Часть первая. Преддверие к видению.

КАРЛОС КАСТАНЕДА

 

Отдельная реальность

 

Дальнейшие беседы с доном Хуаном

 

Книги Карлоса Кастанеды:

 

Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки

Отдельная реальность: дальнейшие беседы с доном Хуаном

Путешествие в Икстлан

Истории силы

Второе кольцо силы

Дар Орла

Огонь изнутри

Сила безмолвия

Искусство сновидения

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

 

Введение. 3

 

Часть первая. Преддверие к видению. 21

 

Глава 1. 21

Глава 2. 27

Глава 3. 51

Глава 4. 67

Глава 5. 90

Глава 6. 108

 

Часть вторая. Задача видения. 127

 

Глава 7. 127

Глава 8. 147

Глава 9. 154

Глава 10. 167

Глава 11. 179

Глава 12. 197

Глава 13. 212

Глава 14. 233

Глава 15. 256

Глава 16. 266

Глава 17. 288

 

Эпилог. 305

 

 

Введение

Десять лет назад мне посчастливилось познакомиться с индейцем племени яки из северо-западной Мексики. Я называл его «дон Хуан». В испанском языке обращение «дон» выражает уважение. Встретились мы, в общем-то, случайно. Я с Биллом, моим знакомым, сидел на автобусной остановке пограничного городка в Аризоне. Мы молчали. Была вторая половина дня, и жара казалась нестерпимой. Вдруг Билл наклонился и тронул меня за плечо.

– Смотри, вон человек, о котором я тебе говорил, – шепотом произнес он и слегка кивнул в сторону входа. Я проследил за его взглядом и увидел старика, только что вошедшего в помещение станции.

– Что ты мне о нем говорил? – спросил я.

– Ну, тот индеец, помнишь? Который здорово разбирается в пейоте.

Я вспомнил. Однажды мы с Биллом целый день мотались на машине в поисках «эксцентричного» мексиканского индейца, который якобы жил где-то неподалеку. Тогда мы так и не нашли его, причем мне казалось, что местные индейцы, которых мы расспрашивали, намеренно вводили нас в заблуждение. Билл рассказывал, что этот человек – «йерберо», так в Мексике называют собирателей и продавцов лекарственных растений, и что он очень много знает о галлюциногенном кактусе пейоте. Он также сказал, что мне будет полезно встретиться с ним. Дело в том, что я в то время занимался сбором информации о лекарственных растениях, используемых индейцами Юго-запада США, а Билл выполнял роль моего гида, так как неплохо знал те места.

Билл поднялся, подошел к старику и поздоровался. Индеец был среднего роста. Его седые короткие волосы слегка прикрывали уши, как бы подчеркивая округлость головы. Множество глубоких резких морщин на очень смуглом лице говорило о преклонном возрасте. Однако тело индейца выглядело подтянутым и сильным. Некоторое время я наблюдал за ним. Меня изумила легкость его движений – она никак не вязалась с его возрастом.

Билл знаком подозвал меня.

– Он славный парень, однако понять я ничего не могу, – сказал мой приятель, когда я подошел. – Такое впечатление, что его испанский здорово исковеркан и полон деревенского сленга.

Старик взглянул на Билла и улыбнулся. А Билл, который знал по-испански всего несколько слов, соорудил какую-то совершенно бредовую фразу. Он с надеждой посмотрел на меня, как бы спрашивая, имеет ли сказанное им хоть какой-то смысл, но я так и не понял, что он хотел сказать. Билл смущенно улыбнулся и отошел. Старик посмотрел на меня и засмеялся. Я объяснил, что мой приятель иногда забывает, что не говорит по-испански.

– Кажется, он к тому же забыл нас познакомить, – заметил я и представился.

– А я – Хуан Матус, к вашим услугам, – сказал старик.

Мы пожали друг другу руки и некоторое время молчали. Я первым нарушил молчание и стал рассказывать о своей работе. Я говорил, что интересуюсь любого рода информацией о растениях, в особенности о пейоте, и что уже довольно много знаю в этой области. По правде говоря, я был во всем этом полнейшим невеждой, особенно в части, касающейся пейота. Но мне почему-то казалось, что чем больше я буду хвастать, тем больше интереса вызовет у него разговор со мной. Однако старик молчал, терпеливо слушая чушь, которую я нес. Затем он медленно кивнул и пристально посмотрел мне в глаза. Я запнулся на полуслове. Его глаза, казалось, сияли собственным светом. На мгновение я почувствовал, что он видит меня насквозь. Мне стало не по себе, и я отвел взгляд.

