Как страшно!
— Что, что такое? — взволнованная и перепуганная насмерть нашими криками, спрашивала подоспевшая крестовица.
— Там… там… в маленькой комнатке… — лепетала между истерическими всхлипываниями Маруся, — там Варюша лежит… вся холодная… как лед…
— Зачем вы ходили к ней, ведь я просила! — укоризненно произнесла крестовица и, помолчав немного, произнесла торжественно и грустно: — Варя Чикунина скончалась два дня тому назад… Помолитесь за нее, дети!
Скончалась!.. Умерла! Так вот почему мы слышали погребальные напевы, чувствовали запах ладана, тянувшийся от двери!
Умерла! Бедная Варюша! Бедный, милый, дорогой соловушка, ты никогда не споешь больше твоих чудесных песенок, никогда не осуществится твоя заветная мечта — отдать себя на служение искусству! Зароют тебя, милая девушка, и никогда уже более не услышим мы твоего за душу хватающего, грудного, звучного голоса!..
Мы были поражены настолько, что не могли плакать. Говорилось только о Варе, о мертвой Варе и ни о чем другом. Если кто-либо из нас громко разговаривал и смеялся по забывчивости, другие останавливали ее шепотом:
— Что ты? Или позабыла? Она еще там… Не тревожь ее!..
Тревожить мертвую считалось более ужасным, нежели обеспокоить больную. Варюша не выходила из наших голов. Только по смерти ее мы почувствовали, как не хватало нам этой тихой, кроткой девочки с печальными глазами и пышной темной косой.
Покойников обыкновенно боятся в институте, но бояться покойной Варюши никому и в голову не приходило. Мы читали по очереди псалтирь над нею, а когда пришли, чтобы везти ее на кладбище (Варюша была круглою сиротою, и ее хоронили на средства института), мы без тени боязни приложились к ее мраморному лбу, на котором застыла величавая печать смерти.
Ее унесли с пением и молитвами…
Мы долго ходили как в воду опущенные, под тяжелым впечатлением недавней смерти.
— Mesdam'очки! А ведь ее душа здесь, с нами! — неожиданно заявила в день похорон Таня Петровская, самая сведущая по вопросам религии девочка.
|
|
|
— Где? — встрепенулась, оглядываясь со страхом по сторонам, Миля.
— Дурочка! Душа невидима! — поясняла Таня. — Ты ее не можешь видеть, но она здесь!
— Ай! — не своим голосом завопила Миля. — Петровская, противная, не смей делать «такие глаза»…
— Я делала глаза? Корбина, вы с ума сошли! — напустилась Таня. — Mesdam'очки, будьте судьями.
— Стыдитесь! — прикрикнула неожиданно Краснушка. — Стыдись, Корбина: «кого» ты боишься! Или ты думаешь, что это «ей» может быть приятно? Умереть — и служить пугалом для своих же подруг.
Корбина сконфузилась. Мы замолчали. Краснушка была права: мертвую Варю было грешно и стыдно бояться.
Мясоед был короткий в этом году, и мы его провели в стенах лазарета, скучая, капризничая и злясь напропалую… С классом не было никаких сообщений из боязни перенесения заразы. Мы не имели ни книг, ни учебников (скарлатина бросалась на глаза, и из опасения осложнений нам не позволяли читать). От ничегонеделания мы постоянно ссорились и придирались друг к другу.
— Бог знает что, — злилась Краснушка, — сколько уроков пропустили!
— Запольская, не ропщи, душка, — останавливала расходившуюся девочку религиозная Танюша, — роптать грех. Господь послал нам испытание, которое надо нести безропотно.
— Ах, отстань, пожалуйста, — огрызалась та, — надоела!
Мы брали ванны, нас натирали мазями по предписанию врача. Дни медленно тянулись… Еще медленнее, казалось, приближался заветный час, когда белый холстинковый халатик заменится зеленым форменным платьицем и мы присоединимся к нашим счастливицам подругам.
«Заразный» лазарет казался совсем отдельным миром, «позабытым людьми», как говорила Кира. Мы рвались отсюда всей душой в класс. Но как и в забытые уголки светит солнце, так и в нашу «щель», по выражению той же Киры, проник яркий луч света, радости, счастья…
Однажды, когда мы, нассорившись и накричавшись вволю, сидели сердитые и надутые каждая на своей постели, в палату вбежала взволнованная сестра Елена и проговорила, захлебываясь и переводя дыхание:
|
|
|
— Дети, оправьтесь! К вам сейчас будет генерал, посланный из дворца, от имени Государя, навестить вас и узнать о здоровье.
Мы встрепенулись, вскочили с постелей, обдернули холщовые халаты, белые косынки на груди, наскоро пригладили растрепавшиеся косы и устремили глаза на дверь в ожидании почетного гостя.
Он вошел не один. С ним был доктор Франц Иванович в белом балахоне. Но на почетном госте балахона не было. Его мощная, высокая фигура, облеченная в стрелковый мундир, дышала силой и здоровьем. Чисто русское, с окладистой бородою лицо приветливо улыбалось нам большими добрыми серыми глазами, проницательный и пытливый взгляд которых оглядел нас всех в одну минуту. Полные, несколько крупные губы улыбались ласково и добродушно. Он страшно напоминал кого-то, но кого — мы решительно не помнили.
— Здравствуйте, дети, — прозвучал густой бас нашего посетителя, — я привез вам привет от Его Императорского Величества.
— Благодарим Его Величество! — произнесли мы разом, как по команде, низко приседая перед дорогим гостем.
— Ну, как вы поживаете? — продолжал он. — Хорошо ли поправляетесь? Как они? — обратился он к Францу Ивановичу.
— Слава Богу, всякая опасность миновала, — отвечал тот с глубоким поклоном.
— Его Императорское Величество соизволил спросить вас через меня, сыты ли вы, так как Государь знает, что аппетит у выздоравливающих всегда большой.
— Сыты! — отвечали мы хором.
— Пожалуйста, передайте Государю, — неожиданно выступила вперед Бельская, — чтобы Он приказал нам чего-нибудь солененького давать!
— Что? — не понял посетитель.
— Солененького, ваше превосходительство, ужасно хочется! — наивно повторила белокурая толстушка Бельская.
— Ах ты, гастрономка, — рассмеялся генерал и потрепал Белку по пухленькой щечке, — будет тебе солененькое… Распорядитесь, чтобы детям отпускали ежедневно икры, — обратился почетный посетитель к сестре Елене.
— Ну а еще не нужно ли чего кому-нибудь из вас? Государь приказал узнать у вас о ваших нуждах… — снова через минуту зазвучал мягкий бас нашего гостя.
Мы молчали, решительно не зная, что сказать. И вдруг рыжекудрая, бледная девочка отделилась из нашей толпы, и звонкий, дрожащий от волнения голосок Краснушки смело зазвучал по комнате:
— Ваше превосходительство… передайте Государю… что у меня есть папка… старенький… седенький папка… Он учителем в селе Мышкине и бедствует… ужасно бедствует, право!.. Когда я кончу институт, я буду помогать ему… но пока ему очень трудно… Пожалуйста, генерал, передайте это Государю… Я знаю, как добр наш Император и что он непременно поможет моему бедному папке.
|
|
|
В глазах Краснушки дрожали слезы, бледные пальчики нервно дергали рукав халатика, а личико, смело поднятое на гостя, дышало глубокой уверенностью в исполнении ее заветного желания.
Что-то неуловимое промелькнуло в глазах генерала. Его большая рука с драгоценным перстнем на указательном пальце легла на рыжие кудри девочки, а густой бас зазвучал необыкновенно мягко, когда он обратился к ней:
— Как твое имя, дитя мое?
— Мария Запольская! — твердо ответила та.
— Я передам твою просьбу Государю. Будь уверена, что твоему отцу будет оказана помощь и поддержка. Обещаю тебе устроить это именем нашего Монарха!
И потом, окинув всех нас ласковым взглядом, он спросил снова:
— А что передать мне от вас Его Величеству, дети?
— Что он наш ангел, дуся, что мы его обожаем! — помимо моей воли, с проступившими на глазах слезами, сорвалось с моих губ.
Это был какой-то торжествующий, радостный крик сердца, исполненного безграничным чувством любви к нашему общему отцу.
Это было так неожиданно, что я и окружающие меня подруги смутились. Смутился и добрейший Франц Иванович, и сестра Елена.
Только почетный посетитель смотрел на меня теперь тем же пристальным, душу пронизывающим, ласковым взглядом, полным бесконечного участия и любви, каким смотрел за минуту до того на Краснушку.
Не знаю, показалось мне или нет, но в больших, глубоких глазах генерала блеснули слезы.
— Твое имя, девочка? — спросил он, и рука его прошла нежным отеческим движением по моему горевшему лбу.
— Влассовская! — отвечала я тихо.
— Славное имя славного героя! — ответил он раздумчиво. — Твой отец был убит под Плевной?
— Да, генерал.
— Заслуга его России незаменима… Государь хорошо помнит твоего отца, дитя; я знал его тоже, и рад познакомиться с его дочерью.
И, говоря это, почетный посетитель положил мне свою большую руку на плечо.
Не отдавая себе отчета, я схватила эту руку в обе свои и, прежде чем кто-либо опомнился, прижала ее к губам…
Наш гость еще раз кивнул нам всем головою и в сопровождении сестры Елены и доктора пошел из палаты. На пороге он задержался немного и обернулся к нам еще раз…
И снова поразительное сходство с кем-то бесконечно дорогим и милым сердцу поразило меня…
Какой-то необъяснимый восторг пронизал все мое существо… Я хотела броситься вперед, зарыдать и засмеяться в одно и то же время…
В ту же минуту сестра Елена, проводившая до двери почетного посетителя, вернулась к нам.
Лицо ее сияло, губы улыбались широкой, блаженной улыбкой.
— Дети, — произнесла она трепещущим от волнения голосом, — поздравляю вас… Это был Император!..
ГЛАВА XVII
|
|
|
