 |
Кризис революционной истории. Тэн и г-н Олар
|
|
|
|
ПРОБЛЕМА
Прошлой весной1 небольшой мирок революционных историков стал свидетелем новой и весьма любопытной полемики. На их глазах крупнейшему из наших историков революции — его личности, его методу и его трудам — устроил разнос самый работящий его последователь; эта ожесточенная дуэль «врукопашную», по выражению г-на Олара, — дуэль живого и мертвого, до сих пор, насколько хватает памяти, беспримерна; ибо это и не презрительное опровержение, которое рубит сплеча, не называя противника, и не скромное удушение внизу страницы, в примечаниях — это прямой вызов: г-н Олар прерывает свои собственные дела, спускается со своей башни, чтобы пойти на приступ башни Тэна. Это настоящий поход, с оружием и с обозами. Два года лекций в Сорбонне и работы в архивах и, наконец, 350 страниц в '/8 листа — вот его наличность; и сила нападения соответствует ей: г-н Олар игнорирует философа, приветствует писате-
1 1908 г.
ля, но хватает за шиворот историка. Он обрушивается на примечания, на ссылки. Он все их видел, сообщает он нам, проверил все, которые можно было проверить1. Вывод получается ошеломляющий: ученость Тэна ничего не стоит; его построения лишены оснований; поэтому все рушится. Тэн ничего не прибавил к роялистским памфлетам Реставрации, кроме «изящества своего стиля и авторитета архивных шифров». Его книга «почти бесполезна для истории». Это суровый приговор, если он подписан таким ученым эрудитом, как г-н Олар: он не осудил бы более строго и блестящих страниц Мишле, где нет даже и «авторитета архивных шифров».
Такого рода атака должна была привлечь к себе внимание, и не только из-за имени ее жертвы, но особенно, в более широком плане, из-за проблемы, которую она затрагивает, ибо она сталкивает две историко-революционные школы. Именно с такой точки зрения я и хотел бы ее рассмотреть.
|
|
|
Как следует писать историю Революции и прогресса демократии вообще? Нет никакого сомнения, что новое правление — правление народа, общественного мнения, законно возведенного в ранг высшей власти, относится к историкам не так, как старое. Но могут ли они остаться верными старым методам? Новый суверен ничего не имеет общего со старым, кроме места, которое он занимает.
Что такое официальное царствование общественности, свободного народа, народа-правителя? Для теоретиков этого строя, «философов» и политиков, начиная с Руссо и Мабли и кончая Бриссо и Робеспьером, настоящий народ — это
1 Taine historien, p. XI et 323.
идеальное существо. Всеобщая воля, гражданская воля намного превосходит актуальную волю, как божественная благодать господствует и возвышается над природой в христианской жизни. Как сказал Руссо: всеобщая воля — это не воля большинства, и она права перед ней; свобода гражданина — это не свобода человека, и она исключает ее. Настоящий народ в 1789 г. существует лишь предположительно, в сознании или воображении «свободных людей», «патриотов», как тогда говорили, «сознательных граждан», как сказали бы мы, то есть в сознании небольшого количества посвященных, завербованных с юности, беспрерывно приучаемых и всю жизнь воспитываемых в философских обществах — мы называем их обществами мысли — по науке свободы.
Ибо это действительно наука, дисциплина: эта свобода уже потому, что она теоретическая и абсолютная, несоизмерима с актуальным, реальным положением наших желаний и нужд. Вольнодумцем не рождаются, еще менее им становятся на свежем воздухе реальной жизни, полном религиозных и других веяний, кастовым, корпоративным, сословным духом, духом землячества и семейственности. Плоть слаба: большинству людей нужна помощь извне, превосходящая их силы, которая избавляет их от всего этого, спасает, против их воли, от «фанатизма» (религиозного духа), от «аристократии» (лояльности), от «эгоизма» (духа независимости) и ставит их на безличную точку зрения «человека и гражданина». Отсюда необходимость методической, то есть «философской» (мы говорим — «вольнодумной») подготовки, необходимость особой среды, то есть обществ мысли, где под колпаком, укрытая от контакта с реальной жизнью, в
|
|
|
некотором граде равных, исключительно умственном и идеальном, формируется душа философа и гражданина. Отсюда также необходимость употреблять силу и хитрость против большинства людей, не относящихся к этим привилегированным носителям сознания и разума. Это обязанность посвященных. «Надо заставить людей быть свободными»1, — сказал Руссо. Якобинцы 1793 г., имевшие дело со взрослыми людьми, принимались за это с помощью террора; якобинцы 1909 г., у которых есть время позаботиться о детях, — вводя принудительное преподавание и узаконивая раскрепощение умов. Навязанная таким образом свобода — это догма, которая превосходит и подчиняет действительную волю народа в одном смысле, как политическая или религиозная власть — в другом. «Свободный народ» якобинцев не существует и никогда не будет существовать, он сам себя творит, как ренановский бог. Это предельный закон, ведущая мысль глубокого религиозного значения: это не фактическая реальность, какие историк встречает на своем пути.
Напротив, для всех, для непосвященных, свободный народ — это масса, разнузданная толпа, предоставленная самой себе, инстинктам, сиюминутным внушениям, не знающая ни узды, ни власти, ни закона; такая, какой она явилась в июле 1789 г. изумленным взорам «философов»: огромное чудовище, бессознательное, орущее, в течение пяти лет наводившее ужас на Францию и оставившее в душе тех, кто это видел, неискоренимый страх — кошмар, который витал над двумя третями XIX века и у трех поколений заменял исчезнувшую лояльность; но как исторический феномен он был плохо понят
1 Contrat social, Ed. Dreyfus-Brisac, p. 38.
и никогда не изучался непосредственно и сам по себе до Токвиля и Тэна.
|
|
|
Все историки говорят о народе — это, конечно, нужно, поскольку он действует всюду, — но говорят всегда о его делах, о его героях, о его жертвах и никогда о нем самом. Все уделяют место в своих повествованиях этому огромному анонимному персонажу, который смешивается с реальными лицами, подобно тому как высокие аллегорические фигуры соседствуют с портретами конкретных людей на картинах Мантеньи. Вот под июльским солнцем, под каштанами Тюильри, желчная физиономия Демулена — и народ; вот 6 октября, Ассамблея, у барьера — Майяр, в засаленном воротнике, со злыми глазами и обнаженной саблей — и народ; вот 4 сентября 1792 г. в калитку Аббатства входит в красновато-бурой одежде элегантный Бийо, шагая через лужи крови, чтобы не испачкать чулок, вон толстая шея Дантона — и народ. Подробно известно, до мельчайших деталей, кто такие Дантон, Демулен, Майяр, Бийо — детали сами по себе неинтересные, поскольку это достаточно заурядные люди; о народе же не известно ничего — и тем не менее это он все сделал: увез короля и членов Ассамблеи, перерезал пленников. Речь идет лишь о его поступках, никогда о нем самом. Он просто есть, но не объясняется и не рассматривается.
Оказывается, что такая лень непосвященных весьма на руку нынешней идее посвященных: вместо «народа» г-на Тьера, который является лишь словом, Мишле ставит «якобинский народ», который является идеей. Из невежества одних, из мистицизма других рождается странный политический миф о народе как коллективном и в то же время индивидуальном существе, кочующая через всю историю начиная с Минье и кончая г-ном Оларом. Мишле храбро
делает народ героем своей книги: «Я увидел..., что эти блистательные, могущественные говоруны, которые выразили мнение масс, несправедливо считаются единственными действующими лицами. Они получили такой импульс, какого сами не дали. Главный участник — народ. Чтобы его снова найти и поместить на его законное место, мне пришлось восстановить истинное значение честолюбивых марионеток, за чьи веревочки народ тянул и в которых до сих пор видели и искали скрытый ход истории»1. И вот чудо: Мишле прав. По мере того как открываются факты, они, кажется, подтверждают эту фикцию; факт налицо: эта безначальная и беззаконная толпа, настоящий образ хаоса, управляет и командует, говорит и действует в течение пяти лет, определенно, последовательно и замечательно слаженно. Анархия дает уроки дисциплины обращенной в бегство партии порядка. Став «патриотской», масса французов будто бы обрела единую и невидимую систему, которую мельчайшее происшествие заставляет всюду разом всколыхнуться и которая превращает всех французов в одно большое тело. Одинаковые наказы в ноябре 1788 г., от Ренна до Экса, от Меца до Бордо; одинаковые наказы в апреле 1789; одинаковое беспричинное смятение к 10 июля, одинаковые волнения 20-го, вооружение 25-го; один и тот же «патриотический» государственный переворот, в виде попытки или удавшийся, во всех коммунах королевства, с 1 по 15 августа — и так далее до самого Термидора. 25 миллионов человек на пространстве в 30 000 кв. лье действуют как один. «Патриотизм» произвел нечто большее, чем общность идей —
|
|
|
1 Histoire de la Revolution. Предисловие к изданию 1847 г.
моментальную согласованность действий; общественное мнение, в нормальном состоянии являющее собой критическую силу, становится силой инициативной и действенной.
Даже лучше: чем дальше продвижение вперед в Революцию, тем больше обостряется разница между патриотическим и нормальным общественным мнением; различные в 1789 г., они противоположны друг другу в 1793 г. Чем больше разгорается патриотизм, тем меньше голосуют; чем больше народ становится хозяином, тем больше становится изгнанников и запрещенных — классов, городов, целых областей; чем больше отречений от власти, тем больше тирания, — до того дня, когда было провозглашено революционное правительство, то есть непосредственное управление народа народом, постоянно собранным в свои народные общества. В тот день были официально упразднены выборы и пресса, фактически отмененные много месяцев назад, то есть отменено все нормальное информирование страны. Обращение к избирателям карается смертной казнью как в высшей степени контрреволюционное преступление: это потому, что враги этого народа слишком многочисленны, более многочисленны, чем он сам, и могли бы оставить его в меньшинстве. Так якобинский народ укрощал толпу, а «всеобщая воля» поработила «большинство». Этого факта теоретики не предвидели. Руссо хорошо сказал, что всеобщая воля права перед большинством; практика показала, что всеобщая воля может подчинять себе большинство и царить не только по праву, но фактически, силой.
|
|
|
Но тут профаны возмущаются, отказываются признавать этот народ, который они смело приветствовали четыре года назад. Кричат, что это заговор, секта,
тираны. Они не правы. «Патриотический» народ 1793 г., конечно, тот же самый, что и в 1789 г. Ни в какой из моментов сила Революции не заключалась в людях, в вожаках, в партии или в заговоре. Она всегда была в коллективном существе, всегда похожем само на себя. Что же такое этот Малый Народ философов, тиран большого народа, этот исторический незнакомец?
К славе Тэна послужит то, что он первый осмелился взглянуть на него прямо и потребовать у него документы. Он первый захотел определить, понять этот революционный феномен, познакомиться с «народом-сувереном», с «патриотским общественным мнением» 1789-1794 гг. — пяти лет царствования философской свободы. Одно это усилие должно было вызвать революцию в исторической науке, ускорить рождение нового метода. В какой мере ему это удалось? Это мы и хотели бы увидеть; к тому же нет более удобного случая, чем этот спор, который сводит лицом к лицу предшественника новой исторической школы и одного из самых видных ныне живущих представителей старой школы. Поговорим немного об этом.
ЭМПИРИЧЕСКАЯ КРИТИКА
Я сразу перехожу к личным нападкам. Тэн ищет рекламы, считает г-н Олар, поскольку очень хочет, чтобы его читали; он презренный мещанин, консерватор по трусости своей, поскольку Коммуна внушает ему ужас; он сноб, поскольку ему рукоплещет «высший свет». Надо закончить этот портрет: по словам г-на Олара, это был неловкий, «бестактный
человек»; он нашел способ напечатать свой «Старый Порядок» при герцоге де Брогли, свою «Конституанту» при Ферри, сказать правду всем правящим партиям, и он за это заплатил: он никогда не стал признанным историографом и не получил кафедры в Сорбонне.
Перейдем к серьезному выпаду Олара, который составляет предмет этой книги: эрудиция Тэна якобы недоброкачественна, это обширное нагромождение фактов и свидетельств — лишь обманчивая внешность. Проверьте: шифры не те, цитаты искажены, свидетельства недействительны, подлинные источники оставлены без внимания.
Могут сказать: мелочный труд, труд термита против гиганта. Я так не думаю. Так, г-н Олар написал единственный труд, который оказался убедительным для критики, — который оказался даже, как мы увидим, полезным для Тэна — ибо он написал сочинение точное и полное. Нам в этом порукой, во-первых, его ученость — общепризнанная; затем, его труд, занявший два года работы; наконец, его страстность, вспыхивающая на каждой странице: «сногсшибательная фантазия» (с. 267), «фантасмагория» (с. 138), «философский роман» (с. 64), «антиисторический парадокс» (с. 58), «образчик клеветы» (с. 159), «тенденциозные ошибки» (с. 86) — таковы его эпитеты. Тэн — это лихорадочный импровизатор и, так сказать, «иллюзионист» (с. 63), «одержимый педант» (с. 254), «у него дар неаккуратности», «он все время в состоянии какого-то болезненного и страстного упорства» (с. 117). Короче говоря: это больной. «Следует говорить, скорее всего, о своего рода патологии» (с. 328).
Не будем сетовать на эту ядовитую злобу: наука, труд и недоброжелательство — это три условия
полезной критики, которая ничего не прощает своей жертве и ошибается лишь перед ней. Перед ней ничто не устоит, что не звучит громко. Посмотрим же, что устоит.
Ошибки и пропуски — такова, по мнению г-на Олара, в итоге ученость Тэна. Рассмотрим вначале ошибки. Я бы хотел подражать г-ну Олару, конечно, не в пространности, но в точности его критики, и представить образчик этой критики, отдельный, несомненно, но исследованный пункт за пунктом: боюсь, это самый нудный способ судить о ней, но единственно убедительный. Возьмем для примера 1-ю книгу «Революции» Тэна — «Стихийная анархия», которой г-н Олар посвящает с. 78-90 своей главы III.
Первая часть исследования г-на Олара (с. 78— 85) — это пародийный пересказ Тэна, из которого, на мой взгляд, надо кратко отметить лишь несколько замечаний о методе, особенно «фантастические обобщения». Справедливость этого каждый может оценить, имея под рукой книгу Тэна. Можно увидеть, например, что Тэн называет (с. 13 и 14) 14 провинций, где были волнения, а не 3, как говорит г-н Олар (с. 79), в подтверждение той мысли, что во Франции нет больше безопасности1; увидим также, что фраза о дворянах, повсюду попавших под подозрение (с. 96), есть лишь тезис всего отрывка (раздел VII главы III), а не, как говорит г-н Олар, вывод из четырех примеров, три из которых, впрочем, идут вслед за этой фразой. А подкрепляется эта мысль далее 40 перечисленными случаями насилия и 150 предполагаемыми.
1 Тэн приводит также 18 случаев мятежей, а не 17, как говорит г-н Олар, пропустивший мятеж в Мондрагоне и прочитавший «Турнон» вместо «Турню».
А теперь — фактические ошибки по семи основным пунктам:
1. Случаи недословного переписывания: шесть. Тэн, переписывая у Байи (Mem., I, p. 336), пишет outre вместо et и sont вместо ont йtй*. Такие же ошибки в пяти других отрывках. Это, впрочем, простая небрежность, а не желание подправить стиль, а тем более смысл текстов. Это, конечно, ошибка, и постоянная у Тэна, но простительная для его времени, когда многие тоже плохо цитируют, но так плохо — никто.
2. Ошибки в датах: две. Письмо г-на Баллэнвилье (Arch, nat., H 1453, р. 195), конечно, от 3 апреля, а не от 15; в начале его стоит «доставлено 15 апреля 1789», откуда и оплошность Тэна. Что же касается письма г-на Жюльена, алансонского интенданта (Arch, nat., H 1453, р. 162), то Тэн неправильно датировал его 18 июля, а оно от 24; но г-н Олар неправильно отсылает его к стр. 34 у Тэна, тогда как оно приведено на с. 74.
3. «Маленький ляпсус»: один. Тэн насчитывает на одной карточке (Н 1453) 36 комитетов или муниципалитетов, которые «отказываются поддерживать взимание налогов». А ведь их всего 16, говорит г-н Олар. Однако карточка 270, очевидно, та же, что и у Тэна, поскольку он повторяет ее заголовок, содержит 35 названий коммун1. Но г-н Олар судит лишь по карточке 245...
4. Ошибочные ссылки: тринадцать. Г-н Олар не нашел писем, процитированных Тэном на с. 71: одно
* Кроме вместо и и есть вместо были. — Прим. перев.
1 На первый взгляд, 37. Но Ла Ферте-Бернар и Жизор встречаются там два раза. Впрочем, отметим вместе с г-ном Оларом, что Тэн ошибочно помещает все эти коммуны в район 50 лье вокруг Парижа: из них добрых 15 коммун были за пределами этого круга.
от бургундского интенданта (24 июля), из Н 1453, и которое тем не менее благополучно там находится, в досье Бургундии (документ 211); три от графа де Тиара (4 сент., 7 и 30 окт.), из реестра КК 1105, и которые там тоже стоят под своими датами (f-os 6 v-o, 33 v-o и 47 r-о). Он напрасно искал в «Истории Революции» Пужула (с. 100) отрывок, процитированный Тэном, о Фуллоне (с. 62) и который находится именно на указанной странице, но во втором издании, в одном томе 1857 г., а не в первом из двух 1848 г. Добавим, что легко заметить, что Тэн цитирует второе издание, так как он не называет том, и так же легко найти упомянутый отрывок в первом издании, где г-н Олар, по его словам, напрасно его искал: он выделен в заголовке главы III: «Убийство Фуллона, реабилитация его памяти».
«Найдутся, — пишет г-н Олар, — и другие подобные просчеты в других ссылках, в примечаниях на с. 46, 48, 49, 62, 99, 104, 118, 139». Это несколько неопределенно, поскольку как раз на с. 46 не менее 14 ссылок, — и несколько неточно, т. к. на с. 118 их нет вообще. Я все проверил. Есть одна ошибка: отрывок из Мармонтеля, приведенный на стр. 46, причем точно (изд. 1804 г., том IV, с. 141), ни в одном издании не находится на указанных Тэном страницах, — и три опечатки: на с. 62 надо читать: la Fayette II вместо I; на с. 99: Sauzay, I, p. 130, а не 180; с. 139: correspondances de Mirabeau, I, p. 119, а не 116. Остальное (с. 48, 49 и 104), я считаю, точно.
5. «Тенденциозные ошибки»: одна. В апреле 1789 г. мэр Амьена под впечатлением мятежа заставляет продать с убытком весь хлеб четырех булочников, разместившихся на территории монастыря якобинцев. Так вот, Тэн пишет просто «хлеб
якобинцев», не говоря о булочниках. Это, думает г-н Олар, из-за того, что он хочет внушить, будто амьенцы сердиты на монахов — клеветническое обвинение в антиклерикализме. Пусть перечитают эту страницу (15-ю) у Тэна: будет видно, что он очень далек от антиклерикализма и приводит факты в подтверждение той мысли, что при господстве анархии «власти подчиняются народу». Он сказал «хлеб якобинцев» для краткости, как, несомненно, выражались тогда и амьенцы и как сам г-н Олар говорит о «клубе якобинцев».
6. «Легковерность и легковесность»: один случай. Тэн выдвигает предположение (с. 103), что после 14 июля восстание обрушивается не только на замки и аббатства, но и на дома буржуа; не только на хартии, на феодальные права, но и «на каждого, кто владеет». Он ссылается на пять свидетельств, все ничтожные или противоречивые, по мнению г-на Олара (с. 87-89):
1) «Le Mercure de France» (12 сент. 1789): в замке рядом с «Баскон ан Бос» (Bascon en Beauce)1 сын сеньора, г-н Тассен, спас себе жизнь, лишь заплатив 1200 ливров и открыв погреба. То есть дело было не в его логовище, но в его экю и вине: питают неприязнь к богатым, не к сеньорам — покушаются на дом буржуа, не на феодальный замок. Тэн больше ничего и не говорит.
2) и 3) Две брошюры того времени об опустошениях в Маконнэ; свидетельства негодны, говорит г-н Олар, поскольку не дают подробностей — и поскольку автор одной из них пользовался позднее
1 Г-н Олар не смог найти этой коммуны в почтовом справочнике: это Баккон (Луаре), в Орлеанском округе, кантоне Менга.
особым расположением Людовика XVIII: значит, это контрреволюционер. Увы! Сколько же тогда безупречных, если так считать?
4) Артур Юнг (25 июня 1789): г-н Олар приводит одну его фразу, в которой на самом деле говорится только о разграбленных замках. Но он не приводит того, что находится тремя строчками выше: «Этот крестьянин, богатый собственник в деревне, где случается много грабежей и пожаров, пришел искать защиты» (возле ополчения)1; и не приводит того, что тремя строчками ниже: «Эти безобразия не коснулись лишь видных персон, которых их поведение или принципы сделали одиозными, но слепая ярость простерла их на всех, чтобы удовлетворить жажду грабежа». Так что грабят сельские дома, богатого крестьянина, всех; вот, почти дословно, идея Тэна.
5) Бюше и Ру, IV, с. 211-214: ссылка неверная, читай: I, р. 437 (изд. 1846), где я нахожу вот что: «Г-н Саломон, от имени комитета докладов, сообщает некоторые подробности о своих первых действиях. По письмам из всех провинций явствует, что собственность любого происхождения стала добычей самого преступного разбоя; повсюду замки сожжены, монастыри разрушены, хутора отданы на разграбление» (заседание Конституанты 3 августа). Вот еще одно очень ясное и весомое свидетельство.
Видно, что все в итоге сводится к ошибке в странице.
7. «Фантастические утверждения» — три:
1 Trad. Lesage, I, p. 262. В английском издании (1792) говорится: a guard to protect his house [защитить свой дом (англ.)], что еще яснее.
1) Тэн без доказательств выдвигает предположение, что 4 су в 1789 г. стоили 8 нынешних (с. 6). Он его выдвигает также и без каких-либо притязаний, и я не знаю, что тут можно сказать: это обычное суждение, высказанное как таковое.
2) Что декларация прав была отвергнута на тайном заседании, прежде чем перейти на публичное заседание (с. 123). Если проверить ссылки, то будет видно, что в этом отрывке только этот один факт не имеет подтверждения, но что одна и единственная ссылка (Буйе, с. 207) не имеет предмета. Из этого заключается, что есть одна неверная, а именно — эта.
3) Что через неделю после октябрьских событий 500 или 600 депутатов дают на подпись свои паспорта (с. 139). Свидетельства этому существуют, и Тэн с ними познакомился в продолжении рассказа Малуэ (Mem., 2e ed., p. 346—348), в примечании, взятом из «Исследований причин...» Мунье, но он поставил Ферьер вместо Малуэ; вот и еще один «маленький ляпсус».
Я добавлю, чтобы восстановить полную картину, ошибку, замеченную, по Колани, на с. X предисловия, еще один незначительный недосмотр1. Это все.
Подведем итог этому списку: из более 550 ссылок на 140 страницах «Стихийной анархии» Тэна г-н Олар выделяет 28 существенных ошибок, которые
1 Г-н Колани прав, говоря, что отрывка о французской гвардии, процитированного Тэном, нет у Пеше, — он взят из мемуаров, представленных какому-то лейтенанту полиции, — но он не прав, давая понять, будто бы отрывок вообще не существует: он целиком есть у Parent-Duchatelet (La prostitution, II, p. 157), и ошибка Тэна происходит оттого, что Парен цитирует Пеше прямо перед этим.
нужно свести к 15, 6 ошибок в переписывании, 4 ошибки в страницах, 2 в датах и 3 типографских опечатки — в общем, приличное среднее арифметическое, до которого самому г-ну Олару, по крайней мере, в его книге о Тэне, очень далеко, поскольку он в своих поправках ошибается примерно в каждом третьем случае.
Вот, если и не все, то по крайней мере самые грубые ошибки Тэна. Поверим в этом хотя бы учености г-на Олара, которая должна была все заметить, его пристрастности, которой нечего замалчивать, а также его честности как критика: когда на человека, притом на умершего, нападают так сурово, то по отношению к нему надо хотя бы быть честным.
Теперь видно, какую услугу книга г-на Олара оказала даже Тэну. Другие, до Тэна, занимались историей Революции, но как теоретики, занятые историей Прав Человека, абстрактного Народа, некоей идеи — работа выполнимая. Тэн захотел сохранить эти рамки, заменив предмет, впустить фактическую реальность на эту большую пустую сцену, где до него преспокойно действовало несколько политиков-философов рядом с условным народом, — a это уже нечеловеческое предприятие. Он первый открыл архивные папки и оказался в девственном лесу, брал охапками факты и тексты. Ему некогда было быть ни педантичным, ни полным. Было ли у него время быть точным? Его сторонники старались лишний раз об этом не говорить, его противники усердно это отрицали, как, например, г-н Сеньобос. «Тэн, — говорит он, — вероятно, самый неточный из историков этого века».1
1 Histoire de la litterature fran§aise de Petit de Julleville, VIII, p. 273.
Книга г-на Олара опровергает г-на Сеньобоса. Труду Тэна выпало редкое счастье получить боевое крещение в стычке с противником столь же пристрастным, сколь и ученым. Он приобретает здесь то единственное признание, которого ему не хватает: признание тридцатилетней учености г-на Олара. Каждый приведенный Тэном факт отныне будет иметь два ручательства: ученость автора, который его утверждает, и страсть критика, который его не оспаривает. И самые ревностные сторонники Тэна не рассердятся на меня, если я скажу, что второе не мешает первому.
Таким образом, в целом блок фактов и свидетельств, собранных Тэном, остается нетронутым. То, что он рассказывает, — верно. Скажем ли мы, вместе с г-ном Оларом (с. 84), что это не представляет интереса? Что Тэн набрал наугад разных «мелких фактов» о беспорядках и сделал неправильный вывод, что вся Франция была охвачена волнениями? «Его метод социальной статистики 1789 г., — говорит г-н Олар, — примерно так же справедлив, как если бы кто-нибудь, желая дать представление о Франции 1907 г., ограничился бы подбором ужасных происшествий, напечатанных в «Petit Journal» или «Petit Parisien». Итак, возьмем несколько таких «происшествий» из рассказов Тэна и поместим их в «Petit Journal» 1909 г.
С марта по сентябрь волнения прокатились по всей Франции; Тэн приводит приблизительно 120 случаев поджогов, убийств, грабежей и т. п.; Руан в течение четырех дней был предоставлен разбою (11—14 июля, с. 20); в Лионе — два дня волнений, когда были сожжены заставы и город наводнили крестьяне, приехавшие продать свои товары
без ввозной пошлины (с. 21—22); в Страсбурге была взята и разграблена 600 босяками ратуша, причем стулья, столы, архив были выброшены из окон на площадь; должностные лица сбежали, а 36 из их домов были назначены к грабежу; вход в Марсель был закрыт для солдат, посланных для усмирения мятежа, потом для судей, которым было поручено вести расследование; в городе Труа мэра, убеленного сединами чиновника, протащили по улицам с веревкой на шее, пучком сена во рту, с выколотыми ножницами глазами, в кровь разбитым ударами ног лицом и, наконец, после многих часов мучений, прикончили, а его дом и два или три других разграбили (с. 88—89).
Генерал-комендант Ренна бежит из Бретани и арестован в Нормандии (с. 72); генерал-комендант Дижона арестован у себя (с. 71); генерал-комендант Бордо вынужден отдать мятежникам оружейный склад и Шато-Тромпет (с. 72); генерал-комендант Кана осажден и сдался; драгунский полковник (Бельзанс) зарезан, или, скорее, разрезан на куски, а его сердце таскают по городу (с. 89).
В Париже республиканская гвардия охвачена мятежом и каждый вечер собирается на Бирже труда; CGT (Всеобщая конфедерация труда. — Перев.), королева улицы, руководит восстанием и публикует списки объявленных вне закона; г-н Бриан, министр юстиции (Барантен), приговорен к смерти и освистан 23 июля «до смерти от стыда и ярости», так что сопровождавший его г-н Мандель (Пассере) умер от нервного потрясения в тот же вечер (с. 46). Г-н Лепин, префект полиции (Крон), приговорен к смерти и бежал; г-н де Сельв, префект Сены (Бертье), приговорен к смерти и казнен: его протащили по улицам, избивая и унижая бранью, после чего вспороли
ему живот, отрубили голову, вырвали сердце и пронесли и голову и сердце через весь город в букете белых гвоздик (с. 60 и далее); так же поступили с его тестем, и с г-ном Шериу, председателем муниципального совета, и со многими многими другими.
Крики и угрозы нескольких сотен личностей, завербованных CGT, с г-ном Пато во главе клаки, с пятнадцатью объединившимися в качестве патронов и названных «Народом» вынуждают палату депутатов голосовать большинством прямо во время заседания (гл. II, с. 45 и далее).
Вот некоторые из этих «мелких фактов»; я не говорю о крупных — о Ревельоне*, о Бастилии, об октябрьских событиях. Вы согласитесь, что происшествия такого масштаба заставят померкнуть первоначальный философский Париж, дебаты в Ассамблее; Тэн счел возможным поместить их в самом начале. Г-н Олар более принципиален: он ни слова не говорит об этом в своей «Политической истории...», даже в четвертой части. Как философы того времени, он закрывает двери храма, чтобы не слышать воплей снаружи, закрывает окна, чтобы не видеть зарева горящих замков и парада отрубленных голов: это все происшествия, случайности; он работает при «свете» философии, но не при дневном свете реального мира; и это его право. Здесь скорее предвзятость суждения, нежели какой-то метод и выбор темы, которые, конечно, заслуживают того, чтобы иметь своего историка; и в интересах истории — мы скажем потом почему, — установить официальную версию якобинизма.
* Ревельон — крупный бумажный фабрикант. В апреле 1789 г. его дом и фабрика в Париже были разгромлены толпой. — Прим. перев.
Но из этого не следует, что его реальная история должна остаться без внимания; и эту историю надо изучать по случайностям и фактам, как понял это Тэн.
МЕТОД ТЭНА
В эрудиции Тэна есть огромные пробелы, собирая материал как придется и без метода, он часто пропускал самое лучшее — таков второй упрек г-на Олара. Он подает его, касаясь архивных источников, в очень доходчивой форме — подсчитывая архивные папки, которые цитирует Тэн, в каждой серии списка, и вычитает это количество из общего количества папок в серии: разница и есть мера (я хотел сказать — коэффициент) нерадивости Тэна. Так, в томе I «Революции» Тэн рассмотрел лишь 3 папки из серии D XIX из 103! 3 из D XXIX, из 94! 37' из F7 из 92 имеющихся!
Это, конечно, очень простой и впечатляющий прием. Однако мы от него откажемся по нескольким причинам: во-первых, при этом предполагается, что Тэн знаком лишь с тем, что цитирует, а это неверно: так и сам г-н Олар говорит нам (с. 38), что он в «Старом Порядке» использует 8 папок из D XIX: значит, когда он писал «Революцию», он знал больше тех трех документов, что процитировал в этой книге. Да простит меня читатель, что я говорю о таких пустяках: содержание папок очень неоднородно,
1 А не 36, как говорит г-н Олар, не посчитавший F7 3239, которую Тэн цитирует на с. 442. Он пропустил также Н 942, упомянутую на с. 1 и 75.
редко удается охватить все. Например: если Тэн в «Стихийной анархии» цитирует главным образом Н 1453 и 274, а остальные 1800 папок серии Н не цитирует, то это потому, что в первой он нашел списки восстаний 1789 г., составленные интендантом по приказу министерства, т. е. весьма полезное досье для систематической работы, и к тому же не имеющее аналогов; во втором — досье волнений в Провансе, о которых он подробно рассказывает, в качестве примера, — это другой уникальный случай.
Кто бы осмелился, — великий Боже! — пересечь двор отеля Субиз, если бы невозможно было работать с такой-то серией, не открывая всех числящихся в ней папок, даже не упоминая их? Как если бы был такой ресторан, где нужно было бы или съесть все дежурные блюда, или же уйти натощак. Такие крупные едоки, как Тэн, — 50 папок, процитированных более 200 раз в одной лишь книге «Конституанты», — заняли бы еще видное положение; но что будет с малоежками вроде г-на Олара, который цитирует в своей «Политической истории...» за такой же период лишь 91, 2 из серии С — из 563! 4 из серии D IV — из 72! одну из D XIXX bis — из 44! 2 из Т — из 982! и ничего из F 1С III (за которую упрекает Тэна, что тот ее не цитирует), ничего из Н, из F 7, из D XIX (за которые упрекает, что цитирует слишком мало...).
Не будем настаивать: ни Тэн, ни г-н Олар не исчерпали своих источников; как это сделать, если тема так обширна? И зачем это делать в Париже, если неизвестны провинциальные фонды? Речь может идти лишь о выборе. Посмотрим, в каком
1 Г-н Олар приводит 29 архивных карточек. Тэн — 430 карточек, фондов или серий карточек.
направлении каждый из них сделает свой выбор, попытаемся лучше понять их намерения, чем подсчитывать ссылки. К тому же это противопоставление не составит труда и будет весьма показательным: разрабатывая одну и ту же тему — историю общественного мнения — Тэн и г-н Олар как будто сговорились черпать из разных источников.
В целом можно сказать, что Тэн ищет личных и частных свидетельств, устраняя, насколько возможно, официальные описания и пропагандистские листки, все то, что написано для публики1. Г-н Олар — наоборот.
Возьмем, например, период Конституанты (Тэн, «Революция», т. I; Олар, «Политическая история...», гл. I—VII). Тэн приводит около пятидесяти мемуаров — почти все, что появилось к его времени, — и около тридцати сочинений из вторых рук; он просмотрел в архивах 49 папок и один реестр: корреспонденцию администраторов — старого, королевского строя — интендантов, военных комендантов (Н, F 7, КК 1105) — и нового — администраторов департаментов, округов (F 7); материалы судебного следствия (Y); кое-какие документы комитетов Конституанты (D XIX, XXIX); что касается газет, только две, обе умеренного направления, одна правого, другая левого, «Меркурий» и «Монитор» — скорее, информационные, нежели идеологические, в которых Тэн ищет прежде всего факты, а не доктрины. Он отбрасывает целиком все патриотические газеты и объясняет почему: историк тут ничего для себя не найдет — «едва ли он найдет там ценный факт или деталь, документ, который воссоздаст перед его глазами индивидуальное лицо...» —
1 Revolution, I, предисловие.
ничего, кроме «бессодержательных общих мест»1. Он также не обращает внимания на массу памфлетов (Bibl. nat., Lb 27, 39, 40 и др.) и вообще на все, что рассчитано на общественное мнение, что старается повлиять на него — официальные или официозные протоколы с их намеренными умолчаниями (серии С, выборы, F 1С III, окружные заседания и т. д.2, Барэр и Ле Одей), наказы, петиции, адреса с их манерным энтузиазмом.
Таковы методы расследования, и отсюда его результаты. Тэн понимает свою роль историка как роль следователя. Он выбирает, расспрашивает, сводит свидетелей на очной ставке; заново проводит следствие по великому процессу, из которого до него были известны лишь защита или обвинение. Это ново; никто не приводил столько свидетелей, и никто не допрашивал так пристально. И в этом прогресс: ибо авторы мемуаров или корреспонденты министров обычно являются надежными свидетелями, поскольку пишут либо сами для себя, либо ради осведомления своего начальства, а не ради возбуждения публики; поскольку большинство их — люди опытные, благовоспитанные и здравомыслящие, которые умеют рассказать, ничего не преувеличивая с испуга и не искажая преднамеренно.
1 Rйvolution, II, р. 21.
2 Эта серия, кроме того, содержит карточки под названием «корреспонденция»; но я думаю, что из-за их названия и названия серии «общественное мнение» г-н Олар, который сам, впрочем, не пользовался ими, упрекает Тэна за то, что тот их игнорирует: это всего лишь, по крайней мере, до 1793 г., самые сухие официальные сообщения, сопроводительные письма, выборные извещения и т. д.
Отсюда такой точный и живой протокол, тем более поразительный, что он составлен с той очевидной добросовестностью, которая является выдающейся чертой характера Тэна.
И все же это отлично проведенное следствие заходит в тупик в одном пункте: преступление доказано, убийство признано — но мотивы, даже средства остаются неизвестными. Фигуры, сцены восстановлены с большой точностью, с блеском деталей и доказательств, с подобающей строгостью комментариев; и, <
|
|
|