– Лучше заходи как-нибудь ко мне домой, – сказал он, отведя глаза. – Возможно, там проще будет разговаривать.

Произошла некоторая заминка. Я не знал, что ответить, и чувствовал себя не в своей тарелке. Вскоре вернулся Билл. Он, видимо, почувствовал мое состояние, и не сказал ни слова. Какое-то время все напряженно молчали. Затем старик поднялся – подошел его автобус. Он попрощался и вышел.

– Что, не вышло? – спросил Билл.

– Нет. – А ты спрашивал его насчет растений?

– Спрашивал. Но, похоже, свалял дурака.

– Я же тебя предупреждал, что он очень странный. Местные индейцы его знают, но никогда о нем не говорят. А это кое-что значит.

– Тем не менее, он пригласил меня к себе домой.

– Он надувает тебя. Конечно, ты можешь приехать к нему домой, а дальше что? Он никогда тебе ничего не скажет. А если ты начнешь его расспрашивать, он посмеется над тобой, как над идиотом, несущим околесицу.

Билл убежденно сказал, что уже сталкивался с подобными людьми, которые поначалу производят впечатление очень знающих. Однако на них не стоит тратить время, считал он, потому что в конце концов оказывается, что ту же информацию можно получить от кого-то другого, кто не строит из себя недоступного. Лично у него, добавил Билл, нет ни времени, ни терпения разбираться в старческих причудах, и что старик скорее всего просто пускает пыль в глаза, а на деле знает о травах не больше любого другого.

Билли говорил что-то еще, но я не слушал. Мои мысли все еще были заняты старым индейцем. Он знал, что я блефую. Я помнил его глаза. Они действительно сияли.

Я приехал к нему через пару месяцев, но уже не столько как студент-антрополог, интересующийся лекарственными растениями, сколько как человек, охваченный неизъяснимым любопытством. То, как он тогда взглянул на меня на автостанции, было беспрецедентным явлением в моей жизни, и желание знать, что крылось за этим взглядом, стало для меня чуть ли не навязчивой идеей. И чем больше я думал, тем более необычный смысл все это приобретало.

Мы с доном Хуаном подружились, и в течение года я приезжал к нему множество раз. Вел он себя очень уверенно и обладал превосходным чувством юмора. Но во всем, что он делал, чувствовалась определенная последовательность, последовательность, совершенно сбивавшая меня с толку. В его присутствии меня охватывало ощущение странного удовольствия, и вместе с тем – не менее странного беспокойства. Он мог не делать ничего особенного, но, даже просто находясь рядом с ним, я неизбежно вовлекался в фундаментальную переоценку всех своих моделей поведения. Вследствие воспитания я, возможно, как и любой другой, был склонен рассматривать человека как существо по сути своей слабое и подверженное ошибкам. В доне Хуане поражало то, что он ни в коей мере не производил такого впечатления. Более того, находясь в его обществе, я не мог не сравнивать его образ жизни со своим. И сравнение это всегда оказывалось отнюдь не в мою пользу. Пожалуй, более всего в тот период наших отношений меня поразило одно его заявление о нашем внутреннем принципиальном отличии. Однажды я ехал к дону Хуану, чувствуя себя глубоко несчастным. Вся моя жизнь тогда складывалась как-то не так, и на меня постоянно давил груз целого ряда внутренних психологических конфликтов и неувязок. Подъезжая к его дому, я чувствовал подавленность и раздражение.

Мы беседовали о моем интересе к знанию, но, как обычно, подходили к вопросу с разных сторон. Я имел в виду академическое знание, основанное на передаче чужого опыта, а он – прямое знание мира.

– Ты что-нибудь знаешь об окружающем тебя мире? – спросил он.

– Ну, я знаю многое…

– Нет, я имею в виду другое. Ты когда-нибудь ощущаешь мир вокруг себя?

– Насколько могу.

– Этого недостаточно. Необходимо чувствовать все, иначе мир теряет смысл.

Я привел классический довод – что не обязательно пробовать суп, если хочешь узнать его рецепт, и вовсе уж ни к чему совать пальцы в розетку, чтобы познакомиться с электричеством.

– Ты заставляешь это звучать глупо, – сказал дон Хуан, – Насколько я понимаю, ты намерен цепляться за свои доводы, хотя они ничего тебе не дают. Ты хочешь остаться прежним даже ценой своего благополучия.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Я говорю о том, что в тебе нет целостности. В тебе нет покоя.

Его слова вызвали у меня раздражение. Я почувствовал себя оскорбленным. В конце концов, кто он такой, чтобы судить о моих поступках или о моей личности?

– Ты измучен проблемами, – сказал он. – Почему?

– Я всего лишь человек, дон Хуан, – сказал я раздраженно.

Я придал этой фразе интонацию, с которой ее произносил мой отец. Он говорил так в тех случаях, когда хотел сказать, что слаб и беспомощен. Поэтому в его словах, как и в моих сейчас, всегда звучали отчаяние и безысходность.

Дон Хуан посмотрел на меня так же, как тогда на автостанции.

– Ты слишком много думаешь о своей персоне, – сказал он и улыбнулся. – А из-за этого возникает та странная усталость, которая заставляет тебя закрываться от окружающего мира и цепляться за свои аргументы. Поэтому кроме проблем у тебя не остается ничего. Я тоже всего лишь человек, но когда я это говорю, то имею в виду совсем не то, что ты.

– Тогда что же?

– Я разделался со своими проблемами. Очень плохо, что жизнь коротка, и я не успею прикоснуться ко всему, что мне нравится. Но это не проблема; это просто сожаление. Мне понравился тон, которым он сделал свое заявление. В нем не было ни отчаяния, ни жалости к себе.

В 1961, спустя год после нашей первой встречи, дон Хуан сказал мне, что обладает тайными знаниями о лекарственных травах. Он назвал себя «брухо». С испанского это слово переводится как «маг, знахарь, целитель». С этого момента наши отношения изменились. Я стал его учеником, и в течение последующих четырех лет он пытался обучать меня тайнам магии. Этот процесс я описал в книге «Учение дона Хуана. Путь знания индейцев яки».

Говорили мы по-испански. Дон Хуан в совершенстве владел этим языком, что позволило ему очень подобно изложить мне свою систему верований. Я называл это сложное и четко систематизированное знание магией, а его самого – магом, потому что именно такими категориями пользовался он сам в неофициальном разговоре. Однако в контексте более серьезных и глубоких разъяснений он говорил о магии как о «знании» и о маге как о «человеке знания» или как о «том, кто знает». В целях обучения своему знанию и его подтверждения дон Хуан использовал три достаточно известных психотропных растения: пейот – Lophophora williamsii, дурман обыкновенный – Datura inoxia и один из видов грибов, принадлежащих к роду Psylosebe. Путем раздельного употребления каждого из этих растений дон Хуан вводил меня, своего ученика, в специфические состояния искаженного восприятия или измененного сознания. Я назвал их «состояниями необычной реальности». «Реальности» – потому что согласно основной предпосылке системы верований дона Хуана, состояния, вызванные употреблением любого из этих растений, были не галлюцинациями, а конкретными, хотя и необычными, аспектами повседневной реальности. Дон Хуан относился к этим состояниям необычной реальности, как к действительно реальным, а не как «если бы» они были реальными.

Классифицировать растения, которые применялись в процессе обучения, как галлюциногены, а вызываемые ими состояния – как необычную реальность, является, конечно, моей собственной инициативой. Дон Хуан говорил об этих растениях как о транспортных средствах, предназначенных для «доставки» человека к неким безличным «силам». Состояния, которые возникали вследствие приема растений, дон Хуан интерпретировал как «встречи» с «силами». Такие встречи были необходимы магу для того, чтобы научиться этими «силами» управлять.

Пейот, дон Хуан называл «Мескалито», и объяснил, что тот является благожелательным* учителем и защитником людей. Он учит, как «правильно жить». Пейот обычно принимается на собраниях магов, называемых «митоты», участники которых собираются специально для того, чтобы получить урок «правильной жизни».

Дурман и грибы дон Хуан считал силами иного рода. Он называл их «союзниками» и утверждал, что ими можно управлять. Фактически, манипулирование союзниками было главным источником могущества мага. Из этих двух сил дон Хуан предпочитал грибы. Он говорил, что сила, содержащаяся в грибах, – его персональный союзник, и называл ее «дым» или «дымок». Процедура подготовки грибов к употреблению состояла в том, что он помещал из в тыквенную флягу, запечатывал и оставлял на год. За это время грибы в кувшине высыхали и рассыпались в пыль. Дон Хуан смешивал ее с порошком из пяти других растений и в итоге получал смесь для курительной трубки. Чтобы стать человеком знания, необходимо было «встречаться с союзником» неоднократно – с ним следовало хорошо «познакомиться». Поэтому курить галлюциногенную смесь требовалось как можно чаще. Грибная пыль в процессе курения не сгорала. Ее нужно было втягивать вместе с дымом от пяти других растений, составлявших смесь, и проглатывать. Мощное воздействие, которое грибы оказывали на восприятие человека, дон Хуан объяснял довольно своеобразно. Он говорил, что «союзник устраняет тело».

Обучение по методу дона Хуана требовало огромных усилий со стороны ученика. Фактически, необходимая степень участия и вовлеченности была столь велика и связана с таким напряжением, что в конце 1965 года мне пришлось отказаться от ученичества. Лишь теперь, по прошествии пяти лет, я могу сформулировать причину – к тому моменту учение дона Хуана представляло собой серьезную угрозу моему «представлению о мире» Я начал терять уверенность, которая свойственна каждому из нас: реальность повседневной жизни перестала казаться мне чем-то незыблемым, само собой разумеющимся и гарантированным.

К моменту ухода я был убежден, что мое решение окончательно: я больше не хотел встречаться с доном Хуаном. Однако в апреле 1968 я получил сигнальный экземпляр своей первой книги и почему-то решил, что должен показать ее дону Хуану. Я приехал к нему, и наша связь «учитель-ученик» загадочным образом возобновилась. Так начался второй цикл моего ученичества, разительно отличавшийся от первого. Мой страх был теперь уже не таким острым, как раньше. Да и дон Хуан вел себя гораздо мягче. Он много смеялся сам и смешил меня, как бы специально стараясь свести на нет всю серьезность процесса обучения. Он шутил даже в наиболее критические моменты второго цикла, и это помогло мне пройти через опыты и не сделаться одержимым пережитым. Он исходил из той предпосылки, что для того, чтобы выдержать напор и чужеродность того знания, которому он учил меня, мне необходимо было находиться в легком и дружеском расположении духа.

– Ты испугался и удрал потому, что чувствовал себя чертовски важным, – так дон Хуан объяснил мой уход. – Чувство важности делает человека тяжелым, неуклюжим и пустым. Человек знания должен быть легким и текучим.

Во втором цикле дон Хуан сосредоточил основные усилия на том, чтобы научить меня «видеть». В его системе знания существовало семантическое различие между понятиями «видеть» и «смотреть», как между двумя различными способами восприятия. Тогда как второе обозначало обычный для всех нас способ восприятия, под первым понимался некий сложный процесс, позволявший человеку знания непосредственно воспринимать сущность явлений.

Чтобы привести свои полевые записи в удобочитаемый вид, я сократил диалоги и убрал все второстепенное. Надеюсь, что это не отразилось на степени соответствия моего изложения истинной сути учения дона Хуана. Моя редакция была направлена на то, чтобы, сохраняя естественность живой беседы и максимально отражая внутреннее психологическое содержание событий, средствами репортажа донести до читателя весь драматизм и напряженность процесса обучения. Каждая глава посвящена одному «уроку» дона Хуана. Как правило, он всегда заканчивал свои уроки на оборванной ноте; таким образом, драматический тон окончания каждой главы – отнюдь не мое литературное изобретение: это было свойственно манере дона Хуана вести обучение как мнемонический прием, помогавший мне удержать драматическое качество и важность уроков.

Однако, для придания моему репортажу убедительности, определенные объяснения необходимы, поскольку его ясность основана на разъяснении некоторого набора ключевых концепций или ключевых единиц, которые я хочу выделить. Выбор того, на чем я остановил свое ударение, определяется моим интересом к социальным наукам. Вполне возможно, что человек с иными целевыми установками в качестве ключевых выделил бы понятия, совершенно отличные от выбранных мной.

Во втором цикле дон Хуан приложил значительные усилия, чтобы убедить меня в невозможности научиться видеть без курения смеси. Поэтому мне приходилось делать это так часто, как только возможно.

– Только дым может дать тебе необходимую скорость, чтобы уловить отблеск того скоротечного мира, – говорил дон Хуан.

С помощью психотропной смеси он вызвал во мне серию состояний необычной реальности. С точки зрения того, что, казалось, делал дон Хуан, основной чертой этих состояний была «непреложимость». Воспринимаемое мной в этих состояниях измененного сознания было непостижимым и невозможным для интерпретирования с помощью нашего повседневного понимания мира. Другими словами, состояние непреложимости влекло за собой прекращение уместности моего взгляда на мир.

Дон Хуан использовал свойство «непреложимости» состояний необычной реальности для ознакомления меня с серией предварительно определенных, новых «смысловых единиц». Смысловыми единицами были все отдельные элементы, относящиеся к знанию, которому дон Хуан старался меня обучить. Я назвал их так, потому что это были базовые комплексы сенсорных данных и их интерпретаций, на основе которых строились более сложные понятийные структуры. В качестве примера смысловой единицы можно взять интерпретацию физиологического действия психотропной курительной смеси. Она вызывает онемение и потерю двигательного контроля: в системе дона Хуана это объяснялось как действие, производимое дымом, являющимся в этом случае союзником, для того, чтобы «устранить тело практикующего».

Единицы смысла особым образом объединялись в блоки, которые я назвал «смысловыми* интерпретациями». Очевидно, что в магии существует бесконечное количество вариантов смысловых интерпретаций, которым должен обучиться маг. В своей повседневной жизни мы также сталкиваемся с бесконечным количеством смысловых интерпретаций, свойственных ей. Простым примером интерпретации, над которой мы не долго раздумываем и которую многократно осуществляем ежедневно, служит интерпретация структуры, называемой нами «комната». Совершенно очевидно, что мы научились интерпретировать эту структуру, называемую нами комнатой, с точки зрения (на языке) комнаты. Таким образом «комната» является смысловой интерпретацией вследствие того, что в момент ее осуществления она требует, чтобы мы, так или иначе, отдавали себе отчет во всех составных элементах, входящих в эту композицию. Другими словами, система смыслового интерпретирования является процессом, посредством которого практикующий отдает себе отчет во всех смысловых единицах, необходимых для того, чтобы выносить суждения, делать выводы, предсказания и т.д. во всех ситуациях, связанных с его деятельностью.

Под практикующим я понимаю всякого, кто обладает соответствующим знанием всех или почти всех смысловых единиц, входящих в его особую систему смыслового интерпретирования. Дон Хуан был практикующим, то есть магом, знающим все шаги своей магической практики.

Как практикующий, он стремился сделать доступной мне свою систему смыслового интерпретирования. В данном случае это было равнозначно процессу ресоциализации, в котором мне надлежало обучиться новым способам интерпретации данных моего восприятия.

Я был здесь «чужим», то есть не умел составлять разумные и адекватные интерпретации смысловых единиц, относящихся к магии.

Задачей дона Хуана, в качестве практикующего, который пытался сделать свою систему доступной мне, было разрушение особой уверенности, разделяемой мной со всеми остальными; уверенности в том, что наши «здравомыслящие» взгляды на мир являются окончательными. Используя психотропные растения и точно рассчитанные контакты между мной и чуждой системой, он добился своего – я убедился, что мое описание мира не может быть окончательным, поскольку является лишь интерпретацией.

В течение тысячелетий то смутное и неопределенное явление, которое мы называем магией, было для американских индейцев серьезной и достоверной практикой, сравнимой по значению с нашей наукой. Наша сложность в ее понимании, вне всякого сомнения, происходит из чуждости смысловых единиц, которыми она оперирует.

Однажды дон Хуан сказал мне, что человеку знания свойственна предрасположенность. Я попросил объяснить.

– Я предрасположен к видению, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне нравится видеть, – пояснил он, – потому что только видение позволяет человеку знания знать.

– И что же ты видишь?

– Все.

– Но я тоже все вижу, а ведь я – не человек знания.

– Нет, ты не видишь.

– Мне кажется, что вижу.

– А я тебе говорю, что нет.

– Что заставляет тебя так говорить?

– Ты только смотришь на поверхность вещей.

– То есть ты хочешь сказать, что человек знания видит насквозь все, на что он смотрит?

– Нет. Я не это имел в виду. Я говорил о том, что каждому человеку знания свойственна его собственная предрасположенность. Моя – просто видеть и знать, другие делают другие вещи.

– Какие, например?

– Возьмем, например, Сакатеку. Он – человек знания, и он предрасположен к танцу. Он танцует и знает.

– Насколько я понял, предрасположенность относится к чему-то, что человек знания делает, чтобы знать?

– Верно.

– Но как танец может помочь Сакатеке знать?

– Можно сказать, что Сакатека танцует со всем, что его окружает и со всем, что у него есть*.

– Он танцует так же, как я? Я хочу сказать – как вообще танцуют?

– Скажем так: он танцует так, как я вижу, а не так, как мог бы танцевать ты. – А он видит так же, как ты?

– Да, но он еще и танцует.

– И как танцует Сакатека?

