Школа напряжения и необъяснимой тревоги

Представители: Анна Радклиф

3. Школа ужаса (или шауэр-романтик)

Представители: У. Годвин.

Многие исследователи сходятся на том, что одними из главных элементов готических романов являются:замок, либо какие-либо старинные развалины (пассивный элемент, вокруг которого разворачивается действие романа); и готический злодей (активный элемент).

С позиции современной литературы именно готическая литература — важнейший источник сегодняшних детективов и ужастиков, один из первых и наиболее успешных массовых жанров.

Историю готической литературы принято отсчитывать со времени выхода в свет романа Горация Уолпола «Замок Отранто» (1764 год).Поначалу автор представившил свое произведение как "перевод" с итальянского языка мифического "Онуфрио Муралто", выполненный неким "Уильямом Маршалом, джентльменом", но впоследствии Уолпол признал свое авторство и вкусил радость от неожиданной популярности романа, которая привела к множеству переизданий, переделке романа в драму для постановки на сцене и к бесчисленным имитациям в Англии и Германии.Снабдив книгу подзаголовком «готическая повесть», Уолпол тем самым продемонстрировал свои исторические и эстетические пристрастия и одновременно дал новой разновидности романа концептуальное и точное литературное имя. Стилизация повествования под старинную рукопись, якобы принадлежащую перу средневекового автора, исключительное внимание к сюжету, замок, фигурирующий в названии книги и находящийся в центре романного действия, эти и другие находки Уолпола были подхвачены и развиты его последователями и стали типичными чертами готической литературы.[5]Готический роман утвердил себя как литературный жанр, и к концу восемнадцатого столетия количество произведений в этом жанре стало расти с невероятной быстротой. В "Укромном уголке", написанном в 1785 году миссис Софией Ли, есть исторический элемент, связанный с дочерьми-двойняшками Марии, королевы Шотландской, и, хотя в нем нет ничего сверхъестественного, писательница очень удачно использовала пейзаж и технические приемы Уолпола. Через пять лет все светившие огни затмила восходящая звезда - миссис Анна Радклифф (1764-1823), чьи знаменитые романы ввели моду на ужасное и таинственное и так же ввели новые, более высокие стандарты в ареале жуткой и внушающей страх атмосферы, несмотря на досадную манеру автора под конец разрушать свои собственные построения с помощью вымученных механистических объяснений.[6]Через увлечение готическим романом так или иначе прошли почти все представители и следующего, романтического поколения, вступившего в литературу в начале XIX столетия. Достаточно назвать имена Сэмюеля Тейлора Колриджа, Перси и Мери Шелли, Джорджа Гордона Байрона, Вальтера Скотта, Шарля Нодье, Эрнеста Теодора Амадея Гофмана и Эдгара По, чтобы убедиться в том, какой мощный отклик имела готическая литература в литературе европейского романтизма. [7]В XX веке от «готического» жанра отпочковалась «литература ужасов» (хоррор) (например Г.Ф. Лавкравт и С. Кинг). На стыке фэнтези и готики появился жанр Dark Fantasy. Широкое распространение в XIX-XX вв. получили различные сборники и антологии. Одним из первых можно выделит сборник рассказов Анны Лемойн «Дикие розы», подобные сборники положили начало книгам формата чепбук (англ. Chapbook - недорогое издание карманного формата). В число наиболее популярных можно отнести выходивший с 1847 года лондонский 1000-страничный сериал «Вампир Варни, или Кровавое пиршество». Каждая глава этого произведения представляла собой отдельную книгу - восемь страниц печатного текста (всего вышло 220 таких книг). Готический роман может интриговать читателя, заставить его задуматься над тем, что есть добро и зло, поверить в волшебство человеческого воображения. Не смотря на все иронические улыбки и снобизм литераторов, он продолжает жить и сегодня — правда, в несколько видоизмененных формах. 2. Английские традиции готики Ствол литературы ужаса образует классическая литературная форма – готический роман, сложившийся в Англии в последней четверти XVIII столетия. Он противопоставляет жизни достоверной, разумной, ориентированной на реальность, запечатленной в произведениях Дефо и Ричардсона мир освобожденный от житейского правдоподобия: фантастический, с мрачным колоритом и сюжетом, овеянным исторической и географической романтикой, зловещей атмосферой. «Отцом» нового жанра, как уже говорилось раньше, является Гораций Уолпол, написавший роман «Замок Отранто». Гораций Уолпол Центральная тема «Замка Отранто» – тема преступления и наказания, противостояния человека и его судьбы. Над родом главного героя Манфреда тяготеет проклятие, и, хотя герой сознает неотвратимость возмездия за предательство и убийство, которые совершил его предок, он все таки вступает в ожесточенную схватку с роком. Однако со временем он все больше погрязает в преступлениях, становится все глубже втянутым в стихию действия сверхъестественных сил. Фантастика «Замка Отранто» выполняет разнообразные функции: она служит средством испытания характера героя, направляет ход событий, способствует созданию готического колорита в романе. В своей работе Уолпол «стремился соединить рассказ о невероятных событиях и величавую манеру повествования, свойственную старинным рыцарским романам, с тем тщательным изображением персонажей и борьбы чувств и страстей, которые отличает или должно отличать роман нового времени».[8] Эта фантастическая повесть по справедливости была оценена не только как первая и удачная попытка создать некий новый литературный жанр, но как одно из образцовых произведений развлекательной прозы. Было бы несправедливо утверждать, будто все, чего добивался Гораций Уолпол исчерпывается «искусством удивлять и вызывать ужас». Если бы он стремился только к этому, то способ, избранный им для достижения такой цели, можно было бы с основанием назвать неуклюжим и ребяческим. [9] Но цель мистера Уолпола была более значительной и труднее достижимой. Его намерением было нарисовать такую картину домашнего уклада и обычаев феодальных времен, которая бы была достаточно правдоподобна и при этом полна движения благодаря участию в действии сверхъестественных сил, в существование которых верило непросвещенное общество той эпохи. Так что, быть может, автор и не умел держать разум читателя на протяжении всего произведения в лихорадочном напряжении и тревоге, но зато он обладал целомудренной точностью и строгостью стиля, умением удачно сочетать сверхъестественное с простым человеческим, а так же единством действия, в ходе которого чередуются трогательные и величественные сцены, вызывающие в нас такие чувства как страх и сострадание. Следующее произведение Уолпола «Таинственная мать» (1768) пыталось утвердить жанр ужасов и тайн в драме (пьеса на сцене, однако, поставлена не была). Помимо опубликованного в 1768 исторического произведения «Сомнения относительно характера жизни и царствования короля Ричарда III» ничего больше при жизни Уолпола опубликовано не было. После его смерти были изданы его весьма интересные и ценные в историко-культурном отношении мемуары (1846) и «Письма».В 1778 году в шести экземплярах были отпечатаны «Иероглифические сказки», полностью они были опубликованы в 1982 году. «Иероглифические сказки» — сборник коротких сюрреалистических притч.[10]Уильям БекфордК первопроходцам «готического возрождения» в литературе причисляю английского писателя Уильяма Бекфорда. Путешествуя с женой по Италии, Франции, Швейцарии и написал об этом книгу «Мечтания, путевые мысли и происшествия» (1783). Но самым известным его произведением стала написанная в 1782 году по-французски за три дня и две ночи волшебная сказка «Ватек» в модном духе «восточных» страшных историй книга широко читалась и при этом ценилась взыскательными знатоками, предисловие к ее французскому переизданию написал Стефан Малларме. Кроме того, перу Бекфорда принадлежит сатирическое сочинение «Воспоминания о необычайных живописцах» (1780), а также «Письма об Италии с заметками об Испании и Португалии» (1835; в 1793 он посетил Португалию, некоторое время жил там и мечтал туда переселиться)."Ватек" существенным образом отличается от "восточных повестей" эпохи Просвещения, с которыми он связан исторически. Романтическая экзотика арабских сказок уже не является в нем абстрактной моральной аллегорией; фантастический сказочный мир приобретает самостоятельное художественное значение и реальные историко-этнографические черты. Знание арабских первоисточников позволило Бекфорду воссоздать этот мир как бы изнутри; на фоне идеализованного быта арабских сказок он широко использовал мусульманскую мифологию, легенды и народные суеверия, с которыми ознакомил его английский перевод Корана (The Koran, Translated into English by George Sale. London, 1764) и словарь д'Эрбело, послуживший основой его научной осведомленности. Чудесное выступает у него как составной элемент этого быта, каким средневековые религиозные верования и суеверия явились бы в произведении писателя-христианина.Основная особенность этого чудесного - в его "демонической" окраске: "тайны и ужасы" готического романа являются здесь в ориентальном облачении. Халиф Ватек вслед за своей матерью, колдуньей Каратис, постепенно все более подчиняется власти демонических сил, завлекающих его, после длинного ряда кровавых преступлений, в "пламенные чертоги" Эблиса, падшего ангела, Люцифера мусульманской мифологии, где он находит заслуженную кару. Жестокие, страшные и отвратительные сцены, участником которых он становится на пути своем к гибели, являются воплощением зла, царящего на земле. Гибель Ватека порождена его гордыней, тщеславием, жаждой наслаждения, безграничным своеволием - его демоническим аморализмом. Следуя традиции жанра "восточных сказок", Бекфорд предполагал включить в рамки "Ватека" три вставные новеллы - историю трех принцев, осужденных на вечные муки в чертогах Эблиса, которые поочередно рассказывают халифу свою судьбу. При жизни автора эти новеллы оставались в рукописи и частично не закончены. Они написаны в стиле "Ватека", с присущим Бекфорду художественным мастерством, но беднее мыслью и более запутаны по своему сюжету; скитания героев, их преступления и любовные заблуждения составляют их главное содержание. В 1818 г. поэт Самуэль Роджерс слушал в чтении автора одну из них - "Историю принцессы Зулкаис и принца Калилы", повесть о преступной любви брата и сестры, показавшуюся ему "прекрасной". Байрон, которому он сообщил об этом, захотел познакомиться с рукописью, но Бекфорд отказал ему под каким-то предлогом. По-видимому, он медлил с публикацией, опасаясь обвинений в безнравственности. Повести были впервые опубликованы по рукописи в 1912 г. на французском языке с английским переводом издателя через много лет после смерти автора.[11]Рост готической литературы в АнглииВполне закономерно, что в Англии, давшей первые и наиболее значительные образцы готической прозы, ее популярность и литературное влияние оказалось особенно мощным. Всего за 75 лет, с 1765-го по 1840 год, в Британии, по подсчетам английского литературоведа Питера Хэйнинга, увидели свет около шестисот готических историй, многие из которых с тех пор не перездавались. [12]Готической литературой зачитывались тогда все слои общества. «Никто не мог проитвостоять мрачной и зловещей притягательности страшного призрака», - отмечает литературный критик Натан Дрейк. [13]К началу 1840-х годов поток собственно готических произведений на английском книжном рынке заметно слабеет. В этом ключе продолжает пистаь свои романы и повести лорд Литтон, всерьез увлекающийся в те годы оккультизмом; создает свои первые рассказы о сверхъестественном Джозеф Шеридан Ле Фаню, которому суждено сыграть выдающуюся роль в судьбе жанра: его романы и повести 1860-1870-х годов, по мнению специалистов, в не меньшей степени, чем психологические новеллы Эдгара По, послужили своеобразным мостом, перекинутым из XIX в XX век – от готической повести к современной литературе ужаса. В конце XIX века новый поворот колеса времени вызвал взлет технического прогресса, а с ним и очередную волну тоски по мистическому волшебству прошлого. В электрическом свете грезились глаза Сатаны, в дымном смоге вырисовывался силуэт Потрошителя, бледные лица вырождающихся аристократических династий злобно косились из золоченых рам на нуворишей, скупающих опустевшие имения. Английский критик Ф.В.Д. Стерн называет этот период «золотым веком» «ужасной» литературы, представителями которого являются Оскар Уайльд, Брэм Стокер, Джозеф Конрад, Редьярд Киплинг и др. Разумеется, жанровые формы, которые разрабатывали названные авторы, не принадлежали уже к готической литературе в строгом смысле слова. Это были новые формы психологической, антикварной, визионерской прозы, лишь отдаленно напоминавшей свой готический источник. Переход к этим формам осуществлялся через сопряжение готики с другими жанровыми разновидностями (психологической новеллой, научной фантастикой, детективом и т.д) по мере того, как и вся литература в целом расширяла свою тематику, осваивала новые сферы действительности, новые измерения и территории человеческого опыта.[14]Следы готики ощутимы и в произведениях реалистов — в романах Чарльза Диккенса, Элизабет Гаскелл, Уилки Коллинза, Шарлоты и Эмили Бронте.Мир узнал «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда», которую поведал Р.Л. Стивенсон. Артур Конан Дойл написал детективные новеллы, выстроенные по образцу готического романа, и даже разрешение тайны научными выводами не снимает напряжения ужаса "Собаки Баскервилей" или "Знака четырех". Оскар Уайльд, несомненно, занимает место среди писателей, посвятивших себя сверхъестественному, благодаря и своим изысканным сказкам, и роману "Портрет Дориана Грея", в котором диковинный портрет в течение многих лет стареет вместо человека, погрязающего тем временем во всех возможных пороках и преступлениях, но не теряющего юную красоту и свежесть. Неожиданная и мощная кульминация наступает, когда Дориан Грей, став убийцей, хочет уничтожить портрет, ибо перемены на нем выдают моральную деградацию владельца. Он кромсает портрет ножом, потом слышны страшные крики, что-то падает, и, когда на другой день приходят слуги, они обнаруживают портрет во всем его первоначальном великолепии. "На полулежал мертвый старик в смокинге и с ножом в сердце. Он был седой, морщинистый, жалкий на вид. Лишь обратив внимание на перстни на его пальцах, слуги поняли, кто это".[15]Последним английским готическим писателем, по сути, можно назвать Брэма Стокера, создавшего много воистину ужасных сюжетов в серии романов, бедный стиль которых снижает их возможный эффект. В "Логовище белого червя", в котором речь идет о гигантском примитивном существе, живущем под древним замком, инфантильный сюжет почти губит великолепный замысел. "Драгоценность из семи звезд" - о странном египетском воскресении из мертвых, - кажется, получше. Но самый удачный - знаменитый "Дракула", который стал едва ли не знаменем для современных эксплуататоров ужасного мифа о вампирах. Граф Дракула, вампир, обитает в страшном замке в Карпатах, но потом переезжает в Англию, имея целью населить страну вампирами. То, как англичанин живет среди ужасов Дракулы и как в конце концов проваливается замысел мертвого злодея - две темы, объединенные для создания произведения, занявшего постоянное место в анналах английской литературы. [16] Весь роман состоит из заметок, дневниковых записей, писем, что придает фантастическим событиям ореол достоверности, реальности."Дракула" породил множество подобных ему романов о сверхъестественном ужасе, среди которых лучшие, вероятно, "Жук" Ричарда Марша, "Дети королевы-колдуньи" "Сакса Ромера" (Артура Сарсфилда Варда) и "Дверь в сверхъестественное" Джеральда Блисса. 3. Готическая литература в России Общие тенденцииВообще интерес к готической литературе России был не чужд. В Россию готическая волна начинает проникать к 1790-м годам, когда в Европе достигает своего апогея. Так, рассмотренный ранее «Замок Отранто» Уолпола знали в семье А.Р. Воронцова; в письмах Е.Р. Дашковой и Д.П. Бутурлина мы находим явные следы интереса к роману. Но стоит отметить, что ввиду того, что к моменту знакомства России с «Замком Отранто» время Уолпола уже прошло и он оказался в определенной степени архаичным, он так и не был переведен на русский языкв то время и широкого распространения не получил. Известно, что к этому произведению обращался и гений русской литературы А.С. Пушкин. в сознании Пушкина Уолпол присутствует как литературный деятель эпохи английского преромантизма, знаток древностей, арбитр литературного вкуса, причем, как мы видели на примере «Письма к издателю „Московского Вестника“», Пушкин сохраняет к нему не только исторический интерес. Обращение к основоположнику «готического романа» в 1820 — 1830-е годы было, по существу, равнозначно его литературному «воскрешению», так как Уолпол-литератор, как мы имели случай заметить, был в России почти неизвестен.[17]Ища вдохновения в фольклоре, А.С. Пушкин обращается к мотивам «ужасного» в своем сборнике «Из песен западных славян». «Полна крови глубокая могила. Бедный Марко колом замахнулся, но мертвец завизжал и проворно из могилы в лес бегом пустился»-повествует о злодеяниях вурдалака «Марко Якубович», история о семье, давшей приют случайному прохожему, который в итоге испил кровь их сына. Не лишены фантастичности и другие произведения Пушкина, например «Пиковая дама». Одной из основных особенностей построения русской фантастической повести становится наличие экспозиции или концовки, где герои обсуждают вопрос о возможности сверхъестественного события в современной жизни. Определяются две точки зрения — признание и отрицание такой возможности, причем ни одна из них не является безусловной. Таким образом, само сверхъестественное не является для русских авторов некоей данностью, но берется под сомнение. Нечто подобное мы видим и в «Пиковой даме» Пушкина, которая тем самым включается в общее русло развития русской фантастической повести 1830-х годов. [18]Так же проникновения ужасного и фантастического в русскую культуру активно происходили через переводные баллады Жуковского, например его «лесной царь» (В оригинале баллада Гете «Ольховый король»). Родоначальником русской готики считается декабрист Александр Бестужев, который под псевдонимом Марлинский опубликовал несколько подражаний Байрону и Уолполу. В своих фантастических повестях он использует фольклорные фабулы, народную сказку, крестьянские поверья. В его повестях реальные картины переплетаются с фантастическими, которые, в конечном счете, получают реальное объяснение. В страшном мертвеце узнают его брата, похожего на него "волос в волос, голос в голос" ("Кровь за кровь"), а встречи с колдунами, оборотнями, кладбищенские ужасы оборачиваются сном уставшего офицера ("Страшное гаданье"). Привидение в польском замке, куда случайно забрел кирасирский поручик, оказывается переодетой женой охотника, специально пришедшей в заброшенный замок, чтобы спасти русского офицера от преследования польских панов ("Вечер на Кавказских водах в 1824 году"). Фантастические ситуации, через которые проводит своих героев Бестужев, служат для них часто нравственным испытанием.[19]Один из творцов Козьмы Пруткова, граф А.К. Толстой отметился двумя рассказами о вампирах: “Упырь” (1841) и “Семья вурдалака” [20](1884). Об «Упыре» Белинский отзывался так:"Упырь" - произведение фантастическое, но фантастическое внешним образом: незаметно, чтоб оно скрывало в себе какую-нибудь мысль, и потому не похоже на фантастические создания Гофмана; однако ж оно может насытить прелестью ужасного всякое молодое воображение, которое, любуясь фейерверком, не спрашивает: что в этом и к чему это? (...) несмотря на внешность изобретения, уже самая многосложность и запутанность его обнаруживают в авторе силу фантазии; мастерское изложение, уменье сделать из своих лиц что-то вроде характеров, способность схватить дух страны и времени, к которым относится событие, прекрасный язык, иногда похожий даже на "слог", словом - во всем отпечаток руки твердой, литературной, - все это заставляет надеяться в будущем многого от автора "Упыря".Но во времена молодости толстого интерес к фантастичному угасал, и потому не случайно, что при жизни Толстого его юношеское произведение больше не переиздавалось. Внимание к себе "Упырь" вновь привлек лишь в конце XIX в., в изменившейся литературной ситуации. В 1900 г. он был переиздан с предисловием В.С. Соловьева, который высоко оценил повесть и высказал в связи с нею и на ее материале ряд глубоких суждений о проблеме чудесного в жизни и литературе. "Весь рассказ (Толстого), - писал Соловьев, - есть удивительно сложный фантастический узор на канве обыкновенной реальности (...) Фантастический элемент дает этой повести ее существенную форму, а общий смысл - ее нравственная наследственностью, устойчивость и повторяемость типов и деяний, искупление предков потомками".Кстати, В 1991 году по мотивам этого произведения был снят советский фильм «Пьющие кровь».И, конечно, что есть пример литературы страха, как не гоголевский “Вий”. Пусть там нет средневековых замков и викторианских усадеб, зато вполне готического ужаса в избытке: “Подымите мне веки!”...Главный шедевр нашей готики, как ни странно, появился в советские времена. Это “Дикая охота короля Стаха” Владимира Короткевича, впервые опубликованная в журнале «Маладосць» в 1964 году. — блестящая модернизированная стилизация под Анну Радклифф, где пробирающие до костей якобы мистические ужасы оказываются на самом деле порождением вполне человеческой подлости и злобы. Сюжет построен в истинно готическом стиле. Поиски древних сказаний и поверий привели ученого-фольклориста Андрея Белорецкого в глухой уголок Беларуси - поместье Болотные Ели. Здесь в старом замке живет юная Надежда - последняя из шляхетного рода Яновских. Согласно легенде, когда-то предок Надежды Роман заманил на охоту и предательски убил легендарного короля Стаха. Умирающий Стах напророчил проклятье и вечную месть «дикой охоты» всему роду Яновских. Появляющиеся «привидения» всадников держат в страхе всю округу: «дикая охота» может убить любого…Элементы готики присутствовали и в менее удачном романе Короткевича “Черный замок Ольшанский”.Н.М. Карамзин

Отдельно хочется сказать о произведениях Н. Карамзина, написанных в стиле предромантической литературы. Универсальные признаки героев романтизма и предшествующей ему литературы рубежа веков - разочарование и скепсис, порождавшие настроения безнадёжности, отчаяния, пессимизма, определяют характеры и судьбы многих героев повестей Карамзина. Различные сюжетные ситуации, демонстрирующие обоснованные разочарованием поступки и рефлексию героев, направлены на художественное постижение истоков явления.[21] Открывающий «Остров Борнгольм» рассказ повествователя о себе обусловлен событиями прошлого, воспоминания о которых составляют сюжет повести. Меланхолия, печаль, уход из мира «холодной зимы» в ограниченное пространство «тихого кабинета», трансформирующихся в развитии сюжета в ограниченное пространство острова и безбрежного моря, объясняются ужаснувшей героя тайной, скрывающей причину проклятия борнгольмским старцем любовников. Загадочность углубляется при каждой встрече с участниками преступления (гревзендским незнакомцем, узницей борнгольмского замка, стариком) и, наконец, раскрытая повествователю тайна остаётся недоступной читателю, в связи с чудовищностью злодеяния. Читателю остаётся только догадываться, что суть преступления - в противоречащей законам губительной страсти, осмысляемой и как «дар природы», и как преступление против добродетели. Трагическая ситуация Борнгольма - лишь гиперболизированное, сведённое в одну точку, сфокусированное отражение состояния и внешнего мира. Вызванные ужасом тайны и безысходностью обитателей Борнгольма печаль и близкое к скепсису разочарование повествователя, не случайно заставляют обратить его взор к небу: «Вздохи теснили мою грудь - наконец я взглянул на небо - и ветер свеял в море слезу мою».

Для интерпретации мотива загадочности преступления в контексте символического содержания «Острова Борнгольм» необходимо уточнить немаловажное обстоятельство - несообщаемое читателю содержание преступления, тайна является намеренным, углубляющим символический смысл произведения художественным приёмом Карамзина. Мотив не сообщаемой читателю тайны как элемент художественной структуры повести полифункционален в системе мотивов произведения и имеет существенное значение в его художественном содержании. Окутанное тайной, неразгаданное для читателя преступление гревзендского незнакомца и Лилы воссоздаёт эмоционально окрашенное ощущение буквально неисчерпаемой, ужасающей сути его содержания.[22] Неизвестность того, что же совершили герои против добродетели, расширяя преступление до превышающего границы человеческого воображения максимума и внушая тем самым страх, трепет перед ним, сообщает мотиву содержание безграничности преступлений человека.

«Остров Борнгольм» не является произведением готического жанра, но несет в себе многое от него. Классические символы готики красной линией проходят через все произведение: «пиитический образ смерти», таинственный незнакомец, «большое готическое здание, окруженное рвом с водою», наступление ночи, развивающее динамику повествования; «слабы луч месяца», «ожидание чего-то чрезвычайного», «страшные сновидения», «молодая бледная женщина в черном платье», заточение в темнице, страшная тайна и пр.

Подчёркнутая пространственно-временной не замкнутостью, центробежностью, открытостью движения событий сюжета в будущее временность разрыва лирического героя «Острова Борнгольм» с внешним миром (ожидание весны) сменилась в повести «Сиерра - Морена» потерей всяческих связей с действительностью. Разочарование, породившее скепсис героя, не даёт никакой надежды на будущее: «Хладный мир! Я тебя оставил! - Безумные существа, человеками именуемые! Я вас оставил». Лирический герой «Сиерры Морены» - действующее лицо сюжета, испытывающий на себе силу и результат страсти. Лиризм повествования явился способом художественной реализации представлений Карамзина о страсти как об одной из причин, порождающих разочарование, что позволило воспроизвести развитие экзальтированных, доведённых до логического максимума чувств героя, диапазон которых - от уныния к ликованию, от радости - к отчаянию. [23]

Начало повести создаёт иллюзию широкого открытого в будущее счастливого развития событий. Эмоционально повышенный мажорный тон воспоминаний о жизни в Андалузии, не предварённых описанием разочарования героя в настоящем, не предвещают печального развития событий. Тем неожиданнее закрытость финала повести - завершённость судеб героев: самоубийство Алонзо, уход в монастырь Эльвиры, окончательное разочарование в жизни лирического героя. По сравнению с «Бедной Лизой» и «Островом Борнгольм» в «Сиерре-Морене» углубляется безысходность героя, по силе безысходности состояние героя сближается с ситуацией «Евгения и Юлии», но приобретает иной смысл. Если в первой повести роком, судьбой разрушался идеал бытия, то в «Сиерре-Морене» идеал заменён псевдоидеалом - страстью, которая является причиной разрушения судеб героев и глубокого разочарования повествователя. Происходит метаморфоза и в представлениях о воле провидения: только героиня воспринимает самоубийство Алонзо наказанием за клятвопреступление, для героя возвращение Алонзо - результат случайного, но объяснимого совпадения событий.

Сюжетно-композиционная конструкция повести основана и подчинена воссозданию взаимосвязанных и взаимообусловленных событий, приведших лирического героя к разочарованию. Карамзин внимательно анализирует развитие чувств героев, фиксируется зарождение и движение страсти к её апогею: от сострадания горю у героя и от благодарности за сострадание у героини. Неожиданно вспыхнувшая и ставшая содержанием жизни страсть героя воспроизводится как саморазрушающее начало: «В груди моей свирепствовало пламя любви: сердце моё сгорало от чувств своих…», но охватившее героя после самоубийства Алонзо (своеобразной развязки любовного треугольника) и ухода Эльвиры в монастырь исступление губит в нём саму возможность чувствовать: сердце «…подобно камню лежало в груди моей». Сущность разочарования - отсутствие веры в возможность счастья человека.

5. Русский предромантизм и английская готическая литература. «Остров Борнгольм» и «Сиерра - Морена» Н.М. Карамзина и «Замок Отранто» Г. Уолпола

Первые два десятилетия 18 века являют собою сложную картину борьбы и взаимодействия различных направлений. Уже 90-е годы XVIII в. были временем брожения философских, социальных, литературных идей, мощный стимул которому дали события французской революции. Весь «век разума», его общественные, этические, эстетические воззрения оказываются предметом осмысления и идеологических полемик; русская духовная жизнь 90-х годов XVIII в. становится полем особого интеллектуального, социального, эстетического напряжения.

Предромантизм начинает оставлять за своей спиной сентиментализм, укрепляея свои позиции в России с конца 80-х годов XVIII в. В это время начинается переориентация, поворот «от Франции к Англии». Предромантическая эстетика носила двойственный характер, будучи, с одной стороны, продолжением, а с другой — преодолением сентиментальной. В ее основе лежало понятие «высокого», «величественного», которое в литературной практике реализовалось как «ужасное». Это представление отнюдь не противоречило сентиментальному сенсуализму; понятие «сладкий ужас» или «сладкая меланхолия» входило в эстетическое содержание элегической, в частности «кладбищенской», поэзии, открывавшей широкие возможности тому субъективно-лирическому началу, которое культивировали сентименталисты.[24]

Деятельность Николая Михайловича Карамзина была высшим достижением эстетического развития этого периода. В области литературы он дал образцы философской лирики и почти всех прозаических жанров, к которым станут обращаться в ближайшие годы русские литераторы: путешествия в письмах, сентиментальной повести и, что нас как раз интересует, готической новеллы.

Русских писателей начинает стремительно привлекать мир Анны Радклиф, с его эстетически привлекательной техникой «тайны и ужаса», с характерными сюжетными ходами (заключение жертвы в подземелье или башню), топикой (средневековый замок) и непременным кажущимся присутствием сверхъестественного начала, объясняемым в соответствии с законами разума естественными причинами. Почти все эти элементы мы находим уже в «Острове Борнгольме» Карамзина; при этом Карамзин создает стройную систему «готического» суггестивного повествования еще до того, как были созданы главные романы Радклиф, — тенденции, ведущие к этой системе, развиваются в России независимо от ее классических западных образцов.

Говоря о Карамзине, как о первопроходце готических тенденции в России возникает необходимость сравнения его творчества с английским основоположником жанра Горацией Уолполом. Основой для этого служат «Остров Борнгольм», «Сиерра – Морена» и «Замок Отранто».

Так, например, все эти произведения связывает тема нарушения границы любовной страсти. Она приравнивается к краже, преступлению, вероломству. Особенно это наглядно выражено в повести «Остров Борнгольм», произведении уже по существу предромантическом, на примере которого явственно проступает воздействие готического романа. Любовь сестры и брата у Карамзина, желание Манфреда женить на себе невесту мертвого сына у Уолпола. Так же этот мотив встречается и в «Сиерре - Морене» в лице главного герою, влюбенного в Эльвиру, которая в свою очередь отдала свое сердце Алонзо. Во всех случая любовь эта (или желание таковой) носит роковой характер, ломающий судьбу героев, обрекающий их и окружающих на страдания и наказание.

Далее, говоря о сходствах, можно отметить характерные образы-символы. Один из таких, который является по совместительству чуть ли не самым значимым, это образ замка. Огромное готическое строение, таящее в себе множество загадок и историй. Каменные стены не только наблюдают за судьбами героев и создают специфический антураж, но и как бы сами влияют на ход их историй. Замок Отранто имеет реальный прообраз, находящийся в Итальянском городе Отранто, провинции Лечче. Был он построен по приказу Фердинанда II Арагонского в 1485—1498 годах. Это массивное архитектурное сооружение со множеством подземелий и тайных ходов,расположенное на берегу моря. Но Сам замок Отранто не страшит ни читателя, ни его обитателей; страх вызывают фантастические воплощения духа Альфонсо, которые не связываются обитателями замка с его стенами. Так Манфред, пораженный ожившим портретом, продолжает преследовать Изабеллу и без страха спускается в подвальную часть замка. Таким образом, описание замка в романе Уолпола образует, прежде всего, реальное пространство посредством воспроизводимых деталей интерьера, передающих исторический колорит и зримо воссоздающих средневековый ритуал. Но тем не менее, замок этот становится неким связующим звеном, порталом между прошлым и настоящим, реальным и ирреальным. Отранто, оставаясь для главных героев непосредственным жилищем настоящего, оживающими портретами и скульптурой постоянно напоминает о прошлом, которое в конце повести аллегорически предстает в гротескной фигуре Альфонса Доброго. Прошлое довлеет над настоящим: Манфред и его семья становятся марионетками неумолимого рока. Ирреальное по-новому выстраивает реальность.

Замок Карамзина на Борнгольме не только поражает своими размерами, он сам создает атмосферу тайны и необъяснимого страха, пугает местных жителей: «Я обошел вокруг замка — ворота были заперты, мосты подняты. Проводник мой боялся, сам не зная чего, и просил меня идти назад к хижинам, но мог ли любопытный человек уважить такую просьбу?» Этот величественный дом несет на себе клеймо разрушения и затхлости, как бы предвосхищая возможность совершаемого здесь преступления: «В первой зале, окруженной внутри готическою колоннадою, висела лампада и едва-едва изливала бледный свет на ряды позлащенных столпов, которые от древности начинали разрушаться; в одном месте лежали части карниза, в другом отломки пилястров, в третьем целые упавшие колонны».Вообще Готический замок, как и мировое древо, с его устремленностью вверх и подземными переходами символически выражает «космическую», или вертикальную проекцию, а именно связь земли, неба и подземелья.[25]Подземелье, кстати, связано с еще одни характерным образом – пленницей (пленником). Так же нельзя забывать и о фантастичности повествования, неожиданном сюжетном повороте и образе судьбы, играющей важную роль в готическом произведении. Как уже говорилось раньше, в «Замке Отранто» это ожившие портреты и скульптуры, напоминающие о прошлом, явление призрака. Предопределенность судьбы в этом произведении открывается в момент признания Манфреда и продолжения рассказа монахом Джеромом. Как тиран Отранто не пытался убежать от предначертанного, ему это не удается. У Карамзина злой рок хорошо виден в рассказе «Сиерра – Морена», когда «восставший из мертвых» Алонзо застает Эльвиру с другим. Насмешка судьбы состоит в том, что девушка очень долго ждала своего возлюбленного, и когда она совсем потеряла надежду и смирилась со своей судьбой, дав согласие выйти замуж за другой, возращается ее возлюбенный. «Вероломная! — сказал он Эльвире. — Ты клялась быть вечно моею и забыла свою клятву! Я клялся любить тебя до гроба: умираю... и люблю!..» Уже кровь лилась из его сердца, он вонзил кинжал в грудь свою и пал мертвый на помост храма».Все вышеперечисленное, лишь часть сходств, которое можно обнаружить в произведения готической и предромантической л

12	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: