 |
Монополизация монополии и государственная знать
|
|
|
|
Установление государственной монополии физического и символического насилия неотделимо от становления поля борьбы за монополию привилегий, связанных с этой монополией. В качестве компенсации за унификацию и относительную универсализацию, которая ассоциируется с возникновением государства, выступает монополизация некоторыми всеобщих ресурсов, которые это государство производит и предоставляет (Вебер, а после него и Элиас не учитывали процессы формирования государственного капитала и монополизации этого капитала государственной знатью, которая участвовала в его производстве, или, точнее говоря, которая формировалась как таковая, производя этот капитал). Но эта монополия универсального может быть достигнута только ценой подчинения (по меньшей мере внешнего) этому универсальному и всеобщим признанием универсалистского представления о господстве, представляющимся как законное, бескорыстное. Те, кто как Маркс, опрокидывают официальный образ, который бюрократия хочет создать о себе самой, и кто описывают бюрократов как узурпаторов всеобщего, действующих как частные собственники государственных ресурсов, не принимают во внимание вполне реальные эффекты обязательной отсылки к ценностям нейтралитета и бескорыстной преданности государственному интересу, который все более становится необходим функционерам государства по мере продвижения вперед истории длительной работы по символическому конструированию, в результате которой создается и внедряется официальное представление о государстве как месте универсального и месте служения общему интересу.
Монополизация универсального является итогом универсализации, которая совершается внутри самого бюрократического поля. Это показывает анализ функционирования той странной институции, что называется комиссией — группой лиц, на которых возложена задача соблюдения общего интереса и которым предлагается преодолеть свои частные интересы, чтобы производить всеобщие суждения. При этом официальные лица должны непрерывно работать над тем, чтобы если не пожертвовать своим частным мнением в пользу «точки зрения общества», то как минимум превратить свое мнение в легитимную точку зрения, т. е. сделать ее универсальной посредством, в частности, обращения к риторике официального.
|
|
|
Всеобщее является предметом всеобщего признания, а принесение в жертву эгоистических интересов (особенно экономических) признается всеми как легитимное (общий суд может лишь оценить и одобрить попытку подняться над частной и эгоистической точкой зрения индивида и встать на точку зрения группы, считая их проявлением признания ценности группы и самой этой группы как создателя всякой ценности, а следовательно, перехода от is к ought). Это подразумевает, что все социальные миры в той или иной степени стремятся предложить материальные и символические прибыли от универсализации (это несмотря на то, что они следуют стратегиям «вести себя в соответствии»). И что миры, которые подобно бюрократическому полю настойчиво требуют подчинения всеобщему, являются особенно благорасположенными к получению этих прибылей. Показательно, что административное право, имеющее целью сформировать мир преданности всеобщему интересу и выдающее за свой фундаментальный закон обязательство бескорыстия, возводит подозрение в отношении щедрости в практический принцип оценки практик: «правительство не делает подарков», административное действие, приносящее выгоду в индивидуальном порядке какому-либо частному лицу, является подозрительным и даже недозволенным.
|
|
|
Прибыль от универсализации, конечно же, является одним из исторических двигателей прогресса универсального. Все это в той мере, в какой оно способствует созданию мира, где будут признаваться (хотя бы на словах) общечеловеческие ценности (разум, достоинство и т. п.) и где учреждается процесс взаимообразного усиления стратегий универсализации, направленных на получение прибылей (пусть даже отрицательных), связанных с подчинением всеобщим правилам, с одной стороны, и структур этих миров, официально посвятивших себя общечеловеческому — с другой. Социологический взгляд не может не замечать расхождения между официальной нормой как она формулируется в административном праве и действительностью административной практики со всеми ее нарушениями обязательства бескорыстия: «использованием служебного положения в личных целях» (злоупотребление материальными благами или общественным положением, коррупция или взяточничество) или, в более извращенной манере, незаконные льготы, административное невмешательство, отступления от закона, торговля служебным положением, — всем тем, что служит получению выгоды от неприменения или нарушения закона. Но вместе с тем, социолог не может не видеть результатов деятельности этой нормы, требующей от агентов принести свои частные интересы в жертву обязательствам, входящим в их функции («служащий должен отдавать себя работе целиком»); точнее, — если быть реалистом — он не может не видеть эффектов личной заинтересованности в бескорыстии и всех тех разновидностях «лицемерного благочестия», появлению которых может способствовать парадоксальная логика бюрократического поля.
Перевод с французского Н.А. Шматко
* Bourdieu P. Esprits d’Etat. Genиse et structure du champ bureaucratique // Actes de la recherche en sciences sociales. — 1993. — N°96-97. — P. 49-62.
© Bourdieu P., 1993.
** Верхней куртки с широкими рукавами, как у мушкетеров. — Прим. перев.
[1] Bernhard T. Maître anciens. — Paris: Gallimard, 1988. — P.34.
[2] Цит. по: Вебер М. Политика как призвание и профессия // Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем. / Состл., общ. ред и послесл. Ю.Н. Давыдова; Предисл. П.П. Гайденко. — М.: Прогресс, 1990. — С. 645.
[3] Bonney R. Guerre, fiscalité et activité d’Etat en France (1500-1660): Quelques remarques préliminaires sur les possibilités de recherche // Ph. Genet, M. Le Mené (éds). Genèse de l’Etat moderne. Prélèvement et redistribution. — Paris: Ed. du CNRS, 1987. — P. 193.
|
|
|
[4] В обществах, не имеющих государственности (как древняя Кабилия или Исландия в сагах; см.: Miller W.I. Bloodtaking and Pacemaking. — Chicago: The University of Chicago, 1990), не существует делегирования функций насилия группировке профессионалов, четко идентифицируемых обществом. Как следствие, нельзя уйти от логики кровной мести (править суд лично: рекба, вендетта) или самозащиты. Отсюда проблемы, поднятые великими трагиками: акт правосудия — Орест — здесь практически не отличается от первоначального преступного действия. Вопрос о признании легитимности государства стремятся замолчать, но он напоминает о себе в отдельных экстремальных ситуациях.
[5] Следовало бы детально изучить постепенный переход от «наследного» (или «феодального») использования налоговых ресурсов, в которых значительная часть общественного дохода предназначалась для подарков и широких жестов государя, призванных обеспечить ему признание потенциальных конкурентов (и тем самым, помимо прочего, признание законности сбора налогов), от «бюрократического» использования в качестве «государственных расходов». Такая трансформация является основополагающим параметром перехода от династического государства к «обезличенному».
[6] Dubergé J. La psychologie sociale de l’impôt. — Paris: PUF, 1961; Schmollers G. Psychologie des finances et de l’impôt. — Paris: PUF, 1973.
[7] Hilton R.H. Resistance to taxation and to other state impositions // Genet Ph., Le Mené M. (éds). Op.cit. — P.169-177, 173-174.
[8] Такое отделение короля или государства от конкретных воплощений власти находит свое завершение в мифе о «потаенном короле» [вариант: спящем, часто внутри горы, короле легендарного прошлого; см. легенды о короле Артуре, Фридрихе Барбароссе, Карле Великом и др. — прим. перев. ]. (Bercé Y.M. Le roi caché. — Paris: Fayard, 1991).
[9] Bercé Y.M. Op.cit. — P.164.
[10] Унифицирующее воздействие государства на сферу культуры, являющуюся основополагающим элементом строительства национального государства, проводится через школу и распространение начального образования в течение XIX века. Создание национального общества идет вместе с утверждением всеобщей образованности: все индивиды равны перед законом, государство обязано сделать из них граждан, имеющих культурные средства для активного осуществления ими своих законных прав.
|
|
|
[11] Corrigan Ph., Sayer D. The Great Arch, English State Formation as Cultural Revolution. — Oxford: Basil Blackwell, 1985. — P.103sq.
[12] См.: Bourdieu P. Deux impérialismes de l’universel // Faure C., Bishop T. (ed.) L’Amérique des Français. — Paris: Ed. François Bourin, 1992. — P.149-155. Культура столь глубоко укоренена в патриотических символах, что любой критический вопрос о ее роли и фунционировании воспринимается как предательство и святотатство.
[13] Esmein A. Histoire de la procédure criminelle en France et spécialement de la procédure inquisitoire depuis le XIIe siècle jusqu’à nos jours. — Paris, 1882. Réed. in: Berman H.J. Law and Revolution. The Formation of Western Legal Tradition. — Cambridge: Harvard University Press, 1983.
[14] Bloch M. Seigneurie française et manoir anglais. — Paris: Armand Colin, 1967. — P. 85.
[15] Hanley S. Engendering the State: Family Formation and State Building in Early Modern France // French Historical Studies. — 1989. — N°16 (1). — P. 4-27.
[16] Jouanna A. Le Devoir de révolte, la noblesse française et la gestation de l’Etat moderne. 1559-1561. — Paris: Fayard, 1989.
[17] Mousnier R. Les institutions de la France sous la monarchie absolue. T.1. — Paris: PUF, 1980. — P.4.
[18] Fogel M. Modèle d’état et modèle social de dépense: les lois somptuaires en France de 1485 à 1560 // Genet Ph., Le Mené M. — Op.cit. — P. 227-235, (spéct. p. 232).
[19] Maitland F.W. The Constitutional History of England. — Cambridge: Cambridge UP, 1948. — P.429.
[20] В связи с Кафкой я показал, насколько социологическое и теологическое воззрения, несмотря на внешние различия, похожи друг на друга. (Bourdieu P. La dernière instance // Le siècle de Kafka. — Paris: Centre Georges Pompidou, 1984. — P. 268-270.)
[21] Опубликование — в смысле процедуры, имеющей целью сделать что-то достоянием публики, доступным каждому для ознакомления — всегда заключает в себе возможность узурпации права осуществлять легитимное символическое насилие, целиком принадлежащее государству (которое подтверждается, к примеру, публикациями о заключении брака или через обнародование закона). Государство всегда стремится управлять всеми видами опубликования: печатанием и распространением книг, театральными постановками, публичными проповедями, карикатурами и т. д.
[22] Bourdieu P. Sur le pouvoir symbolique // Annales. — 1977. — N°3. — P. 405-441.
[23] Другим примером этого может служить деление университетского и научного мира на дисциплины, вписанного в умы в форме дисциплинарых габитусов, порождающих диспропорциональные отношения между представителями различных дисциплин, а также ограничения и искажение представлений и практик.
[24] Цит. по: ЮмД. О первоначальных принципах правления/ Пер. Е.С. Лагутина // Юм Д. Сочинения в 2 т.: Т. 2. / Пер. с англ.; Примеч. И.С. Нарского. — М.: Мысль, 1996. — С. 503-504.
Источник: S/L'98 Поэтика и политика. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. — М.: Институт экспериментальной социологии, СПб.: Алетейя, 1999. — С. 125-166.
ИСТОЧНИК http://bourdieu.name/content/duh-gosudarstva-genezis-i-struktura-bjurokraticheskogo-polja
|
|
|
