Глава I. Протест представителей исторической школы.

Часть первая. Бунт против формализма

«Geisteswissenschaft und verstehen» (общественные науки и понимание): осознание роли человека.. Историческая школа в политической экономии знаменовала собой бунт против классической политической экономии. Последняя на протяжении XIX в. смогла, по крайней мере в Англии, с поразительной быстротой одержать победу над другими течениями. После этой победы казалось, что общие для западных стран проблемы решены в такой теоретически завершенной форме, которая не допускает никаких опровержений. Однако не прошло и нескольких десятилетий со времени выхода в свет произведений Джона Стюарта Милля, как в адрес классической школы стали высказываться критические замечания и возражения если и не в самой Англии, то, во всяком случае, в странах континентальной Европы, и особенно в Германии. Как и следовало ожидать, тон возражений был националистическим, а по содержанию они носили теоретический характер. Среди критиков обнаружилось сходство взглядов, которое можно объяснить лишь общностью теоретического наследия и точек зрения. Экономисты континентальной Европы сознавали, что общество претерпевает важные изменения, и это порождает потребность в общественной науке нового типа. Для того чтобы удовлетворить этим требованиям, некоторые авторы конструировали всеобъемлющие философские системы, другие же ограничивали исследование отдельными проблемами, однако они делали это таким образом, что вскоре выяснилась специфическая узость похода.

Наиболее важное место в их представлениях занимало возросшее сознание роли, которую играет человеческий фактор, и это заставило указанных авторов усомниться в том, достаточна ли простая имитация физики для разработки практически полезной общественной науки. Сформировавшиеся в различных странах экономические институты отличаются друг от друга, отмечали они, и следует ожидать, что принципы и критерии, которые используются для того, чтобы объяснить развитие торговли и транспорта в этих странах, не совпадут с соответствующими принципами и критериями, относящимися к Англии. Во всяком случае, так, по-видимому, обстояло дело в Германии, где позднее развитие национального государства предполагало необходимость в мероприятиях неомеркантилистского характера. В Германии участие государства в экономической деятельности было по своим масштабам гораздо более широким, чем в странах, расположенных по обе стороны Ла-Манша. Как писал об этом периоде в истории Германии У. Митчелл: «Экономическая жизнь стабилизировалась, выкристаллизовалась в соответствии с определенными формами и порядками. Последние же в значительной мере определялись политическими институтами и обычаями, существовавшими на протяжении весьма длительного периода»².

Экономические вопросы в одинаковой мере являются и вопросами политическими, поэтому понятие «политическая экономия» или «национальная экономия», как ее обычно именовали немецкие авторы, в Германии сохраняло подлинный смысл, который в англосаксонских странах вскоре был утрачен. У немецких экономистов упор делался на то, что экономия является политической, и это предполагало рассмотрение в большей степени правил государственного управления, чем механизма рыночных цен. И взгляды немецких экономистов не только согласовывались с вмешательством государства в хозяйственные процессы, но даже поощряли такое вмешательство. Отношение немецких экономистов к проблеме свободной торговли, например, было обусловлено следующими соображениями: фритредерская политика уместна лишь для страны, которая в своем экономическом развитии смогла вырваться вперед, но непригодна для страны, которая всеми силами стремится преодолеть свою хозяйственную отсталость. В системе взаимосвязанных представлений, разработанных экономической наукой, государство было неотъемлемым составным элементом, поскольку его роль выходит за пределы простого объединения отдельных людей в коллектив.

Представления такого рода не были чужды немецким экономистам, потому что они воспитывались в традициях трансцендентализма, и это позволило им легко усвоить подобную философию. Их склад мышления был мало приспособлен для восприятия индивидуалистической философии английского утилитаризма. Интеллектуальной сферой, внутри которой распространялись их теории, служила главным образом давно утвердившаяся бюрократия; к тому же в стране ощущалось мощное влияние знаменитого философа Г.В.Ф. Гегеля. По Гегелю, разум (в отличие от рассудка) служил неким способом связи с мировым духом. Стремясь к желаемой цели, Гегель исходил из следующего постулата: развитие духа осуществляется как диалектический процесс. Речь шла не о простом движении, а скорее о развитии комплекса понятий: тезис, антитезис и синтез, причем синтез всегда представляет собой уже совершенно новое явление. Этой концепции внутренне присущи понятия пространства и времени. Развитие человеческого общества, по существу, является не чем иным, как проявлением духа народа. Но в этом процессе развития государство, с этической точки зрения, всегда занимает главенствующее положение по сравнению с индивидуумом и семьей.

Такова была философская концепция, которая легла в основу методологии исторической школы. В работе «Феноменология духа» Гегель дал определение культуры как исследования истории человеческого духа. Он усиленно подчеркивал, что следует поставить под сомнение те реформы, которые обосновывались с помощью абстрактных рассуждений, потому что лишь познание духа в его историческом становлении может вскрыть подлинное направление развития общественных явлений. Мыслящие немцы находились под глубоким влиянием взглядов Гегеля, поскольку они содержали постановку вопроса о взаимоотношении между природой человека и общественными институтами. Хотя в последующем диалектика и была отвергнута как бесполезная концепция, она помогла разработать понятие стадии в историческом развитии и укрепить позиции генетического метода в общественных науках. (И все же Гегель выражал свое восхищение Адамом Смитом и Давидом Рикардо, чья экономическая теория служила классическим образцом абстрактного мышления, столь яростно отвергавшегося немецкими авторами!) Из этого следует, что на основе изучения прошлого можно осмыслить весь процесс развития культуры, а если проследить развертывание духовных сил, то это позволит, по существу, воссоздать пути дальнейшей ее эволюции. Последователи Гегеля видели основную задачу исторической науки в том, чтобы определить законы развития культуры. Лишь таким образом можно познать внутренние естественные законы, управляющие развитием общества.

Сильное влияние на представителей исторической школы также оказал ученый-правовед Фридрих Карл фон Савиньи, который в первой половине XIX в. преподавал в Берлинском университете. Исследуя эволюцию юриспруденции, Савиньи подчеркнул, что развитие как правовых норм, так и языка и обычаев проистекает из опыта людей. Он стремился доказать, что право — часть всей культуры, и в том случае, когда в него не вмешиваются произвольным образом, оно развивается «естественным путем». Те судебные органы и юристы, которые на предшествующих исторических этапах способствовали этому «естественному» развитию права, действовали, по мнению Савиньи, как выразители народного духа. Это развитие представляло собой органический процесс, который следовало внимательно изучить. Влияние Савиньи было, несомненно, глубоким, хотя некоторые представители исторической школы это и отрицали.

Ряд авторов отмечал сходство некоторых положений исторической школы со взглядами великого французского социолога Огюста Конта. 0. Конт указывал, что подлинно научное понимание общественного развития может быть достигнуто лишь на основе сочетания данных, характеризующих экономическую жизнь, с другими социальными явлениями и исследованием их исторических предпосылок. Он предсказывал, что такой метод откроет возможность и для составления прогнозов. Для Конта не существовало каких-либо качественных различий между природой и обществом, поэтому как естественные законы, так и законы общественной жизни должны обязательно совпадать. Вследствие этого за границей идеи Конта пользовались меньшим влиянием, чем во Франции, и часто подвергались резкой критике. Ряд авторов, среди которых, в частности, следует отметить последователей Вильгельма Дильтея, пытался провести четкое различие между естественными и общественными науками, то есть рассмотреть вопрос, который в позитивистской трактовке Конта оказался затемненным. Они исходили из предпосылки, что развитие человеческого общества носит уникальный характер, который и следует постичь, а для этого необходимо упорядочить исторический материал с помощью организующих концепций. Это, как им казалось, позволяло более эффективно объединить теорию и историю. Сторонники такого подхода опирались не только на труды Дильтея, но и на положения, высказанные ранее историком Леопольдом фон Ранке (1795— 1886), взгляды которого были прямо противоположны взглядам Гегеля. Ранке не пытался отыскать трансцендентальные силы, стоящие за историческими событиями, а стремился проследить общие тенденции, проявившиеся на протяжении данной исторической эпохи. Он хотел понять исторические факты сами по себе, не прибегая при этом к каким-либо предвзятым объяснениям.

Дильтей (1833—1911) относится к числу тех философов, которые оказали наиболее сильное влияние на развитие исторической и экономической мысли в Германии. Вильгельм Дильтей подчеркивал, что истории приходится иметь дело с конкретными индивидуумами, а естественным наукам — с абстрактными понятиями. Естественные науки должны описывать те или иные явления и объяснять их, в то время как наиболее важная задача, стоящая перед общественными науками, заключается в том, чтобы понять — verstehen. Он отмечал, что объяснение предполагает поиски причинных связей, а понимание опирается на исследование мотивов человеческой деятельности, вызвавшей к жизни то или иное событие. Поэтому в исследуемый фактический материал историк привносит смысл, почерпнутый из собственного жизненного опыта. С помощью этого опыта он заставляет прошлое ожить, и в том, что он воссоздает, на самом деле проявляется его индивидуальность. В этом Дильтей видел защиту от угрозы всепроникающего позитивизма. У него не было никаких возражений против «научного метода», но исследование поступков человека требует, как он утверждал, науки, отличной от той, которая изучает неодушевленные предметы. Поскольку процесс познания истины в сфере человеческой культуры осуществляется на основе внутреннего постижения, трактовка содержания исторических событий с течением времени изменяется в зависимости от культурного уровня автора и его деятельности. Но такой подход, по существу, означал перенесение проблемы в область психологии и должен был привести к тому, что исторические события per se оказались бы почти непознаваемыми. История — это не прошлый опыт, а скорее рассмотрение событий прошлого с высоты накопленного в настоящее время опыта. В книге «Введение в науки о духе» Дильтей не смог эффективно сочетать представление о прошлом с процессом исторического развития. Это, несомненно, означало, что и сам он в известном смысле потерпел поражение.

Дильтей выделил три основные группы суждений: первая из них связана с непосредственным изучением реальных событий; вторая включает абстрактные понятия, почерпнутые из обычных исторических событий и составляющие основу общественной науки; третью группу образуют все те разнообразные оценки, которые обычно дают этим событиям люди. Наибольшее значение имеет второй тип суждений, иллюстрацией их служат положения политической экономии и психологии, которые могут углубить понимание исторических явлений. Однако достигнуть этого удавалось лишь в редких случаях, поскольку чаще всего историку приходилось зависеть от своего воображения. Главное, к чему стремился Дильтей,— это плодотворно сочетать представления, выведенные из опыта, с пониманием исторических событий, что позволило бы воссоздать историческую картину, основанную на осмыслении прошлых событий. В осуществлении этой задачи Дильтей не достиг полного успеха. Однако его идеи пользовались заметным влиянием, они вызвали движение за создание Geisteswissenschaft, которая сосредоточивала основное внимание не столько на способах управления, сколько на формах культуры. Так, несмотря на то, что между концепциями Вернера Зомбарта и Артура Шпитгофа существовали различия, оба находились под влиянием verstehende философии Дильтея. Наряду с этим можно легко проследить связь между последней и введенными Максом Вебером понятиями экономической системы, экономического стиля и даже идеального типа хозяйства.

Влияние указанных авторов способствовало тому, что немецкие экономисты отвергли представления классиков. Они застали классическую доктрину уже измельчавшей: эпигоны низвели ее до весьма утонченных абстракций, характеризующих ренту, прибыль и заработную плату. В таком виде эта теория была, как казалось немецким экономистам, лишь в предельно слабой степени связана с реальным миром. Она исходила из таких представлений о природе человека, которые никоим образом не согласовались с их собственными наблюдениями. В Германии существовала прочная традиция исторического исследования, и с точки зрения этой традиции английская экономическая теория оставляла желать многого. Таким образом, теоретический анализ здесь не пустил прочных корней. Углубленная и строго теоретическая подготовка экономистов была в академических кругах Германии просто неслыханным делом.

Наиболее раннюю реакцию немецких экономистов на положения классической доктрины можно обнаружить в работах Адама Мюллера (1779—1829) и Фридриха Листа (1789—1846). Романтизм Мюллера и национализм Листа послужили моделями, оказавшими решающее влияние на характер последующей критики классической доктрины представителями исторической школы, которые настойчиво стремились низвергнуть абстрактные категории классической школы с помощью бесчисленных эмпирических данных. Первые представители исторической школы — Вильгельм Рошер (1817—1894), Бруно Гильдебранд (1812-1878) и Карл Книс (1821—1898) — подчеркивали, что необходимо исследовать вопрос о том, как возникали и развивались экономические институты. Прежде чем пытаться перейти к каким-либо обобщениям, они стремились собрать весь фактический материал о соответствующих событиях в предшествующий период и в настоящее время. Они были уверены, что такой метод позволит сделать их выводы более основательными, чем холодные, равнодушные к человеку дедуктивные построения английских экономистов. «Вместо совокупности умозрительных рассуждений о том, что могло бы произойти, если бы имели место определенные воображаемые условия, которые соответствуют (отнюдь не полностью) реальным жизненным условиям, этот подход обеспечит им выводы, почерпнутые из самой жизни». По убеждению немецких экономистов, это наиболее правильный способ сбора информации, необходимой для руководства государственной политикой,— задача, вполне основательная с точки зрения камералистики.

Рошер настаивал на необходимости возврата к эмпирическому методу, для того чтобы преодолеть вредное влияние классической доктрины, Гильдебранд стремился превратить политическую экономию в науку, которая изучала бы процессы экономического роста, а Книс полностью отрицал наличие какого-либо смысла в экономических законах. Множество монографий ставило своей целью не столько дополнить теорию, сколько вытеснить ее. Как писал Рошер, подход должен носить в такой же мере практический, как и научный, характер. Конечной целью являлось развитие общей науки о культуре, в которую политическая экономия вносила бы свою лепту, а знания, которые удалось бы почерпнуть из анализа процессов исторического развития, помогли бы вновь вдохнуть жизнь в экономические исследования. Конечным выводом явилось утверждение о том, что экономическая теория всегда имеет лишь относительную ценность. Понятия, оценки и теории, указывали эти авторы, изменяются вместе с институциональными изменениями. И хотя эти авторы часто резко расходились между собой, все они были согласны в одном: подход классической школы, использовавшей в политической экономии понятие естественного закона, не может быть оставлен без критики. Экономическая действительность, утверждали они, определяет характер теоретических представлений о ней,— представлений, которые всегда остаются условными. Новые факты каждый раз ставят под сомнение казавшиеся вечными теоретические доктрины. Такая аргументация в известной мере справедлива, однако представители исторической школы — по крайней мере, первые из них — выплескивали из ванны вместе с водой и ребенка. Дедуктивный метод исследования все еще имел многих сторонников, считавших его плодотворным, а когда мы перейдем к более поздним представителям исторической школы, мы обнаружим среди них уже несколько меньшую непримиримость и враждебность.