Конфуцианско-исламский блок

Препятствия, встающие на пути присоединения незападных стран к Западу, варьируются по степени глубины и сложности. Для стран Латинской Америки и Восточной Европы они не столь уж велики. Для православных стран бывшего Советского Союза – гораздо значительнее. Но самые серьезные препятствия встают перед мусульманскими, конфуцианскими, индуистскими и буддистскими народами. Японии удалось добиться единственной в своем роде позиции ассоциированного члена западного мира; в каких-то отношениях она входит в число западных стран, но несомненно отличается от них по своим важнейшим измерениям. Те страны, которые по соображениям культуры или власти не хотят или не могут присоединиться к [c.45] Западу, конкурируют с ним, наращивая собственную экономическую, военную и политическую мощь. Они добиваются этого и за счет внутреннего развития, и за счет сотрудничества с другими незападными странами. Самый известный пример такого сотрудничества – конфуцианско-исламский блок, сложившийся как вызов западным интересам, ценностям и мощи.

Почти все без исключения западные страны сейчас сокращают свои военные арсенала. Россия под руководством Ельцина делает то же самое. А Китай, Северная Корея и целый ряд ближневосточных стран существенно наращивают военный потенциал. С этой целью они импортируют оружие из западных и незападных стран и развивают собственную военную промышленность. В результате возник феномен, названный Ч. Кроутхэммом феноменом “вооруженных стран”, причем “вооруженные страны” – это отнюдь не страны Запада. Другой результат – переосмысление концепции контроля над вооружениями. Идея контроля над вооружениями была выдвинута Западом. На протяжении холодной войны первоочередной целью такого контроля являлось достижение устойчивого военного равновесия между Соединенными Штатами и их союзниками, с одной стороны, и Советским Союзом и его союзниками – с другой. В эпоху после холодной войны первейшая цель контроля над вооружениями – предотвратить наращивание незападными странами их военного потенциала, представляющего потенциальную угрозу западным интересам. Чтобы добиться этого, Запад использует международные соглашения, экономическое давление, контроль над перемещением оружия и военных технологий.

Конфликт между Западом и конфуцианско-исламскими государствами в значительной мере (хотя и не исключительно) сосредоточен вокруг проблем ядерного, химического и биологического оружия, баллистических ракет и других сложных средств доставки такого оружия, а также систем управления, слежения и иных электронных средств поражения целей. Запад провозглашает принцип нераспространения как всеобщую и обязательную норму, а договоры о нераспространении и контроль – как средство реализации этой нормы. Предусмотрена система разнообразных санкций против тех, кто способствует распространению современных видов оружия, и привилегий тем, кто соблюдает принцип нераспространения. Естественно, что основное внимание уделяется странам, которые настроены враждебно по отношению к Западу или склонны к этому потенциально.

Со своей стороны незападные страны отстаивают свое право приобретать, производить и размещать любое оружие, которое они считают необходимым для собственной безопасности. Они в полной мере усвоили истину, высказанную министром обороны Индии в ответ на вопрос о том, какой урок он извлек из войны в Персидском заливе: “Не связывайтесь с Соединенными Штатами, если у вас нет ядерного оружия”. Ядерное, химическое и ракетное оружие рассматривается – возможно, ошибочно – как потенциальный противовес колоссальному превосходству Запада в области обычных вооружений. Конечно, у Китая уже есть ядерное оружие. Пакистан и Индия могут его разместить на своих территориях. Северная Корея, Иран, Ирак, Ливия и Алжир явно пытаются приобрести его. Высокопоставленный иранский чиновник заявил, что все мусульманские страны должны обладать ядерным оружием, а в 1988 г. президент Ирана якобы издал указ с призывом производить “химическое, биологическое и радиологическое оружие, наступательное и оборонительное”.

Важную роль в создании антизападного военного потенциала играет расширение военной мощи Китая и его способности наращивать ее и в дальнейшем. Благодаря успешному экономическому развитию, Китай постоянно увеличивает военные расходы и энергично модернизирует свою армию. Он покупает оружие у стран бывшего Советского Союза, проводит работы по созданию собственных баллистических ракет дальнего радиуса действия, и в 1992 г. провел испытательный ядерный взрыв мощностью в одну мегатонну. Проводя политику расширения своего влияния, Китай разрабатывает системы дозаправки в воздухе и приобретает авианосцы. Военная мощь Китая и его притязания на господство в Южно-Китайском море порождают гонку вооружений в Юго-Восточной Азии. Китай выступает в роли крупного экспортера оружия и военных технологий. Ливии и Ираку он поставляет сырье, которое может быть использовано для производства ядерного оружия и нервно-паралитических газов. С его помощью в Алжире был построен реактор, пригодный для проведения исследований и производства ядерного оружия. Китай продал Ирану ядерную [c.46] технологию, которая, по мнению американских специалистов, может использоваться только для производства оружия. Пакистану Китай поставил детали ракет с 300-мильным радиусом действия. Уже некоторое время программа производства ядерного оружия разрабатывается в Северной Корее – известно, что эта страна продала Сирии и Ирану новейшие виды ракет и ракетную технологию. Как правило, поток оружия и военных технологий идет из Юго-Восточной Азии в сторону Ближнего Востока. Но есть и некоторое движение в противоположном направлении. Ракеты “Стингер”, к примеру, Китай получил из Пакистана.

Таким образом, сложился конфуцианско-исламский военный блок. Его цель – содействовать своим членам в приобретении оружия и военных технологий, необходимых для создания противовеса военной мощи Запада. Будет ли он долговечным – неизвестно. Но на сегодня, это, как выразился Д. Маккерди, – “союз изменников, возглавляемый распространителями ядерного оружия и их сторонниками”. Между исламско-конфуцианскими странами и Западом разворачивается новый виток гонки вооружений. На предыдущем этапе каждая сторона разрабатывала и производила оружие с целью добиться равновесия или превосходства над другой стороной. Сейчас же одна сторона разрабатывает и производит новые виды оружия, а другая пытается ограничить и предотвратить такое наращивание вооружений, одновременно сокращая собственный военный потенциал. [c.47]

ВЫВОДЫ ДЛЯ ЗАПАДА

В данной статье отнюдь не утверждается, что цивилизационная идентичность заменит все другие формы идентичности, что нации-государства исчезнут, каждая цивилизация станет политически единой и целостной, а конфликты и борьба между различными группами внутри цивилизаций прекратятся. Я лишь выдвигаю гипотезу о том, что 1) противоречия между цивилизациями важны и реальны; 2) цивилизационное самосознание возрастает; 3)конфликт между цивилизациями придет на смену идеологическим и другим формам конфликтов в качестве преобладающей формы глобального конфликта; 4) международные отношения, исторически являвшиеся игрой в рамках западной цивилизации, будут все больше девестернизироваться и превращаться в игру, где незападные цивилизации станут выступать не как пассивные объекты, а как активные действующие лица; 5) эффективные международные институты в области политики, экономики и безопасности будут складываться скорее внутри цивилизаций, чем между ними; 6) конфликты между группами, относящимися к разным цивилизациям, будут более частыми, затяжными и кровопролитными, чем конфликты внутри одной цивилизации; 7) вооруженные конфликты между группами, принадлежащими к разным цивилизациям, станут наиболее вероятным и опасным источником напряженности, потенциальным источником мировых войн; 8) главными осями международной политики станут отношения между Западом и остальным миром; 9) политические элиты некоторых расколотых незападных стран постараются включить их в число западных, но в большинстве случаев им придется столкнуться с серьезными препятствиями; 10) в ближайшем будущем основным очагом конфликтов будут взаимоотношения между Западом и рядом исламско-конфуцианских стран.

Это не обоснование желательности конфликта между цивилизациями, а предположительная картина будущего. Но если моя гипотеза убедительна, необходимо задуматься о том, что это означает для западной политики. Здесь следует провести четкое различие между краткосрочной выгодой и долгосрочным урегулированием. Если исходить из позиций краткосрочной выгоды, интересы Запада явно требуют: 1) укрепления сотрудничества и единства в рамках собственной цивилизации, прежде всего между Европой и Северной Америкой; 2)интеграции в состав Запада стран Восточной Европы и Латинской Америки, чья культура близка к западной; 3) поддержания и расширения сотрудничества с Россией и Японией; 4) предотвращения разрастания локальных межцивилизационных конфликтов в полномаштабные войны между цивилизациями; 5) ограничения роста военной мощи конфуцианских и исламских стран; 6) замедления сокращения военной мощи Запада и сохранения его военного превосходства в Восточной и Юго-Западной Азии; 7) использования конфликтов и разногласий между конфуцианскими и исламскими странами; 8) поддержки [c.47] представителей других цивилизаций, симпатизирующих западным ценностями и интересам; 9) укрепления международных институтов, отражающих и легитимизирующих западные интересы и ценности, и привлечения к участию в этих институтах незападных стран.

В долгосрочной же перспективе надо ориентироваться на другие критерии. Западная цивилизация является одновременно и западной, и современной. Незападные цивилизации попытались стать современными, не становясь западными. Но до сих пор лишь Японии удалось добиться в этом полного успеха. Незападные цивилизации и впредь не оставят своих попыток обрести богатство, технологию, квалификацию, оборудование, вооружение – все то, что входит в понятие “быть современным”. Но в то же время они постараются сочетать модернизацию со своими традиционными ценностями и культурой. Их экономическая и военная мощь будет возрастать, отставание от Запада сокращаться. Западу все больше и больше придется считаться с этими цивилизациями, близкими по своей мощи, но весьма отличными по своим ценностям и интересам. Это потребует поддержания его потенциала на уровне, который будет обеспечивать защиту интересов Запада в отношениях с другими цивилизациями. Но от Запада потребуется и более глубокое понимание фундаментальных религиозных и философских основ этих цивилизаций. Он должен будет понять, как люди этих цивилизаций представляют себе собственные интересы. Необходимо будет найти элементы сходства между западной и другими цивилизациями. Ибо в обозримом будущем не сложится единой универсальной цивилизации. Напротив, мир будет состоять из непохожих друг на друга цивилизаций, и каждой из них придется учиться сосуществовать со всеми остальными. [c.48

Книга Фрэнсиса Фукуямы "Конец истории и последний человек" (1992 г.) появилась через определенное время вслед статье "Конец истории?", которую автор написал в 1989 году для американского журнала "Национальный интерес". Смысл той статьи состоял в том, что в последнее время возникло беспрецедентное согласие по поводу легитимности либеральной демократии, как системы общественного устройства и правления. К тому времени представлялось, что конкурирующие идеологии правления - наследственная монархия, фашизм, коммунизм и т.п. недемократические формы правления, остались в "темном" прошлом человечества. И сверх этого, автор утверждал, что либеральная демократия может представлять собой "конечный пункт идеологической эволюции человечества" и "окончательную форму управления в человеческом обществе".

Это и было названо автором "концом истории". Это означало, по мысли автора, что более ранние формы правления имели неотъемлемые и неисправимые дефекты и иррациональности, которые приводили их к краху. Либеральная демократия, якобы, лишена таких основополагающих внутренних противоречий. Это утверждение не означало, согласно пояснению автора, что стабильные демократии, такие как США, Франция или Швейцария, лишены социальных проблем. Но эти проблемы связаны с неполной реализацией принципов либеральной демократии - свободы и равенства, а не с неправильностью самих принципов.
Автор утверждал, что можно потерпеть неудачу в реализации принципов либеральной демократии в отдельном конкретном обществе, но сам идеал, саму идею либеральной демократии уже улучшить нельзя, т.к. данная идея -совершенна. Важно отметить, какой смысл, в данном случае автор вкладывает в понятие истории. По его мысли это не просто последовательность событий, которая конечно будет продолжаться всегда, т.е., по крайней мере, до тех пор, пока будет существовать человечество, в той или иной своей форме. Историю автор понимал в данном контексте, как политическую составляющую социо-культурной эволюции человечества - эволюции политических систем. Т.е. история политического опыта всего человечества с момента его зарождения. По мысли автора, в этом понимании История подошла к своему логическому концу, т.к. человечество, путем проб и ошибок - как происходит любая эволюция, нашло наиболее оптимальную для человека - совершенную политическую систему, которая и представляет собой правовую либеральную демократию.
Такая трактовка истории опирается на понимание исторического процесса Гегелем и Марксом, который заимствовал свою концепцию истории у Гегеля. Это понимание истории подразумевается нами при употреблении таких характеристик, как "примитивное/развитое", "традиционное/современное" и т.д., в применении к различным формам и видам человеческого общества. Это есть концепция эволюционной смены социально-политических систем, от первобытной племенной общины к различным формам государственного устройства - деспотиям, теократиям, аристократиям, различным формам монархий, - и далее к современному капитализму, логическим эволюционным завершением которого является либеральная демократия, основанная на современных технологиях. Этот процесс еще можно обозначить концепцией "исторического прогресса". Не обязательно считать, что в этой концепции историческое развитие всегда идет по прямой восходящей линии - от "низшего" к "высшему", от "худшего" к "лучшему", - эволюция более сложный и не такой прямолинейный процесс, но в ней нет случайностей и недоступных человеческому разуму закономерностей.
Концепция истории Гегеля, как и ее марксистский вариант предполагают, что эволюция человеческих обществ, прежде всего - их политических систем, не бесконечна, она должна "остановиться", когда человеческое общество достигнет той формы общественного устройства, которая полностью удовлетворит его.
Книга "Конец истории и последний человек" не является расширенной и дополненной версией исходной статьи. Книга наполнена мировыми событиями конца 1980-х - начала 1990-х гг., тема ее заключается в гораздо более широком и давнем вопросе. Можно ли в конце XX века говорить о логически последовательной и направленной Истории человечества, которая в конечном итоге может привести большую часть человечества к правовой либеральной демократии? Является ли это детерминированным самим ходом событий результатом? Автор приходит к утвердительному ответу на вопрос о предопределенности либеральной демократии в культурной эволюции человечества. Основные его доводы - один относящийся к экономике и науке, второй он назвал "борьбой за признание" (struggle for recognition).
Автор отмечает такие события последних лет, как крах множества диктатур - будь то военно-авторитарные правые или коммунистическо-тоталитарные левые. Несмотря на то, что после краха диктатур далеко не всегда устанавливается либеральная демократия, а большинство обществ классифицируются как транзитные (переходные), автор утверждает, что либеральная демократия остается единственным логическим и последовательным политическим стремлением людей, и поэтому, либеральная демократия, как наиболее оптимальная социальная технология самоуправления, охватывает различные регионы и культуры по всей планете. Кроме того, автор отмечает, что широко распространились либеральные принципы экономики, "свободный рынок", что позволило создать невиданный никогда в истории человечества уровень материального благосостояния, как в промышленно развитых странах (Запад), так и в некоторых странах "третьего мира", а именно в тех обществах, где последовательно и комплексно проводилась либеральная политика, как в экономической, так и в др. социо-культурных сферах. Автор снова поднимает вопрос, который дискутировался еще в начале XIX века, существует ли такое понятие как Универсальная История человечества, или это лишь умозрительный паранаучный философский конструкт, научной проверке не поддающийся?
В первой части книги автор определяет зачем нужно снова возвращаться к вопросу о возможности Универсальной Истории, во второй части он дает первоначальный ответ, находя в современной науке механизм объясняющий направленность и логическую последовательность Истории. Современная наука - полезная исходная точка, потому что это единственная важная общественная деятельность, которая одновременно и кумулятивна, и дирекциональна(прогрессивна). Современная наука снабдила человечество механизмом отбора идей, или иначе - она является технологией истины (7).

Прогрессирующее освоение окружающей среды, которое стало возможным после выработки научного метода в XVI-XVII вв., идет по естественным правилам - законам природы, частью которой является и человек. Развитие современной науки оказало унифицирующее воздействие на все общества, где оно имело место, и причинами этому были - военная (техника обеспечивает определенные военные преимущества стране, которая ей владеет) и экономическая, т.к. современная наука создает единообразный простор для роста экономической производительности. Техника открывает возможность неограниченного накопления богатств, и тем самым - удовлетворение постоянно растущих потребностей человека. Этот процесс предопределяет рост однородности всех человеческих обществ, независимо от их исторических традиций или культурного наследия. Все страны подвергшиеся экономической модернизации должны быть весьма сходны - в них должен существовать национальный консенсус на базе централизованного государства (конституционный договор), они урбанизируются, архаические формы объединений людей заменяются "экономически рациональными" формами объединений граждан, основанные на функции и эффективности, и обеспечивают всем членам своих обществ универсальное образование. Растет взаимосвязь таких обществ ч/з глобальные рынки и распространение универсальной потребительской культуры ("консюмеризм") и культуры вообще. То, что называется глобализацией. (См. Приложение.)

Исторический механизм, представляемый современной наукой достаточен для объяснения многих исторических перемен и растущего единообразия современных обществ, но он недостаточен для объяснения феномена демократии. И экономическая трактовка истории неполна, потому что человек не является просто экономическим животным (Аристотель определял человека как политическое животное). Например, эта трактовка не может объяснить почему мы - демократы, т.е. приверженцы принципа суверенитета народа и гарантий основных прав под управлением закона. По приведенным причинам автор в части третьей книги обращается ко второму параллельному аспекту исторического процесса, в котором учитывается человек в целом, а не только его экономическая составляющая. Для этого автор обращается к взгляду на Историю Гегеля, основанному на "борьбе за признание". [Такой подход близок к подходам к человеческой природе (натуре) и культуре в Этологии Человека (Human Ethology), которая рассматривает человека, как целостное существо – во всех его проявлениях.]

Понимание важности "борьбы за признание", как двигателя истории позволяет по-новому взглянуть на многие явления, такие как культура, религия, работа, национализм и война. В части четвертой книги делается попытка развить такой взгляд и прогнозировать некоторые способы, которыми будет проявляться в будущем жажда признания.

Пятая и последняя часть книги посвящена собственно вопросам "конца истории". Многие приняли допущение, что стержнем вопроса о конце истории является такой вопрос: Есть ли в сегодняшнем мире жизнеспособные альтернативы либеральной демократии? Наиболее серьезный и глубокий вопрос – добротность самой либеральной демократии, а не то, устоит ли она против своих сегодняшних соперников. Допустив, что на сегодня либеральной демократии внешние враги не угрожают, можем ли мы предполагать, что демократические общества останутся такими бесконечно? Или либеральная демократия падет жертвой собственных внутренних противоречий? Также в части пятой автор дает ответы о полноте универсального признания в либеральной демократии.В целом, вся книга и поставленный в описанном выше аспекте вопрос о конце истории навеяна событиями новейшей истории, такими как крах СССР и всего советского лагеря, демократизацией стран Центральной и Восточной Европы, а также многих стран Латинской Америки и Юго-Восточной Азии. Однако, повсеместное торжество либеральной демократии еще не состоялось. Фрэнсис Фукуяма предполагает и логически доказывает, что успех либеральной демократии в глобальном масштабе - дело времени, и что это закономерный результат политического развития Человека. Возможно так, но слово предоставляется Истории, которая, даже в определенном автором смысле, еще не закончилась, и вряд ли этот вопрос будет актуален в обозримой перспективе. Когда писалась эта книга, автор, еще не предполагал предстоящий всплеск религиозного фундаментализма и связанного с ним терроризма, движения антиглобалистов и др. факты, противоречащие постулатам о грядущем глобальном торжестве либеральной демократии.

Каждый человек, избравший делом своей жизни профессиональное занятие научными изысканиями и остановившийся в выборе отрасли знания на истории, должен четко представлять себе, чем является "его избранница" и кем при реализации этого выбора становится он сам. Большинство современных историков, на мой взгляд, сознательно бежит не то что от ответа, но даже от постановки данного вопроса. Ведь иначе они вынуждены будут определить (по крайней мере для себя) пути преодоления постмодернистского вызова и лингвистического поворота. А это уже постановка серьезнейшей исследовательской сверхзадачи. Иначе честный в своей саморефлексии историк будет в глубине души считать себя ханжой и лицемером, который не может отстоять от нападок научную состоятельность того, чем он занимается. Третьим путем является интеллектуальное кокетство, когда историк признает, что он лишь практикующий на памятниках прошлого филолог, и его интересует лишь игра слов и собственные вербально-семиотические конструкты. Поскольку подобное заявление в профессиональной корпорации равноценно самоубийству, третий путь в ученой среде маловероятен. Остается выбирать между первыми двумя.

Какой будет история в ХХI веке?

Проблема ответа на постмодернисткий вызов в том, что каждый историк интуитивно убежден, что история реально была - основываясь хотя бы на собственном опыте жизни, переживания событий, которые происходили, но совершенно не поддаются адекватной реконструкции даже в собственной памяти. Чтобы постичь историю, исследователь должен выйти за рамки жизни, стать по отношению к самому себе внешним объектом, сторонним наблюдателем. А вот делать это за две с половиной тысячи лет существования своей корпорации историки так и не научились.

В этом плане, возможно, стоит еще раз задаться вопросом о социальной функции истории как сферы человеческой деятельности. В идеале история трактуется как вербализированная память человечества. Однако вся практическая деятельность историков на протяжении веков нам демонстрирует, что история предназначена не только для попыток реконструировать прошлое, но и для выработки эффективных механизмов его подмены и забывания с теми или иными целями. Тогда историческое сознание можно определить как своего рода защитный механизм, предназначенный для спасения человеческого существования от социальных фобий и фрустраций. Способы "организованного забывания" в истории отработаны куда лучше, чем пути воссоздания, "как было на самом деле".

Возможно, именно из-за этого построение идеальных конструктов является сущностной чертой исторического познания: на протяжении веков для людей гораздо более насущным было умение забыть или подменить нашу память о прошлом, чем способность вспомнить и понять прошлое. И важность современного эпистемологического кризиса в том, что он ярко высветил эту проблему, сформулировал ее. Отдавая себе отчет, что история есть конструкт, и изучив законы создания такого конструкта, мы сможем попытаться отделить от него настоящее прошлое, поискать к нему ключи.

Другой принципиальной стороной современных методологических новаций является то, что история все больше трактуется как объяснительная система. Она является продуктом процесса пойэсиса - создания истории как следа нашего существования во времени, нужного нам для ориентации в мире, определении своего места в мироздании. Учитывая практическую значимость этого явления для человеческой жизни, необходимо тщательнее изучать механизмы пойэсиса, чтобы со временем история стала бы играть для людей такую же роль, как физика для механики или химия для медицины.

На наш взгляд, возможный сценарий развития исторической науки следующий. В корпорации произойдет раскол на авторов Histories Apodexis, понимающих стандарты своей профессии в позитивистском духе. Этот слой будет существовать всегда, поскольку именно на него со времен Геродота есть практический спрос со стороны власть предержащих, их идеологов, пропагандистов, а также националистов, пиарщиков, моралистов и т.д.

В то же время, постепенно будет формироваться узкая прослойка профессиональных ученых, которая, пережив дискретный период, сумеет выработать новые научные стандарты, предъявляемые к историческому исследованию. Это позволит сократить дистанцию между фактом и событием (полностью преодолеть ее, наверное, можно будет лишь с изобретением машины времени, ежели таковое возможно). Какими будут эти стандарты - неизвестно. Можно лишь предположить, что в них обязательно будут присутствовать элементы антропологии, семиотики, герменевтики и использоваться методики точных наук. На их основе возникнет "наука история", отличная от Histories Apodexis. Пока же, несмотря на два с половиной тысячелетия существования, историкам нечего возразить на определение Х. Уайта, что сфера их занятий в лучшем случае есть "протонаука с определенными ненаучными элементами своей конструкции".