Беседа седьмая. Мир, снятый с движения, и мир, снятый монтажно

Прежде чем перейти к изложению основных видов кинематографической мизансцены и мизанкадра, нам нужно побеседовать о тех возможностях, которые дает кинорежиссеру рассмотрение мира в системе кадров, снятых с движения, и что дает традиционная монтажная киносъемка, то есть изложение действия в ряде кадров, снятых со статических точек. Это очень разные методы.

Монтаж статических кадров. появился как только были сняты два первых кинематографических изображения, как только изобретатель кинематографа склеил их. Два склеенных кадра – это уже монтаж в самом простейшем виде.

Съемка с движения возникла много позже. Вначале она занимала в кинематографе ничтожное место, ею пользовались очень редко. Постепенно съемка с движения стала практиковаться чаще, а с возникновением звукового кинематографа динамические методы съемки – всевозможные панорамы, проезды, наезды, отъезды, повороты, подъемы и опускания камеры – стали внедряться все интенсивнее и интенсивнее. Появились картины, в которых уже большинство кадров снято движущейся камерой. Я видел даже картину, в которой нет ни одного кусочка, снятого с неподвижной точки. Камера все время блуждает.

Некоторые режиссеры, в том числе очень талантливые и очень крупные, считают, что, по сути говоря, монтаж сегодня – это скорее печальная неизбежность, чем органическое свойство кинематографа.

Вторжение в жизнь широкого экрана во всех его вариантах сулит и дальнейшее наступление на монтаж. Широкий экран по самому характеру изображения еще больше тянет кинематограф к панораме. По-видимому, он еще ускорит процесс развития новых форм непрерывной съемки длинными кусками.

Между тем уже очень давно Эйзенштейн заметил, что монтаж не является прерогативой кинематографа, его можно обнаружить и в литературе, и в живописи, и в других искусствах. Он характерен для рассмотрения художником явлений мира. Но в кинематографе он существует в самой открытой, ясной, бесспорной и сильной форме. Поэтому великий кинематографист Эйзенштейн первый применил монтажный метод для исследования прозы и поэзии.

В чем же сила монтажа и в чем сила съемки с движения?

Представим себе любую сцену, снятую панорамой или проездом: скажем, мы обозреваем толпу при помощи непрерывно движущейся камеры. Почти так же можно наблюдать ее в жизни, просто переводя взгляд с одного человека на другого или проходя между людьми. В этом – сила съемки с движения. Но в этом, как мы увидим ниже, и ее относительная слабость.

Сила в том, что сцена, снятая с движения, приобретает особенное жизнеподобие. Ведь человек видит мир как бы в беспрерывной панораме, взгляд его все время блуждает и, если даже иногда останавливается, сосредоточившись на каком-нибудь предмете, то вслед за тем вновь начинает свое бесконечное обозрение мира. Как бы стремительно ни переводили мы глаза с предмета на предмет, все равно мы переводим их панорамой. Вот мы взглянули на дальний лес, и тут же перебросили свой взгляд на стоящего рядом с нами ребенка. Но в момент этого перевода взгляда перед нами пронеслось все пространство, расположенное между дальним лесом и близко стоящим ребенком. Мы оглянулись направо и увидели фабричную трубу, потом налево – и перед нами возникло здание Московского университета, но, переводя взгляд справа налево, мы быстрой панорамой, подчас сами того не замечая, бегло оглядели то, что расположено между фабричной трубой и университетом. Мы пронеслись по миру панорамой.

Если же представить себе более плановое рассмотрение мира, ну, скажем, представить, что видит человек, который, идя по тротуару, поглядывает на прохожих, то мы получим обычную кинематографическую панораму, с той только разницей, что аппарат не будет так многократно, живо и легко поворачиваться справа налево, слева направо, оглядываться назад и вновь глядеть вперед. Ведь глаз и шея человека гораздо оперативнее кинокамеры. Мы свободно фокусируем свое зрение на бесконечную глубину и вслед затем перебрасываем его на предмет, стоящий рядом с нами, так же свободно мы оглядываемся. Кинокамера не может с такой легкостью поворачиваться и проноситься в пространстве, как это делает наш взгляд. Она гораздо тяжеловеснее, неподвижнее.

И тем не менее движение камеры бывает очень выразительным и, как правило, чем-то напоминает нам ощущение нормального зрения, хотя камера повторяет путь нашего взгляда лишь в очень ослабленном, затрудненном, отяжеленном виде. Съемка с движения является как бы подражанием человеческому взгляду. В некоторых случаях это создает очень сильный и своеобразный эффект.

Сила панорамной съемки заключается в отчетливом ощущении единой точки зрения, в точном ощущении реального пространства и реального времени. Именно поэтому длинные движущиеся кадры стали особенно культивироваться в картинах авторов, которые добиваются особого жизнеподобия зрелища.

Вот перед нами стоит очередь безработных. Можно, конечно, выхватить из толпы отдельные лица и смонтировать их, а можно медленно проехать вдоль этой очереди. Такой проезд создаст и глубокое настроение, и ощущение подлинности, жизненной правды. Неизменные спутники безработицы – голод, бедность, терпение – возникнут перед нами с большой очевидностью, ибо мы как бы сами пройдем вдоль очереди.

В противоположность этому монтажный метод съемки неизбежно ведет к ряду специфических кинематографических условностей. Любая монтажная перебивка разрушает непрерывность реально текущего времени. Время неизбежно уплотняется или растягивается.

Вот простейший пример: два человека разговаривают в комнате. Я снимаю эту сцену монтажно и вставляю в нее любой кадр, не имеющий отношения к этим двум людям: окно, дверь, выключатель на стене – что угодно. После этого я могу возвращаться к двум разговаривающим людям через час или даже через день. Время уже разорвано монтажно вставленным кадром.

Предположим, один из этих двух людей сказал: "Я хочу уехать к брату в Харьков". Вставим после этого колесо паровоза, и мы легко разрываем время: следующий кадр может происходить уже в Харькове.

То же самое происходит при монтажной съемке и с пространством. Панорама, движущаяся по вокзалу, связана с помещением, не выходит за пределы его, и зритель чувствует единство времени и пространства. При монтажной съемке крупные планы могут набираться произвольно. Я могу, например, вести действие сразу на вокзале, на перроне и на привокзальной площади. Монтируя крупные планы, я могу свободно перекидывать зрителя с места на место и, скажем, крупный план, снятый на перроне, присоединить к группе кадров, снятых на площади. Точное пространство уже не играет такой роли, оно разрушено.

Поэтому при монтажной съемке в какой-то мере исчезает ощущение прямого, непосредственного наблюдения явлений жизни. Восприятие зрелища резко меняется.

Монтажно построенная сцена требует от зрителя энергичной работы по соединению и осмыслению кадров, то есть работы довоображения. Мы об этом уже говорили. Монтажный метод заставляет зрителя конструировать в своем сознании общий очерк события, о котором он судил по отдельным сталкивающимся деталям. Зритель при этом сам строит воображаемое пространство.

В приведенном примере, если я сниму часть кадров на перроне, а часть кадров – на площади да прибавлю несколько планов, снятых внутри вокзала, и соединю все это вместе, зритель сам сконструирует в своем воображении какой-то особенный, фантастический вокзал, у которого перрон, площадь и зал соединены в какое-то единое целое. Но ощущение этого целого будет смутным, не так отчетливо зафиксированным, причем у каждого зрителя оно будет резко индивидуально, будет зависеть от его способности к довоображению.

Таким образом, восприятие монтажно построенного зрелища носит более творческий, активный, конструктивный характер.

Для пояснения этой мысли я приведу широко известный в кинематографии пример: сцену расстрела демонстрации на Одесской лестнице из "Броненосца "Потемкин" Эйзенштейна.

После восстания на броненосце на каменной лестнице, спускающейся из города в порт, собирается огромная толпа ликующего народа. Приветственно подняты руки, цветы, женщины машут платками, зонтиками. В самый разгар этого ликования наверху лестницы появляется отряд солдат с нацеленными штыками. Раздается первый залп, и толпа начинает в панике катиться вниз. В потоке коротких, стремительно чередующихся кадров мы видим то сравнительно общие планы толпы, то крупные планы бегущих, то ноги солдат, неумолимо движущихся вниз, то цепь сомкнутых штыков. Снова залп, снова бегут люди. Вот упала женщина – и коляска с ребенком одна катится вниз, прыгая со ступеньки на ступеньку; вот торопливо скачет вниз безногий инвалид на костылях; вот какая-то женщина повернулась, старается собрать вокруг себя людей, чтобы упросить солдат. Снова залп. Крупный план выбитого глаза, текущей крови, разбитых очков; ноги бегут по лестнице; мелькают лица, полные ужаса и отчаяния. Лавина обезумевших от страха людей все катится и катится. А солдаты продолжают неумолимо спускаться сверху вниз, хладнокровно расстреливая бегущую толпу.

В жизни человек не может так увидеть этот расстрел. Не может увидеть его и камера, снимающая с движения. Дело в том, что эпизод резко растянут во времени по сравнению с реальной его протяженностью, каждая секунда расстрела превращена Эйзенштейном в длительное событие. Все эти действия происходили одновременно: катилась коляска, падала женщина, стреляли солдаты, бежали люди. Но все эти действия у Эйзенштейна перечисляются последовательно, одно за другим. Они снимались по отдельности, с разных статических точек. Таким образом, время резко растянуто из-за продления событий на монтажные элементы.

То же самое происходит и с пространством: оно развернуто, растянуто; благодаря монтажу оно теряет реальную точность. Количество маршей лестницы во много раз увеличено, ибо режиссер многократно повторяет в разных ракурсах одно и то же явление, он рассматривает его то общим, то средним планом, то в многочисленных крупных планах: то коляска, то кричащая женщина, то сапоги солдат, то мать с ребенком, то инвалид и так далее. Зрителю кажется, что все это происходит на разных маршах лестницы.

Вот на общем плане толпа скатилась с первого марша. Но после этого Эйзенштейн врезает крупные планы бегства по первому маршу. Тем самым он во времени возвращает нас назад, а в пространстве создает ощущение, что толпа бежит уже по следующим – второму, третьему, четвертому маршам, между тем как, по сути дела, рассматривается только бегство на первом марше.

Если в жизни попробовать проследить подобное событие с позиций, использованных камерой Эйзенштейна, то так наблюдать расстрел смогли бы только сотни людей одновременно, причем некоторые из точек вообще маловероятны для человека, а свойственны только кинокамере.

В жизни расстрел демонстрации, бегство толпы по лестнице могли занять лишь очень мало времени. Одесская лестница невелика: если не ошибаюсь, в ней всего три-четыре марша. Вряд ли потребовалось бы больше одного, максимум – двух залпов, чтобы толпа скатилась по этой лестнице и рассеялась.

Рассматривая монтажно построенную Эйзенштейном сцену расстрела, зритель конструирует собственную лестницу, гораздо более длинную. В его сознании возникает образ события идейно гораздо более значительного, динамического, темпераментного и масштабного, чем это могло быть на самом деле.

Таким образом, при монтажной съемке аппарат способен показывать явления жизни с немыслимой подробностью и невозможной для одного наблюдателя сменой впечатлений. Пожалуй, только литература может в этом отношении соперничать с монтажной съемкой. Впрочем, будучи патриотом своего искусства, я полагаю, что даже литература вынуждена здесь отступить перед кинематографом.

Были писатели, которые пытались короткое событие анализировать с таким пристальным вниманием, с таким обилием подробностей, что на мельчайшее душевное движение у них уходило много страниц. Но при таком письме исчезает активный, действенный характер события, исчезает его динамика, его энергия. Остается только литературно-умозрительный анализ, спокойное размышление по поводу события.

У Эйзенштейна же темперамент расстрела и бегства не только не теряется, но наоборот – приобретает дополнительную силу, событие делается еще более выпуклым, еще более ощутимым во всех подробностях; энергия только нарастает. Для того чтобы увидеть лицо кричащей женщины с разбитыми очками и вытекшим глазом, достаточно одной секунды, но для того чтобы литературно донести до читателя образ этой кричащей женщины со всем ее своеобразием, с ее характером, с ее социальными особенностями, необходимо минимум несколько строк описания. А эти несколько строк отнимут время, эти несколько строк разрушат темперамент, стремительный темп развития бегства. Только кинематограф способен в кратчайший отрезок времени продемонстрировать целый поток динамических характерных явлений.

Именно эти свойства монтажной съемки – возможность сгущать событие, уплотнять (или, наоборот, растягивать) время, строить условное пространство, остро сталкивать разные ракурсы и аспекты зрелища, обозревать его с неведомых дотоле точек зрения – привели к бурному развитию монтажа в немом кинематографе, где зрелище главенствовало, где оно определяло смысл и художественное значение кинокартины.

Следует также помнить, что при монтажной съемке с многочисленных точек зрения мы можем применять самые разнообразные ракурсы, в то время как съемка с движения, как правило, из которого, разумеется, есть много исключений, резко ограничивает возможность пользования контрастными разнообразными ракурсами.

При монтажной съемке мы можем пользоваться в отдельных кадрах ускоренным или замедленным движением. Съемка с движения опять же, как правило, связана с нормальным ходом камеры.

Появление моментальной фотографии, и в особенности кинематографического кадра, установило для человечества целый ряд новых аспектов зрения на мир. Эти новые точки зрения повлияли на живопись. Посмотрите сколько угодно живописных батальных полотен прошлого века. Почти повсюду скачущая в галоп лошадь будет изображена таким образом, что ее передние ноги выброшены вперед, а задние откинуты назад. Но кинематограф показал, что фактически в галопе лошади нет такого момента, при котором все четыре ее ноги находятся в том положении, которое, как правило, изображали художники. Они изображали наиболее видимое для человека положение ног в галопе, но оно не одновременно для четырех ног. Только редчайшие живописцы, например, японский художник Хокусаи, схватывали у животных такие положения, которые казались даже неестественными, пока кинематограф не доказал, что они правдивы.

В одном из скифских курганов было найдено изображение оленя в очень странной и сложной позе: животное подогнуло все четыре ноги под живот. В течение многих лет вокруг этого изображения шел спор. Скифское искусство далеко от стилизованной условности, олень изображен реалистически. Почему же он находится в таком странном положении? Одни полагали, что это ритуальный олень, мертвый; другие – что, поскольку он изображен на браслете, ноги подогнуты для того, чтобы изображение удобнее поместилось на узкой пластинке. Но при съемке рапидом выяснилось, что испуганный олень, убегая стремительными прыжками, в самой середине прыжка, в его кульминации, на мельчайшую долю секунды принимает именно это положение: он прижимает все четыре ноги к животу. Наш глаз этого не улавливает, мы смогли увидеть это только через кинематографическое изображение. Скифский глаз, очевидно, был настолько острее нашего, что улавливал и это положение. В этот, наиболее яркий момент скачка скиф и изобразил оленя.

Таким образом, кинематограф открыл нам некоторые точки зрения, которые были доступны лишь единицам, но отсутствовали у человечества в массе. Рядовому человеку недоступно увидеть то, что увидел кинематограф, увидел Хокусаи, десятилетиями изучавший полет птиц или движения рыб, создававший сотни рисунков, посвященных положению крыла летящей птицы.

Думается мне, что монтаж тоже позволил увидеть многие события так, как не может их видеть никакой глаз. Монтаж позволяет так охватить, потом разъять на части, рассмотреть в деталях и вновь сложить зрелище, как не может этого сделать никакой самый гениальный художник с самым прозорливым глазом ни в каком искусстве, кроме кино.

Итак, если динамический, панорамный метод съемки в известной мере напоминает жизненное разглядывание события человеческим глазом, то монтаж и усложняет это разглядывание, и придает ему некоторые особые свойства, доступные только нашей камере.

Возьмем такой пример. Солдат во время штурма Зимнего дворца впервые попадает в Тронный зал. Он входит один. После ярости и грома штурма – тишина, и огромное пространство невиданно великолепного пустого помещения.

Можно найти много способов кинематографически передать ощущение солдата. Можно сразу показать общий план зала, а можно начать с какой-то детали; можно построить эту сцену монтажно, а можно пройти по залу панорамой, как бы вместе с солдатом. Аппарат может медленно проплывать по стенам, между колонн, канделябров, золоченых кресел, картин и так далее. А можно начать с того, что показать резную ручку двери, потом под ногами кусок штучного паркета, собранного из двадцати пород драгоценного дерева в затейливый рисунок, потом (крупно) – лицо солдата, потом – хрустальную люстру, золоченое кресло, снова лицо солдата, затем весь зал с точки зрения солдата и, наконец, его маленькую фигурку на огромном пространстве сверкающего паркета, снятую сверху.

Блуждание по стенам может создать иллюзию физического ощущения солдата. Это безусловно убедит нас в том, что мы видим Тронный зал именно его глазами, проходим вместе с ним по залу. Но монтажный метод столкновения крупных деталей с общими планами, столкновения предметного мира зала с лицом и глазами солдата, как мне кажется, выразительнее раскроет и столкнет представителя нового мира с роскошью мира уходящего. Мы можем при монтажном методе выбрать и столкнуть такие детали, так вмонтировать их в общие планы, так соединить с глазами солдата, что возникнет новое качество мысли – более глубокая мысль. Думается мне, что этот метод в данном случае наиболее кинематографичен, плодотворен и идейно точен.

С другой стороны, возьмем, например, картину Серова "Петр Первый". Как снять ее в кинематографическом эпизоде, который наиболее выпукло передал бы содержание этой картины?

Вы помните ее? Петр идет по набережной, за ним – его соратники. Он стремительно движется вперед, через хаос строительства порта, глядя куда-то в пространство, огромный, мощный, решительный. Разумеется, лучше всего снять этот эпизод беспрерывной панорамой: мелькают мимо корабли, паруса, бревна, тачки с песком и щебнем; мелькают мужики, подрядчики, солдаты, телеги, груды камня, канаты. А Петр идет с придворными и на ходу отдает распоряжения. В данном случае движение не только органично для мизансцены, но, кроме того, сама панорама, само накопление проплывающих мимо деталей придает всему действию новый смысл, который усиливается от того, что мы видим все эти предметы строительства, собранные в одном месте, что мы рассматриваем их в едином времени.

Разумеется, можно снять эту сцену и в ряде статических кадров, но, думается мне, это будет не лучшее решение – панорама органически входит в смысл сцены.

Итак, панорамы, съемки с движения применяются прежде всего там, где само движение органично для сцены (проход Петра через порт). Панорамы и съемки с движения применяются также там, где режиссер хочет добиться особенного жизнеподобия зрелища, то есть в эпизодах, где очень важно создать ощущение художественной достоверности события, совпадения его с жизнью.

Но, кроме этого, есть еще три условия принципиального применения панорамы.

Панорама точно обозначает масштаб события. В случае с Петром движение его через верфь и беспрерывное наблюдение за ним помогают зрителю ощутить объем стройки, ее разнообразие, ее размах. Чем длиннее будет такая панорама, тем она будет выразительнее, потому что тем больше будут вырастать масштабы строительства.

Из приведенного примера ясно, какими еще двумя принципиальными особенностями отличается панорама. Она убедительно доказывает зрителю одновременность действия (ибо монтаж, как уже было сказано, разрушает реальное течение времени) и единство места действия (ибо монтаж разрушает и ощущение единства пространства, вернее, деформирует его).

В одной старой зарубежной картине была показана демонстрация забастовщиков. Применение вертикальной панорамы с поворотом камеры придало зрелищу большую убедительность и силу. Сделано это было так: по улице движется на зрителя толпа рабочих. Камера поначалу стоит низко, и мы видим только передние ряды идущих, задние скрыты из-за низкой точки зрения. Затем камера начинает подниматься на кране вверх и одновременно наклоняться, не упуская из вида демонстрацию. По мере того как меняется угол зрения, все большая и большая масса рабочих начинает видеться в кадре, ибо мы наблюдаем демонстрацию уже сверху вниз.

Вот камера поднялась очень высоко, и мы видим, что вся улица заполнена массой идущих на аппарат людей. Демонстранты подходят уже совсем близко к переднему краю кадра, и тут камера вдруг поворачивается, и мы обнаруживаем, что за углом выстроился отряд солдат с пулеметами.

Это производит исключительно сильное доказательное впечатление. Зритель чувствует, что вот сейчас, сию минуту, через двадцать – тридцать шагов демонстранты наткнутся на заслон – застрочат пулеметы, прольется кровь.

Если бы мы монтажно сопоставили кадр идущих забастовщиков с другим кадром пулеметчиков, это, разумеется, не могло бы дать такого эффекта. Монтажное столкновение двух кадров не указывало бы нам на единство места действия. Монтажно снятые пулеметчики могут находиться и за этим углом, и за следующим, и даже на другом конце города. Ведь, как мы говорили, при монтажной съемке аппарат не считается с пространством, деформирует, разрушает его, и зритель инстинктивно чувствует это. Пока забастовщики и солдаты не сойдутся в одном кадре, мы не получим такого точного и доказательного ощущения грозящей опасности, как при повороте камеры, когда мы своими глазами видим, что вот за этими домами, до которых осталось идти всего тридцать шагов, вот за этим углом забастовщиков подстерегает смерть.

Панорама, отъездное или наездное движение камеры, если применять эти приемы принципиально, могут привести к глубокому и новому осмыслению зрелища.

В картине "Секретная миссия" круговой панорамой был снят эпизод заседания у Круппа. Немецкие промышленники собрались для тайного совещания с прибывшим в Германию американским сенатором, они сидят за круглым столом. Эпизод был снят так: камера была установлена в центре стола, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, она рассматривает собравшихся, начиная с сенатора, который говорил речь. Описав полный круг, камера останавливается на первой точке, на кадре с сенатором. Эта круговая панорама придавила кадру особый смысл; она подчеркивала, что всех этих дельцов связывает один общий бизнес. В данном случае панорама лучше всего выражает мысль эпизода.

Однако я не очень люблю, когда камера ползает без особой необходимости. В одной картине, режиссер которой – принципиальный сторонник съемки с движения, я видел эпизод заседания не то у директора завода, не то у начальника главка. Обычный начальнический стол, составленный в виде буквы "Т"; вдоль всего стола сидят собравшиеся на заседание, во главе стола – председатель. И вот это нормальное совещание снято при помощи камеры, беспрерывно блуждающей по лицам – туда и обратно. В данном случае я не вижу никакого смысла в движении камеры. Вероятно, гораздо выразительнее было бы строить эту сцену монтажно, сталкивая отдельные характерные фигуры. Эпизод прозвучал бы более остро и более выразительно.

Режиссер должен одинаково свободно владеть обоими методами съемки – и монтажным, и динамическим. Строя мизанкадр эпизода, он должен определить, какой метод в данном случае наиболее полезен, эффектен, выразителен, какой метод даст наиболее осмысленный результат.

Разумеется, нельзя в пределах одной картины стихийно метаться от монтажного мышления к динамическим методам съемки; нельзя один эпизод решать в остроусловной монтажной манере, а соседний эпизод рассматривать только в кадрах с движения. Для картины в целом нужно выбрать какой-то один генеральный метод, отвечающий ее смыслу, ее стилю. Но внутри этого генерального метода можно пользовать в отдельных случаях приемы различного характера.

Если вся картина решается монтажно, то это вовсе не значит, что в ней совсем нельзя применять панорамы или съемки с движения, но введение этих динамических методов съемки должно быть обусловлено характером эпизода и умело соединено с монтажным построением. И наоборот, в картине, которая в основном оперирует съемками с движения, отдельные эпизоды могут быть решены монтажно. Это не будет нарушением стиля, нарушением принципа, если режиссер хорошо продумает метод мизанкадра и применит разнообразные приемы осмысленно и точно.

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: