Раздел 2. Формирование новой социальной элиты Великобритании

 

Из предыдущего параграфа следует, что доминирующие позиции практически во всех сферах жизни общества в третьей четверти XIX в. занимала аристократия. Но было бы явным упрощением по отношению к данному периоду считать национальной элитой только ее, поскольку в это время начинает набирать силу процесс объединения элитных групп - старой дворянской и новой, вышедшей из среднего класса.

Конечно, это слияние не являлось нововведением середины XIX в. Аристократическая элита Великобритании никогда не была абсолютно закрытой социальной группой, кастой в прямом смысле слова, хотя и старалась сохранить исключительность, однородность и компактность. Она всегда отличалась гибкостью и умением уловить настроения и потребности времени, обладала многолетним опытом успешного поглощения лидеров других социальных слоев. Такое поглощение наблюдалось со времени самого возникновения «средних групп». Их количество было незначительным, и поглощение являлось вполне выполнимой задачей. В XVII в. довольно частым явлением были браки между детьми джентри и детьми членов профессиональных и коммерческих групп, младшие сыновья джентри нередко были учениками преуспевающих торговцев, тогда как сами торговцы превращались в джентри (86).

Этот процесс продолжался и в течение столетия, прошедшего с начала Промышленной революции, когда средний класс развивался в относительной изоляции. В 1833 г Э.Бульвер Литтон писал: «Вместо того, чтобы держаться в стороне от других классов и «ограждать свое положение» тернистыми, но несущественными барьерами геральдических отличий... они смешивались более широко и с кажущимся большим равенством со всеми классами, чем любая другая аристократия в варварском или цивилизованном мире» (87). Однако это течение было так же невелико, и даже меньше, чем раньше.

С середины XIX в. с ростом состояний, подъемом новых групп среднего класса, таких, например, как промышленники, социальная мобильность этого класса заметно усиливается. Ускоряется также динамика признания новых групп в высшем обществе. «Все, что выдается из среднего класса, - говорил об этом периоде Ложель, - немедленно поглощается аристократией, которая таким образом постоянно обновляется. Аристократия уподобляется лесу, с деревьев которого беспрестанно отпадают отжившие ветви, и взамен них вырастают новые» (88).

Некоторые исследователи, как, например У.Арнстейн, связывают это с силой аристократии и прочностью ее положения (89). Но, с нашей точки зрения, имеется больше оснований говорить о том, что аристократия осознавала, что укреплять свои позиции в упорной защите привилегий и престижа означало привести страну к бунту или революции. Уступки, сделанные средним классам на политической арене, аристократия сочетала с не менее важными уступками в социальном плане. Такой образ действий являлся своего рода «выпускным клапаном» в социальной системе. Аристократия становилась более доступной, и эта относительная доступность делала ее столь привлекательной и была одной из причин того, что в средневикторианский период аристократии удалось избежать зависти и ненависти нижестоящих.

Более широкие перспективы вхождения в высшее общество во многом обусловили заметное уменьшение противопоставления и противостояния среднего класса по отношению к аристократии (90). Если раньше средний класс был все же достаточно монолитной стратой, осознающей свою социальную идентичность, и, несмотря на многочисленные отличия и расхождения интересов, способной к организованности в борьбе за влияние, то теперь в своем стремлении к нему многие ее представители все чаще предпочитали действовать не коллективно, а индивидуально. Желание достичь положения элиты, войдя в состав высшего общества и присоединившись к аристократии, в средневикторианский период становится все более мощным мотивационным фактором поведения верхов среднего класса (91).

На второй план отходят и финансовые мотивы. Средневикторианские бизнесмены были уже новым поколением, заметно отличавшимся от прежнего поколения «могучих созидателей, сумевших реализовать идею британского превосходства и создать фундамент, на котором покоилось величие Британской империи» (92). Они опирались на результаты усилий своих отцов и дедов. Состояния уже были созданы, и престиж стал тем, к чему в первую очередь стремились предприниматели. Даже политическую деятельность они часто рассматривали не как возможность управлять государством, а как возможность стать членом высшего круга. Но и те, кто не ставил перед собой таких целей - радикальные политики и стойкие защитники интересов среднего класса, добившись известности, также вовлекались в орбиту жизни высшего общества. К примеру, У.Гладстон с гордостью говорил о своем коммерческом происхождении, отказался от предложенного ему титула графа, но тем не менее вращался в светском кругу и по браку имел родственные связи с аристократией (93).