– Трудно объяснить… это особый способ танца, который он выполняет, когда хочет знать. Невозможно говорить о танце или о видении, не понимая путей и способов действия человека знания. Это все, что я могу сказать тебе сейчас.

– Ты видел его, когда он танцует?

– Да. Но тот, кто просто смотрит на него, когда он это делает, не в состоянии видеть, что это – его особый способ знать.

Я знал Сакатеку, по крайней мере, мне было известно, кто это. Мы встречались, и однажды я даже покупал ему пиво. Он был очень вежлив и сказал, что я могу останавливаться в его доме, если захочу. Я долго раздумывал над тем, чтобы к нему заехать, но дону Хуану ничего об этом не говорил.

Днем 14 мая 1962 года я подъехал к дому Сакатеки. Найти его было несложно, потому что Сакатека мне все подробно объяснил. Дом стоял на углу и был окружен забором. Ворота были заперты. Я обошел вокруг, пытаясь заглянуть внутрь дома. Похоже было на то, что там никого нет.

– Дон Элиас! – громко крикнул я.

Испуганные куры с диким кудахтаньем разбежались по двору. К забору подошла собачка. Я подумал, что сейчас поднимется лай. Но собачка молча уселась на землю и стала меня разглядывать. Я позвал еще раз, и куры опять раскудахтались.

Из дома вышла пожилая женщина. Я попросил ее позвать дона Элиаса.

– Его нет дома, – сказала она.

– А где его можно найти?

– Он в поле.

– Где именно?

– Не знаю. Зайдите попозже, ближе к вечеру. Он будет дома около пяти.

– А вы – жена дона Элиаса?

– Да, я его жена, – ответила она и улыбнулась. Я попытался было расспросить ее о Сакатеке, но она извинилась и сказала, что неважно говорит по-испански. Тогда я сел в машину и уехал.

Около шести я вернулся, подъехал к двери, вылез из машины и окликнул Сакатеку. На этот раз из дома вышел он сам. Я включил магнитофон, висевший у меня через плечо. В коричневом кожаном футляре он был похож на кинокамеру. Сакатека вроде бы узнал меня.

– А, это ты, – сказал он, улыбаясь. – Как там Хуан?

– Нормально. А как ваше здоровье, дон Элиас?

Сакатека промолчал. Мне показалось, что он нервничает. Внешне он вроде был в порядке, но я чувствовал, что с ним что-то происходит.

– У тебя поручение от Хуана? – Нет, я сам приехал.

– С чего это вдруг?

В его вопросе сквозило искреннее удивление.

– Я просто хотел с вами поговорить… – сказал я, стараясь говорить как можно естественнее. – Дон Хуан рассказывал мне о вас удивительные вещи, я заинтересовался и хотел бы задать несколько вопросов.

Сакатека стоял передо мной. Худое жилистое тело, рубашка и штаны цвета хаки. Глаза полузакрыты. Он выглядел то ли сонным, то ли пьяным. Рот был слегка приоткрыт, нижняя губа отвисла. Я заметил, что он глубоко дышит и едва не похрапывает. Мне пришла в голову мысль, что он сильно пьян. Однако мысль эта казалась совершенно неуместной, так как минуту назад, выйдя из дома, он был очень внимателен и осознавал мое присутствие.

– О чем ты хочешь говорить? – спросил он наконец.

Голос его был усталым, казалось, он с трудом выдавливает из себя слова. Мне стало не по себе, словно усталость эта была заразной и перешла на меня.

– Ни о чем особенном. Просто приехал побеседовать с вами по-дружески, вы же меня сами приглашали.

– Да, но теперь это не так.

– Почему теперь это не так?

– Разве ты не говоришь с Хуаном?

– Говорю.

– Тогда чего ты хочешь от меня?

– Я думал, может… Ну, я хотел задать вам несколько вопросов…

– Задай Хуану. Разве он тебя не учит?

– Он-то учит, но все равно мне хотелось бы спросить вас о том, чему он меня учит, и узнать еще и ваше мнение. Тогда бы я лучше знал, как мне быть.

– Зачем это тебе? Ты не доверяешь Хуану?

– Доверяю.

– Тогда почему не спрашиваешь о том, что тебя интересует, у него?

– Я так и делаю, и он отвечает. Но если бы вы тоже рассказали мне о том, чему он меня учит, может быть, мне было бы понятнее.

– Хуан может рассказать тебе все. И никто, кроме него, это сделать не может. Неужели ты не понимаешь?

– Понимаю. Но мне хотелось бы поговорить и с такими людьми, как вы. В конце-то концов, не каждый же день встречаешься с человеком знания.

– Хуан – человек знания.

– Я знаю это.

– Тогда зачем тебе говорить со мной? – Я же сказал – приехал просто так, по-приятельски, что ли…

– Ты приехал не за этим. Сегодня в тебе есть что-то другое.

Я еще раз попытался объясниться, но вышло только невнятное бормотание. Сакатека молчал. Казалось, он внимательно слушает. Глаза его снова были полузакрыты, но я чувствовал, что он пристально на меня смотрит. Он едва заметно кивнул, затем веки его приподнялись, и я увидел глаза. Он, казалось, смотрел за меня. Как бы машинально он постукивал по земле носком правой ноги позади левой пятки, слегка согнув ноги в коленях и расслабленно опустив руки вдоль туловища. Он медленно поднял правую руку, ладонь которой была повернута перпендикулярно земле, а пальцы вытянуты в моем направлении. Он пару раз качнул ею из стороны в сторону, а затем поднял на уровень моего лица. На мгновение Сакатека застыл в этой позе, а затем сказал мне несколько слов. Его голос был очень четким, однако слова были растянутыми. Через секунду Сакатека расслабленно уронил руку вдоль туловища и застыл в странной позе: вес тела он перенес на носок левой ступни, а правую поставил за левой крест-накрест, мягко и ритмично постукивая ее носком по земле.

Меня охватило какое-то беспричинное беспокойство, своего рода нетерпение. Мысли начали как бы распадаться на части. В голову лезла какая-то бессмыслица, обрывки чего-то, никак не связанного с происходящим.

В общем-то, отдавая себе отчет, что со мной творится что-то неладное, я попытался вернуть мысли к реальности, но безуспешно, несмотря на напряженную борьбу. Ощущение было такое, что какая-то сила не позволяет мне сосредоточиться и мешает связно мыслить.

Сакатека упорно молчал, и я не знал, что делать дальше. Совершенно автоматически я повернулся и ушел.

Позднее я почувствовал, что непременно должен рассказать об этой истории дону Хуану. Он смеялся от души.

– Что это было? Что происходило на самом деле? – спросил я.

– Сакатека танцевал, – ответил дон Хуан. – Он увидел тебя, и потом танцевал.

– Что он делал со мной? Я ощущал холод и головокружение.

– Ты ему явно не понравился, и он остановил тебя, бросив в тебя слово.

– Как он мог это сделать? – недоверчиво спросил я.

– Очень просто. Он остановил тебя своей волей.

– О чем ты говоришь?

– Он остановил тебя своей волей!

Объяснение меня не удовлетворило, потому что показалось бессмысленным. Я попытался расспрашивать еще, но он не мог объяснить произошедшее удовлетворительным для себя способом.

Очевидно, что все случившееся, как и любое другое явление, происходящее в рамках чужой системы смыслового интерпретирования, можно объяснить или понять только с точки зрения смысловых единиц этой системы. Поэтому эта книга является репортажем и читать ее следует как репортаж. Система, описываемая мной, была для меня непостижима, поэтому претензия на что-то большее, чем репортаж, была бы несостоятельной и вводила бы читателя в заблуждение. Вследствие этого мною был выбран феноменологический метод, и я старался иметь дело с магией, как с явлением, исключительно в том виде, как оно было мне представлено. Я воспринимал нечто и описывал то, что воспринимал, воздерживаясь от каких бы то ни было суждений.

 

Часть первая. Преддверие к видению.

Глава 1

2 апреля 1968

 

Какое-то мгновение дон Хуан глядел на меня. Казалось, он совсем не удивился моему появлению, хотя со времени нашей последней встречи прошло уже более двух лет. Он положил руку мне на плечо, улыбнулся и сказал, что я изменился – потолстел и стал мягче.

Я привез ему экземпляр своей книги. Без предисловий я вынул ее из портфеля и вручил ему.

– Это книга о тебе, дон Хуан, – сказал я.

Он пробежал большим пальцем по страницам, как пролистывают игральные карты, вскрывая новую колоду. Ему понравился зеленый цвет переплета и формат книги. Он погладил ее, повертел в руках и вернул мне. Я ощутил прилив гордости.

– Я хочу, чтобы ты оставил ее себе, – сказал я.

Дон Хуан покрутил головой, беззвучно смеясь.

– Лучше не надо, – сказал он и с широкой улыбкой добавил: – Ты же знаешь, на что у нас в Мексике идет бумага.

Я засмеялся. Его ирония показалась мне великолепной.

Мы сидели на скамейке в парке небольшого городка в Центральной Мексике. Я не мог заранее сообщить дону Хуану о своем приезде, но был уверен, что встречу его. Так и случилось.

Когда я приехал сюда, дон Хуан был в горах, но ждать его мне пришлось недолго. Я встретил его на рынке, он стоял возле прилавка одного из своих приятелей.

Дон Хуан нисколько не удивился и как бы между прочим сказал, что я появился как раз вовремя, чтобы отвезти его обратно в Сонору. Мы пошли в парк и сели на скамейку в ожидании его друга – индейца-масатека, с которым он жил.

Мы прождали около трех часов, разговаривая о всяких мелочах. В конце дня, как раз перед приходом его друга, я рассказал о случае, очевидцем которого я был несколько дней назад.

По дороге сюда на окраине одного города у меня сломалась машина, и мне пришлось задержаться на три дня, пока ее ремонтировали. Напротив автомастерской был мотель, но окраины всегда действуют на меня угнетающе, и я снял номер в современном восьмиэтажном отеле в центре.

Посыльный сказал, что в отеле есть ресторан. Спустившись туда, я увидел, что часть столиков вынесена на свежий воздух под красивые кирпичные арки современной архитектуры на углу улицы. Было довольно прохладно, и некоторые столики стояли свободными. Однако я предпочел остаться в душном помещении, так как сквозь раскрытую входную дверь заметил мальчишек – чистильщиков обуви. Они сидели на бордюре перед рестораном, и я был уверен, что стоит мне выйти и занять один из наружных столиков, как они тут же начнут приставать со своими щетками.

Я сидел у окна и прекрасно видел мальчишек. Подошли двое молодых людей и сели за один из столиков. Мальчишки тут же окружили их, предлагая почистить обувь. Те отказались и, к моему удивлению, мальчишки не стали настаивать и молча уселись обратно на бордюр. Немного погодя встали и ушли трое мужчин в деловых костюмах. Мальчишки подбежали к их столику и стали жадно доедать объедки. Несколько секунд – и тарелки были чистыми. То же повторилось с объедками на остальных столиках.

Я заметил, что дети были весьма аккуратны. Если они проливали воду, то промокали ее своими фланельками для чистки обуви. Я также отметил тотальность поглощения ими объедков, – они съедали все вчистую, даже кубики льда, оставшиеся в стаканах, ломтики лимона из чая и кожуру от фруктов.

За время, пока я жил в отеле, я обнаружил, что между детьми и менеджером ресторана существует нечто вроде соглашения. Детям было позволено околачиваться у заведения, подзарабатывать чисткой обуви посетителей, а также доедать остатки пищи на столиках, но при условии, что они никого не рассердят и ничего не разобьют. Всего их было одиннадцать в возрасте от пяти до двенадцати лет. Однако самый старший держался немного особняком от остальных, которые намерено изгоняли его из своего общества, всячески третировали его и распевали дразнилку про то, что он слишком стар для их компании и что у него в известном месте уже растут волосы.

В течение трех дней я наблюдал, как они, словно стервятники, набрасываются на самые непривлекательные объедки, и в конце концов искренне расстроился. Покидал я город с тяжелым чувством горечи по поводу того, что у этих детей нет никакой надежды – их мир уже сформирован ежедневной борьбой за кусок хлеба.

– Ты их жалеешь? – удивленно воскликнул дон Хуан.

– Разумеется.

– Почему?

– Потому что мне небезразлична судьба моих ближних. Эти мальчики – совсем еще дети, а их мир так уродлив и мелок.

– Постой, постой! С чего это ты взял, что их мир уродлив и мелок? – спросил дон Хуан, передразнивая меня, – Или ты считаешь, что твой – лучше?

Я ответил, что именно так и считаю. Он поинтересовался, на основании чего. Тогда я сказал, что по сравнению с миром этих детей мой – бесконечно разнообразнее и богаче событиями и возможностями для личного удовлетворения и совершенствования. Смех дона Хуана был искренним и дружелюбным. Он сказал, что я неосторожен в суждениях, так как ничего не знаю и не могу знать о богатстве и возможностях мира этих детей.

Я решил, что дон Хуан просто упрямится. Я действительно думал, что он встал на противоположную точку зрения только затем, чтобы меня позлить, и совершенно искренне считал, что у этих детей нет ни малейших шансов на интеллектуальное развитие.

Еще некоторое время я отстаивал свою точку зрения, а затем дон Хуан резко спросил:

– Разве не

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: