Угроза индивидууму в современном обществе

Людей всегда занимал вопрос: «Что принесет будущее?», — но занимал не всегда в равной степени. В исторической перспек­тиве чаще во времена физических, политических, экономических и духовных бедствий они в тревожной надежде направляли свой взгляд в будущее и создавали предчувствия, утопии и апокалип­тические видения. Вспомним о веке Августа — начале христи­анского Эона с его хилиастическими ожиданиями либо о мета­морфозах западного духа, сопровождавших конец первого хрис­тианского тысячелетия. Сегодня мы живем накануне завершения второго тысячелетия, во времена апокалиптических предчув­ствий всемирного разрушения. Каков смысл той трещины, кото­рая отчетливо предстает в виде железного занавеса, разделивше­го человечество на две половины? Что произойдет с нашей куль­турой, с нашим человеческим существованием вообще, если нач­нут рваться водородные бомбы? Либо если духовный и мораль­ный мрак государственного абсолютизма распространится по всей Европе?

У нас нет ни малейшего повода недооценивать эту угрозу. По всему западному миру уже имеются подрывные меньшинства с заготовленными для поджога факелами. Они даже пользуются защитой нашего права и нашего гуманизма, а потому на пути у этих идей стоит лишь критический разум благоразумного и духовно стабильного слоя населения. Не стоит переоценивать его мощь. Она изменчива, находится в зависимости от национально­го темперамента, страны, даже региона с его системой обществен­ного воспитания и образования и прежде всего от воздействия се­рьезных факторов политической и экономической природы. Верхняя граница этого слоя по самым оптимистичным оценкам и на основе опыта голосования лежит где-то возле 60% от числа избирателей. Тем самым не опровергается несколько более пес­симистичный взгляд, поскольку дар разума и критического раз­мышления вовсе не является непременным свойством человека, и даже там, где они имеются в наличии, у них нет твердости и ус­тойчивости - как правило, тем более, чем обширнее рассматри­ваемая политическая группа. Масса подавляет еще возможную у каждого по отдельности способность трезво видеть и размыш­лять, она принудительно влечет к доктринерской и авторитар­ной тирании, стоит хоть чуть ослабнуть правовому государству.

Разумная аргументация возможна и перспективна лишь до тех пор, пока эмоции не превысили некоторой критической для данной ситуации точки. Стоит температуре аффектов превзойти этот градус, и действенность разума отказывает, на его место приходят лозунги и химерические желания, иными словами, род химерической одержимости, которая, разрастаясь, производит психическую эпидемию. В этом состоянии приобретают значи­мость те элементы населения, которые раньше, под властью разума, влекли асоциальное и едва терпимое существование. Подобные индивиды вовсе не представляют собой редкого курье­за, обнаруживаемого разве что в тюрьмах и сумасшедших до­мах. На всякого явно душевнобольного, по моей оценке, прихо­дится как минимум с десяток латентных случаев. При видимой нормальности их воззрения и поведение находятся под влиянием бессознательных болезнетворных и извращенных сил, хотя до прорыва последних дело чаще всего не доходит. Никакая меди­цинская статистика по понятным причинам не даст нам справки относительно частоты латентных психозов. Но даже если их чис­ло меньше десяти на каждое явное душевное заболевание и пре­ступление, то сравнительная незначительность в процентном отношении к числу всего населения перевешивается особой опас­ностью подобных индивидов. Их душевное состояние соответст­вует как раз коллективному возбуждению группы, которой вла­деют аффективные предрассудки и фантастические желания. В такой среде они оказываются самыми приспособленными, тут они чувствуют себя как дома. Ведь им по собственному опыту знаком язык подобных состояний, они умеют с ними обходиться. Взывающие к коллективному неразумию, исполненные фанатич­ной злобы, химерические идеи падают на плодородную почву:

здесь говорят те мотивы, поднимается та злоба, которые дрем­лют у нормального человека под покровом разума и благомыслия. Хотя число таких индивидов ничтожно в сравнении со всем населением, они опасны как источник заразы, а именно по той причине, что так называемый нормальный человек располагает лишь весьма ограниченным самопознанием.

«Самопознание» обычно путают со знанием собственной соз­нательной личности, своего «Я». Всякий, у кого есть сознание «Я», полагает само собой разумеющимся, будто он себя знает. Однако сознанию «Я» ведомы только его же содержания, но ни­как не бессознательное. Человек путает познание самого себя с тем, что в среднем известно о нем в его социальном окружении. Действительное его психическое состояние остается по большей части сокрытым. В этом отношении душа подобна телу: неспециа­листу тоже очень мало известно о физиологических и анатоми­ческих структурах, хотя ими и в них он живет. Требуются спе­циальные познания, чтобы довести до «Я» хотя бы уже извест­ное, не говоря уж о неведомом.

То, что обычно называется «познанием себя», есть по боль­шей части ограниченное и зависимое от социальных факторов знание о происходящем в человеческой душе. Здесь мы вновь и вновь сталкиваемся с предрассудками (мол, такого «у нас», «в нашей семье», в ближайшем либо далеком окружении не быва­ет); нередки также иллюзорные предположения по поводу яко­бы имеющихся свойств, которые, однако, служат лишь сокры­тию действительного положения вещей.

Именно эта широко простирающаяся область бессознатель­ного недостижима для критики и контроля сознания; здесь мы явно беззащитны перед лицом возможного влияния и психичес­кого заражения. Против психической заразы, как и против лю­бых других опасностей, мы можем защищаться лишь в том слу­чае, если осознаем, где, когда и как на нас нападают. В случае самопознания речь идет о постижении индивидуального состоя­ния, поэтому теория дает здесь очень мало. Чем выше воздвига­ется притязание на всеобщую значимость, тем меньше теория отдает должное индивидуальному положению дел…

Об этом следует помнить, когда речь заходит о теории, ко­торая должна служить руководством для самопознания. Само­познание просто невозможно в соответствии с подобными пред­посылками, поскольку предметом познания тут выступает инди­вид — относительное исключение из правил, иррегулярность. Не всеобщее и повторяющееся, а уникальное — вот что отличает индивидуума. Его следует понимать не как повторяющуюся еди­ницу, но как неповторимую единственность, которая в конечном счете не доступна ни для сравнения, ни для познания. Человека можно и должно описывать и статистически, иначе о нем вообще не высказать ничего всеобщего. В этих целях его можно тракто­вать и как сопоставимую единицу. Так появляются общезначи­мые антропология и психология с абстрактно-усредненным обра­зом человека. Только из этого образа выпали все индивидуаль­ные черты, которые важнее всего для понимания. Когда я хочу понять отдельного человека, то я должен отложить в сторону все научные познания о среднем человеке, отказаться от всякой тео­рии, чтобы смотреть всякий раз по-новому и без предубеждений.

Идет ли речь о понимании стоящего передо мной индивиду­ума или о самопознании, в обоих случаях я должен повернуться спиной к теоретическим предпосылкам, ясно отдавая себе отчет в том, что научное познание тут умолкает. Однако последнее не только пользуется всеобщим почитанием, оно вообще служит современному человеку в качестве единственного духовного ав­торитета. Понимание другого индивида требует, так сказать, cri-men laese maiestatis, а именно игнорирования научного позна­ния. Такой отказ означает нелегкую жертву: можем ли мы изба­виться от научного подхода, не утратив при этом чувства ответ­ственности? Если психолог одновременно является еще и вра­чом, стремящимся не только к научному упорядочению феноме­нов, но и к человеческому пониманию своего пациента, ему пря­мо угрожает коллизия долга: он оказывается между двух проти­востоящих друг другу установок, между познанием и понимани­ем. В терминах «или-или» этот конфликт не решается, тут тре­буется «двухколейное» мышление: мыслить одно, не забывая при этом и другого.

В силу того что очевидное достоинство познания выступает в то же самое время как специфический недостаток понимания, возникает риск парадокса. С одной стороны, для науки индиви­дуум — это лишь абстрактная, бесконечно повторимая единица, обозначаемая любой буквой; с другой — для понимания уни­кальный индивид является как раз благороднейшим и единствен­но реальным предметом, отодвигающим на второй план все эти милые научному сердцу закономерности и регулярности. Данное противоречие становится проблемой прежде всего для врача. По­лученное им естественнонаучное образование оснащает его ста­тистическими истинами, но перед ним стоит задача излечения больного, который требует индивидуального понимания, особен­но в случае психических страданий. Чем схематичнее избранное им лечение, тем сильнее будет оправданное сопротивление …