Однако его пример - редкое исключение. Получение пэрского звания являлось пределом мечтаний почти всех честолюбивых выходцев из среднего класса. В 1865 г. писатели и публицисты уверенно предсказывали, что «титул герцога может исчезнуть к 2000 году, мы не претендуем на какое-то мнение по этому вопросу..., но в чем мы уверены, так это в том, что если в Англии не будет отменено герцогство, в этом году оно будет заветной мечтой, такой, как трон сейчас, конечной целью всего, что есть великого, или амбициозного, или богатого» (94). И хотя это пророчество не оправдалось в отношении XX в., оно очень показательно для современного авторам периода.

Получение титула осуществлялось двумя способами: либо приглашением от лица королевы в верхнюю палату, либо королевским патентом, прямо предоставлявшим лицу пэрское достоинство. Много титулов было пожаловано в начале века. С 1837 по 1866 гг., когда общее количество населения быстро увеличивалось, число пэрских пожалований сократилось в среднем до 4-х в год (95).

Теоретически монарх имел право даровать титулы всем, кому он пожелает и в каких угодно количествах, однако на практике существовали строго определенные условия для предоставления пэрского звания, и количество претендентов намного превосходило число пэрских званий, которые корона или правительство были готовы распределить. Из таких критериев можно выделить особые заслуги перед государством, финансовую состоятельность и обладание определенным количеством акров земли. Только удовлетворение всем трем условиям считалось надежным показателем для предоставления пэрского звания.

Бесспорно, наиболее важными были для претендентов личные заслуги и служба обществу. Не случайно основная масса титулов предоставлялась лицам, занимающим высшие посты в армии, флоте, дипломатии и юриспруденции. К ним прибавлялись лица, достигшие высот в политической карьере. Это явление начало активно практиковаться во времена У.Питта-младшего как финансово необременительная форма правительственного покровительства, средство укрепления поддержки правительства. Из представителей творческой элиты пэрские пожалования иногда предоставлялись художникам. Литераторов или актеров, возведенных в это звание, в средневикторианской период не было. Первыми из них стали поэт А. Теннисон и актер Г. Ирвинг, но они приобрели титул уже в последней четверти XIX в. (96).

Промышленников и коммерсантов, представленных к пэрским званиям, было показательно мало, за исключением второго и третьего поколений, по большей части отошедших от дел, как, например, Эдвард Стратт, ставший в 1856 г. бароном. Он был представителем третьего поколения семьи, создавшей в свое время состояние в текстильной промышленности, и стал первым промышленником, получившим пэрское звание (97). Когда Б. Дизраэли в 1868 г. рекомендовал титул барона для банкира Лионеля Ротшильда, среди политических достижений которого числилась полная эмансипация евреев, королева Виктория заметила, что она не думает, что тот, кто владеет своим богатством благодаря сделкам с иностранными правительствами по поводу займов или благодаря удачным спекуляциям на бирже, мог бы претендовать на британское пэрство (98).

Шире были распространены пожалования титула баронета: в него вводились и офицеры, и медики, и поэты, и художники, и джентри, и представители бизнеса.

До 70-х годов XIX в., а точнее до начала депрессии, связь между землевладением и предоставлением пэрского звания была очевидна. Среди новоявленных пэров фактически не было лиц, не имеющих достаточных размеров поместья. Из 139 новых пэров, ставших таковыми в период с 1833 по 1885 гг., только одна пятая обладала менее, чем 3 000 акрами земли, приносящими доход, по крайней мере, в 3 000 ф.ст. в год в виде арендной платы (99).

О необходимости соблюдения соответствия между предоставлением титула и землевладением в работе «Превратности семей» писал Дж.Берк. Размышляя над причинами плачевной судьбы некоторых аристократических семей, он резко критиковал закон о наследовании, точнее, ту его часть, которая за отсутствием прямых наследников мужского пола позволяла поместью переходить к наследнице, в то время как титул передавался второстепенной ветви, не способной соответствовать ему. По мнению Берка, титул без земельной собственности дискредитирует саму аристократию. Во избежание этого автор выдвигал предложение наделять каждого получателя наследственного титула неотчуждаемым земельным поместьем (100).

Связь между присуждением титула и землевладением делала британскую аристократию очень небольшой и исключительной статусной элитой, повышала социальный престиж и придавало определенную замкнутость высшей аристократии, в отличие от беспрестанно плодившихся и обесценивавшихся титулов европейского дворянства.

В то же время одно лишь землевладение, пусть даже и крупное, далеко не всегда влекло за собой получение титула. Очень многие из тех, кто мог считаться крупными земельными собственниками, оставались вне этой группы. Ф.Томпсон утверждает, что в 70-х гг. половина тех, кто имел 10 000 ф.ст. в год от земельной собственности в Англии, и около четверти лиц с доходом от земли свыше 30 000 ф. ст., не имели пэрского звания (101). Причем эта группа включала как нуворишей, так и почтенные графские семьи старинного происхождения.

Однако независимые средства были очень важны. По обычаю имущественный ценз для предоставления титула баронета составлял 500 ф.ст. с земли, а для получения пэрства - 2 000 ф.ст. Но это необходимый минимум. На протяжении XIX в. для того, чтобы соблюдать достойный образ жизни, то есть иметь большой деревенский особняк, дом в Лондоне и поддерживать все установления, характерные для этого образа жизни, необходимо было иметь доход по крайней мере в 10 000 ф.ст. в год

О значении материальных ресурсов можно судить по дебатам в палате лордов в 1856 г. по вопросу о предоставлении пожизненного титула барона старому и бездетному судье суда казначейства Джеймсу Парку - меры, предложенной правительством: Ее сторонники, например граф Грей, говорили о том, что очень многие личности, оказавшие отечеству несомненные услуги, посвятившие жизнь служению обществу, не смогли заработать достаточно средств, чтобы оставить «такое состояние человеку, который наследует пэрское звание, какое было бы желательно для должного поддержания его звания и достоинства» (102). По их мнению, пожизненное пэрство являло собой достойную награду для таких лиц и помогло бы привлечь в палату лордов многих талантливых людей.

Противники меры опасались того, что эта система может умалить достоинство пэрского звания и что скамьи палаты лордов «могут переполниться людьми, не обладающими достаточными средствами, чтобы поддержать свое звание» (103). Мнение этой стороны озвучивал, в частности, лорд Кэмпбелл - выходец из средних классов, который, будучи судьей получил наследственное пэрство, человек, удовлетворявший всем условиям предоставления титула, который «имеет обширную и прибыльную практику; обладает обширными поместьями в Ирландии; он владеет одним из немногих больших домов в городе, с аристократическими придатками в виде двора и сада; и у него также есть сын, который не сторонится того, чтобы занимать видное положение в общественной жизни» (104). В итоге мнение противников предоставления «пэрского звания продолжительностью в жизнь» победило, правительству не разрешили принять эту меру, и Парк получил потомственный титул барона Уэнслейдела. С этого времени пожалование пожизненного пэрства не практиковалось в течение 20 лет (105).

Из пожизненных почестей сохранялась практика пожалования рыцарских званий, которые могли предоставляться без каких-либо оговорок относительно способности преемников поддерживать стиль жизни, подходящий для звания. В то же время этот титул означал если не автоматический доступ в лондонское общество, то во всяком случае определенное положение в высшей иерархии и прочное место в земельном обществе.

Существовало две категории рыцарства - рыцари, получившие ордена (орден Бани, орден Св.Михаила и Св.Георгия, «Звезду Индии») и рыцари-бакалавры. Ордена обычно предоставлялись тем лицам, которые отличились на дипломатической, военной службе, в управлении колониями и на государственной службе, в то время как те, кто проявлял себя в иных сферах, обычно становились рыцарями-бакалаврами. В 1840 г. в Англии было 200 рыцарей, имеющих ордена, и 450 рыцарей-бакалавров, тогда как к 1885 г. соотношение изменилось: в этом году насчитывалось 470 рыцарей с орденами и 230 бакалавров (106). Хотя К.Маркс и называл рыцарские звания подачкой, введенной для удовлетворения выскочек из буржуазии (107), приведенные цифры явно свидетельствуют о том, что возможности для промышленников, финансистов, ученых, литераторов и т.п. в получении этого звания едва ли увеличились.

И пэрские, и рыцарские пожалования в третьей четверти XIX в. не оказывали существенного влияния на процесс слияния высшего среднего класса и аристократии. Социальный состав круга, отмеченного почестями, изменился мало, по крайней мере до поздневикторианского периода. Большая часть людей, которые входили в эти категории, уже была тем или иным образом связана с титулованной аристократией.

Еще одним способом идентификации с истэблишментом было приобретение гербов в Геральдической палате и, что еще важнее, приобретение права на их показ - привилегия, за которую выплачивался ежегодный налог. Размеры выплат отличались. Патенты на украшение гербами дверей частных экипажей стоили дороже, чем на право наносить герб на писчую бумагу, столовое серебро и т.д. Гербованные экипажи так же, как и дополняющие их напудренные лакеи и кучера (использование пудры, кстати, тоже облагалось налогом), оставались в основном внешним атрибутом ядра викторианского высшего класса - высшей земельной аристократии, и их количество приблизительно соответствовало количеству титулованных семей. Аксессуары, украшенные гербом, были более распространены среди новичков (количество таких лицензий выросло с 25 000 в 1855 г. до 43 000 в 1868 г.) (108). Это был менее дорогостоящий и менее ассоциируемый с землей знак статуса, что, впрочем, вовсе не означает, что они были оторваны от земли.

Покупка земли в течение не одного столетия являлась самым распространенным способом приобретения положения в обществе для разбогатевших self-made men. Состояния, сделанные в торговле и финансах, вкладывались в земельные поместья еще с конца XVI - начала XVII вв. В XIX в. к ним присоединились и состояния, нажитые на промышленной деятельности (109). Такие капиталовложения в землю в средневикторианский период окончательно перестали связываться с поиском надежных и безопасных форм, в которых хранилось богатство. Они являлись исключительно актом социальных инвестиций. Характерно также изменение в средневикторианский период отношения к таким приобретениям. В 1850-х гг. журнал «Экономист» еще мог критиковать предпринимателей, помещавших в газетах объявления о своем желании купить землю. К 1870 г. его тон изменился, он отмечал, что «социальное уважение» является «великим и законным предметом желания» (110).

Тогда как рост городского населения ускорялся с каждым десятилетием, он происходил, главным образом, за счет сельскохозяйственных работников и мелкого фермерства, пополнявших в городах ряды низшего среднего и рабочего классов. Течение же из города в деревню происходило, в основном, за счет разбогатевших людей. Новые претенденты на землю и статус появлялись все время, а процесс поглощения земельным обществом капиталистов из среднего класса был постоянно в движении. «Таким способом, - писал один из современников, - лучшие растения великого народного леса пересаживаются в аристократический рассадник, пополняя и освежая его» (111).

Многочисленны примеры того, как успешные бизнесмены отстранялись от дел и переезжали вместе со своими домочадцами в купленные имения, чтобы стать графскими джентльменами. Одним из показательных примеров является история Самуэля Джонса Лойда, главы Манчестерского банка «Уильям Джонс, Лойд и К.» и Лондонского банка «Джонс, Лойд и К.», который в 1850 г. стал лордом Оверстоуном. Он проявлял неистовую активность на земельном рынке: с 1823 по 1883 гг. он потратил 1 670 000 ф.ст. на покупку поместий. Большая часть его владений была сконцентрирована в Нортхэмптоншире с центром в Оверстоун Парк, крупные земельные участки находились в Букингемшире, Уорвикшире и Кембридже. Некоторые покупки Лойд делал у территориальных магнатов (у герцога Бэкингемского, графа Вестморленда), но основная масса его приобретений была сделана у джентри. Всего лорд Оверстоун приобрел около 54 000 акров, приносящих ему доход в 93 000 ф.ст. в год - цифра, намного превышающая доходы с земли новых собственников (112).

Так, Дж.Моррисон, скупивший к 1883 г. около 107 000 акров, получал с них ежегодный доход всего в 54 000 ф.ст., шотландские фабриканты Бейрды - со 125 000 акров получали 59 000 ф.ст. в год прибыли. Из крупных новых собственников, кроме них, можно также назвать Барингов, Скоттов, Глэнсаков(ПЗ).

В большинстве случаев покупатели предпочитали приобретать землю крупными блоками, так сказать, в форме уже готовых поместий, а не маленькими частями, которые будет утомительно собирать вместе. Это вполне логично, учитывая, что основной целью их капиталовложений в землю было приобретение социального положения. Однако стоимость земельных наделов неуклонно повышалась. Поместье в 1 000 акров, стоившее в конце XVIII в. 12 000 ф.ст., в 1850-60-е гг. могло оцениваться в 30 или 40 000 ф.ст. (114).

Высокие цены на землю ограничивали уровень социальных амбиций многих нуворишей, поскольку мало кто из них мог позволить себе израсходовать на покупку более половины своего состояния. Сказывалась также и нехватка имеющейся в продаже земли. Подавляющее большинство не было в состоянии приобрести достаточное количество акров, чтобы считаться земельными магнатами. Так, из 200 землевладельцев, имевших поместья в 25 000 и более акров, только 10 за весь викторианский период были новыми, а из лиц, владевших от 10 000 до 25 000 акров, новыми было 500 человек (115).

Многие покупали сравнительно небольшие участки, с тем чтобы утвердиться в графском обществе как земельные джентри. Но и в этой среде размеры земельных наделов должны были быть не слишком малы. В 12 изданиях «Земельных джентри» Дж.Берка, вышедших с 1837 по 1914 гг., ни одна семья не заносилась в книгу, если она не обладала значительным деревенским поместьем (116). Для того чтобы попасть в ряды джентри, необходимо было выкупить поместье размером от 3 до 10 000 акров. Для остальных же более реальной была возможность приобретения поместья от 1 до 3 000 акров - в этих пределах колебалась земельная собственность мелких сквайров. Как указывает профессор Ф.Томпсон, к концу XIX в. Число предпринимателей, превратившихся в земельных джентри, составляло от одной пятой до четверти общего состава группы (117).

Бизнесмены, покупавшие поместья, могли отходить от дел и передавать их в руки управляющих: количественный рост таких «арендаторов бизнеса» в средневикторианский период облегчал отделение владения от управления. Но многие продолжали непосредственно управлять своим предприятием или компанией. Чаще от дел отходили те, кто был связан с производством, ибо эта деятельность требовала постоянного и пристального внимания, тогда как те, кто занимался финансовыми или коммерческими операциями, во многих случаях совмещали жизнь в поместье со своими занятиями. В любом случае и те и другие существенно отличались от сельских джентри тем, что они не зависели в своем благосостоянии от сельскохозяйственной ренты и черпали основные доходы из неземельного имущества, а земельные поместья использовали в основном для отдыха и приобретения социального статуса.

Автоматическое изменение статуса и доступ в высшее общество давало установление родственных связей с аристократией через браки. Российский консул в Великобритании в третьей четверти XIX в. барон Гейкинг отмечал браки между дворянством и средним классом как весьма распространенное в стране явление и положительно оценивал их «равняющее влияние между сословиями», мешающее «возникновению классовых предрассудков и враждебных отношений между сословиями» (118). Далее эта форма объединения будет рассмотрена более подробно.

Необходимо отметить, что для претендентов на вхождение в высшее общество имело значение не только установление родственных связей, но и вообще любых социальных связей с дворянством. Даже факт простого знакомства с аристократом при прочих равных условиях обеспечивал человеку дополнительные преимущества в социальной конкуренции. Каждое такое знакомство возвеличивало положение семьи не только в ее собственных глазах, но и в глазах окружающих. Правда, борьба в кругах среднего класса велась не столько за социальное признание со стороны нижестоящих или равных, сколько за оценку их достоинств и заслуг людьми, стоящими хотя бы на одну ступеньку выше. Именно это давало им надежду в будущем перейти границы своей социальной группы и «подняться в обществе».

Новые знакомые часто вводили претендентов в высшие круги. Такие связи реально повышали вероятность карьерных успехов. Журналист М.Хиггинс утверждал: «Если Вы видите в армии сына торговца лошадьми или сына лавочника, Вы можете быть уверены, что правило было смягчено из-за того, что его отцу удалось снискать себе милость вышестоящего класса, а не за счет личных достоинств кандидата» (119).

В третьей четверти XIX в. это правило относилось как к индивидам, так и группам. Самые разные организации средних классов, будь то совет директоров железнодорожной или страховой компании или общество трезвости, старались привлечь внимание какого-нибудь лорда. За определенную плату он мог выступать в качестве фиктивного главы организации, причем титулы барона, виконта или маркиза котировались по-разному (120). «Общий железнодорожный справочник» Брэдшоу в 1850 г. насчитывал 24 пэра и 25 сыновей пэров на посту директоров железнодорожных компаний (121). Даже простое публичное выражение лордом своего признания и одобрения деятельности предприятия придавало ему дополнительный вес и солидность в глазах общества.

Но все эти механизмы объединения практиковались уже не одно десятилетие. Принципиально новым институтом консолидации аристократии, предпринимателей и представителей свободных профессий в средневикторианский период стали паблик скулз. В конце XVIII - нач. XIX вв. паблик скулз не были особенно привлекательны для высших классов ни как места обучения, ни как места воспитания. То, что они предоставляли - возможность завести знакомства и получить определенные представления об окружающем мире - аристократам уже давало воспитание в родительском доме и их обычная социальная жизнь. Особо веских причин для поступления в школы у них не было. Часто родители ограничивались домашним обучением детей, приглашая частного учителя, обычно имеющего духовный сан, который давал образование и воспитывал молодого аристократа до его поступления в университет.

Из паблик скулз наиболее популярными были Итон и Харроу, а остальные семь - Уинчестер, Рагби, Шрусбери; Чартерхаус, Мерчант-Тейлорз-Скул, Сент-Полз-Скул и Вестминстер - особенным расположением и покровительством аристократии не пользовались. В начале XIX в. в этих школах обучалось довольно много детей бизнесменов. Так, о Рабги в 1806 г. было сказано, что «в ней много сыновей джентльменов, но еще больше сыновей производителей из Бирмингема, Вулвергемптона и т.д.» (122). Но и средние классы, в особенности диссидентские, в большинстве своем в конце XVIII - начале XIX вв. предпочитали частные академии, дающие более серьезное и более практическое образование.

К середине XIX в. положение паблик скулз изменилось. Средневикторианский период стал временем их расцвета. После реформирования Т.Арнольдом Рагби, а вслед за ней и других паблик скулз, они стали одним из главных национальных институтов страны, воспитывающих будущую элиту Британской империи, «одним из великих учреждений бессознательно развиваемых английским инстинктом и характером», успешное подражание которым «за границей было даже менее возможным, чем подражание парламенту» (123).

Прохождение курса обучения в паблик скулз становится обязательным как для аристократов, так и для тех выходцев из среднего класса, которые стремились утвердиться в качестве джентльменов. Образование в престижных школах стоило довольно дорого. Например, ежегодная стоимость обучения в Итоне составляла от 150 до 200 ф.ст., в зависимости от того, посещал ли ученик дополнительные занятия, в Уинчестере, Рагби и

Вестминстере - от 100 до 150 ф.ст., в Харроу - 138-180 ф.ст., в Чартерхаус и Шрусбери - 100 ф. ст. (124).

И в то же время качество образования в паблик скулз не превосходило качество образования в других учебных заведениях. Исследуя результаты образования в Итоне, королевская комиссия признавала: «Что касается массы молодых людей, которые поступили в Оксфорд и Кембридж и которые не стараются ради почестей, видно, что умственное образование, которое они выносят из школ, где они были образованы, не может оцениваться высоко; и в этом отношении Итон не может претендовать, по меньшей мере, на преимущества перед остальными» (125).

Но, несмотря на то что существовало множество учебных заведений, дающих более серьезное специальное образование, большинство представителей среднего класса, причем даже те, кто агитировал за более активную модернизацию системы публичных школ и критиковал их бесполезность, старались направить своих детей на обучение в одну из девяти старейших школ. «Их не интересует приобретение их сыновьями университетских дипломов; от них требуют, чтобы они внесли в буржуазный круг имена, воспоминания», - писал современник (126). Если же средства не позволяли этого, то хотя бы в одну из новых паблик скулз, насколько это возможно приближенных к модели старых - реформированных старых - школ.

С 1850 по 1870 гг. было открыто в три раза больше паблик скулз, чем за весь предшествующий век. К девяти старым школам прибавился ряд новых. С 1840 по 1850 гг. были основаны Челтнем, Мальборо, Россал и Радли. В 1853 г. - Веллингтон, а в 1862 г. целых три школы - Клифтон, Молверн и Хейлибери (127). Эти школы были ориентированы на все возрастающий приток средних классов.

Паблик скулз стали важнейшим институтом консолидации аристократии, бизнесменов и интеллигенции. По словам Э.Бригтса, «эта социальная смесь цементировала старую и новую правящие группы, которые ранее оставались отделенными,... через великое социальное разделение 1840-х гг. между лендлордами и бизнесменами был переброшен мост» (128). Этот слой новой элиты был достаточно многочисленным, чтобы удовлетворять потребности в управлении и руководстве Британской империи, но он становился все более отделенным от остальной массы населения. Школьные связи влияли на всю последующую жизнь учеников, они влияли на политические пристрастия, помогали делать карьеры, и стали одним из символов викторианского порядка (129).

В публичных школах возвеличивались карьеры, окрашенные идеалами чести и служению обществу - военная, политическая, карьеры в государственной службе и в государственной церкви. Подразумевалось, что только эти виды деятельности являются «подходящим занятием для джентльмена». Карьеры в науке, технике и промышленности, мягко говоря, не поощрялись. Из 524 производителей стали в период с 1850 по 1950 гг. только 33 человека посещали Итон или Харроу (130). Для бизнесменов занятие профессиональной деятельностью означало еще один шаг в высшее общество. Профессиональная деятельность выглядела более привлекательно, чем предпринимательская, и притягивала большое количество наиболее способных людей из мира торговли и промышленности.

Словом, в третьей четверти XIX в. существовало достаточно много возможностей для вхождения среднего класса в состав новой элиты. Поэтому невозможно согласиться с тезисами, представленными английским историком Мартином Пью, о том, что высшее сословие в средневикторианский период оставалось закрытой элитной группой, попасть в которую можно было только с помощью браков (131) Однако и противоположные заявления об абсолютной открытости британской аристократии, характерные для современников-иностранцев, которые впервые сталкивались с подобным явлением, оказывались иллюзией (132).

Аристократы вовсе не имели намерения отказываться от своей исключительности. Желанием старого дворянства отделить себя от недавно «облагороженных» объясняется стремление аристократов к повышению титулов. Эта практика включала в себя как предоставление пэрских званий Соединенного Королевства носителям шотландских и ирландских титулов, что уже само по себе считалось повышением, так как давало им право заседать в палате лордов и увеличивало их социальный вес, так и пожалования более высоких титулов лицам, уже считавшимся пэрами Соединенного Королевства.

В этой связи вопрос, заданный лордом Гренвиллом в палате лордов: «Скажет ли мне кто-нибудь, что в этой палате сейчас нет ни одного лорда, который не желал бы стать виконтом, ни одного виконта, который не желал бы стать графом, ни одного графа, который не желал бы стать маркизом, или маркиза, который не желал бы стать герцогом?» (133), был явно риторическим. Количество предоставлений более высоких титулов неизменно превышало количество новых пэрских пожалований, и с течением времени становилось все более заметным.

Попытки аристократии дистанциироваться от предпринимательских групп выражались также в абсолютном неприятии коммерческого мышления и образа действий. С поразительным увеличением притока желающих войти в элитные круги аристократия вынуждена была осуществлять даже более строгий контроль за доступом, чем ранее. Сознавая, что «ее сила в ее театральной внешности и пышности» (134), представители дворянских фамилий прилагали максимум усилий для того, чтобы сохранить тот стиль жизни, который они вели издавна и который, кажется, специально предназначался для того, чтобы одновременно восхищать «неблагородную» публику и подчеркивать свое отличие. И если предыдущие способы объединения могли использоваться либо выборочно, либо в комплексе, в зависимости от конечной цели и возможностей, то имитация образа жизни аристократов, подражание их манерам и привычкам, восприятие их ценностей и идеалов использовались обязательно. В противном случае человек не мог считаться социально приемлемым, даже если он удовлетворял всем прочим условиям.

Но ведь и самих выходцев из среднего класса стиль жизни аристократов привлекал в первую очередь. К тому же для них это копирование и попытки приблизиться к культурному облику дворянства, пусть не всегда удачные и убедительные, становились одним из способов саморепрезентации в качестве членов высшего класса. Если еще до восшествия на престол королевы Виктории говорили о том, что «пока положение, приобретаемое умом... открыто только для немногих, положение, которого можно достичь стилем, обманчиво открыто для всех... и так как стиля, который есть творение аристократии, можно достичь, только подражая модному, то каждый человек подражает своему собрату и надеется купить почтительное мнение других тем, что отрекается от независимого собственного мнения» (135), то для третьей четверти XIX в. это было еще более характерно.

Процедура и динамика утверждения в высшем столичном (состоящим, главным образом, из титулованной аристократии) и высшем графском обществах существенно отличалась. Лондон предоставлял самые широкие возможности для социальной мобильности. Лондонское высшее общество искало развлечений и просвещения, в светской жизни его члены свободнее смешивались и покровительствовали представителям других социальных слоев, которые выделялись исключительными личностными качествами. Способности, знания, манеры, благородство, остроумие, необыкновенная красота вполне могли служить пропуском в него.

Здесь меньше обращали внимание на источники богатства, на происхождение или на наличие земельных владений. Именно в Лондоне создали репутацию, заработали состояния и стали членами элиты практически все знаменитые выходцы из среднего класса. В нем можно было встретить всех, кто добился известности на своем поприще - общественных деятелей и политиков, литераторов (приглашали даже скандально известную

Дж.Элиот), ученых, артистов. Представителей других профессий было меньше. Например, Ф.Брэмел писал о том, что журналисты не пользуются благосклонностью высшего общества: «Лорд Пальмерстон сознается, правда, что он встречает иногда в обществе м-ра Дилейна из «Таймса», что он даже «имел честь» принимать его в своем доме... но один Пальмерстон (как одна ласточка) не делает весны» (136).

По мнению Б.Дизраэли, чтобы иметь успех в лондонском обществе, нужно или быть знатного происхождения, или быть гением, или обладать миллионом (137). От тех, чьи притязания на признание основывались исключительно на деньгах, требовались поистине колоссальные состояния, и в средневикторианский период такие люди по-прежнему были в абсолютном меньшинстве. А, по словам леди Дороти Невилл: «Простое богатство не было паспортом. Оно [Прим. Н.К. - высшее общество] было самым блестящим кругом, включая в себя многих людей огромных интеллектуальных дарований, которые традиционно имели неоспоримую власть» (138). Причем даже если семья торговца или промышленника и получала признание здесь, ощущение нестабильности сохранялось. Репутации в Лондоне рушились так же быстро, как и создавались.

Пожалуй, наиболее ярко эта особенность была отражена на страницах романа Э.Троллопа «Так мы живем». Его главный герой, мистер Мельмотт, человек разбогатевший на финансовых махинациях, пытается стать «настоящим джентльменом». От дел он не отходит, но тем не менее направляет все силы на то, чтобы добиться своего избрания в палату общин в качестве депутата от Вестминстера, покупает поместье Пикеринг-парк, готовит свадьбу своей дочери с лордом и окружает себя «сливками общества». До скандального банкротства его деньги почти беспрепятственно прокладывают ему путь в высшие сферы. Однако даже тогда очень многие из его титулованных знакомых предпочитали общаться с ним в Сити, а не на приемах и балах. Для них он оставался выскочкой низкого происхождения и с сомнительными занятиями. Ну а смесь ликования и морализирования высшего света после банкротства Мельмотта не оставляет никаких сомнений в шаткости положения такого, как он, новичка в светском обществе (139).

В графское общество войти было одновременно и легче, и труднее. Легче потому, что здесь не требовалось таких крупных финансовых ресурсов, как в столице, что привлекало сюда собственников с более скромными доходами. Деревенская жизнь была наиболее подходящей для людей, не обладавших блестящими личными данными, которые могли бы гарантировать доступ в лондонские высшие сферы. Здесь, на низшем уровне аристократической иерархии, в рядах земельных джентри особенно ярко проявлялся процесс слияния старой землевладельческой элиты с новой, торгово-промышленной. И именно здесь границы между классами становились особенно размытыми. На этом уровне отчетливее всего прослеживается механизм, по

⇐ Предыдущая12

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: