Глава вторая. Роль «украинных» князей в борьбе между Русским государством и Великим княжеством Литовским из-за пограничных земель в конце XV в.

Глава вторая

Роль «украинных» князей в борьбе между Русским государством и Великим княжеством Литовским из-за пограничных земель в конце XV в.

 

В обширной историографии русско-литовских отношений конца XV в. до сих пор остается невыясненной роль князей в этих событиях. Отечественные исследователи приписывали им тягу к Москве, а зарубежные ученые, наоборот, считали князей жертвой московской агрессии, но при всем различии оценок подход был одним и тем же: князья рассматривались как однородная, недифференцированная масса. Даже О. Бакус, посвятивший свой труд выяснению мотивов княжеских «отъездов» в Москву, не избежал этой ошибки[333]. Между тем, как мы могли убедиться, статус различных княжеских фамилий был далеко не одинаков. Учет этого обстоятельства должен помочь уяснению конкретного хода и результатов событий 1480–1500 гг.

Долгое время на русско-литовском рубеже поддерживалось определенное равновесие: волна отъездов русской знати к московскому двору в первой четверти XV в. сменилась серией переходов на литовскую службу во второй четверти столетия. Поэтому когда в 1470-х гг. начался «отток» верховских князей в Москву, это еще не означало радикального изменения ситуации на русско-литовском пограничье. Одним из первых перешел на московскую службу кн. Семен Юрьевич Одоевский. Точная дата его «отъезда» неизвестна, но случилось это во всяком случае до осени 1473 г.: к этому времени относится летописное известие о том, что любучане (мстившие за набег «москвичей» на Любутск) «безвестно приидоша на князя Семена Одоевского», и в бою с ними кн. Семен погиб[334]. Позднее, в 1487 г., Иван III пенял литовскому послу: «нашему слузе князю Семену Одоевскому и его детем нашим слугам, колко лиха чинился от короловых украиных князей и от его людей… и самого князя Семена короловы люди убили»[335]. Не следует ли из приведенного текста, что кн. Семен перешел на службу к Ивану III вместе с сыновьями? Для определенного ответа у нас недостает данных, так как систематические записи в посольских книгах начинаются с 1480-х гг., а летописи о выезде Одоевских из Литвы не упоминают. В 1487 г. братья Семеновичи Одоевские, несомненно, находились уже на московской службе[336].

Что могло побудить кн. Семена Юрьевича и его сыновей к переходу на службу к Ивану III? Уместно напомнить, что в апреле 1459 г. старший брат Семена, кн. Иван Юрьевич «новоселскии и одоевъскии», заключил вместе с братаничами Федором и Василием Михайловичами (Белевскими) докончание с королем Казимиром[337]. Но родной брат Ивана Семен и дети последнего в этом договоре даже не упомянуты. Возможно, они вообще не были связаны каким-либо докончанием с литовским господарем: в пользу подобного предположения говорит тот факт, что Казимир, неоднократно протестуя против приема Иваном III на службу тех или иных верховских князей, ни разу в 80-х — начале 90-х гг. не обмолвился о правомочности службы московскому государю Семеновичей Одоевских. Может быть, эта линия Одоевских присягнула Ивану Васильевичу еще в 60-х гг., самое позднее — в начале 70-х. Итак, налицо раскол в роде кн. Одоевских. Вероятно, именно здесь следует искать причины перехода Семена и его сыновей на московскую службу. Старшая линия, потомки Ивана Юрьевича, напротив, оставалась лояльна к литовскому господарю и пользовалась его милостями: сохранились упоминания о пожаловании Казимиром смоленских сел Ивану Одоевскому и его детям Михаилу и Федору[338]. Кн. Михаил Иванович умер, видимо, до 1492 г., а его младший брат Федор жаловался в начале этого года королю, что слуги Ивана III, «княжи Семеновы дети Одоевского, братья его (двоюродные. — М. К. ), княжу Феодорову матерь поймали, а вотчину его половину города Одоева засели, и волости удел его побрали…»[339]. Так мы узнаем, что Семеновичи и Ивановичи владели Одоевом по половинам; стало быть, одна часть города оказалась в московской стороне, а другая — в литовской. Семеновичи — князь Иван «с братьею» — отрицали, однако, факт нападения на удел Федора; зато они заявили, что у них есть «с ним слово о вотчине о болшом княженье: по роду, по старейшинству пригоже, сказывают, быти на болшом княженье… князю Ивану Семеновичи) Одоевскому» — они посылали о том к кн. Федору, но тот с ними «смолвы» о «болшом княженье» не учинил[340].

Семейная вражда в роду новосильских князей была, можно сказать, запрограммирована: в их докончаниях с Казимиром предусмотрен случай — «коли сами промежы собе князи новосилскии сопремся», тогда «управить» между ними должен господарь[341]. Но когда родичи служили, как в описанном случае, разным государям, семейная распря превращалась в межгосударственный конфликт. Мы еще не раз встретимся с подобными фактами.

Мнение Ю. Вольфа о том, что Федор Одоевский тоже перешел в конце концов на московскую службу[342], источниками не подтверждается. Своей родовой вотчины он лишился: на переговорах о мире в Москве в начале 1494 г. литовские послы «отступилися» в сторону Ивана III, в числе прочего, «и княжы Феодоровы долници Одоевского»[343], но сам он остался на литовской службе и в качестве утешения получил от великого князя Александра в держание Дорогобуж (владел им весной 1494 г. [344]). Летом 1497 г. кн. Федора уже не было в живых[345].

Хронологически следующим после перехода на московскую службу Семена Одоевского с сыновьями был выезд в Москву (без вотчины) кн. Федора Ивановича Бельского в 1481/82 г. [346] Как уже говорилось, бегство кн. Федора в Москву произошло после раскрытия заговора против Казимира, в котором Бельский участвовал вместе со своими родственниками — князьями Михаилом Олельковичем и Иваном Гольшанским. Сведения источников об этом заговоре 1481 г. крайне скудны и противоречивы, и, может быть, именно поэтому в науке возникло столько различных версий этих событий.

Так, В. Б. Антонович видел в них одну из «последних попыток русских князей к восстановлению прав народного начала», результат «общего недовольства русских князей» состоянием дел в Великом княжестве[347]. О «русско-литовском антагонизме» и недовольстве русских князей писал и М. С. Грушевский. По его мнению, заговор, носивший «династически-родовой характер», имел целью возведение на литовский престол (возможно, при поддержке Москвы) Михаила Олельковича; наличие какой-либо религиозной подоплеки событий 1481 г. Грушевский отрицал[348]. М. К. Любавский, напротив, усматривал прямую связь между заговором против короля и изданным Казимиром в 1481 г. указом, запрещавшим строительство новых православных храмов. По мнению Любавского, заговорщики в случае неудачи покушения на короля собирались «отсесть» к Москве земли Великого княжества по Березину[349].

Польский исследователь Ф. Папэ, наиболее подробно изучивший обстоятельства пресловутого заговора, аргументированно отрицал религиозную сторону в рассматриваемых событиях, подчеркивал отсутствие у заговорщиков поддержки в широких слоях общества; по его мнению, в основе заговора была борьба центробежных удельных сил с силами государственной централизации[350]. Об узкодинастическом характере заговора писал Ф. Конечный[351]. А другой польский историк Л. Коланковский, считая главной целью заговорщиков лишение дома Ягеллонов власти над Великим княжеством или по крайней мере передачу восточных районов (по Березину) Москве, в то же время подчеркивал наличие в их действиях и религиозного мотива[352].

Наиболее близкую к действительности точку зрения высказал, на мой взгляд, А. Е. Пресняков, указавший на сугубо династический (притязания Олельковича на престол), а не национальный или религиозный характер заговора; возражал он и против версии Папэ о борьбе центробежных и централизаторских тенденций, проявившейся якобы в данном эпизоде[353]. Сходную аргументацию привел позднее X. Яблоновски[354]. Наконец, К. В. Базилевич вопреки всей предшествующей историографической традиции считал версию о династическом характере событий 1481 г. ошибочной, видя в них не «заговор князей», а проявление развернувшегося в те годы «сильного движения православного населения в сторону присоединения к Москве»; к этому движению, по мнению исследователя, примыкали в начале 80-х гг. XV в. и верховские князья[355].

Едва ли, однако, последняя из приведенных версий приближает нас к верному пониманию указанных событий. Единственный по существу источник, на который эта версия опирается, — известие Софийской II летописи — не вызывает особого доверия. Здесь под 1481/82 г. сообщается о «мятеже» в Литовской земле: «восхотеша вотчичи, Олшанской да Оленкович (так! ) да князь Федор Белской, по Березыню реку отсести на великого князя Литовской земли, един же их обговорил», и король двоих из них казнил, а Федор Бельский бежал к Москве; впоследствии великий князь добивался у короля отпуска к мужу жены кн. Федора, оставшейся в Литве, — но тщетно[356].

Часть информации в этом летописном тексте несомненно соответствует действительности: верно названы имена заговорщиков; хлопоты о возвращении Ф. Бельскому его жены отразились и в посольской книге[357]. Вполне возможно, источником информации о «мятеже» в Литве был сам беглец — Федор Бельский: он и мог представить задним числом цели заговорщиков в желательном для московского государя свете — как стремление «отсести на великого князя» часть литовских земель. В летописном тексте события явно увидены из Москвы; с литовскими реалиями составитель свода был слабо знаком — иначе трудно объяснить пассаж о землях «по Березыню реку». На притоке Березины, р. Гольшанке, находилось родовое владение кн. Гольшанских, к которым принадлежал один из заговорщиков — Иван Юрьевич (сам он владел Дубровицей на Горыни)[358], — отсюда, наверное, упоминание о Березине в летописном известии. Однако только человек, не знакомый с положением дел в Великом княжестве, мог посчитать, будто заговорщики действительно были в состоянии «оторвать» от Литвы такую громадную территорию: ведь от владений Ивана Гольшанского или от Слуцка и Копыля, принадлежавших другому заговорщику — Михаилу Олельковичу, — до тогдашней границы с Москвой было не менее 500–600 км! Эту территорию они отнюдь не контролировали. Даже кн. Федор Бельский, чья вотчина (г. Белая) находилась намного ближе к границе, не смог «отъехать» в Москву вместе с ней: этому, очевидно, воспрепятствовал его родной брат Семен, оставшийся лояльным к королю и в благодарность получивший от него все имения беглеца (см. выше). Случай с родным братом Федора Бельского, как и с его женой (из рода кн. Кобринских), так и не пожелавшей приехать к мужу в Москву[359], — весьма показателен: даже среди ближайшей родни заговорщики не имели прочной опоры. В конце концов, как неоднократно отмечалось в литературе, ни один источник не добавляет ни одного имени к троим вышеупомянутым участникам событий 1481 г. За этими последними стояла не «княжеская партия» (В. Б. Антонович) и тем более не «сильное движение православного населения» (К. В. Базилевич), а лишь узкий круг заговорщиков.

В пользу такой трактовки событий 1481 г. свидетельствует самый ранний из сохранившихся источников — письмо хелминского воеводы в Гданьск от 20 мая 1481 г. Здесь сообщается, что перед Пасхой (22 апреля 1481 г. ) «литовские господа, то есть самые дерзкие (? wegestin) князья» задумали убить короля и его сыновей во время охоты, а королеву взять под стражу, но «добрые люди» успели предупредить Казимира, тот избежал опасности и велел арестовать заговорщиков[360]. О составе участников заговора сходно говорят и другие литовско-польские источники. Так, в посольстве великого князя литовского Александра к венгерскому королю Владиславу (1501 г. ) напоминалось, как при их отце Казимире «от подданных княжат земли нашого милостивого пана некоторые… на его милость (короля. — М. К. )… повстати умыслили, так и на вашу милость, сынов его милости»[361]. Важно также свидетельство Ольбрахта Гаштольда в письме королеве Боне (1525 г. ) — ведь отец его, Мартин Гаштольд, был в 1481 г. Троцким воеводой и, следовательно, по рангу должен был участвовать в судебном процессе над заговорщиками: «два предка этого Слуцкого (кн. Юрия Семеновича Слуцкого. — М. К. ), русские князья… покойным королем Казимиром… были по суду обезглавлены, ибо они составили заговор с целью убийства короля и великого князя, вышеназванного государя Казимира, желая, чтобы по уговору только один (из них. — М. К. ) занял Великое княжество»[362]. Очевидно, здесь имеются в виду Михаил Олелькович (дед Юрия Слуцкого, о котором пишет О. М. Гаштольд) и Иван Гольшанский. Наконец, прусские хронисты XVI в., в частности А. Крацц («Вандалия» 1517 г. ), отмечали, что среди вельмож были такие, которые считались достойными трона в случае убийства короля[363]. Здесь опять-таки можно видеть намек на Михаила Олельковича.

Таким образом, версия о заговоре небольшой группы княжат — родственников правившей династии с целью захвата власти в Литве может считаться вполне обоснованной. Что же касается вопроса о религиозной подоплеке этих событий, то рядом исследователей уже были высказаны серьезные сомнения в ее наличии[364]. Едва ли следует принимать на веру слова из упомянутого выше посольства Александра к венгерскому королю о том, что княжата тогда «не для иного, ниж для веры светой повстати умыслили…»[365]. Во-первых, такая оценка событий 20-летней давности могла быть подсказана (как полагали М. С. Грушевский и А. Е. Пресняков в указанных выше работах) ситуацией начала XVI в. Во-вторых же, здесь можно усмотреть дипломатический прием, рассчитанный на определенный эффект. В том, что религиозные мотивы активно использовались государями Восточной Европы в политических целях, нам еще предстоит убедиться в дальнейшем. Словом, нет никаких оснований видеть в трех заговорщиках борцов за православную веру[366].

Не находит опоры в источниках попытка К. В. Базилевича связать с выступлением против Казимира в начале 80-х гг. верховских князей. Нельзя согласиться и с утверждением, что бегство Федора Бельского в Москву послужило толчком к переходу под власть Ивана III украинных князей[367]. В действительности же после «отъезда» в Москву Семена Одоевского с сыновьями (в начале 70-х гг. или даже раньше) в переходах верховских князей на московскую службу наблюдается длительный перерыв примерно на полтора десятка лет, до 1487 г. Так что в ситуации на русско-литовском пограничье бегство Ф. Бельского практически ничего не изменило.

«Отъезды» верховских князей к Ивану III возобновились во второй половине 80-х гг. Еще 10 апреля 1483 г. Казимир заключил докончание «по старине» с князьями Дмитрием и Семеном Федоровичами и Иваном Михайловичем Воротынскими[368], а уже в начале октября 1487 г. литовский посол жаловался в Москве на обиды от кн. Ивана Михайловича Воротынского, причем называл его «королевским слугой»[369]. Последнее обстоятельство позволяет предположить, что переход его на московскую службу произошел незадолго до этого посольства. Иван III в ответ протестовал против именования И. М. Воротынского слугой короля, напомнив, что «коли нам бил челом князь Иван служити, и мы посылали от него к королю с отказом, а наш слуга князь Иван посылал с нашим дворянином своего человека и целование королю с себе сложил»[370]. Однако Казимир, констатируя факт перехода («Князь Иван Михайлович Воротынский, что ныне тебе служит…»), юридически его не признавал: «зовет его король своим слугою, а из присяги и из их записи (очевидно, докончания 1483 г. — М. К. ) его не выпустит»[371]. Можно предположить, что этот переход Ивана Воротынского со своей вотчиной (включая г. Перемышль[372]) произошел где-то в первой половине того же 1487 г.

Видимо, в конце того же года перешел на сторону Ивана III и кн. Иван Васильевич Белевский: в тексте посольства к Казимиру, с которым выехал из Москвы 1 января 1488 г. Михаил Яропкин, Иван III называет Ивана Белевского «наш слуга»[373]. Затем на несколько лет переходы прекратились, а в декабре 1489 г. из Москвы к королю отправилось посольство с известием, что кн. Дмитрий Федорович Воротынский «нынечя нам (Ивану III. — М. К. ) бил челом служити», однако Казимир ответил, что «тот князь Дмитрия нам и великому князьству Литовскому присягнул и записался и докончяние вчинил, про то мы с тое присяги его не выпускаем»[374]. Переход под власть Ивана III Дмитрия Воротынского имел важное значение для судьбы верховских княжеств и для развития русско-литовских отношений. Не случайно в ряде московских летописей под декабрем 1489 г. помещена специальная статья о приезде «на Москву» кн. Д. Ф. Воротынского «с своею отчиною», а следом говорится о переходе «того же лета» на службу к Ивану III кн. Ивана Михайловича Перемышльского (Воротынского) и Ивана Васильевича Белевского «в своею братиею»[375], — хотя, как мы уже знаем, оба князя Ивана, Воротынский и Белевский, перешли на московскую службу на пару лет раньше, а братья последнего попали под власть Москвы позднее, в начале 90-х гг. По-видимому, при последующем переосмыслении этих событий все княжеские «отъезды» той поры были приурочены к дате наиболее значительного из них — «отъезда» Дмитрия Воротынского[376].

В 1483 г. братья Дмитрий и Семен Федоровичи заключили с королем докончание, о котором не раз уже говорилось выше. Оба брата, совместно владея Воротынском[377], до конца 1489 г. верно служили Казимиру, совершая опустошительные набеги на соседние московские территории. Они несомненно обладали значительными военными силами: так, в нападении на Медынские волости участвовал их отряд (его можно назвать полком) «с знамяны и с трубами» (конец 1488 года)[378], а весной следующего года князья Дмитрий и Семен выдержали в своем Воротынске серьезную осаду и приступ одиннадцати московских воевод, хотя и понесли немалые потери: был сожжен посад, «люди» Ивана III «бояр и боярынь много поймали и всих головами семь тысячь (! ) повели»[379].

К тому же кн. Дмитрий Воротынский 12 марта 1488 г. получил от короля в держание г. Козельск, по случаю чего князь дал присяжную запись о верности Казимиру и Великому княжеству Литовскому[380]. Вероятно, эта запись повторяла присягу его отца кн. Федора Львовича, который также в феврале 1448 г. получил этот город в наместничество от литовского господаря[381]. И вот теперь, в конце 1489 г., Дмитрий Федорович Воротынский бил челом Ивану III «в службу со всею своею отчиною» и с захваченной им «долницею» своего брата Семена, «и казну всю князя Семенову собе взял, и бояр всих и слуг княжих Семеновых поймал и к присязе их сильно привел, велел им собе служити»[382]. Кроме того, кн. Дмитрий захватил ряд городов и волостей у подданных короля и посадил там своих наместников: городки Серенск и Бышковичи, волости Лычино и Недоходов[383]; г. Козельск также оказался под властью Ивана III[384]. Брат же кн. Дмитрия, Семен Федорович Воротынский, сохранял верность Казимиру до смерти короля.

Наконец, в начале 1492 г. кн. Иван Васильевич Белевский, служивший Ивану III, неожиданно напал на вотчину своих братьев, оставшихся верными королю, «и брата его князя Василия поймав, и крестному целованию сильно привел… а князя Андрееву Васильевичя отчину… за себе взял и бояр его и слуг и чорных людей поймал и крестному целованью привел»[385]. Так шла эта, по выражению А. А. Зимина, «странная война»[386], во время которой Иван III, формально не расторгая мира с королем и почти не прибегая к собственной военной силе, с помощью самих «украинных» князей распространил свою власть на многие порубежные территории. Чем же была вызвана серия «отъездов» верховских князей к московскому государю в конце 80-х гг. — «отъездов», радикально изменивших ситуацию на русско-литовской границе?

Несомненно, здесь сказался рост могущества Москвы, ее влияния в Восточной Европе после окончательного присоединения Великого Новгорода и Твери, победы над Ахматом. Спор с Литвой из-за порубежных территорий был решен теперь в пользу Московского государства: в частности, в 80-х гг. король уже не получал дани со Ржевских волостей, а его наместники были изгнаны оттуда[387]. Международная обстановка также благоприятствовала Москве: с юга владениям Казимира угрожали турки; Ивану III удалось создать антиягеллонскую коалицию из Венгрии, Молдавии, Крыма[388]; 1 сентября 1482 г. союзник Ивана III крымский хан Менгли-Гирей сжег Киев[389]. В этой связи переход части «украинных» княжат к более могущественному государю выглядит вполне естественным, тем более что до 1494 г. в отношениях между Москвой и Литвой не существовало запрета принимать к себе служилых князей.

Нельзя, однако, сводить все дело к возросшему давлению Москвы на пограничные с Литвой земли, как это делают некоторые историки[390]. Многое зависело от самих «украинных» князей. Так, кн. Семен Одоевский перешел на московскую службу еще в начале 70-х гг. (если не раньше), когда Москва не обладала еще перевесом на границе с Литвой. И в 80-х гг. эти переходы оставались добровольными; несмотря на постоянные нападения московских «слуг», часть князей продолжала служить Литве, в то время как их братья уже служили Ивану III.

Если присмотреться к составу князей, «отъехавших» к московскому государю до 1492 г. (когда началась открытая русско-литовская война), можно заметить, что все они (без исключения! ) принадлежали к разным ветвям одного и того же княжеского рода — Новосильских. Едва ли это случайное совпадение: в первой главе было показано, что именно Новосильские (Одоевские, Воротынские, Белевские) имели наиболее высокий статус среди верховских князей и пользовались значительной внутри- и внешнеполитической самостоятельностью. Напрасно некоторые исследователи называли «отъезды» Ивана и Дмитрия Воротынских «изменой»[391] — на ошибочность такой оценки их поведения указал уже С. Кучиньский: поскольку названные князья служили господарю на основе докончаний, в случае нарушения последним своих обязательств они могли «отъехать» от великого князя, не совершая при этом измены[392]. Действительно, хотя Казимир протестовал против приема Иваном III Ивана Белевского, Ивана и Дмитрия Воротынских (примечательно, что о детях Семена Одоевского здесь нет речи: возможно, как мы предположили выше, потому, что с их отцом у короля не было договора), обвинял их в нарушении докончаний, но при этом ни разу не назвал этих «отъезчиков» изменниками[393]. Между тем, как мы увидим, по отношению к более мелким княжатам (Мезецким, Вяземским и др. ) литовский господарь в подобных случаях охотно использовал эпитет «зрадца» (изменник).

Ситуация, сложившаяся на русско-литовском пограничье в 80-х — начале 90-х гг., усилила раскол в среде новосильских князей. В предыдущей главе мы выяснили, что разные линии этого княжеского рода обособились уже в первой половине XV в. и заключали докончания с великим князем раздельно. Теперь же раскол произошел внутри каждой из ветвей рода Новосильских: одни из братьев Белевских, Одоевских, Воротынских служили московскому государю, другие — литовскому. Вопрос, кому служить, стал проблемой личного выбора. Разобщенность новосильских князей проявилась и в том, что переходы на московскую службу происходили не группами, а по одному, с интервалами в несколько лет. Поэтому видеть в этих князьях какую-то «партию» (например, промосковскую) нет никаких оснований.

Конкретные мотивы, которыми руководствовался тот или иной князь в выборе между Москвой и Вильно, нам в большинстве случаев неизвестны. Можно, однако, сделать ряд наблюдений, относящихся ко всей указанной категории князей. Анализируя докончания новосильских князей с литовскими великими князьями, мы отметили их явный консерватизм: содержание договора 1483 г. копировало условия предыдущих докончаний со времен Витовта. Вряд ли поэтому мы погрешим против истины, если предположим, что и в конце столетия новосильские князья стремились сохранить свои права и владения (а при случае — и расширить их). Только одни из них продолжали считать, что это им гарантирует литовский господарь, а другие решили попытать счастья на службе государю московскому. Чем же Иван III мог их привлечь к себе?

К. В. Базилевичу принадлежит важное наблюдение: «Иван III, — пишет он, — последовательно уничтожавший остатки феодально-удельной системы в своей стране, горячо поддерживал ее в пограничной литовской территории…»[394]. Действительно, Иван III — горячий приверженец идеи единодержавия — советовал в 1496 г. своей дочери Елене, великой княгине литовской, не давать брату Александра, королевичу Сигизмунду, Киева или иных городов («в удел»); «слыхал яз, — писал великий князь, — каково было нестроенье в Литовской земле, коли было государей много; айв нашей земле слыхала еси, каково было нестроенье при моем отце, а опосле отца моего каковы были дела и мне с братьею, надеюся, слыхала еси…»[395]. Однако в отношении «украинных» уделов великий князь проявлял удивительную щепетильность. Вот, например, «отъехал» к московскому государю кн. Дмитрий Воротынский — тут же Иван III отправляет к Казимиру специального гонца с известием об этом, причем гонцу дается специальная инструкция: «как будет блиско того места, где король… наперед себя отпустити княжа Дмитреева человека Воротынского, который с ним поехал от князя от Дмитрея целованье сложите королю»[396]. Как видим, Иван III всячески старался подчеркнуть (особенно перед литовской стороной) самостоятельность, «суверенность» новосильских княжат. Если Казимир настаивал на том, что эти князья по докончаниям должны пожизненно служить ему, то московский государь ссылкой на службу предков этих князей «на обе стороны» обосновывал их, так сказать, межгосударственный статус, их право самим выбирать себе место службы[397]. Весьма ловко Иван III вмешивался в конфликты между самими верховскими князьями. Так, когда служившие ему Семеновичи Одоевские заспорили о «большом княженье» со своим двоюродным братом Федором Ивановичем Одоевским («слугой» короля), Иван III предложил Казимиру, чтобы тот велел кн. Федору «смолву» со своими братьями «учинить» — кому быть «на болшом княженье», «а которому на уделе»; а если сами князья не договорятся, то выслать московского и литовского представителя для решения спора в качестве арбитров[398].

Таким образом, не только и, может быть, не столько военно-политическим давлением, сколько такой подчеркнутой заботой о сохранении княжеских прав, «самостоятельности» новосильских княжат московский государь привлекал их на свою сторону. По крайней мере части из них могло показаться, что Иван III защищает их интересы — в результате он получил новых «слуг», а учитывая доминирующие позиции новосильских князей в верховьях Оки, — и преобладание в этом регионе.

Не зря Иван III «обхаживал» новосильских князей: с их помощью, не отвлекая собственных ратных сил с других направлений (в 1487 г. — Казань, в 1489 г. — Вятка[399]), московский государь сумел к лету 1492 г. взять под свой контроль значительную часть Воротынского и Белевского уделов, по существу весь Одоев, а также города Перемышль, Козельск, Серенск и множество волостей. Помимо расширения территории, переход таких князей, как Воротынские, обладавших значительными воинскими отрядами, усиливал московскую сторону и в военном отношении. Новые московские «слуги» приняли активное участие в пограничной войне: так, дети Семена Одоевского и Иван Михайлович Воротынский постоянно нападали на владения кн. Мезецких, служивших Казимиру[400]; кн. Федор Бельский, получивший от Ивана III пограничные с Литвой волости Демон и Мореву[401], то и дело беспокоил соседние торопецкие волости[402]; кн. Дмитрий Воротынский участвовал в разорении четырех брянских волостей[403]. Кроме того, как уже говорилось, Семеновичи Одоевские, Иван Белевский, Дмитрий Воротынский отбирали вотчины и «дельницы» у своей братии, остававшейся еще на литовской службе.

После смерти Казимира (7 июня 1492 г. ) необъявленная война на русско-литовском пограничье вступила в новую стадию. Теперь, когда Польша и Литва вновь разделились и можно было не опасаться их совместного выступления против Московского государства, Иван III начал крупномасштабные военные операции на западной границе. В августе 1492 г. кн. Федор Телепень Оболенский был послан с ратью на Мценск; города Мценск и Любутск были взяты и сожжены, уведен большой полон[404]. Тогда же, в августе, служилые князья по приказу Ивана III отправились в поход на г. Мосальск. Согласно летописям и записи в разрядах (вероятно, летописного происхождения), в походе на Мосальск участвовали кн. Дмитрий и Семен Воротынские («послал князь велики Воротынскых князей, князя Дмитреа да князя Семена…»)[405], но посольство нового великого князя литовского Александра, отправленное в конце сентября 1492 г., жаловалось на нападение на Мосальск кн. Ивана Михайловича Перемышльского (Воротынского) и детей кн. Семена Одоевского[406]. В литературе до сих пор не было обращено внимание на это расхождение в источниках. А. А. Зимин объединил два противоречащих друг другу известия в одно, и у него получилось, что Мосальск сожгли кн. Семен Федорович Воротынский (перешедший под покровительство Ивана III) и его племянник Иван Михайлович[407]. Такой способ устранения противоречий в источниках нельзя признать удачным. Выше мы уже сталкивались с тем обстоятельством, что хронология княжеских «отъездов» в летописях сбивчива и ненадежна. В описываемое время (август — сентябрь 1492 г. ) кн. Семен Воротынский еще находился на литовской службе (в противном случае об этом обязательно бы упомянуло указанное выше литовское посольство); его переход на службу к Ивану III произошел, как мы увидим далее, лишь в конце 1492 г. Таким образом, следует предпочесть более надежную версию посольской книги: кн. Иван Михайлович Воротынский-Перемышльский и Семеновичи Одоевские сожгли г. Мосальск, «и самих князей наших Масальских, — жаловался Александр, — и з их княгинями и з детми их и со многими людми в полон повели…»[408]. Но хотя имена нападавших в летописях указаны неверно, ценным является сообщение о том, что князья были посланы великим князем. Поэтому мы не можем поверить в искренность Ивана III, который в ответ на приведенную выше жалобу отговорился неведением[409].

Обращает на себя внимание удивительно пассивное поведение князей Мосальских: они и не перешли на сторону Ивана III, и не оказали серьезного сопротивления нападавшим. Однако если вспомнить, что эти княжата, как мы выяснили в предыдущей главе, к концу столетия совершенно измельчали и фактически утратили княжеские права, то такую их пассивность в описанных событиях легко объяснить: сильная зависимость от центральной власти (служба в качестве господарских дворян, урядников; получение земель в далеких от родового гнезда частях Великого княжества) удерживала их в литовских пределах, а для сопротивления они просто не располагали ни силами, ни возможностями.

Одновременно в августе — сентябре, нападению подверглись владения вяземских князей: отряд Василия Лапина и Андрея Истомы захватил г. Хлепень, принадлежавший кн. Михаилу Дмитриевичу Вяземскому[410]. Надо сказать, что и раньше, еще в конце 80-х гг., Михаил Дмитриевич и другие вяземские князья жаловались на грабежи и наезды с московской стороны[411]. Несмотря на постоянное давление, никто из вяземских князей до конца 1492 г. не перешел под власть Ивана III.

Важнейшее значение в развитии русско-литовского пограничного конфликта имел переход на сторону Ивана III кн. Семена Федоровича Воротынского, дотоле сохранявшего верность литовскому господарю. Воскресенская и Псковская 3-я (по Архивскому 2-му списку) летописи поместили его приезд к великому князю под 7000 г., т. е. до 1 сентября 1492 г. [412], но большинство летописей датируют это событие 7001 г., помещая его после ноябрьского известия о бегстве в Литву Юшки Елизарова[413]. При этом в Типографской летописи, своде 1497 г., Никоновской летописи «отъезд» С. Ф. Воротынского ошибочно соединен с «отъездом» его племянника Ивана Михайловича (в летописном своде 1518 г. этой ошибки нет): по посольской книге легко проверяется, что на протяжении 1487–1492 гг. Иван Михайлович Воротынский-Перемышльский постоянно упоминается в качестве «слуги» Ивана III, а в августе 1492 г., как уже говорилось, он участвовал в захвате Мосальска. Разрядная книга сообщает о «приезде» к великому князю в 7001 (1492/93) г. князей Семена Федоровича Воротынского, Михаила Романовича Мезецкого и Василия да Андрея Васильевичей Белевских «с вотчинами, з городами и с волостьми, с Мещецком (Мезецком. — М. К. ) да с Серпейском»; далее говорится, что Иван III послал в Литву «об них с отказом Дмитрея Загряского»[414]. Вполне возможно, что эта запись связана по происхождению с посольской документацией: в посольской книге действительно зафиксирована отправка в Литву Дмитрия Загрязского (он выехал из Москвы 5 января 1493 г. ) с известием о переходе на службу к Ивану III перечисленных выше князей, с прибавлением еще имени кн. Андрея Юрьевича Вяземского[415]. Сопоставляя летописные данные с датой отправки посольства в Литву, получаем промежуток времени, когда названные князья могли перейти на службу к Ивану III: ноябрь-декабрь 1492 г.

Из всех «отьезчиков» только Семен Воротынский послал со своим «человеком» отказную грамоту литовскому господарю (положено по статусу! ); эта грамота сохранилась и представляет для нас большой интерес, ибо излагает мотивы «отъезда». Первый упрек кн. Семена великому князю Александру: у его отца, короля Казимира, был он «у крестном целованьи на том, што было отцу твоему, осподарю нашему, за отчину за нашу стояти и боронити от всякого: оно, господине, ведомо тебе, что отчина моя отстала…». Действительно, как мы помним, его родной брат Дмитрий Воротынский, «отъезжая» в конце 1489 г. к Ивану III, «прихватил» с собой и «дольницу» Семена. «… И отец твой, господине, государь наш за отчину за мою не стоял и не боронил, а мне, господине, против отчины городов и волостей мне не измыслил»[416]. Однако до смерти Казимира Семен Воротынский хранил ему вассальную верность (это чувствуется и в самом «отказном» листе: «служил есми… государю своему великому королю Казимиру», «был есми… у отца твоего, государя моего …»). Также и Федор Одоевский и Андрей Белевский еще в начале 1492 г. жаловались покойному королю на насилия от своей «братии», служившей Ивану III[417], но до смерти Казимира присяги не нарушали. Впоследствии Федор Иванович Одоевский, как уже говорилось, получил от Александра в держание Дорогобуж (видимо, в качестве компенсации за потерянную «дольницу» в Одоеве), а вот братья Андрей и Василий Васильевичи Белевские, не дождавшись возмещения утраченных владений, перешли в конце 1492 г. вместе с С. Ф. Воротынским на службу к Ивану III. Так и кн. Семен Воротынский рассчитывал, по его собственным словам, на получение от нового господаря возмещения за потерянную вотчину («городом бы есь, господине, мне обмыслил, против моей отчины»); кроме того, он собирался возобновить докончание, которое было у князя Семена с покойным королем, — со всеми этими целями он послал к великому князю своего боярина, но — «твоя милость, господине, мене не жаловал, города не дал и в докончанья не принял, а за отчину за мою не стоял, а боярина моего… не жаловал, не чтил, как отец твой наших бояр жаловал, чтил» — и поэтому «крестное целованье с мене со князя Семена Федоровича долов»[418].

С учетом этого важного свидетельства мы можем дополнить и обобщить сделанные выше наблюдения о причинах постепенного перехода новосильских княжат на московскую службу в 80–90-х гг. XV в. Начнем с того, что о каких-то религиозных мотивах «отъезда» в «отказной» грамоте кн. Семена Воротынского нет и намека — это вполне согласуется с проведенным в первой главе анализом конфессионального аспекта положения «украинных» князей в Великом княжестве. Нет оснований говорить и о каких-то особых симпатиях этих княжат к Москве. По-видимому, главная причина их перехода на московскую службу связана с процессом изживания удельной старины в Великом княжестве Литовском. Уделы новосильских княжат как раз и представляли собой осколки такой старины, уцелевшие до 80-х гг. XV в. Но с этого времени политика литовских великих князей по отношению к ним начинает меняться: после 1483 г. новые докончания с Воротынскими или Одоевскими уже не заключаются (а с Белевскими — уже после 1459 г. ), со второй половины 1480-х гг. слышны неоднократные заявления господаря о неотступной наследственной службе новосильских князей Великому княжеству Литовскому[419]. При этом, однако, Казимир не мог ни защитить во

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: