 |
Ноющий и прыгающий львиный жаворонок
|
|
|
|
Жил-был на свете человек, которому предстояло совершить большое путешествие, и вот при прощании он спросил своих трех дочерей, что им привезти в гостинец.
Тогда старшая пожелала себе жемчуга, вторая – брильянтов, а третья сказала: «Батюшка, привези мне поющего и прыгающего львиного жаворонка». Отец сказал: «Хорошо, если достану – привезу тебе», – поцеловал всех трех дочек и уехал.
Когда он уже находился на обратном пути домой, то жемчуг и брильянты для двух старших дочек он вез с собой, а певуна и прыгуна львиного жаворонка для младшей дочери он тщетно искал везде, и это было ему тем более досадно, что эта дочь была его любимицей.
Дорога его шла лесом, и среди того леса стоял прекрасный замок, а около замка росло дерево, и на самой его вершине пел и попрыгивал львиный жаворонок. «Вот, очень кстати ты мне на глаза попался», – сказал он, совершенно довольный, и крикнул слуге своему, чтобы тот на дерево лез и поймал птичку.
Но едва он подошел к дереву, как из-под него выскочил лев, встряхнулся и рявкнул так, что листья с деревьев посыпались. «Растерзаю того, кто дерзнет украсть у меня моего певуна и прыгуна жавороночка!» – крикнул лев грозно.
Тогда отец сказал: «Я не знал и не ведал, что птица тебе принадлежит; я готов загладить свою вину и заплатить тебе дорогой выкуп – и прошу только пощадить мою жизнь».
Лев отвечал на это: «Тебя ничто спасти не может, разве только если ты обещаешь отдать мне то, что по возвращении домой первое попадет тебе навстречу; если ты мне это пообещаешь, то я дарю тебе жизнь и сверх того даю моего жавороночка для твоей дочери».
Отец не решался на это согласиться и сказал: «Мне навстречу легко может выйти моя младшая дочь, которая больше всех дочерей меня любит и всегда выбегает ко мне, когда я возвращаюсь домой из поездок».
|
|
|
Но слуга перепугался за своего господина и сказал: «Почему же непременно первою должна вам выйти навстречу ваша дочь, а не кошка или собака?»
Таким образом отец дал себя уговорить, захватил с собою поющего и прыгающего жаворонка и обещал отдать льву в полную собственность то, что первое попадется ему навстречу при возвращении домой.
Когда он прибыл домой и вошел в дом, первою вышла ему навстречу его младшая, любимая дочь. Она выбежала к нему, целовала и обнимала его, и когда увидела, что он ей привез певуна и прыгуна жавороночка, то была вне себя от радости.
Но отец не в силах был радоваться, а напротив того, заплакал и сказал: «Дорогое дитя мое, эту маленькую птичку я купил дорогою ценою – я за нее должен был обещать, что выдам тебя дикому льву на растерзание», – и, рассказав ей все, как было, молил ее не ходить ко льву, что бы там ни случилось.
Но дочь утешала его и сказала: «Дорогой батюшка! Ваше обещание должно быть выполнено; я пойду ко льву и постараюсь смягчить его, и надеюсь вновь возвратиться к вам невредимою».
На другое утро она попросила, чтобы ей была указана дорога к тому замку, простилась с отцом и спокойно вступила в лес.
А тот лев был заколдованный королевич и днем имел образ льва, и все его люди также были львами; ночью же все они принимали свой человеческий образ.
Красная девица была принята львом весьма радушно и отведена в замок.
К наступлению ночи он обернулся красавцем и торжественно отпраздновал свадьбу с красною девицею. Они жили друг с другом в полном довольстве и согласии; спали днем и бодрствовали ночью.
Однажды пришел лев к своей жене и сказал ей: «Завтра большой праздник в доме твоего отца – твоя старшая сестра выходит замуж, и если ты желаешь на том празднике быть, то мои львы отвезут тебя туда». Та отвечала, что охотно повидалась бы с отцом, поехала в родительский дом, и львы ее сопровождали.
|
|
|
Все обрадовались ее приезду, а уж думали, что лев давно растерзал ее и ее нет в живых.
Она же рассказала, какой у нее чудесный муж и как ей хорошо живется, и проведя с ними все время, пока длились свадебные празднества, уехала обратно в лес к мужу-льву.
Когда выходила замуж ее вторая сестра и она была опять приглашена на свадьбу, она сказала льву: «На этот раз я не поеду одна, ты тоже должен ехать со мною».
Но лев отвечал, что эта поездка грозит ему большою опасностью: если его там, в доме ее отца, коснется луч зажженной свечи, то он обратится в голубя и в течение семи лет должен будет летать вместе с голубями. «Да ну, пойдем со мной! – сказала она. – Уж я тебя буду оберегать и охраню от всякого света».
Так и отправились они в дорогу все вместе, и даже маленького ребенка захватили с собою. Она велела там отвести особую залу и так прочно защитить ее от света, чтобы никакой луч не мог туда проникнуть от свадебных свечей, когда они будут зажжены в доме; там и должен был лев постоянно находиться. Но дверь в эту залу была сделана из сырого дерева, которое дало маленькую трещину, почти незаметную для человеческого глаза.
Свадьба была сыграна с большим блеском; когда же свадебный поезд по возвращении из церкви прошел мимо залы льва со множеством зажженных свечей и факелов, луч света с волосинку упал на заколдованного королевича и едва только коснулся его, как он уже обернулся голубем…
Когда жена пришла к своему мужу-льву, она уже нашла вместо него белого голубка! Голубок сказал ей: «Семь лет должен я в образе голубя летать по белу свету; но на каждых семи шагах я буду ронять по капле крови и по белому перышку, которые тебе будут указывать мой путь; и если ты по этому следу пойдешь, ты сможешь меня от чар избавить».
И вот голубок вылетел, а она пошла за ним следом, и на каждых семи шагах падало на глазах ее на землю по капельке крови и по белому перышку – и указывали ей путь.
Так шла она все далее и далее по Божьему свету, не оглядываясь, и все семь лет почти уже минули: и она уже начинала радоваться и думала, что они скоро будут избавлены от злых чар, а между тем до этого еще оставалось им много вытерпеть!
|
|
|
Однажды, в то время когда она шла по своему обычному пути, капли крови и перышки вдруг перестали падать сверху, и когда она глянула вверх, голубок исчез у нее из глаз!
Ей пришло в голову, что люди не могут помочь ей в ее беде; и потому пришла она к солнцу и сказала ему: «Ты все щели освещаешь и по всему белу свету гуляешь, не видало ли ты, как летел белый голубок?» – «Нет, – отвечало солнце, – никакого белого голубка я не видало; но вот могу тебе подарить шкатулочку, которую ты открой тогда лишь, когда будешь находиться на краю гибели».
Поблагодарила она солнце и пошла далее, и шла до самого вечера, и когда взошел месяц, она спросила его: «Ты светишь всю-то ноченьку на леса темные, на луга поемные – не видал ли ты, как летел белый голубок?» – «Нет, – сказал месяц, – не видал я никакого голубка; но вот дарю тебе яичко, и то яичко разбей лишь тогда, когда на краю гибели будешь».
Поблагодарила она месяц, пошла далее и шла, пока не стал на нее дуть ночной ветер. Тогда она и ему сказала: «Ты всюду дуешь, по деревьям, по кусточкам, по ветвям, по листочкам – не видал ли ты, как летел белый голубок?» – «Нет, – отвечал ей ночной ветер, – не видал я белого голубка; а вот постой, я спрошу у других трех ветров – может быть, те его видели».
Восточный и западный ветры ничего не видели; а южный ветер сказал: «Я видел белого голубка; он полетел к Красному морю и там опять обернулся львом, потому что уж отбыл семь лет голубем, и бьется там этот лев с драконом, а тот дракон не что иное, как заколдованная королевна».
Тогда сказал ей ночной ветер: «Вот что я тебе посоветую – ступай к Красному морю; там на правом берегу растут высокие прутья; отсчитай из них одиннадцатый, срежь его и ударь дракона; тогда и лев с ним справится, и как лев, так и дракон вновь получат свой человеческий образ. Затем оглянись кругом себя и увидишь грифа, что сидит у Красного моря; бросайся вместе с милым твоим к нему на спину: он и донесет вас домой через море. И вот тот орешек, что у тебя есть, как будешь среди моря, оброни, и он тотчас взойдет, и вырастет из воды большое ореховое дерево, на котором грифу можно отдохнуть, а коли он не отдохнет среди моря, то не хватит у него сил вас через море перенести. Не забудь же орех-то обронить – не то гриф самих вас обронит в море».
|
|
|
Подошла она к Красному морю и все нашла в том самом виде, как ей говорил ночной ветер. Сосчитала она прутья на берегу и одиннадцатый из них срезала; ударила прутом дракона, и лев одолел его – и тотчас же оба обратились в людей.
Но как только королевна, которая была обращена в дракона, освободилась от чар, она ухватила юношу за руку, вскочила с ним вместе на спину грифу и скрылась.
Тогда бедная странница осталась опять одна-одинешенька, всеми покинутая, и опустилась наземь, и стала плакать. Наконец она ободрилась и сказала: «Я пойду искать своего милого и стану искать его всюду, где ветер воет и где петух поет, пока не сыщу».
И пошла, и шла долго ли, коротко ли, пока не дошла до того замка, где ее муж жил с королевной. Там услышала она, что в замке скоро готовится их свадьба, и, призвав Бога на помощь, открыла ящичек, полученный ею в подарок от солнца: в том ящичке лежало платье, блиставшее так же ярко, как солнце.
Она вынула это платье, надела его и пошла в замок, и все гости, собравшиеся на праздник, и сама невеста смотрели на нее с изумлением; и платье так понравилось невесте, что она сама захотела надеть его на свадьбу, и спросила: «Не продажно ли оно?» – «Платье не продажное, а заветное, – отвечала покинутая, – отдам его не за злато, не за серебро, а за свое добро».
Невеста спросила, что хочет она сказать этим. А та отвечала: «Пусти меня одну ночь переночевать в той комнате, где твой жених почивает». Невеста не соглашалась сначала, а и платье ей получить хотелось, и вот она согласилась наконец, но приказала слуге своего жениха, чтобы тот дал ему сонного питья на ночь.
С наступлением ночи, когда юноша уже уснул, законная жена его была введена в его опочивальню. И вот стала она у его изголовья и стала говорить: «Семь лет сряду я за тобою следом шла, у солнца и месяца, и у всех четырех ветров побывала, везде о тебе разузнавала, в борьбе с драконом тебе помогла – ужели же ты меня совсем забыть хочешь?» Королевич же спал так крепко, что речи ее не слышал, – и чудилось ему только, будто ветер шумит среди елей…
Как наступило утро, так вывели опять жену из опочивальни, и она должна была отдать жестокой невесте свое золотое платье.
Когда и это не помогло, запечалилась несчастная жена, вышла из замка на лужок, села там и стала плакать. И когда она там сидела, то вспомнила о яйце, которое ей месяц подарил: она его разбила, из того яйца вышла золотая наседка с двенадцатью золотыми цыплятами, которые кругом ее бегали и клевали корм, и опять подлезали матке под крыло, и все это было так красиво, что милее ничего на всем белом свете не было.
|
|
|
Вот и поднялась она, и погнала их по лужку перед собою, и гоняла до тех пор, пока невеста не увидала из окошка; и приглянулись ей маленькие цыпочки настолько, что она тотчас сошла на лужок и спросила: «Не продажные ли они?» – «Продам их не за злато, не за серебро, – отвечала покинутая жена, – а за свое добро; дозволь мне еще одну ночь поспать в той комнате, где твой жених почивает».
Невеста согласилась и хотела обмануть ее, как и в прошлый раз. Когда же королевич пришел в свою опочивальню, то спросил у слуги, что значат это бормотанье и шум, которые он слышал прошлою ночью.
Слуга и рассказал ему, что он вынужден был дать ему сонного питья, потому что в его комнате тайно провела ночь какая-то несчастная; что и нынче ночью ему приказано было дать королевичу сонного пить. «Выплесни питье около моей кровати», – сказал ему королевич.
И вот с наступлением ночи опять была введена в его опочивальню законная жена, и когда стала рассказывать ему о своих горестях и напастях, тогда он тотчас по голосу узнал свою милую супругу, бросился к ней и воскликнул: «Только теперь я тобою избавлен от чар, а то до сих пор бродил, словно во сне, потому что эта чужая королевна меня околдовала и от тебя меня отвести старалась, но Бог меня вовремя образумил».
И вот они тайно ушли из замка ночью, опасаясь отца королевны, злого волшебника, и сели на грифа, который понес их за Красное море; и когда они были на самой середине моря, обронила она свой заветный орех.
Тотчас выросло из него большое ореховое дерево, на котором гриф отдохнуть мог, а затем принес их домой, где они нашли своего ребенка уже выросшим и похорошевшим.
И жили они там до самой смерти в довольстве и счастье.
УМНАЯ ДОЧЬ КРЕСТЬЯНИНА
Однажды жил да был бедный поселянин, у которого своей и земли не было, а были только маленькая избушка и единственная дочка.
Вот и сказала ему как-то дочка: «Батюшка, надо бы нам попросить короля, чтобы он дал нам участочек пахотной земли». Король, прослышав об их бедности, подарил им сверх этого участка еще кусочек луга, который дочка с отцом перепадали и хотели на нем посеять рожь или другой подобный хлеб.
Когда они уж почти весь луг вскопали, попалась им в земле ступа из чистого золота. «Слушай, – сказал старик дочери, – так как король к нам был так милостив, что даже подарил нам это поле, то мы ему за это должны отдать ступу».
Дочка же не хотела на это согласиться и говорила: «Батюшка, коли ступа у нас есть, а песта нет, так, пожалуй, от нас еще песта потребуют, так уж лучше нам помолчать о нашей находке».
Но отец не захотел ее послушать, взял ступу, снес ее к королю и заявил, что он ее нашел на своем лугу, так не угодно ли будет тому принять ее в дар.
Король взял ступу и спросил поселянина, не нашел ли он еще чего-нибудь? «Нет», – отвечал тот. Тогда король приказал ему доставить к ступе и пестик.
Простак-поселянин отвечал, – что они пестика не находили; но это ни к чему не привело – слова остались словами, а простака посадили в тюрьму и велели ему там сидеть до тех пор, пока он не принесет песта от ступы.
Тюремщики, которые должны были ему ежедневно приносить хлеб и воду, обычную тюремную пищу, слышали не раз, как он восклицал: «Ах, зачем я своей дочери не послушал! Зачем я своей дочери не послушал!»
Тогда пошли тюремщики к королю и доложили ему, что вот, мол, заключенный постоянно одно и то же восклицает, и ни пить, ни есть не хочет.
Король приказал им позвать к нему заключенного и спросил его, почему он так постоянно восклицает: «Ах, зачем я своей дочери не послушал!..» – «Что же такое тебе дочь твоя говорила?» – добавил король. «А то и говорила, чтобы я не носил ступы, а то и песта от меня потребуют». – «Ну, коли дочь у тебя такая умница, то пусть она сюда ко мне явится».
Так и должна была умница явиться к королю, и тот спросил ее, точно ли она так умна, и предложил ей разгадать загадку, которую он ей задаст; а коли разгадает, он на ней и женится. Та тотчас согласилась и сказала, что она готова отгадать загадку.
Тогда и сказал ей король: «Приди ко мне ни одетая, ни нагая, ни верхом, ни в повозке, ни по дороге, ни без дороги, и если ты это сможешь, то я готов на тебе жениться».
Вот она и пошла, и скинула с себя всю одежду, следовательно, была не одета; взяла большую рыболовную сеть и обернулась ею – значит, была не нагая; и наняла за деньги осла, привязала сеть к его хвосту так, что он должен был тащить ее за собою – следовательно, она ни верхом ехала, ни в повозке; осел должен был тащить ее по колее так, чтобы она только большим пальцем земли касалась – и выходило, что она двигалась ни по дороге, ни без дороги.
И когда она так явилась пред королем, король сказал, что она его загадку угадала и все по его замыслу исполнила. Тогда он выпустил ее отца из темницы, взял ее себе в супруги и поручил ей всю королевскую казну.
Так минуло несколько лет, и случилось однажды королю ехать на смотр своего войска.
Как раз на пути его скопилось перед замком несколько мужицких повозок, на которых дрова были привезены на продажу; некоторые из них были запряжены лошадьми, а другие – волами.
У одного мужика в повозку была впряжена тройка лошадей, одна из них ожеребилась; а жеребенок от нее отбежал и прилег между двумя волами, запряженными в другую повозку.
Когда мужики сошлись у повозок, они начали кричать, ругаться и шуметь, и мужик, которому принадлежали волы, хотел непременно удержать за собой жеребенка и утверждал, что он родился от его волов; другой же, напротив, доказывал, что жеребенок родился от его лошади и потому принадлежит ему.
Спор дошел до короля, и тот решил, что где жеребенок лежит, там он и остаться должен; и таким образом жеребенка получил мужик, владевший волами, которому он вовсе не принадлежал. Настоящий владелец жеребенка пошел домой в слезах, сокрушаясь о своем жеребенке.
А он слыхал, что госпожа королева ко всем милостива, так как она тоже по происхождению была из простых поселян; вот и пошел он к ней, и просил помочь ему возвратить его собственность. «Помогу, – сказала она, – если ты мне обещаешь не выдавать меня. Тогда научу, пожалуй… Завтра рано утром, когда король будет на смотру, стань среди улицы, по которой ему проезжать придется, возьми большую рыболовную сеть и сделай вид, будто рыбу ловишь; и лови, и сеть вытряхивай, как будто она у тебя рыбой наполнена».
Да при этом сказала ему, что он и ответить должен, если король его спрашивать станет.
Так мужик и сделал: стал на другое утро ловить рыбу сетью на суше. Когда король мимоездом это увидел, он послал своего скорохода спросить, что этот дурак там делает.
Тот и отвечал: «Разве не видишь – рыбу ловлю». Скороход спросил его «Как же ты ловить можешь, когда тут и воды нет?» Мужик ответил ему: «Коли от двух волов может родиться жеребенок, так и на суше рыбу ловить можно».
Скороход побежал к королю и передал ответ мужика; а тот призвал его к себе и сказал: «Ты это не сам придумал! Кто тебя научил этому, сейчас сознавайся».
Мужик ни за что не хотел сознаться и говорил: «Боже сохрани! Сам от себя я сказал».
Тогда король приказал разложить его на вязке соломы и бить и мучить до тех пор, пока тот не сознался, что научила его королева.
Воротясь домой, король сказал своей жене: «Зачем ты со мной лукавишь? Не хочу я больше иметь тебя женою: миновало твое время, уходи опять туда же, где ты была прежде, в твою мужицкую избу!» Однако же он ей дозволил взять с собою из дворца то, что ей было всего дороже и всего милее – с тем и уйти.
Она покорно отвечала: «Милый супруг, коли ты так приказываешь, то я исполню твою волю», – и обняв его, стала целовать и сказала, что она хочет с ним проститься как следует.
Затем она приказала принести крепкого сонного питья, чтобы выпить с ним на прощанье: король и выпил его залпом, а она только немного отпила.
Вскоре после этого он впал в глубокий сон, и когда она это заметила, то позвала слугу, обернула короля чистою белою простынею и приказала вынести и положить его в повозку, в которой и отвезла его в свою хижину.
Там уложила она его в постель, и он проспал целые сутки, и когда проснулся, стал оглядываться и сказал: «Ах, Боже мой, где же я?» Стал звать своих слуг, но ни один из них не явился на зов.
Наконец пришла к его постели жена и сказала: «Дорогой супруг, вы приказали мне, чтобы я взяла с собою из вашего дворца самое дорогое и милое для меня – я и взяла оттуда вас».
У короля слезы навернулись на глаза, и он сказал: «Милая жена, ты должна быть навеки моею, а я – твоим», – и взял ее опять с собою в королевский замок и приказал вторично себя с нею обвенчать, и с тех пор зажили они припеваючи, да, чай, еще и поныне так же живут.
ЛИС И ГУСИ
Пришел однажды лис на лужок, где паслось стадо славных жирных гусей, посмеялся и сказал: «Прихожу я словно званый гость, и сидите вы все так славно, рядочком – так я одного за другим могу и перебрать по очереди». Гуси загоготали от страха, повскакали с мест своих и начали стонать и жалобно молить о том, чтобы лис их помиловал. Но тот ничего и слушать не хотел и говорил: «Нет вам помилованья, все вы должны умереть!»
Наконец один гусь собрался с духом и сказал: «Уж если точно суждено нам, бедным гусям, расстаться с нашею молодою жизнью, то уж окажи нам единственную милость и дозволь нам только прочесть одну молитву, дабы мы не умерли во грехе: а прочитав молитву, мы уж сами станем в ряд, чтобы тебе легче было выбирать из нас того, который пожирнее». – «Ладно, – сказал лис, – просьба ваша вполне основательна и притом свидетельствует о вашем благочестии; помолитесь, а я до тех пор подожду». Вот и начал первый гусь длинную-предлинную молитву, и все повторял: «Га-га-га! Га-га-га!» – и так как той молитве и конца не было, то второй гусь не стал ожидать, пока до него дойдет очередь, и сам завел ту же песню: «Га-га-га!»
Третий и четвертый последовали его примеру, и скоро все разом стали гоготать, и когда их молитва окончится, тогда и сказка продолжится, да только в том и беда, что они и теперь все еще гогочут!
ГУСЯТНИЦА
Давно уж это было: жила-была на свете старая королева, у которой муж уже умер и осталась одна дочка-красавица. Когда та выросла, то была помолвлена с одним королевичем на чужбине.
Настало время вступать им в супружество; королевна должна была отправиться в иноземное государство, и ее мать-королева дала ей в приданое очень много ценной утвари и украшений, серебра и золота, кубков и всякой казны – одним словом, все, что принадлежало к ее приданому, потому что она очень любила свою дочку.
Кроме всего этого старая королева отдала своей дочери и такую служанку в провожатые, которая должна была с нею вместе ехать и передать ее в руки жениха; каждой из них – и невесте, и камеристке – королева дала по коню.
Конь королевны звался Фалада и умел говорить.
Когда настал час разлуки, мать-королева пошла в свою опочивальню, взяла ножичек и порезала им пальцы, так что кровь из них закапала; на пальцы она наложила тряпочку, накапала на нее три капли крови, отдала дочке и сказала: «Милое дитятко, прибереги эти капли моей крови; они тебе в дороге пригодятся».
Так и распрощались они со слезами; тряпочку королевна спрятала к себе за пазуху, села на коня и пустилась в путь к своему жениху.
После часового переезда королевне очень захотелось пить, и она сказала своей камеристке: «Сойди с коня и зачерпни мне воды из ручья в тот кубок, который ты для меня захватила, мне очень пить хочется». – «Коли вам пить хочется, – отвечала камеристка, – так вы можете сами сойти с коня, приклониться к воде и пить, а я вам служанкой не намерена быть».
Королевну так мучила жажда, что она сошла с коня, приклонилась к воде ручья и стала пить, и не смела золотым кубком воды зачерпнуть.
Невольно вырвалось у нее восклицание: «Ах, Боже мой!» – а три капельки крови отвечали ей: «Кабы знала это твоя матушка, у ней сердце в груди разорвалось бы!»
Но королевна только запечалилась, не сказала ни слова и снова села на коня.
Так проехали они еще много верст; а день был жаркий, солнце палило, и вскоре жажда стала снова мучить королевну. Проезжая мимо реки, она еще раз позвала камеристку и сказала: «Сойди с коня и дай мне напиться из моего золотого кубка». Она уж на нее сердиться и не думала.
Но камеристка отвечала ей еще горделивее: «Коли хотите пить, ступайте и пейте, а я вашей служанкой быть не намерена».
Тогда сошла королевна с коня от великой жажды, приникла к текучей воде, заплакала и сказала: «Ах, Боже мой!» – а три капельки крови ей опять отвечали: «Кабы знала твоя матушка, у ней сердце в груди разорвалось бы!»
И между тем, как она жадно пила и к воде наклонялась, выпала у нее из-за пазухи в воду тряпочка с тремя капельками крови и понесло ее водою по течению, и она того в волнении своем не приметила…
А камеристка-то это видела и радовалась тому, что она теперь получила власть над королевной: лишившись трех капелек материнской крови, та становилась совсем слабою и беспомощною.
Когда она, вернувшись от реки, хотела опять сесть на своего коня, который звался Фалада, камеристка сказала ей: «На Фаладе следует мне ехать, а тебе на моей кляче», – и королевна должна была на это согласиться.
Затем камеристка приказала ей очень грубо, чтобы она сняла с себя королевское платье и надела ее, простое, и сверх того под открытым небом должна была поклясться, что она никому при королевском дворе ни слова не скажет о том, что они платьями обменялись; а если бы она не дала этой клятвы, то камеристка грозилась ее на месте убить. Но Фалада все это видел и все примечал.
И вот камеристка села верхом на Фаладу, а настоящая невеста на ее плохого коня, и так поехали они далее, до самых ворот королевского замка.
Там очень обрадовались их прибытию, королевич выбежал им навстречу, помог камеристке слезть с коня и вообразил себе, что она-то и предназначена ему в супруги.
Он повел ее вверх по лестнице в замок, а настоящая-то королевна должна была внизу дожидаться. Старый король тем временем смотрел из окошка во двор и заметил, какая она была тонкая, нежная и красивая; тотчас пошел он к невесте и спросил ее, что за особа с ней приехала и там во дворе осталась и кто она такова. «Я ее с собой на дороге прихватила, чтобы не одной мне ехать; дайте ей какуюнибудь работу, чтобы она не оставалась без дела».
Но у старого короля не было для нее работы, и он сказал только: «Есть у меня маленький мальчишечка, что гусей пасет, вот пусть тому помогает».
Мальчика того звали Кюрдхен, ему-то и должна была настоящая невеста помочь гусей пасти.
Вскоре после того ложная невеста стала говорить, молодому королю: «Милый мой супруг, прошу вас сделать мне маленькое одолжение». – «С удовольствием», – отвечал он. «Так вот, прикажите позвать живодера и отрубить голову тому коню, на котором я сюда ехала, потому что он мне очень досадил по пути сюда».
Так говорила она нарочно, а собственно-то говоря, опасалась того, что эта лошадь могла бы рассказать, как она обращалась в дороге с королевной.
Дошел и до настоящей королевны слух о том, что верный Фалада должен умереть, и вот она тайно обещала живодеру дать червонец, если тот ей окажет маленькую услугу.
В королевском городе были большие мрачные ворота, через которые она ввечеру и поутру должна была прогонять гусей. Вот под этими воротами она и просила живодера прибить голову Фалады ей на память. Так и пообещал ей живодеров помощник, отрубил верному коню голову и прибил гвоздем под мрачными воротами.
Рано утром, когда она с Кюрдхеном прогоняла гусей под воротами, она сказала мимоходом:
Висишь ты здесь, мой верный Фалада! – а голова ей отвечала:
А тебе, королевна, гусей гнать надо…
Если б твоя матушка про то дозналась,
Сердце бы ее тогда разорвалось!
Так и прошли они далее за город, и пригнали гусей на пастбище. Придя на лужок, присела она на травку, распустила свою косу, а коса у ней блестела как золото, и Кюрдхен это увидел, и очень ему понравился блеск ее волос, и он захотел парочку их у королевны из косы вырвать.
Тогда она проговорила:
Дуй, подуй-ка, ветерок,
Сдуй с Кюрдхена колпачок;
Вдаль гони его, прошу,
Пока косу расчешу!
И налетел вдруг такой сильный ветер, что сдул с Кюрдхена его колпачок, погнал его вдаль, и мальчик вынужден был за тем колпачком бежать.
Пока он вернулся, королевна расчесала и прибрала свои волосы, и мальчику не досталось ни одного ее волоска. Тогда мальчик рассердился на нее и не стал с нею говорить; и так пасли они гусей до самого вечера, а затем отправились домой.
На другое утро, проходя под мрачными воротами, королевна сказала:
Висишь ты здесь, мой верный Фалада! – а Фалада отвечал ей:
А тебе, королевна, гусей гнать надо…
Если б твоя матушка про то дозналась,
Сердце бы ее тогда разорвалось!
А придя на пастбище, села она опять на лужок и опять стала расчесывать свои волосы, и Кюрдхен стал опять за нею бегать и хотел ее ухватить за волосы; но она проговорила:
Дуй, подуй-ка, ветерок,
Сдуй с Кюрдхена колпачок;
Вдаль гони его, прошу,
Пока косу расчешу!
И налетел ветер, и сорвал с головы у мальчика его колпачок, и пришлось ему долго за ним бегать, а когда он вернулся, она уж давно прибрала свои волосы, и он ни одного волоска от нее добыть не мог; и опять они пасли своих гусей до вечера.
Под вечер, однако же, когда они гусей пригнали, Кюрдхен пошел к старому королю и сказал: «С этой девушкой я не хочу больше гусей пасти». – «А почему бы так?» – спросил король. «Да она мне целый день досаждает».
Старый король стал расспрашивать его, чем она ему досаждает. На это Кюрдхен сказал: "Утром, когда мы с гусями проходим под мрачными воротами, а там лошадиная голова на стене повешена, она той голове говорит:
Висишь ты здесь, мой верный Фалада! – а голова ей отвечает:
А тебе, королевна, гусей гнать надо…
Если б твоя матушка про то дозналась,
Сердце бы ее тогда разорвалось!
А затем он рассказал королю, что каждое утро происходит на гусином пастбище и как он должен по ветру гоняться за своей шляпенкой.
Старый король приказал ему на следующий день опять гнать гусей с королевной, а сам спозаранок засел позади мрачных ворот и слышал своими ушами, как она говорила с головой своего Фалады; затем пошел он за нею следом на пастбище и спрятался за куст на лужайке.
Тут вскоре он своими собственными глазами увидел, как Кюрдхен и гусятница пригнали стадо гусей и как она потом села и распустила свои волосы, блестевшие как золото. Вслед за тем она опять-таки сказала:
Дуй, подуй-ка, ветерок,
Сдуй с Кюрдхена колпачок;
Вдаль гони его, прошу,
Пока косу расчешу!
И опять налетел порыв ветра и унесся с колпачком Кюрдхена вдаль, так что тот должен был за ним долго бегать, а гусятница тем временем преспокойно расчесывала и плела свои косы, и старый король все это наблюдал из своей засады.
Никем не замеченный, вернулся он домой, и когда вечером гусятница пригнала гусей с пастбища, он отозвал ее в сторону и спросил, почему она все это делает.
«Этого не смею я вам сказать, – отвечала гусятница, – не смею я никому на свое горе пожаловаться, потому что я поклялась об этом молчать, не то придется мне жизнь потерять».
Но король настаивал и продолжал допрашивать, и все же ничего от нее не мог добиться. «Ну, – сказал он, – если уж ты мне ничего сказать не хочешь, так вот поделись своим горем с этою железною печкой», – да на том и ушел.
Тогда влезла королевна в железную печь, стала плакать и жаловаться, облегчила свое наболевшее сердце и сказала: «Вот сижу я здесь, бедная, всеми покинутая! Хотя я королевна по рождению, а коварная камеристка силой заставила меня скинуть мое королевское платье и заняла мое место у жениха, между тем как я стала гусятницей и теперь вынуждена справлять всякую черную работу. Кабы знала то моя матушка, у ней сердце с горя разорвалось бы!»
А старый-то король тем временем стоял наверху у самого устья трубы, прислушивался и слышал все, что она говорила.
Выслушав ее, он вернулся опять в ту же комнату и велел ей выйти из печки.
Он приказал одеть ее в королевское платье – и надивиться не мог ее красоте.
Затем позвал король своего сына и открыл ему, что приехала к нему не его невеста, а ее камеристка, и что девушка-гусятница есть его настоящая невеста.
Молодой король был радешенек, увидев, какая у него невеста красавица и умница, и по поводу этого открытия затеял большой пир, на который пригласил всех своих друзей и близких.
На первом месте за столом сидел жених, и королевна сидела по одну его руку, а камеристка – по другую и настолько была ослеплена, что не могла узнать королевну в ее блестящем наряде.
Когда все попили и поели, и повеселели, старый король задал камеристке загадку: «Чего бы достойна была служанка, которая так-то и так-то обманула свою госпожу?» – и затем, изложив перед всеми историю королевны, потребовал, чтобы камеристка сказала, какой приговор следует произнести над такой обманщицей.
Выслушав короля, камеристка сказала: «Такая обманщица достойна была бы того, чтобы раздеть ее донага, посадить в бочку, убитую гвоздями; а в ту бочку впрячь двух белых коней и на тех конях катить ее по улицам в бочке до самого места казни».
Король же сказал: «Эта обманщица – ты сама, и произнесла ты свой собственный приговор: над тобой его и исполним».
И когда этот приговор был исполнен, молодой король женился на настоящей королевне, и правили они своим королевством долго и мирно.
МОЛОДОЙ ВЕЛИКАН
У одного крестьянина был сын, ростом с мизинчик. Он нисколько не рос и за много лет ни на волосок не вырос. Задумал однажды крестьянин в поле выехать пахать, а малютка-сын и говорит ему: «Батюшка, я хочу с тобою в поле». – «В поле? – сказал отец. – Нет, уж лучше дома оставайся; ты там ни на что не пригоден; того и гляди, еще потеряешься».
Тут начал малютка плакать, и, чтобы унять его плач, отец сунул его в карман и захватил с собою.
Выехав в поле, отец вынул его из кармана и посадил в свежевзрытую борозду.
В это время из-за горы вышла громадная великанша. «Видишь ли ты эту громадину? – спросил отец сына, и, желая на всякий случай пристращать ребенка, добавил: – Вот она придет, да и возьмет тебя».
А великанша лишь переступила два шага, уж и очутилась рядом с бороздою.
Осторожно подняла великанша малютку двумя пальцами из борозды, внимательно его осмотрела и, ни слова не сказавши отцу, унесла его с собою.
Отец был при этом, но от страха не мог произнести ни звука; он счел своего сына погибшим и навек для себя утраченным.
Великанша унесла малютку домой и стала кормить его своею грудью; и вот малютка стал расти и крепнуть, как все великаны.
По истечении двух лет великанша пошла со своим воспитанником в лес, желая испытать его силу, и сказала ему: «Вытащи-ка себе из земли дубинку».
Мальчик оказался уже настолько крепким, что вырвал молодое деревце из земли с корнями.
Но великанша подумала, что это надо лучше делать, вернула его домой и еще два года кормила грудью.
При вторичном испытании силы мальчика возросли уже настолько, что он мог вытащить из земли старое дерево.
И это показалось великанше еще недостаточным, и она кормила его еще два года грудью.
Через два года великанша вместе с повзрослевшим мальчиком пришла в лес и сказала: «Ну-ка, вырви теперь себе порядочную дубину».
Тот шутя вырвал толстейший дуб из земли, так что треск кругом пошел. «Ну, теперь довольно с тебя, – сказала великанша, – теперь ты выучился!»
И повела его обратно на то поле, с которого его унесла. Отец юноши стоял на том поле за плугом.
Молодой великан подошел к нему и сказал: «Видишь, отец, каким твой сын молодцом стал?»
Крестьянин перепугался и стал отнекиваться: «Нет, ты мне не сын, не надо мне тебя – ступай себе». – «Ну, конечно же, я твой сын; пусти меня поработать, ведь я могу пахать так же, как ты, и даже, пожалуй, еще лучше тебя». – «Да нет же, нет, ты мне не сын, и пахать ты тоже не можешь, пойди ты от меня».
А между тем, испугавшись этого великана, он бросил плуг, отошел от него и присел в сторонке.
Тогда юноша принялся за плуг и надавил на него одною рукою, но напор был так силен, что плуг глубоко ушел в землю.
Крестьянин не мог на такую работу смотреть хладнокровно и крикнул ему: «Коли хочешь пахать, не напирай так сильно, не то испортишь все дело».
Юноша же, чтобы исправить свой промах, отпряг лошадей, сам впрягся в плуг и сказал: «Ступай себе домой, батюшка, да прикажи матушке приготовить какой-нибудь еды побольше, а я тем временем вспашу все поле».
Пошел отец домой и заказал жене приготовить сыну поесть. А юноша вспахал на себе все поле в две десятины величиною, а затем впрягся в две бороны и взборонил все поле.
Окончив эту работу, он пошел в лес, вырвал два дуба с корнями, положил их на плечи, да привесил на них спереди и сзади по бороне и по лошади, и понес все это, словно охапку соломы, к родительскому дому.
Когда он пришел во двор, мать не узнала его и спросила: «Кто этот страшный, громадный человек?» Муж сказал ей: «Да это сын наш». – «Нет, уж никак не сын – такого большого у нас не было; наш был маленький». И давай кричать сыну: «Ст<
|
|
|
