Молитва Отцу Молитва Рамты 2 глава

Мой выбор предков и всей родословной объясняется тем, что я происхожу из дома под названием Рамусте. Дом получал имя в соответствии с коллективной эмоцией души — и те, кто к нему принадлежал, обладали силой, заключенной в эмоциональном знании, и этой силой можно было овладеть и управлять. Были также и те, кто произошел из домов эмоционального творения. Они сотворили машины, законы, тиранию, разделение, ненависть, но на их совести лежало и создание прогресса. Если вы происходите из какого-либо дома, то вам не составит труда понять, из какого именно. Все, что вам следует сделать, — это обратить свой взор внутрь себя, чтобы увидеть, где пребывает ваша честь и кому она принадлежит. Мне нет нужды это вам объяснять — вы и так уже знаете. И исходя из всего этого я выбрал появиться на свет в роду тех, кого вы называете лемурийцами, жителями My, вопреки прогрессу.

Я не винил свою мать в том, что у меня не было отца. Не обвинял я также и своего брата в том, что наши с ним отцы не принадлежали к одному и тому же роду. Я не винил и того, кого называл своим Богом, за ту жизнь, которую я простодушно выбрал. Этому вам всем следует научиться, создания. Однако между домом эмоционального знания и домом прогресса началось противостояние, которое привело к сражению. Сражение — вы знаете, что означает это понятие? Вам нет нужды нести службу в многомиллионной армии, чтобы узнать, что такое сражение. Все, что вам необходимо для этого, — очень острый язык.

Битва против Непознанного Бога

За свою жизнь, когда я еще был маленьким мальчиком, мне много раз приходилось видеть, как моя мать оказывалась на улице и как там у нее отнималась ее свежесть и сладость. Я наблюдал за жизнью там, где мы проживали, и видел нищету и отчаяние, царившие вокруг меня. И я видел, как моя мать отошла в мир иной. Я видел, как в ее чреве рос ребенок, и знал, кто это. И я видел, как моя мать рыдала. Почему? Это было совершенно очевидно. Возможно ли было найти на улицах другое создание, которое страдало бы так же, как она, в этой земле обетованной? Я наблюдал за родами матери и помогал ей произвести на свет ту, которую вы на своем языке назвали бы моей маленькой сестренкой. Я помогал своей матери, потому что она была слишком слаба, чтобы родить ребенка самостоятельно. И на свет, крича, появилась маленькая девочка. Она не была счастлива. Это было ясно. Итак, тяжелая ноша легла на мои плечи из-за состояния матери, так как она была столь слаба, что, когда дитя прикладывалось к ее нежной груди, в ней не находилось молока, ведь мать голодала. Так моя сестра, которая сосала грудь матери, росла очень слабой.

Почему же, скажете вы, у вас была такая жизнь, что вы были рабами, презренными существами, нелюдьми для правителей тех земель? Кто правил той землей? Те, кто заставлял нас жить в их владениях, возделывать их поля и говорил, что за наш собственный труд мы не получим даже черенков от выращенного нами урожая. Что же они делали со всем урожаем? Они запирали его в амбарах и зернохранилищах, сами поглощали запасы, отправляя их своими брезгливыми пальцами в свои искривленные в насмешке рты. И я говорю вам, что это было несправедливо. И кто был тот Бог, о котором они говорили? Я был зол, поскольку моя мать рыдала от того, что в ее груди не было молока.

Я попрошайничал на улицах, я убивал собак и птиц, поздними вечерами воровал зерно у своих хозяев благодаря тому, что был проворен и скор на ноги. И я кормил свою мать, чтобы она смогла накормить мою маленькую сестру.

Я не винил свою сестру за то, что она высосала все силы из моей возлюбленной матери, из-за чего та вскоре скончалась. Все силы матери были отданы новой жизни, с тем, чтобы эта новая жизнь могла продолжаться. И мать умерла, так и держа дитя у своей груди. Больше в ней не осталось сил, больше в ней ничего не осталось. А у маленькой девочки начался понос. Она не могла удержать в себе то, что попадало в ее организм, и быстро освобождалась от инородных продуктов, выпуская таким образом жизнь из своего тела. Итак, они обе — мать и сестра — ушли в мир иной.

И вот, будучи маленьким мальчиком, я собрал прутья и сложил их вместе. Я сложил их поверх тела матери, а потом ночью украл то, что называлось огнем. Я бережно нес его, и когда был на месте, прочитал длинную молитву в память моей матери и сестры, которых я любил всем сердцем. И я поджег прутья, а если бы не сделал этого без промедления, зловоние мертвых тел вызвало бы беспокойство среди местных жителей, населявших тот район, и те, чтобы избавить себя от волнений, вышвырнули бы тела в пустыню, где гиены смогли бы ими насладиться и разорвать их на части. И я поджег их, и тела сгорели дотла.

Еще пока я был ребенком, ненависть к краснокожему народу — их называли атлатийцами — вползла в мое сердце, как гадюка. Больше не осталось никого и ничего — моего брата забрали в рабство в другой город, чтобы служить новому хозяину и, угождая его потребностям, удовлетворять его филейную часть.

Мой род почитал и любил то, что пребывало выше звезд, выше луны. Они любили то, чему невозможно дать определение. И имя этому было Непознанный Бог. Будучи маленьким мальчиком, я не винил Непознанного Бога за его неспособность любить меня, мой народ, мою мать и сестру. Я не обвинял его. Я его ненавидел.

В те времена никто из моего народа не умирал достойным образом. Вообще тогда и не существовало таких понятий, как достоинство, добродетель. И вот однажды я увидел высокую гору, очертания которой неясно вырисовывались вдали, очень таинственное место, и решил, что если заберусь на нее, то смогу обратиться к самому Непознанному Богу и высказать ему всю свою ненависть за его несправедливость. Итак, я начал свой путь.

Я убежал из своей лачуги и устремился к огромной горе, которая едва виднелась из-за отделявшего ее от меня большого расстояния. И вот, путь мой продолжался девяносто дней — девяносто дней, на протяжении которых я с жадностью пожирал цикад, коренья и опустошал муравейники, — и я шел к этой горе, потому что, если Бог и существовал, то он должен был жить где-то там наверху, выше всех народов, подобно тому, как те, кто правил нашими землями, были выше нас. И я нашел его, хотя он был совсем не на горе, где царил один лишь нестерпимый холод. И я рыдал от всего сердца до тех пор, пока мои слезы не обратились в белые льдинки. «Я человек. Так почему же у меня нет достоинства, присущего ему?»

И вот приблизилась ко мне прекрасная дева, столь необычайной красоты, какой вам не приходилось видеть. Ее золотые волосы словно плясали вокруг нее. Венок, украшавший ее голову, был не из лилий, розовых бутонов или ирисов, но из цветов неведомых. Что же до одеяния ее, то оно воистину светилось, свободно ниспадая. И вот, она подошла ко мне и протянула мне огромный меч. Он звенел. Он пел. Он был так велик, что рукоять его была почти в девять обхватов кисти.

И вот что она сказала: «О Рам, о Рам, я искала тебя, того, кто познал истину и пробудил Дух сострадания в нашем существе. На земле должна воцариться истина, которая не прейдет. Вот, молитвы твои были услышаны. Ты человек, наделенный даром и твердостью духа. Возьми этот меч и подбери ножны ему под стать». И она исчезла. Я был ослеплен в своем безумии и остолбенел от той картины, которую мне только что довелось лицезреть. Я больше не дрожал от холода — на горе стало тепло. И вот, когда я взглянул на то место, где были мои обратившиеся в ледышки слезы, то увидел, что там вырос цветок столь удивительного цвета, источавший столь сладкий аромат, что я тут же понял — это была сама надежда.

Меч Крошам, Крылатый Посыльный, был самим бытием, которое выразило себя в образе прекраснейшей из всех дев, давшей мне меч и сказавшей: «Ступай и покори себя». А остальное, как говорится, история. Среди созданий, существующих на свете, сколь уникальны бы они ни были, нет того, которое дало мне меч. Сама Гармония Бытия выковала Крылатого Посыльного.

Неся мой прекрасный меч, я спустился с горы в лачугу своей матери, которая отошла в мир иной. Кто сосал грудь моей матери? Это были вы, потому что вы происходите из моего царства, моего дома, моей мечты. И вы были воистину спасены женщиной, и двери открылись, когда я вошел, без следа телесной слабости или болезненности, будучи Рамом, во всех смыслах этого слова.

Что же до окончания истории, многие из вас хорошо его знают. Сражаться и править меня подвигло желание восстановить справедливость, что было частью моей душевной эмоции. Я действительно сотворил войну, потому что ранее не бывало никаких выступлений против высокомерия Атлантов, никогда. Я создал все это. Я спустился с высокой горы в страхе перед Непознанным Богом, неся меч и слыша внутри наказ покорить самого себя. Я мог бы обвести его лезвие вокруг своей головы и отрубить ее — он был очень длинным. Мои руки не могли дотянуться до рукояти этого меча. И я много плакал. И я обрел честь в своем мече, и, когда вернулся, осадил город Онай.

 

Великое выступление против тирании

Когда мы осадили город Онай, потребовалось долгое время, чтобы сжечь его без остатка, а также и всех остававшихся в нем жителей. Все зловоние уносило ветром к морю — запах не распространялся по земле. Это очень хорошо, потому что вода растворяет зловоние.

И шаг за шагом, сражение за сражением, моя армия становилась все многочисленнее по мере того, как мы оставляли позади себя все больше осажденных и павших городов. И с самого начала я воистину презирал тиранию. Я сражался, создания, ожидая лишь смерти. Я сражался без страха. Я никогда его не знал. Я знал лишь ненависть. Вы выбираете самого достойного из врагов, который, как вам кажется, сильнее вас, и сражаетесь с ним, поскольку он может стать вашей погибелью. Но знаете, когда в человеке отсутствует страх, в нем воистину расцветает дух воителя. Вот из чего, знаете ли, сделаны герои.

Видите ли, я хотел плакать, создания, поскольку чувствовал, что совершил нечто ужасное и пугающее, и я нес жуткий меч, который все еще оставался для меня тайной. Я хотел плакать, потому что все это было ужасно. Я был ужасным человеком, которого я ненавидел. И когда этот ученый человек, с его густыми, кустистыми бровями, вином и книгами, присоединился ко мне, все его помыслы были направлены на то, чтобы обучить такого варвара, как я. Воин из меня был никудышный, знаете ли. Тело мое в те дни было не слишком большим и крепким. Но позже я вырос.

И вот, сначала я шел по дороге, а затем свернул с нее и двинулся через горы, где мне случилось получить свой меч, и на всем протяжении моего пути мне не удавалось скрыться от людей. Я проходил довольно большой отрезок пути, а потом оборачивался и видел у себя за спиной бегущих за мной людей. И когда я останавливался, они все тоже останавливались, и пыль оседала вокруг них. Одежды стариков, которые обвивали их головы и, обрамляя лица, были завязаны набок, раздувал ветер, и пыль лежала в складках материи. Некоторые из них были босы, другие носили сандалии, лишь немногим повезло иметь туфли. И все они несли с собой свою поклажу, знаете ли, кухонные принадлежности или оружие — все, что являлось их скромными пожитками. И они выстраивались в ряд и смотрели на меня. И по моим ощущениям я был маленьким мальчиком, отнюдь не мужчиной.

И вот, однажды я очень быстро побежал и увидел высокий холм. Я устремился к нему напрямик и оказался на небольшом плато, откуда начал взбираться на его вершину. Я карабкался и полз по земле, чтобы поскорее перебраться за гребень горы и убедиться, что я оторвался от своих преследователей, чтобы увидеть, как они смотрят на меня снизу вверх и ловят мой насмешливый взгляд. Собаки лаяли, ослы блеяли, лошади ржали, пыль стояла столбом. И вот наконец я взобрался и посмотрел вниз на толпу, и я закричал им: «Почему вы преследуете меня?» А они просто молчали в ответ. «Я не хочу, чтобы вы следовали за мной. Мне не нравится ни один из вас. Вы мне не нужны. Я ненавижу вас. Я ненавижу каждого из вас. Не преследуйте меня. Оставьте меня в покое». Это был приступ гнева, знаете ли. И я чувствовал, как мои глаза горят, знаете ли.

А они смотрели на меня снизу вверх. В тот момент их насчитывалось около пяти сотен. Они все смотрели на меня: беззубые усмехающиеся старики, молодые женщины, закрытые чадрой, спрятанные за нею, так что невозможно было понять, женщины это или нет, дети, вцепившиеся в юбки своих матерей, с огромными, лучистыми, устремленными на меня глазами, рты, разинутые в ожидании того, что должно произойти, собаки, обнюхивавшие мешки с поклажей в надежде найти что-нибудь съестное, развевающиеся стяги, набедренные повязки. Там было все и вся. И вот наконец я вытер глаза рукой, и я посмотрел вниз на эту толпу и обратился к ним: «Я не знаю, куда я иду. Я просто юноша. Я варвар. У меня нет души. Меня не за что почитать. Не нужно следовать за мной».

И вот, из середины толпы вышел молодой человек, и он выступил вперед. У него была небольшая арфа, и пальцы ею перебирали струны очень искусно. Он был одет в то, что называется туникой, сшитой из самой грубой шерсти. Краска почти выцвела, и цвета ткани практически не осталось. Туника была коричневатого, землистого оттенка, и она ниспадала вдоль тела юноши. Плечи его были крепкими и покатыми, а руки сияли, как будто их натерли маслом. И его туника опускалась ниже колен, открывая очень мускулистые, как у крестьянина, ноги. Солнце сделало его кожу довольно смуглой. А его волосы — они были волнистыми и иссиня черными, обвивая локонами его шею сзади. Он был почти красавцем. И вот, он начал перебирать струны и петь свою чудесную, недолгую песню.

И все зашептались, расступились, позволяя юноше выйти из толпы, и он начал петь. Я повернулся спиной, а он промолвил: «Великий Рам, слушай. У меня есть для тебя дар». И я обернулся, а он начал петь, и он пел песнь надежды и отчаяния. Он произносил такие слова: «Мы никчемный народ из невидимых земель, из семей безымянных призраков. Мы отвержены всеми, но нам удалось выжить, когда все остальные пали. Мы никчемный народ цветом своей кожи и убеждениями, и мы собрались вместе, чтобы узреть свою свободу. И ты, великое создание, кто освободил нас всех, питал нас всех, ты навсегда стал нашей семьей. И мы будем там, где ты есть, мы ляжем там же, где ты будешь спать, там, где ты будешь утолять жажду, мы будем пить вместе с тобой, и куда бы ты ни направился, мы пойдем с тобой».

И народ, старики, начали подпевать. Кто-то из них не мог запомнить слов и все же пел. И вскоре они все слились в чудесной гармонии. И я упал на колени, и я зарыдал. А они пели в честь великого дня Рама, мальчики — завоевателя, и они пели, и пели, и пели. И девушки (тали танцевать, а пожилые женщины разожгли костры и начали доставать из своих котомок хлеб, разминать его в руках и подогревать на огне. И вскоре воздух наполнился различными ароматами: опреснока, забродившего вина, сладостей, песен, табака, звериной мочи, навоза и время от времени налетавшим благоуханием жасмина. И они устроили там настоящий лагерь.

И я опустился и сел на краю скалы, я не знал, что со всем этим делать. Я не смог позаботиться даже о своей матери. Как же я мог позаботиться о стольких людях? А песня все не смолкала. Я не мог заснуть. И когда я проснулся, они все еще пели ту же самую песню.

Я очень быстро поднялся и услышал, как кто-то приближается ко мне сзади. Это был мой старый учитель. У него были очень густые брови, из-за которых невозможно было точно сказать, куда именно он смотрел. Он напоминал мне волшебника. И он подошел ко мне, развернул шкуру и уселся на ней, устроившись поудобнее. Он был человеком, ценившим комфорт. И он вытащил бутылку хорошего вина и, налив в свой кубок, отпил вина, а затем передал бутылку мне. Я выпил прямо из бутылки — культура была мне чужда, — и он неодобрительно на меня посмотрел, а потом отвел взгляд в сторону. Затем он дал мне немного сыра и чуть-чуть хлеба, сказав: «Я кое-кого к тебе привел». Я выругался. Он даже не обратил внимания на мои слова. И вот появился молодой человек с арфой. Он быстро и без промедления приблизился ко мне, сделал несколько шагов в сторону, отвернулся и, устремив свой взгляд к звездам, начал играть. Я был крайне этим раздражен. И старик предложил мне тогда еще выпить, да побольше, что я и сделал. И пока я пил, музыка становилась все благозвучнее и приятнее; звуки казались мягче и гармоничнее.

И когда наутро я проснулся, солнце уже стояло высоко в небе. Взглянув на землю, я увидел насекомое, которое сначала ползало в пыли, а затем, взобравшись мне на плечо, стало спускаться вниз по моей руке, — я тут же стряхнул его с себя. И тут ко мне протянулась рука, державшая сосуд с очень чистой водой, предлагая его мне. Это был тот юноша, что играл на арфе, и я отказался с ним говорить.

Он сказал: «Господин, дозволь мне. Мы все огромная семья, и мы все тебя любим. Прислушайся к их крикам. Они нуждаются в тебе, и они тебя любят. Мы собираемся вместе, чтобы вместе совершить великий поход. Мы пойдем за тобой, куда бы ты ни направился, и мы умрем вместе с тобой. Прислушайся к их голосам».

И я раскрыл свои уши и посмотрел вниз — там стоял гул из голосов. Старики все еще ухмылялись, на лицах женщин тоже читались усмешки, а дети были заняты своими играми. И вот я попросил их замолчать, если они вообще были на такое способны, и обратился к ним с речью. Я сказал им, что не знаю, куда я иду, но у моего пути определенно есть какая-то цель, и если у них нет дома, то они могут следовать за мной. И в толпе поднялся громкий разноголосый гул.

Все устремились к своим шатрам. И я спустился и начал прохаживаться по лагерю, и, когда я останавливался, оглядываясь по сторонам, они останавливались и внимательно за мной следили. Я делал шаг, и они делали шаг. Я переходил на бег, и они тут же начинали бежать. И только когда я окончательно уверился в том, что они мне полностью преданы, мы начали поход. Мы заключили в осаду замок недалеко от города, носившего имя Онай. Я никогда не видел таких воинов. Я никогда не думал, что старики могут быть столь проворны, когда это нужно. Я никогда не знал, что женщины могут быть столь ловки, что они способны смотреть на смерть не сбивая дыхания и без тени содрогания в глазах. Я никогда не думал, что дети могут быть такими тихими и спокойными.

Когда все было кончено, вокруг меня собралось еще больше людей, и у меня появилась семья. И после каждого сражения, когда все стихало, народ радостно кричал и танцевал, женщины снова доставали опресноки, мужчины, заключая пари, вытаскивали шампура для мяса. И мне нравилась моя семья. Мы шли дальше и дальше, и дальше, и армия становилась все многочисленнее. К моменту вознесения в ней насчитывалось около двух миллионов человек, а это довольно шумное сборище. Вот такая история.

Я больше не маленький мальчик. Я больше не варвар. Я и не завоеватель больше. Я просто есть.

Почему, спросите вы, я был известен под именем Рам? Потому что, когда я был помазан на великой горе, я был назван Рамом, приходящим с гор в долины. Я не осаждал царства. Я позволял им самим себя погубить. И мы несли справедливость на землю, во все земли. И цветы — везде, где бы мы ни проходили, они свободно расцветали.

И вот, подталкиваемый своим гневом, ненавистью и желанием быть воистину благородным, исполненным доблести, и увидеть уважение к своим чувствам, я стал великим человеком, как вы бы это назвали. Создания, знаете ли вы, что представляет собой герой? Что ж, я действительно был единственным в своем роде. И вот, герой, как вы это называете, спасал жизнь и уничтожал все, что было в ней неправильно, — тогда я не осознавал, что и сам поступаю неправильно. На протяжении десяти лет я был движим стремлением искоренить тиранию и сделать цвет моей кожи достойным большего уважения.

Как мог я столь долго и отважно сражаться? Я сражался за убеждения. И я вознесся. И это воистину было так, возлюбленный мастер. Перед последним катаклизмом в Онае, перед тем, как последние воды высвободились из прорехи в воздушной оболочке, я располагал значительными привилегиями в путешествиях и мог отправиться через Судан в Египет и далее через это государство в персидские земли — вы бы их никогда не узнали, если бы увидели, — а затем в Индию, в самый удаленный уголок Индии на северо-востоке, туда, где солнце было особенно прекрасно. А вы знаете, почему оно встает и садится на востоке и западе, а не на севере и юге? Как было бы жаль, если бы солнце садилось на юге, где его невозможно было бы увидеть из-за хрупких обломков подземных пород, все еще возвышающихся там. Чудесно быть заключенным в западном и восточном царствах.

В более поздний период своей жизни я с непередаваемым восторгом наслаждался солнцем, луной, ветром и звездами, и жизнью, всей своей жизнью я наслаждался от души. Те, кого мы низвергли, создания, были тиранами, но, по-моему, великим бедствием было бы родиться вновь одним из религиозных тиранов, поскольку они, кажется, еще более беспощадны. Вы просветленные?

 

Пронзенный мечом

Шел десятый год нашего похода. Мы вступили во владения прославленного правителя. Эта долина и населявший ее народ были известны своим миролюбием и спокойствием. Там не было племен, которые занимались бы мародерством и могли посеять в тех землях страх и повиновение.

К нам вышел человек, который был кем-то вроде дипломата, — он встретил наш марш при входе в долину Никейскую. Случилось так, что мы жили в тех местах на протяжении трех месяцев по вашему времени, разбив там лагерь и установив в нем военные шатры. И женщины занимались своими делами, и все люди, которые приготовились надолго задержаться в лагере, продолжали поддерживать жизнь и пасти скот, который следовал за нашей, если так можно выразиться, процессией.

И вот, одним мрачным вечером, посреди раскатов грома и вспышек молнии, в лагере появился знатного вида гонец. Он привел с собой целую свиту, над головами у которой возвышалось нечто вроде паланкина. И все крепкого телосложения нубийцы, которые несли этот паланкин, были насквозь мокры от холодного проливного дождя. В тот самый час, когда нубийцы приблизились к нашему лагерю, грозные раскаты грома утихли, а с эбонитовых тел носильщиков на шафранового цвета песок стекала вода.

И вот, приблизившись, они сняли с плеч свою ношу и опустили ее на землю, а затем отдернули изысканную занавесь паланкина, чтобы помочь выйти из него некому государственному деятелю, пользовавшемуся воистину дурной славой в землях Никеи. И нубиец, который находился во главе процессии, объявил, что всем следует возрадоваться приезду этого вельможи, который располагал хорошими намерениями в отношении Рама и был радушно настроен к его военному выступлению.

Я проклинал этого вельможу, с презрением взирая на его паланкин и на тот факт, что он притащил к нам свое помпезное существо на мягких подушках, заставив этих добрых, милых людей служить ему, — в те времена я шел со своим Богом, ненавидел и испытывал злобу ко всем правителям, так как их тирания, действительно, отняла у меня мать, отняла сестру, а также красоту моего существа. И для них настал ужасный день Рама.

Государственный деятель был встречен мной без любезностей, но его проводили в мой шатер. Я заставил его ждать. Вскоре, устав от ожидания, он начал дерзко и неуважительно высказываться о грубости и несправедливости, которые проявил к нему Рам.

Тогда появился Рам, и прибывший гонец публично заявил о том, что Рам и все его войско приглашены во дворец Набор в долине Никейской, чтобы стать гостями великого совета, который должен был собраться и провести переговоры в Рамом о том, чтобы тот не подверг их земли сожжению и полному уничтожению в ужасный день Рама и его армий.

Услышав эти слова, я поспешил выразить свое согласие и дал гонцу свой картуш с тем, чтобы тот доставил его своему знатному хозяину в знак того, что я смогу подготовить подходящих людей для своей свиты и встретиться с ним через три дня по их времени.

Приближаясь к цели нашего путешествия, мы увидели дворец Набор, и позвольте мне дать его описание. Чтобы подъехать к дворцу, вам нужно пересечь русло некогда полноводной реки, где раньше протекали ее бурные поды. Теперь там тонкой струйкой бежал от камня к камню лишь небольшой ручеек, впадая в забытую всеми запруду, которая заполнялась водами реки, спускающейся с другой стороны небольшой горы. И если встать лицом к дворцу, находясь вблизи от него, мастер, и посмотреть на северо-восток, в другом направлении течения реки, то можно увидеть курган, огромный холм.

И вот перед нами предстала громадная крепость, зловещая, прекрасная, приводящая в трепет. Стены ее были выложены из серого гранита. В нем не было сияния красоты и цвета. Он впитал все, что подарили ему века, окрасившись в различные оттенки. Ворота были сделаны из бронзы. В те времена, мастер, черные металлы, те, что в ваше время именуются железом, еще не были в ходу на земле, и все предметы, которым необходимо было придать прочность, делались из бронзы. Створы дверей были бронзовыми и занимали значительную часть ворот. А между башнями, которые возвышались над крепостью, мастер, развевались широкие знамена. Это были прекрасные шелковые знамена разных цветов. Когда мы пересекали маленькую, незаметную речушку» трубы издали громкий звук, чтобы возвестить о приближении свиты Рама.

И вот, по дороге, пока мы пересекали пустынную землю, я видел, мастер, что на ней не произрастает и не цветет ни одно растение. Я задавался вопросом о том, как люди выживали в этих местах, где раскинулась бес- плодная пустыня.

И вот створы огромных ворот распахнулись. Вместе со своей свитой, мастер, я двинулся внутрь. У крепостных ворот нас встретили те, кого в ваше время называют денди. Это были мужчины, но они не увлекались женщинами — у них было пристрастие особого рода. Они были преданы главе дворца Набор и никогда бы его не оставили. И вот они подходят к нам и радостно нас приветствуют.

Они поспешно провели нас внутрь крепости, и там были женщины необычной, заморской красоты, которой мне раньше не приходилось видеть, одетые в легкие наряды, изобилующие украшениями из меди, бронзы и драгоценных камней, достойные всякого восхищения. И там были сады, прекрасные сады. Воздух в пределах крепости Набор был наполнен ароматами, в ее стенах располагались фонтаны, из которых била вода, благоухающая цветами жасмина, лилий и роз. И там были деревья, изысканно подстриженные, со столь тщательно отполированными стволами, что, когда к ним прикасаешься, рука ощущает гладкость их коры. Листья деревьев были зелеными и мягкими, а бутоны распускались и цвели. Это было просто невероятно.

А взглянув вниз, мастер, ты увидел бы не привычную дорогу, а белоснежный пол, который выложен был из белого мрамора, столь белого, что мне такого не доводилось встречать раньше. Он действительно был настолько бел, что даже высокогорные снега не могли бы сравниться с этим полом в белизне. Он был невероятно чист. Этот пол творил чудеса. Когда мы вступили на него ногами, он мгновенно остудил наши ступни. Крепость была оазисом отдыха и комфорта посреди дикой и безжизненной долины Никейской.

Слуги проводили нас по дороге, идущей вдоль садов, и мы видели, как вдалеке улетали за ворота крепости облака из опавших с деревьев цветов самых различных оттенков — пурпурного, белого, розового; где-то слышалась негромкая музыка и приглушенные голоса, предвещающие еще не рассказанные истории, и их уносило ветром за пределы крепости над укрывшимися в ее стенах садами. А женщины являли собой такую красоту, что я воистину не находил больше слов для комплиментов, и все же все они, казалось, были на одно лицо.

Нам было сказано, что наши покои готовы. Мы все остановились в одном доме, потому что не хотели разлучаться и быть поодиночке. И вот, мастер, в каждой из последующих комнат, в которых мы расположились, картины и фрески были еще роскошнее, чем в предыдущих. В одной из огромных комнат, где мы устроились, была открытая терраса, выходящая в пышный, буйно цветущий сад. И в саду был пруд с необычными рыбами. А в наших покоях повсюду были мягкие подушки, вазы и алебастровые кувшины, благовония, на стенах висели картины и фрески, изображавшие сцены сражений. Там были слуги, немые и глухие, которые не знали другого занятия, как только служить, — они были наги и носили один лишь ошейник на шее, мечтая услужить своим хозяевам.

В покоях был стол, вытесанный из лимонного дерева и отделанный жемчугом, а на нем — приготовленные для нас хозяевами дворца щедрые подношения из приятного на вкус, ароматного вина, фиников, фруктов, мяса и других, неизвестных нам яств, которые мы не замедлили отведать. И было очень странно смотреть на то, как глухонемые слуги ожидали рядом, пока мы вкушали пищу. Как могли они узнать, чего мы желаем? Они постоянно находились при нас и наблюдали за всем, что мы делаем.

Если вы прошли бы из этой восхитительной комнаты в украшенный колоннадой сад, то обнаружили бы там статуи, но не статуи животных или Богов, а статуи людей, все из которых выглядели абсолютно одинаково. Они все были прекрасны, мастер, ничем не отличаясь друг от друга. Вы насладились бы благоуханьем и пышностью цветущего сада, а также дуновением легкого ветерка, которого нам раньше не доводилось ощущать.

Когда на землю начала опускаться ночь, в саду зажгли фонари и лампады. И огни наполняли умиротворением этот прекрасный таинственный сад, они окутывали его тайной и пробуждали в нас желания и манили неизвестными нам соблазнами. К нам прибыл знатный гонец, чтобы сообщить, что для нашей аудиенции все готово, и пригласить нас следовать за ним. Мы отдохнули и чувствовали себя превосходно. Мы умылись. Нам дали чистое льняное белье и килты, чтобы мы оделись и приготовились, а затем нас препроводили по длинному коридору, где стояли огромные, массивные вазы, а в них ветви деревьев с распускающимися на них цветами, которые я раньше видел в нашем саду, — живыми цветами.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: