Принцип отделения ценностей от интересов

 

Кто двигается вперед в знании,

но отстает от нравственности, тот

более идет назад, чем вперед.

Аристотель

Происхождение принципа

В нашей политологической литературе сложилось превратное представление об основаниях западной цивилизации. С подачи либерализма, как очередного «великого учения», гражданское общество Запада связывают с рыночной экономикой. Однако надо понять, что сама рыночная экономика вовсе не совпадает с «естественным эгоизмом» индивидов – атомов, любой ценой преследующих собственную выгоду. Выше уже отмечалось, что «естественный эгоизм» ведет не к отношениям рыночного обмена, а к беззастенчивости сильных в отношении слабых, к «прибыли», получаемой путем грабежа и обмана. Все это ничего общего с рыночной экономикой не имеет. Рыночные отношения возникают там и только там, где сильный не может просто отнять у слабого – все участники обмена выступают как суверенные собственники. Это достигается посредством такого изобретения цивилизации, как право.

Право можно рассматривать как особый тип социальной технологии, уравнивающей людей в их взаимных обязанностях, т. е. уводящей от естественного состояния к гражданскому.

Правовое состояние означает последовательную беспристрастность – как в отношении сильных, так и в отношении слабых. Следовательно, посредством права общество преодолевает два чувства, служащих источником пристрастных оценок: чувство страха в отношении сильных и чувство сострадания (жалости) в отношении слабых. Здесь и выступает со всей отчетливостью отличие права от морали. Кроме обычно отмечаемых отличий права от морали* надо указать и на те, что до сих пор ускользали от внимания теории. Право бесстрастно, тогда как мораль жива именно сильными чувствами – специфической нравственной страстностью, связанной со стремлением защитить Добро от Зла. Если праву противопоказана сострадательность и справедливость закона понимается именно как последовательно равное, беспристрастное отношение к гражданам, то мораль питает пристрастие к слабым и обездоленным. Право не компетентно судить отношения людей в гражданском обществе до тех пор, как они остаются в границах закона. Мораль же активно судит само гражданское общество, когда встречает случаи поругания Истины, Добра и Красоты, вероломство, жестокосердие. Пространство права холодное, пространство морали – теплое.

* Обычно указывают на более широкую компетенцию морального суждения перед правовым - мораль осуждает не только преступные действия, но и нравственно предосудительные действия, в отношении которых закон молчит; помимо этого на страже права стоит государственное принуждение, тогда как на страже морали - бодрствующее общественное мнение.

 

В свое время немецкий философ И. Кант, опасавшийся зависимости морали от чувств, начертал проект бесстрастной рационалистической морали, следующей не добрым чувствам, а безличному нравственному закону. Например, помощь ближнему из сочувствия он не считал по-настоящему нравственным поступком; только тогда, когда я помогаю попавшему в беду независимо от всяких сострадательных чувств, я, по Канту, нравственен. По этому поводу известна меткая эпиграмма на Канта:

Ближним исправно служу,

Но питаю к ним слабость,

Вот и гложет сомненье,

Вправду ли праведен я.

Парадоксы кантианских суждений о морали выдают значительно больше, чем приключения личной мысли немецкого философа. В них выступает свойственная западному политическому миру установка правоцентризма. Дело в том, что западный демократический политический процесс основан на соревновательности различных политических сил и партий. Но тот, кто отпускает на волю участников соревнования, должен быть уверен, что они будут строго соблюдать правила игры и в целом держаться в рамках. Судьбы демократии решаются там, где решается вопрос о стороне, проигравшей в соревновании. Что помогает этой стороне смириться со своим проигрышем, не броситься на баррикады, не прибегнуть к другим способам – мести и отчаянию?

Во-первых, уверенность в том, что итоги данного соревнования не окончательны, – надо просто потерпеть до следующих выборов, которые дадут свой шанс проигравшим.

Во-вторых, тот факт, что на самих выборах решались не «последние», поистине судьбоносные проблемы человеческого существования, не последние шансы Добра в его противоборстве со Злом, а всего лишь «земные» интересы сторон.

Известные американские специалисты в области политической культуры Г. Алмонд и С. Верба связывают стабильность американской демократии с особенностями американской политической культуры как светской, прагматическо-эмпирической и центристской. Все три указанных свойства связаны с принципом отделения ценностей от интересов. Когда говорят, что американцы ведут себя в области политики светским образом, это означает, что безотносительно к долгу, являются ли они верующими, атеистами или агностиками, они не придают политике религиозного значения – не считают, что в этой области решаются высшие смысловые вопросы нашего бытия.

Когда же люди верят, что в политике им предстоит «последний и решительный бой» с противником как носителем мирового Зла (реакции), то разумный компромисс невозможен – стороны идут в своем противоборстве до конца, до полной победы и полного искоренения противной стороны. Если же другая сторона видится нам не в обличий мирового зла – воплощения реакции, национального предательства и осквернения святынь, а в виде группы с отличающимися интересами, то соглашения и компромиссы возможны, а собственное поражение на выборах не воспринимается как катастрофа.

Происхождение принципа отделения ценностей от интересов связано с программой секуляризации всей общественной жизни, которую западная цивилизация «приняла» в эпоху Модерна (с XV века). Сначала речь шла о взаимном разделении двух истин – истин религии и истин науки. Это помогло науке высвободиться от давления религиозной цензуры и постигать природу не как храм – совершенное и неприкосновенное творение Создателя, – а как Мастерскую, в которой человек является работником.

Затем речь пошла об отделении церкви от государства. В результате возникло светское государство – т. е. такое, которое не интересуется качеством наших помыслов, не награждает и не карает за них. Правило невмешательства государства в дела гражданского общества ведет свое происхождение от этого отделения. Государство, озабоченное тем, как люди мыслят и чувствуют, обладают ли они правильным сознанием, не может не вмешиваться в нашу повседневную жизнь и предоставлять нам автономию. На это способно только государство, заявившее о своей нейтральности в вопросах веры. Таким образом, наша свобода совести покупается ценой равнодушия государства к этим вопросам.

Западный человек согласился заплатить эту цену за свою свободу в вопросах ценностного самоопределения. Но если посмотреть с этих позиций на коммунистическое государство, то приходится признать, что, несмотря на свой «непримиримый атеизм», оно не было по-настоящему светским – нейтральным в вопросах веры. «Непримиримый атеизм», как и принцип государственной идеологии как раз и означали, что коммунистическое государство не нейтрально, оно представляет весьма запоздалый вариант теократии. Только место обычной религии в этом варианте занимает обязательная коммунистическая идеология, оказавшаяся даже более нетерпимой к инакомыслию, чем традиционные религии. Следовательно, принцип отделения ценностей от интересов в политике означает специфическую остуженность политического сознания. Преследуя свои интересы, я вынужден быть расчетливым, хладнокровным и осмотрительным.

Таким образом, принцип интереса в политике повышает рациональность поведения участников. Напротив, там, где человек отстаивает священные принципы и ценности, от него требуются бескомпромиссность, жертвенность, героическая решительность. Эти качества с точки зрения морального принципа выглядят несравненно предпочтительнее, чем прагматическая рассудочность и эгоизм, но с точки зрения правового принципа нормативной беспристрастности и стабильности все выглядит как раз наоборот. Прагматики договариваются, достигают компромисса, отступают, когда надо, и умеют ждать своего часа. Ценностно воодушевленные искатели правды в политике опасны для нее тем, что склонны доводить свою борьбу «до конца», питают отвращение к компромиссам и готовы торжество принципа ставить выше политической стабильности.

Реализация принципа

Итак, принцип отделения ценностей от интересов требует не только секуляризации политики в собственном смысле слова, но и ее деидеологизации *. Здесь мы сталкиваемся с тем внутренним противоречием политики, которое проявляется в столкновении двух критериев: критерия участия и критерия институционализации. Выше уже отмечалось, что активная политическая жизнь предполагает широкое и заинтересованное участие масс в политике. Это требует известного воодушевления, и воодушевление связано с ценностями, с верой в то, что в политике в самом деле решаются судьбоносные вопросы, от которых зависит наше будущее, будущее наших детей и даже, может быть, судьбы всего человечества. В предыдущей главе было показано, что если процессы расширения политического участия опережают процессы институционализации, регулирующие процесс участия и подчиняющие его нормам, то политика превращается в опасную стихию, в тот «праздник угнетенных», которым так восхищался В. И. Ленин, но который ближе пугачевской воле, чем конституционно-демократической свободе.

* Деидеологизация – требование отказа от идеологии как препятствия для рационально-прагматического поведения в политике, ориентированного на реальные интересы и проверяемые факты, а не на ценности и утопические прожекты. На самом деле концепция деидеологизации сама страдала утопизмом, ибо отказ от идеологии может быть только частично условным; чаще всего речь фактически идет об отказе от одной идеологии в пользу другой, вступающей в моду.

 

Получается, таким образом, что западная демократия решает политическую антиномию *: как избавить политику от излишнего давления ценностного фактора и в то же время сохранить достаточно высокий уровень политического воодушевления, необходимого для участия.

* Антиномия – столкновение двух противоречащих, но одинаково обоснованных суждений. Антиномии посягают на логический закон исключительного третьего (А либо не-А) и потому игнорируются педантичной рассудочностью. В то же время в них могут отражаться реальные противоречия человеческого бытия и сознания.

 

Эта антиномия проявляется не только на уровне масс, но и на уровне политической элиты. Лидеры и активисты, составляющие политическую элиту, должны являть собой яркие характеры. Демократия, лишенная ярких и принципиальных личностей, волевых лидеров, вдохновенных ораторов, может быстро выродиться в аморфное и всеядное образование, неспособное ни убеждать других, ни защитить себя в случае опасности. Поэтому принцип «ценностной нейтральности» имеет свои границы, которые порою трудно уловимы, но забвение которых грозит демократии вырождением. История античной демократии и история новейшей дает множество примеров этого.

К характерным чертам светской политической культуры, свободной от «избыточного» ценностного воодушевления, относится также эмпиризм *. В истории западноевропейской философии различают традицию английского (англо-американского) и континентального (в первую очередь французского) рационального дискурса. Об этом различии, применительно к политической жизни, остроумно писали французский мыслитель Густав Лебон и английский философ Бертран Рассел. Французы любят ставить вперед общие вопросы и за ними нередко упускают из виду практические «частности».

* Эмпиризм – установка на наблюдаемые факты, на чувственный опыт, а не на умозрительные концепции и поспешные обобщения.

 

Лебон приводит такой пример. В городе N прорвало канализационную трубу, в результате чего нечистоты просочились в водоемы и питьевая вода стала заразной. Что бы в этом случае сделали англичане? Городская община сложилась бы, наняла бригаду сантехников, и проблема решилась бы в короткий срок на эмпирическо-прикладном уровне. Но гуманитарно-революционный темперамент французов увлек их на другой путь. Через несколько дней в городской газете появился фельетон, высмеивающий безответственных отцов города, которым, по-видимому, безразличны интересы граждан. Вскорости поднятый прессой пропагандистский шум достиг столицы. Случаем в N заинтересовалась столичная пресса. Были подняты дебаты в Национальном собрании, заслушан отчет министра коммунального хозяйства. В ходе инициированного таким образом процесса сделали карьеру множество журналистов, получили новые голоса политики, заявили о себе новые народные трибуны. В результате через несколько месяцев «положительное решение» достигло города N и поломка была исправлена (жители в течение всего этого времени продолжали пить испорченную воду).

На этом примере видно, что процесс отделения интересов от ценностей не только снижает опасный разгул страстей в политике, но и повышает операциональностъ решений. Иными словами, доля тех решений, которые поддаются непосредственной технологической обработке и практическому внедрению, заметно повышается, а доля слишком общих, «нетехнологизируемых» решений снижается. Если эффективность политики (Э_n) измерять формулой:

 

то станет ясно, что по мере вытеснения общих абстрактных деклараций конкретизированными эмпирическими предложениями эта эффективность растет, политика становится сферой применения прикладного технологического принципа.

Мы, таким образом, получаем два различных критерия эффективности политики. Если эффективность политики измерять по «гуманитарному критерию» – способностью вызывать воодушевление и массовый энтузиазм, – то придется признать, что принцип отделения ценностей от практических интересов снижает эффективность. Если же эффективность измерять по технологическому критерию – долей практически реализуемых решений в общем объеме деклараций и решений, – то указанный принцип резко повышает эффективность.

Принцип отделения ценностей от интересов может быть конкретизирован в социологическом отношении и указывать не только на ориентации политики, но и на ее социальную базу. Политика, ориентированная ценностным образом, как правило, наследует заветы великих мировых религий, неизменно сочувствующих слабым, обиженным и обездоленным. Ценностно ориентированная политика в целом отмечена союзом со слабыми, с низшим классом. Поскольку низший класс наименее удовлетворен «статус кво», то и политика, ориентирующаяся на его ожидания, тяготеет к радикализму. Вот почему современная западная либеральная идеология, питая отвращение к радикализму, склонна не сочувствовать потерпевшим, а вменять им в вину их социальное положение, связывая его с нерадивостью, неприспособленностью, нецивилизованностью. Либеральная идеология, предостерегая от излишнего ценностного воодушевления, проповедует ориентацию на средний класс – залог стабильности и сохранения «статут кво». В союзе с низшим классом мы получаем политику лихорадочного нетерпения и судорожных скачков; в союзе со средним классом – политику медленных обретений и конформистского здравомыслия.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: