 |
Мы обрядили детей в мундир детства и верим, что они нас любят, уважают, доверяют, что они невинны, доверчивы, благодарны.
|
|
|
|
Мы с упоением играем роль бескорыстных опекунов, умиляемся при мысли о принесенных нами жертвах, и, можно сказать, до поры до времени нам с ними неплохо. Сначала они верят, потом сомневаются, пытаются отбросить подкрадывающиеся исподволь сомнения, иной раз пробуют бороться с ними, а увидев бессмысленность борьбы, начинают водить нас за нос, подкупать, обманывать.
Они подкупают нас просьбой, благодарной улыбкой, поцелуем, шуткой, послушанием, подкупают сделанными нам уступками, редко и тактично дают нам понять, что и у них есть кое-какие права, иной раз берут нас измором, а иной раз открыто спрашивают: "А что я за это буду иметь?"
Сто лиц покорных и взбунтовавшихся невольников.
- Некрасиво, нездорово, грешно. Пани в школе говорила. Ой, если бы мама знала.
- Не хочешь - можешь идти. Твоя пани не умней тебя. Ну и что ж, что мама знает, что она мне сделает?
Мы не любим, когда отчитываемый нами ребенок что-то бурчит себе поднос, потому что в гневе с уст слетают искренние слова, которые мы слышать не желаем.
У ребенка есть совесть, но ее голос молчит в мелких ежедневных стычках, зато выплывает потаенная ненависть к деспотической и, следовательно, несправедливой власти сильных и поэтому безответственных.
Если ребенок любит веселого дядюшку, то за то, что благодаря ему имеет минуту свободы, за то, что он вносит в дом жизнь, за то, что принес ему подарок. А подарок ценен тем, что удовлетворил давно лелеемую мечту. Ребенок намного меньше ценит подарки, чем мы думаем, неохотно принимает их от несимпатичных ему людей:
"Он думает, что купил меня", - кипит в его душе.
Взрослые не умны, они не умеют пользоваться свободой, которой располагают.
|
|
|
Они такие счастливые, все могут купить, что хотят, все им можно, а они всегда на что-то злятся, кричат по пустякам. Взрослые не все знают, часто отвечают, чтобы отвязаться, или шутят, или так, что понять невозможно, один говорит одно, другой - другое, и неизвестно, кто говорит правду. Сколько на небе звезд? Как по-негритянски будет тетрадь? Как засыпает человек? Живая ли вода, и откуда она знает, что сейчас ноль градусов, что из нее должен сделаться лед? Где находится ад? Как тот пан сделал, что в шляпе из часов приготовилась яичница, и часы целы, и шляпа не испортилась: это чудо?
Взрослые не добрые. Родители дают детям есть, но это они вынуждены делать, иначе мы бы умерли. Они ничего детям не разрешают, смеются, когда что-нибудь скажешь, вместо того, чтобы объяснить, нарочно дразнят, шутят. Они несправедливые, а когда их кто-нибудь обманывает, то они ему верят. Любят, чтобы к ним подлизывались. Когда они в хорошем настроении, то все можно, а когда злые, то все им мешает.
Взрослые лгут. Это вранье, что от конфеток делаются червячки, а если не заснешь, то тебя волк утащит, а если играть с огнем, то рыбы ловятся, а если бить друг друга ногами, то дьявола можно разбудить. Они не держат слова: обещают, а потом забывают, или выкручиваются, или в наказание не разрешают, да и так бы ведь не позволили.
Они велят говорить правду, а скажешь правду, обижаются. Они двуличные: в глаза говорят одно, а за глаза другое, не любят кого-нибудь, а сами притворяются, будто любят. Только и слышишь от них: "Пожалуйста, спасибо, извините, кланяюсь", можно подумать, и в самом деле добрые.
Убедительно прошу вас обратить внимание на выражение лица ребенка, когда он, весело подбежав к вам, в запальчивости скажет или сделает что-нибудь неуместное, и вдруг вы резко одергиваете его.
Отец пишет, ребенок прибегает с чрезвычайным известием и тянет его за рукав. Он не понимает, что из-за этого на важном документе появится клякса. Обруганный, он смотрит полными удивления глазами: что случилось?
|
|
|
Опыт нескольких неуместных вопросов, неудавшихся шуток, выданных тайн, неосторожных признаний учит ребенка относиться к взрослым, как к прирученным, но диким зверям, на которых никогда нельзя целиком положиться.
Кроме пренебрежения и антипатии, в отношении детей к взрослым можно заметить и некоторое отвращение.
Колючая борода, жесткое лицо, запах сигары отталкивают ребенка. После каждого поцелуя он старательно вытирает лицо, пока ему это не запретят. Большинство детей терпеть не могут, когда их берут на колени, если возьмешь его за руку - он осторожно высвобождает ее. Толстой заметил эту черту сельских детей, она свойственна всем не запуганным и не подавленным. О запахе пота, сильном аромате духов ребенок с отвращением говорит: "Воняет", - пока его не научат, что так говорить некрасиво, что духи пахнут очень хорошо, просто он в этом не разбирается...
Все эти господа и дамы с их отрыжкой, ломотой в костях, давлением, горечью во рту, боязнью сквозняков и сырости, со страхом перед перееданием, с кашлем, беззубые, еле ноги волочат, толстые, красные, сопящие,- все это так противно.
А эти их ласки, объятия, поцелуи, похлопывания по плечу, эта фамильярность, снисходительность, бессмысленные вопросы, смех неизвестно отчего.
- На кого похожа? Ого, какой большой стал. Поглядите только, как он растет! - Ребенок, смущенный, ждет, когда это кончится.
Им ничего не стоит сказать при всех: "Эй, штаны потеряешь", или:
"Ночью рыбу будешь ловить". Они неприличны...
Ребенок чувствует себя более чистым, лучше воспитанным, более достойным уважения. Иногда он это и сам говорит.
- Он боится есть, боится сырости. Трус. Я вот совсем ничего не боюсь. Раз они боятся, пускай сами и сидят на печи, нам-то почему они все запрещают?
Дождь: он выбежит из укрытия, постоит под ливнем, со смехом убежит,приглаживая волосы. Мороз: он согнет руки в локтях, сгорбится, ссутулит плечи, задержит дыхание, напряжет мускулы, пальцы коченеют, губы синие, поглазеет на похороны, на уличную драку и бежит погреться: брр, замерз, весело.
Бедняги эти старики, которым все мешает.
|
|
|
И едва ли не единственное доброе чувство, которое ребенок постоянно к нам питает, это жалость.
Наверное, что-то им мешает, раз они несчастливы.
Бедный папа много работает, мама часто больна, они скоро умрут, бедняжки, не стоит их огорчать.
Оговорка.
У ребенка, кроме перечисленных выше чувств, которые он несомненно испытывает, кроме собственных размышлений, имеется и сознание долга, он не может полностью избавиться от внушенных ему взглядов и чувств. Все они переживают конфликт раздвоения личности: активные - сильнее и раньше, пассивные - позже и не так явно. Активный дойдет до всего сам, пассивному "откроет глаза" товарищ по заключению. Душа ребенка так же сложна, как и наша, полна аналогичных противоречий, находится в трагическом борении с извечным: хочу, но не могу, знаю, что надо, но не могу.
Воспитатель, который не вдалбливает, а освобождает, не тянет, а поднимает, не угнетает, а способствует формированию личности, не диктует, а учит, не требует, а спрашивает, вместе с ребенком переживает множество вдохновенных минут. Ему не раз придется затуманенными от слез глазами смотреть на борьбу ангела с дьяволом, где белый ангел одерживает победу.
Солгал. Потихоньку слизал варенье с торта. Задрал девочке подол. Бросал камнями в лягушку. Смеялся над горбуном. Сломал статуэтку и сложил, чтобы видно не было. Курил. Был злым и мысленно проклинал отца.
Он поступил дурно и чувствует, что это не в последний раз, что его снова что-нибудь будет искушать, что его снова подговорят.
Случается, что ребенок вдруг становится тихим, послушным и чувствительным. Взрослые уже знают: "Наверное, у него что-то на совести". Часто этой странной перемене предшествует буря чувств, слезы, пролитые в подушку, твердые решения, принятые про себя, торжественная клятва. Бывает, что мы готовы простить, если получим заверение - нет, не гарантию, но иллюзию, - что шалость не повторится.
- Я не стану другим. Я не могу обещать.
Эти слова диктует не упрямство, а честность.
- Я понимаю, что вы говорите, но не чувствую, - сказал мне двенадцатилетний мальчик.
|
|
|
Эту честность, достойную уважения, мы встречаем и у детей с дурными наклонностями.
- Я знаю, что воровать нельзя, что это стыдно и грешно. Я не хочу воровать. Я не знаю, не украду ли я снова. Я не виноват.
Какие горькие минуты переживает воспитатель, видя отражение собственного бессилия в беспомощности ребенка.
Мы поддаемся обману, что ребенок может долго довольствоваться ангельским мироощущением, где все просто и ясно, что мы сумеем скрыть от него невежество, бессилие, противоречия, наши поражения и горечи - и то, что у нас нет формулы счастья.
Как наивен рецепт самоучек от педагогики, что детей следует воспитывать последовательно; что отец не должен критиковать действия матери; что взрослые не должны ссориться при детях; что служанка не должна лгать, будто "господ нет дома", когда звонит нежеланный гость.
А почему нельзя мучить зверей, если мухи в страшных мучениях сотнями гибнут на липучке? Почему мама покупает красивое платье, а сказать при чужих, что платье красивое, нехорошо? Разве кот обязательно хитрый? Молния сверкнула: няня перекрестилась и говорит, что это Бог. а пани – что электричество? За что надо уважать взрослых? И бандита тоже? Я слышал, как дядя сказал: "У меня кишка кишке кукиш показывает", - а так говорить нельзя. Почему "пся кревь" - это ругательство? Кухарки верят в сны, а мама нет. Почему говорят: здоров, как бык, ведь и быки болеют? Собака тоже достает воду из колодца? Почему некрасиво спрашивать, сколько стоит подарок? Как объяснить все это маленькому ребенку и не усугубить его недоумения, не укоренить его непонимания?
Ох, уж эти наши ответы...
Так случилось, что дважды я был свидетелем, как ребенку перед книжной витриной объясняли, что такое глобус.
- Что это, мячик? - спрашивает ребенок.
Мячик, да, мячик, - отвечает няня.
В другой раз:
- Мама, что это за мячик?
- Это не мячик, а земной шар. На нем дома, лошадки, мамочка.
Мамочка? - Ребенок поглядел на мать с состраданием и ужасом и вопроса не повторил.
Мы видим детей в бурных проявлениях радости и горя, когда они отличаются от нас, и не замечаем спокойных настроений, тихих раздумий, глубоких впечатлений, болезненных удивлений. мучительных подозрений и унизительных сомнений, в которых они схожи с нами.
"Настоящим" бывает не только ребенок, скачущий на одной ножке, но и ребенок, разрешающий тайны удивительной сказки жизни. Надо только исключить действительно "искусственных" детей, которые бессмысленно повторяют фразы, заученные либо подхваченные у взрослых. Ребенок не умеет думать, как взрослый, но он может по-детски задуматься над серьезными проблемами взрослых. Ошибаться его заставляет недостаток знаний и опыта.
|
|
|
Я рассказываю сказку: волшебники, драконы, колдуньи, заколдованная принцесса, вдруг раздается наивный, на первый взгляд, вопрос:
- А это правда?
И я слышу, как кто-то снисходительно объясняет:
- Да ведь пан учитель говорил, что это сказка.
Ни герои, ни действие неправдоподобными не бывают; так могло быть, но так не было, потому что мы знаем заранее: сказки - это не правда.
Речь, которая должна была распутать угрозы и странности окружающего мира, напротив, углубила и расширила неведение. Раньше маленькая текущая жизнь личных потребностей требовала определенного количества твердых ответов, теперь же новая большая жизнь снова утопила их во всех проблемах разом, вчерашних и завтрашних, близких и далеких. Нет времени ни разгадывать, ни даже просто рассматривать все. Теоретическое знание отрывается от будничной жизни, воспарив куда-то ввысь, где его невозможно проверить.
На этой стадии активный и пассивный темпераменты превращаются в разные типы мышления: реалистический и рефлексивный.
Реалистический верит или не верит, в зависимости от воли авторитета, удобней, выгодней верить; рефлексивный расспрашивает, делает выводы, возражает, бунтует мыслью и делом. Неосознанный бунт первого мы противопоставляем жажде познания второго; это ошибка, она затрудняет диагноз и делает негодной воспитательную терапию.
В психиатрических клиниках стенограф записывает монологи и разговоры пациентов, то же самое будет когда-нибудь в педологических лабораториях. Сегодня же мы располагаем лишь материалом детских вопросов.
|
|
|
