 |
Сестра не знает, где находится идиот-гений 9 глава
|
|
|
|
Он всегда защищал меня. Интересно, какое у него будет лицо, когда… С ним, с ним я смогу поделиться всем!
Уэнтворт-стрит в Бронксе явно переживала не лучшие времена. На большинстве контор и магазинов висела табличка «Сдается», остальные были просто закрыты. Но почти в самой середине улицы светилась вывеска парикмахерской.
Внутри было пусто, если не считать самого мастера, расположившегося с кучей журналов в ближайшем к окну кресле. Он посмотрел на меня, и я узнал Матта – крепкого и краснощекого, сильно постаревшего, с лысиной, обрамленной венчиком седых волос… Но все равно, это был Матт и никто иной. Заметно, что я не ухожу, он отбросил в сторону журнал.
– Ваша очередь, мистер!
Я помедлил, и он не понял меня.
– В этот час заведение обычно закрыто, мистер, вы правы. Просто не явился один постоянный клиент. Я было уже хотел совсем закрываться, вам повезло, что я на минутку присел отдохнуть. Лучшие прически в Бронксе!
Я позволил втащить себя внутрь, и он заметался, вытаскивая из ящиков ножницы,
расчески, свежую простыню.
– Вы заметили, что все стерилизовано? Этого нельзя сказать об остальных парикмахерских по соседству… Постричь и побрить?
Я поудобнее устроился в кресле. Удивительно, я сразу узнал его, а он меня – нет. Пришлось напомнить себе, что мы не виделись почти пятнадцать лет, а в последние месяцы я изменился еще больше. Он накрыл меня полосатой простыней, внимательно посмотрел на меня в зеркало и нахмурился, как будто что-то вспоминая.
– Полная обработка, – сказал я, кивая на одобренный профсоюзом прейскурант, –
шампунь, стрижка, бритье, загар… Он поднял брови.
– Сегодня у меня встреча с человеком, которого я давно не видел, заверил я его, – и мне хочется быть в лучшем виде.
|
|
|
…Он снова стриг меня – пугающее ощущение. Потом он начал править бритву на ремне, и глухой свист стали по коже заставил меня вжаться в кресло. Под мягким нажимом его руки я откинул голову и почувствовал как лезвие скребет горло. Я закрыл глаза в ожидании… как будто снова очутился на операционном столе.
Мышцы на шее напряглись, безо всякого предупреждения дернулись, и лезвие порезало меня как раз над адамовым яблоком.
– Ой! – воскликнул он. – Боже мой! Успокойтесь, прошу вас, мне так жаль, но вы не предупредили…
Он быстро смочил полотенце в раковине. Я увидел в зеркале ярко-красный пузырь и тонкую струйку крови, ползущую от него вниз. Рассыпаясь в извинениях, Матт занялся раной, торопясь перехватить струйку, пока она не добралась до простыни.
Наблюдая за его ловкими и быстрыми движениями, я почувствовал себя виноватым. Мне захотелось сказать ему, кто я, и чтобы он положил мне руку на плечо и мы поговорили о добрых старых временах. Но я ничего не сказал, а он промокнул кровь и присыпал порез квасцами… Потом он молча добрил меня, включил кварцевую лампу и положил мне на глаза смоченные лосьоном кусочки ваты. И в ярко-красной тьме я увидел, что случилось в тот вечер, когда он увел меня из дома в последний раз…
Чарли спит, но просыпается от воплей матери. Обычно ссоры не мешают ему спать – они стали частью повседневной жизни. Но сегодня в этой истерике что-то особенно страшит. Он прислушивается…
– Я больше не могу! Он должен уйти! Подумай о дочери! Она каждый день приходит из школы в слезах, потому что ее дразнят! Мы не вправе лишать ее нормальной жизни!
– Чего ты хочешь? Выгнать Чарли на улицу?
– Убрать его отсюда. Отослать в Уоррен.
– Давай поговорим об этом утром.
– Нет! Ты ничего не делаешь, только говоришь, говоришь… Сегодня! Сейчас!
– Не глупи, Роза. Уже поздно… Твои вопли слышит вся улица!
|
|
|
– Плевать! Чтоб сегодня же его тут не было! Я больше не могу смотреть на него!
– Опомнись, Роза! Что ты говоришь!
– Слушай меня последний раз, убери его отсюда!
– Положи нож!!!
– Я не хочу портить Норме жизнь!
– Ты сошла с ума! Положи нож!
– Ему лучше умереть… Он никогда не станет человеком… Ему лучше…
– Ради бога, возьми себя в руки!!!
– Уведи его. Сейчас.
– Черт с тобой. Я отведу его к Герману, а завтра узнаю, как определить его в Уоррен. Тишина. Потом голос Матта:
– Я знаю, чего тебе все это стоит, Роза, и не виню тебя. Но держи себя в руках. Я уведу его к Герману. Ты довольна?
– Именно об этом я и прошу. Твоя дочь имеет право на жизнь.
Матт заходит в комнату Чарли и одевает сына. Мальчик не понимает, что происходит, но ему страшно. Когда они проходят мимо Розы, та отворачивается. Она хочет убедить себя в том, что он уже ушел из ее жизни, перестал существовать. Чарли видит на столе длинный нож, которым она режет мясо, и смутно чувствует, что мама хотела сделать с ним что-то плохое. Она хотела что-то забрать от него и отдать Норме. Когда он оглядывается, Роза берет тряпку и начинает мыть раковину…
В конце концов со стрижкой, бритьем, кварцевой лампой и прочим было покончено, и я вяло сидел в кресле, чувствуя себя легким, скользким и чистым. Матт ловко сдернул с меня простыню и поднял второе зеркало, чтобы я смог рассмотреть свой затылок. Я увидел себя в заднем зеркале, глядящим в переднее, и на какое-то время оно оказалось под таким углом, что создало иллюзию глубины – бесконечного коридора меня самого, смотрящего на самого себя… на себя… на себя…
Который? Кто из них – я?
А что, если не говорить ему? Что хорошего принесет ему эта новость? Просто уйти, не сказав ни слова. Но ведь мне хотелось, чтобы он знал, что я жив, что я – кто-то, чтобы завтра он мог хвастать перед клиентами родством со мной. Это сделало бы мое существование реальным. Если он признает во мне сына, значит, я – личность.
– Вы прекрасно постригли меня, так может, теперь вспомните, кто я такой? – сказал я, вставая с кресла и стараясь поймать в его взгляде хотя бы намек…
Матт нахмурился:
– Как прикажете вас понимать? Это шутка?
Я уверил его, что это не розыгрыш, и если он посмотрит повнимательнее, то наверняка узнает меня. Он пожал плечами и принялся убирать со столика ножницы и расчески.
|
|
|
– У меня нет времени разгадывать головоломки, пора закрываться. С вас три пятьдесят. Неужели он забыл меня? Неужели мечты останутся пустой фантазией? Он протянул руку
за деньгами, а я не мог заставить себя сдвинуться с места.
Он должен вспомнить, должен узнать.
Но нет, конечно же нет… И когда я почувствовал горечь во рту и пот на ладонях, то понял, что через минуту мне станет плохо. В мои расчеты не входило, чтобы это случилось на его глазах.
– Эй, мистер, что с вами?
– Все в порядке… Подождите… – я наткнулся на хромированное кресло и, хватая ртом воздух, согнулся пополам. Господи, только не сейчас…
Господи, не дай опозориться перед ним…
– Воды… пожалуйста… – нет, не пить, а только чтобы он отвернулся от меня… Когда Матт принес стакан воды, мне уже стало лучше.
– Вот, выпейте, отдохните минуточку. Все будет хорошо.
Пока я пил, он не сводил с меня глаз, и я буквально чувствовал, как полузабытые воспоминания ворочаются у него в голове.
– Мы и в самом деле уже встречались?
– Нет… спасибо, я пойду.
Как сказать ему? Что сказать?
Эй, посмотри-ка на меня, это же я, Чарли, которого ты списал из своих бухгалтерских книг. Не то чтобы я виню тебя за это, но вот он я, меня сделали лучше, чем раньше. Проверь сам. Поспрашивай. Я говорю на двадцати живых и мертвых языках, я – гениальный математик, я сочиняю фортепианный концерт, который навеки оставит мое имя в памяти человечества.
Как сказать ему?
До чего же глупо выгляжу я, наверно, со стороны, сидя в занюханной парикмахерской и надеясь, что отец погладит меня по голове и скажет: «Хороший мальчик»… Как сияли его глаза, когда я научился завязывать шнурки и застегивать рубашку… За этим я сюда и пришел, но понял, что не получу ничего.
– Позвать доктора?
Нет, я не его сын. То был Чарли. Разум и знания сделали меня другим, и Матт обидится,
как и те, в пекарне, ведь я перегнал его.
– Все прошло. Извините, что причинил вам столько неприятностей. Наверно, съел что-то… Вам пора закрываться.
|
|
|
Я направился к двери, но в спину мне вонзился резкий голос:
– Минуточку!
Я обернулся, он с подозрением смотрел на меня.
– Вы кое-что забыли.
– Не понимаю…
Рука его была вытянута вперед, большой палец терся об указательный.
– Три пятьдесят.
Я извинился, но он явно не поверил, что я просто-напросто забыл заплатить. Я дал ему пятерку, отказался от сдачи и не оглядываясь вышел на улицу.
Июня
Я добавил временные ловушки ко все усложняющемуся лабиринту, но Элджернон прекрасно справляется и с ними. Оказывается, совсем не надо заманивать его едой, успешно решенная проблема сама по себе становится ему наградой.
Поведение его (Барт упоминал об этом на симпозиуме) стало непредсказуемым. Иногда он начинает злиться и бросаться на стенки лабиринта, а иногда сворачивается клубком и отказывается работать. Раздражение? Или что-то глубже?
5.30. Эта чокнутая Фэй сегодня утром влезла в окно и принесла с собой белую мышь женского пола, чтобы, как она выразилась, скрасить Элджернону одинокие летние ночи. Она отмела в сторону все мои возражения и решительно заявила, что Элджернону это ничего кроме пользы не принесет. Прежде всего я удостоверился, что Минни обладает крепким здоровьем и твердыми моральными принципами, и только тогда согласился окончательно. Мне было очень интересно посмотреть, что произойдет, когда Элджернон познакомится с ней, но как только мы запустили ее в клетку, Фэй схватила меня за руку и вытащила из комнаты.
– Где твое чувство приличия?! – с негодованием спросила она, включила радио и с угрожающим видом приблизилась ко мне. – Сейчас я буду учить тебя танцевать.
Ну разве можно на нее сердиться?
Как бы то ни было, я счастлив, что Элджернон больше не одинок.
Июня
Поздно ночью – смех на площадке и стук в мою дверь. Фэй и какой-то мужчина.
– Привет, Чарли, – захихикала при виде меня Фэй. – Лерой, это Чарли, мой сосед. Прекрасный художник. Он делает скульптуры с одушевленным элементом.
Не дав Фэй врезаться в стену, Лерой поймал ее, потом с беспокойством посмотрел на меня и что-то пробормотал в знак приветствия.
– Встретила Лероя в «Звездной пыли», – объяснила Фэй. – Он здорово танцует. – Она направилась в свою квартиру, но остановилась на полпути и снова хихикнула. – А почему бы нам не пригласить Чарли выпить?
Лерою такая идея пришлась не по душе, но я ухитрился извиниться и закрыть дверь. Потом до меня донесся их смех. Я попробовал отвлечься чтением, но перед глазами все время стояла картина: большая белая кровать, прохладные белые простыни и они, в объятиях друг друга.
|
|
|
Мне захотелось позвонить Алисе, но я сдержался. Зачем мучить себя? Я не мог вспомнить даже ее лица. Фэй, одетую или раздетую, с пронзительными голубыми глазами и короной светлых волос, я мог представить себе в любую секунду. Алиса же окуталась в моем воображении каким-то туманом. Примерно через час я услышал из квартиры Фэй громкие голоса, потом ее вопль и звуки, как будто швыряли что-то тяжелое. С намерением узнать, не нуждается ли она в помощи, я начал выбираться из постели, но в этот момент хлопнула дверь и до меня донеслась ругань сбегающего по лестнице Лероя. Прошло еще несколько минут, и в
мое окно постучали. Я открыл. Фэй в черном шелковом кимоно скользнула внутрь и уселась на подоконнике.
– Привет, – прошептала она. – У тебя сигареты не найдется?
Сигареты у меня были. Спрыгнув с подоконника, Фэй устроилась на софе и вздохнула.
– Обычно я в состоянии позаботиться о себе, но существует тип людей, которых можно образумить только так.
– Конечно, – сказал я. – Ты привела его к себе, чтобы образумить. Она поняла намек.
– Не одобряешь?
– А кто я такой, чтобы одобрять или не одобрять? Если ты подцепила в танцевальном зале парня, то должна ожидать соответствующего развития событий. Он считает, что имеет на это право.
Она отрицательно покачала головой.
– Я хожу туда танцевать и не понимаю, почему, если я позволила кому-то проводить себя, должна лезть с ним в постель. Думаешь, я была с ним в постели? – Помолчав и не дождавшись ответа на свой вопрос, она добавила: – Если бы на его месте был ты, я бы не отказалась.
– Как прикажешь тебя понимать?
– Так и понимай. Попроси меня, и я не откажусь. Спокойнее, Чарли, спокойнее…
– Тысяча благодарностей. Постараюсь не забыть. Сварить тебе кофе?
– Никак не возьму в толк, что ты за человек. Я либо нравлюсь мужчине, либо нет, и это сразу видно. А ты, кажется, боишься меня… Ты случайно не гомосексуалист?
– Этого только не хватало!
– Я хотела только сказать, что не надо скрывать от меня таких вещей. Тогда мы просто останемся хорошими друзьями.
– Нет-нет. Когда ты заявилась ко мне с этим парнем, мне захотелось оказаться на его месте.
Она обняла меня, явно ожидая ответных действий. Я знал, что от меня требовалось. А почему бы и нет? Может быть, на этот раз все обойдется? Главное, инициатива исходит от нее. И еще – похожей на нее женщины я не встречал, и не исключено, что на данном уровне эмоционального развития она как раз то, что мне нужно.
Я тоже обнял ее.
– Вот это другое дело, – проворковала она, – а то мне уже показалось, что тебе все равно. Я поцеловал ее в шею и прошептал:
– Нет, мне не все равно.
И в этот момент я увидел нас глазами третьего, стоящего у двери человека. Я увидел обнявшихся мужчину и женщину, и это не произвело на меня ровным счетом никакого впечатления. Паники не было, это верно. Но не было и волнения, желания.
– Здесь останемся или ко мне пойдем?
– Подожди минутку.
– В чем дело?
– Может, лучше не надо? Мне сегодня что-то не по себе.
– Если хочешь, чтобы я что-нибудь сделала… Скажи…
– Нет, – твердо ответил я. – Просто сегодня я плохо себя чувствую.
Присутствие Фэй тяготило меня, но слова прощания застряли в горле. Она долго смотрела на меня, а потом сказала:
– Послушай, ты не будешь против, если я здесь переночую?
– Зачем?
Она пожала плечами:
– Ты мне нравишься. Не знаю. Лерой может вернуться. Миллион причин. Но если не хочешь…
Она снова застала меня врасплох, и я сдался.
– У тебя есть джин? – спросила Фэй.
– Нет, я же почти не пью.
– У меня есть. Подожди, сейчас принесу.
Я не успел отказаться. В мгновение ока она выскочила в окно и тут же вернулась с полной на две трети бутылкой и лимоном. Взяв на кухне два стакана, Фэй плеснула в них джина и сказала:
– Держи. Хуже не будет. Искривим линии. Тебе плохо именно от этого – все кругом прямое, ровное, и ты сидишь, как в ящике… как Элджернон в той скульптуре.
Сначала я не собирался пить, но мне было так тоскливо, что я решил махнуть на все рукой. Да, хуже не будет, может, даже глоток джина притупит чувство, будто я смотрю на себя глазами человека, не понимающего элементарных вещей.
Она заставила-таки меня напиться.
Помню первый стакан, помню, как влез в постель и Фэй с бутылкой в руке скользнула рядом. Потом все пропало – до полудня следующего дня, когда я проснулся с ужасным похмельем. На скомканной подушке лицом к стене все еще спала Фэй. На столике, рядом с забитой окурками пепельницей, стояла пустая бутылка, но последнее, что я запомнил перед тем, как опустился занавес, это, как я смотрю сам на себя, выпивающего второй стакан.
Фэй потянулась и повернулась – голая. Я сделал попытку отодвинуться, упал с кровати, схватил одеяло и обернулся им.
– Привет. – Она зевнула. – Знаешь, чего мне хочется?
– Чего?
– Написать тебя обнаженным. Как Давид Микеланджело. Ты прекрасен. Самочувствие?
– Нормально, только голова трещит. Я… перебрал вчера? Она рассмеялась и приподнялась, опершись на локоть.
– Да-а, ты здорово набрался. И, парень, каким же ты стал жутким, нет, я не про гомосексуализм, каким-то совсем чудным.
– Ради всего святого, что я натворил?
– Совсем не то, что мне хотелось. Никакого секса. Но ты был феноменален. Целое представление! Просто жуть берет! На сцене тебе цены б не было. Ты стал глупым и сконфуженным. Знаешь, как будто взрослый начинает изображать ребенка. Ты рассказал, как хотел пойти в школу и научиться читать и писать, чтобы стать умным, как остальные, и еще много чего. Ты стал совсем другим… и все твердил, что не будешь играть со мной, потому что тогда мама отберет орешки и посадит тебя в клетку.
– Орешки?
– Точно! – Фэй еще немного посмеялась и почесала в затылке. – Ты говорил, что не отдашь мне орешки. Жуть в полосочку! Но как ты говорил! Как те идиоты, что стоят на углах и доводят себя до белого каления, всего лишь глядя на женщину. Совсем другой… Сначала мне казалось, что ты просто дурачишься, а теперь думаю, не слишком ли ты впечатлителен или что-нибудь в этом роде… Это все оттого, что у тебя так чисто и ты вечно обо всем беспокоишься.
Я не очень огорчился, хотя этого можно было ожидать. Алкоголь каким-то образом сломал барьеры, прятавшие прежнего Чарли Гордона в глубинах моего подсознания. Как я и подозревал, он ушел не навсегда. Ничто в нас не исчезает без следа. Операция прикрыла Чарли тонким слоем культуры и образования, но он остался. Он смотрит и ждет.
Чего он ждет?
Фэй ухватилась за одеяло, в которое я завернулся, и втащила меня в постель. Я не успел остановить ее – она обняла меня и поцеловала.
– Чарли, мне было так страшно, я думала, ты рехнулся. Я слышала про импотентов, как они вдруг слетают с катушек и превращаются в маньяков.
– Как же ты решилась остаться?
– Ты стал маленьким перепуганным ребенком. Я была уверена, что самой мне ничего не угрожает, но ты мог покалечить себя! Так что я решила побыть здесь. Правда, на всякий случай…
Из промежутка между кроватью и стеной она вытащила тяжеленную книгу.
– Так и не воспользовались ею? Она покачала головой.
– Наверно, ты очень любил орешки, когда был маленьким.
Она встала и начала одеваться, а я лежал и смотрел на нее. В движениях Фэй начисто отсутствовала стеснительность. Мне хотелось протянуть руку и дотронуться до нее, но я понимал, что все тщетно. Чарли со мной. Он бдит.
А Чарли всегда боялся, что у него отберут орешки.
Июня
Сегодня со мной случился приступ антиинтеллектуализма. Я не осмелился напиться – ночь с Фэй предупредила меня об опасности. Вместо этого я отправился на Таймс-сквер и устроил обход кинотеатров, выбирая те, в которых шли вестерны и фильмы ужасов. Как раньше. В середине фильма меня захлестывало чувство вины, я вставал и шел в другой кинотеатр. Я искал в мерцающем выдуманном мире экрана то, что ушло от меня вместе с прежней жизнью.
В какой-то момент меня озарило, и я догадался, что не фильмы нужны мне, а люди. Мне просто захотелось побыть в заполненной человеческими телами темноте.
В темноте стенки между людьми тонки, и если прислушаться, можно услышать. Не просто быть в толпе – я никогда не испытывал такого чувства в набитом лифте или вагоне подземки… Жаркими летними вечерами, когда люди выходят погулять или посидеть в театре, слышишь какое-то своеобразное шуршание… и когда случайно прикасаешься к кому-нибудь, чувствуешь связь между кроной, стволом и глубокими корнями. В такие моменты у меня появляется ненасытное желание стать частью этого мира, оно гонит меня в темные углы и аллеи, на поиски.
Устав от ходьбы, я обычно возвращаюсь к себе и ложусь спать, но сегодня зашел в ресторан. Там появился новый мойщик посуды, парень лет шестнадцати. Что-то в нем показалось знакомым – движения, взгляд… И вот, убирая столик рядом с моим, он уронил с подноса тарелки.
Тарелки с грохотом рухнули на пол, и белые фарфоровые осколки разлетелись во все стороны. Потрясенный и испуганный, он стоял, держа в руках пустой поднос. Свист и вопли посетителей (крики «Так вот куда летят прибыли» или «да он тут совсем недавно!», неизбежно сопутствующие битью посуды в ресторанах) окончательно сконфузили его.
Владелец ресторана вышел посмотреть, что за шум, и парень поднял руки, словно защищаясь от удара.
– Ну ты, дубина, – заорал хозяин, – чего стоишь? Возьми веник и подмети! Веник…
веник, кретин! Он на кухне. Подмети все осколки.
Парень тут же понял, что наказания не последует, страх исчез с его лица, а когда он вернулся с веником, то уже улыбался и что-то напевал. Но самые скандальные посетители не унимались, желая выжать из этого случая побольше удовольствия. За его счет.
– Эй, сынок, вон там чудесный кусочек…
– Проделай-ка это еще разок…
– Он совсем не глуп. Разбить тарелки куда проще, чем мыть их!
Его пустые глаза обежали веселящуюся толпу, улыбки начали отражаться и на его лице, и наконец он тоже засмеялся шутке, соли которой не понимал.
От этого тупого, идиотского смеха, от широко раскрытых блестящих глаз ребенка, не понимающего, что происходит, но горящего желанием услужить, мне стало не по себе. Люди смеются над ним потому, что он – слабоумный.
А ведь сначала мне тоже было весело.
Меня взяло зло, и на себя, и на всех, кто сидел рядом. Мне захотелось схватить свои тарелки и швырнуть их прямо в ухмыляющиеся рожи. Я вскочил и крикнул:
– Замолчите! Оставьте сто в покое! Разве вы не видите, что он ничего не понимает! Это не его вина… Сжальтесь над ним, ради бога! Он же человек!
Полная тишина. Я проклинал себя за то, что потерял контроль и устроил сцену, и пока расплачивался по счету и шел к выходу, старался не смотреть на несчастного. Меня жег стыд за нас обоих.
Удивительно, как люди высоких моральных принципов и столь же высокой чувствительности, никогда не позволяющие себе воспользоваться преимуществом над человеком, рожденным без рук, ног или глаз, как они легко и бездумно потешаются над человеком, рожденным без разума. Ярость моя происходит из того, что я вспомнил, как сам был клоуном.
А ведь я почти забыл.
Совсем недавно люди смеялись надо мной … А теперь сам присоединился к их веселому хору. И от этого больнее всего.
Я часто перечитываю мои ранние отчеты и прекрасно вижу их безграмотность, детскую наивность. Это несчастный разум глядит из темной комнаты сквозь замочную скважину в сияющий мир, счастливо и неуверенно улыбаясь. Даже в своей тупости я понимал, что стою ниже окружающих. У них было что-то такое, чего не было дано мне. Слепой умственно, я верил, что это – способность читать и писать и что я сравняюсь с ними, научившись тому же.
Даже слабоумный хочет быть похожим на других.
Младенец не знает, как накормить себя и что съесть, но он понимает, что такое голод.
День не прошел даром. Хватит беспокоиться о себе – моем прошлом и моем будущем. Пора отдавать. Пора применить мои знания и способности на пользу другим. Кто может сделать это лучше меня? Кто жил в двух мирах?
Завтра же свяжусь с советом директоров фонда Уэлберга и попрошу выделить мне самостоятельную область работы. Только бы они согласились! У меня есть кое-какие идейки…
С уже существующей техникой, если ее немного подработать, можно многого добиться. Если из меня удалось сделать гения, то что тогда говорить о пяти миллионах слабоумных в одних только Соединенных Штатах? О бесчисленных миллионах во всем мире? О тех, кто еще не родился, но уже обречен? А каких выдающихся результатов можно будет достичь, применив эту технику к нормальным людям? К гениям???
Сколько дверей предстоит открыть! Люди должны понять, насколько важна такая работа. Уверен – фонд не откажет мне.
Но я устал от одиночества. Нужно рассказать обо всем Алисе.
Июня
Позвонил Алисе. Я нервничал и, должно быть, говорил не совсем внятно, но как же приятно было вновь услышать ее голос! Казалось, она тоже рада. Она согласилась повидаться со мной, и через мгновения я уже сидел в такси, проклиная уличные пробки.
Я не успел постучать – Алиса распахнула дверь и кинулась мне в объятия. – Чарли, мы все так беспокоились за тебя! Мне снились ужасные сны, будто ты лежишь мертвый или бродишь, потеряв память, по трущобам. Почему ты не давал знать о себе? Что тебе помешало?
– Не ругай меня. Мне надо было побыть одному и найти ответы на множество вопросов.
– Пойдем на кухню, я сварю кофе. Что ты делал все это время?
– Днем – думал, читал и писал. По ночам – странствовал в поисках самого себя и открыл, что Чарли подглядывает за мной. – Она вздрогнула.
– Не говори так. Никто не следит за тобой, у тебя просто фантазия разыгралась.
– Я чувствую, что я – это не я. Я занял принадлежащее Чарли место и вышвырнул его оттуда, как меня самого выкинули из пекарни. Я хочу сказать, что Чарли Гордон существует в прошлом, а прошлое реально. Нельзя построить новый дом на месте старого, не разрушив его, но Чарли уничтожить нельзя. Сначала я искал его. Я виделся с его – моим – отцом. Все, чего я хотел, доказать, что Чарли существовал в прошлом как личность и что именно этим оправдано мое собственное существование. Слова Немура, будто он создал меня, оскорбительны… Но я обнаружил, что Чарли существует и сейчас, во мне и вокруг меня. Это он вставал между нами. Оказалось именно мой разум создал барьер – эту помпезную дурацкую гордость, чувство, что у нас с тобой нет ничего общего, потому что я превзошел тебя. Ты вложила эту идею в мою голову. Но это не так. Это Чарли, маленький мальчик, он боится женщин, потому что мать била его. Неужели ты не понимаешь? Месяцы интеллектуального роста ничего не смогли сделать с эмоциональной схемой маленького Чарли. Каждый раз, когда я прикасался к тебе или
представлял, как мы любим друг друга, происходило короткое замыкание.
Я был возбужден, и голос мой бил и бил по Алисе, пока ее не охватила дрожь.
– Чарли, – прошептала она. – Что я могу сделать? Как помочь тебе?
– Знаешь, мне кажется, что за последние недели я все-таки изменился. Сначала я бродил в темноте. Попытка самому решить проблему провалилась, но чем глубже погружался я в пучины снов и воспоминаний, тем яснее сознавал, что эмоциональные проблемы не могут быть решены так же, как интеллектуальные. Окончательно я понял это вчера вечером. Я твердил себе, что странствую во мраке, словно потерянная душа, а потом понял, что и вправду потерялся. Каким-то образом я оказался отрезанным от всех и всего. И то, что я искал на темных улицах – то есть в самом неподходящем месте – был способ сделаться частью людской массы, сохранив при этом интеллектуальную свободу. Мне нужно вырасти. Это – все…
Я говорил и говорил, выплескивая из себя сомнения и страхи. Алиса была моей аудиторией – я загипнотизировал ее. Я впал в лихорадочное состояние, и мне казалось, будто я весь горю. Но теперь передо мной был человек, к которому я не равнодушен. В этом-то и заключалась вся разница.
Груз оказался ей не по силам. Дрожь перешла в рыдания. Мой взгляд упал на картину над кушеткой – перепуганная краснощекая дева. Что испытывает сейчас Алиса? Я знал, что она отдаст себя мне, я хотел ее, но куда девать Чарли?
Если бы на месте Алисы была Фэй, Чарли не стал бы вмешиваться. Он стоял бы у двери и смотрел. Но когда я оказываюсь рядом с Алисой, он впадает в панику. Что плохого сделала ему Алиса?
Она сидела на кушетке, смотрела на меня и ждала, что я буду делать. А что я смогу сделать? Обнять ее и…
Не успела сложиться мысль, как пришло предупреждение.
– Что с тобой, Чарли? Ты побледнел. Я сел рядом с ней.
– Что-то голова кружится. Это скоро пройдет. – Но я прекрасно знал, что если захочу
Алису, Чарли не допустит этого, и мне станет только хуже.
Тут у меня появилась одна идея… Поначалу она показалась мне отвратительной, но я знал, что это единственный способ выйти из паралича – перехитрить Чарли. Если по какой-то причине Чарли боится Алисы, но не боится Фэй, я выключу свет, притворюсь, что рядом со мной Фэй, и все будет в порядке.
Ужасно, мерзко. Но если этот трюк сработает, я порву цепи, которыми Чарли опутал мои эмоции. Потом-то я признаюсь себе, что любил Алису… Другого выхода я пока не видел.
– Со мной все в порядке. Давай посидим немного в темноте, – сказал я и выключил свет. Это будет нелегко. Мне придется представить Фэй, убедить себя до такой степени, что женщина, сидящая рядом со мной, превратится в Фэй. И даже если Чарли отделится от меня, чтобы понаблюдать со стороны, ничего у него не выйдет – в комнате темно.
Я подождал – симптомов паники не было. Совершенно. Я чувствовал себя спокойным и уверенным. Положил руку ей на плечо.
– Чарли, я…
– Замолчи! – крикнул я, и она испуганно отодвинулась. – Пожалуйста, не говори ничего. Просто позволь мне обнять тебя в темноте. – Я обнял ее, прижал к себе, и в темноте под закрытыми веками представил Фэй – с длинными светлыми волосами и белой кожей. Фэй, какой я видел ее в последний раз. Я поцеловал волосы Фэй, шею Фэй, и, наконец, губы Фэй. Я почувствовал, как руки Фэй гладят мою спину, плечи. Сначала я ласкал ее медленно, потом, по мере того как мое нетерпение возрастало, все смелее и смелее.
|
|
|
