Моя ситуация — это ваша диспозиция

Если поведение действующего лица поглощает сферу наблюдения зрителя, что же поглощает поле наблюдения действующего лица? Действующее лицо поглощено ситуацией. Лишь немногие ситуации заставляют людей взглянуть на себя со стороны.

Не упуская из виду эту разницу, можно понять, что действующие лица при объяснении своего поведения значительно чаще обращаются к ситуативным факторам, чем наблюдатели. Как писали Нед Джоунз и Ричард Нисбетт (1971, с. 2), первыми заметившие эту разницу между действующими лицами и наблюдателями: «Видение человеком своего собственного поведения придает особое значение роли внешних обстоятельств в момент действия. Видение же наблюдателя уделяет все внимание внутренним, диспозиционным качествам действующего лица. Нам хочется сказать, что действующие лица имеют тенденцию атрибутировать свои действия качествами ситуации, тогда как наблюдатели имеют тенденцию атрибутировать те же действия личными качествами действующего лица».

Одно из наиболее известных исследований разницы в атрибутировании между действующим лицом и наблюдателем было опубликовано в 1973 году Ричардом Нисбеттом, Крейгом Капуто, Патрисией Легант и Джин Марецек. Нисбетт и его коллеги поставили три отдельных эксперимента, каждый из которых выявил значительную разницу в атрибутировании между действующими лицами и наблюдателями. В одном эксперименте, например, Нисбетт и его товарищи просили студентов мужского пола написать три коротких текста, объясняющих: 1) почему им нравилась женщина, с которой они встречались последний год или около того; 2) почему они выбрали именно эту (227:) специальность; 3) почему их друзьям нравились те женщины, с которыми они встречались последний год; 4) почему их друзья выбрали те специальности, которые они выбрали. Эти тексты были оценены с точки зрения ситуационных и позиционных факторов. Например, утверждения типа: «Просто она человек, с которым можно расслабиться» или «Химикам хорошо платят» считались ситуационными, тогда как ответы «Мне нужен кто- то, с кем можно расслабиться» и «Я хочу заработать много денег» считались диспозиционными.

Нисбетт и его коллеги обнаружили, что когда студенты объясняли, почему им нравится девушка, то почти вдвое чаще использовали ситуационные фразы (характеризующие именно женщину), нежели диспозиционные (т.е. отражающие их собственные желания, интересы и наклонности). С другой стороны, когда студенты объясняли, почему их друзьям нравятся их девушки, они употребляли равное количество диспозиционных и ситуационных фраз. Когда они объясняли собственный выбор специальности, они употребляли равное количество ситуационных и диспозиционных фраз, когда же речь шла об их друзьях, диспозиционных становилось в 4 раза больше.

В среднем по обоим вопросам у студентов была тенденция давать больше ситуационных фраз, когда речь шла о них самих, но больше диспозиционных, когда речь шла о ком- то другом. Или они употребляли равное число диспозиционных фраз и в отношении себя, и своих друзей, но примерно в два раза больше ситуационных в отношении себя, чем других. Нисбетт и его коллеги объясняли это различие разницей между информацией, касающейся действующего лица и наблюдателя, — выпуклыми становились разные ее части.

В 1982 году Давид Уотсон опубликовал обзор, посвященный этому вопросу. Он хотел выяснить, происходит ли разница оценок действующего лица и наблюдателя из разного количества ситуационных и диспозиционных оценок или меняется количество и тех и других. Он обнаружил, что в большинстве исследований и действующие лица, и наблюдатели уделяли больше внимания причинным факторам, связанным с внутренними качествами. Но как и в опыте Нисбетта и других, наблюдатели и наблюдаемые различаются тенденцией составления ситуационных выводов. Люди куда больше внимания уделяют ситуации, когда речь идет об их поведении, чем о поведении других. (228:)

Перемена мест

Если разница в атрибутировании между действующими лицами и наблюдателями — во многом результат точки зрения, то, должно быть, возможно переменить их взгляды, поменяв их местами. Эта логика легла в основу исследования Майкла Стормза (1973), в котором действующие лица и наблюдатели получили эту благоприятную возможность. Стормз заснял знакомство «действующих субъектов» с точки зрения двух «наблюдающих субъектов» и камер. Каждая камера стояла за плечом одного из «действующих субъектов», словно бы один из них смотрит на другого. Всего в эксперименте принимало участие 120 испытуемых.

После этого испытуемых разделили для участия в одном из трех вариантов эксперимента: (1) вариант того же вида, в котором действующие испытуемые видели на экране тех же людей, с которыми они говорили, так же, как видели их тогда, а наблюдатели видели тех, кого наблюдали; (2) вариант нового вида, где наблюдатели видели действующих испытуемых, за спиной которых стояли, а последние — себя; (3) вариант без видео, в котором испытуемые не видели записи разговора.

После этого Стормз просил испытуемых оценить степень, в которой характеристики ситуаций и людей отражены в различных аспектах поведения действующих лиц. Действующие испытуемые оценивали себя, а наблюдатели — испытуемого, на которого смотрели во время разговора. Стормз обнаружил, что испытуемые, смотревшие запись той же направленности или не смотревшие записи, продемонстрировали разницу атрибутирования наблюдателей и действующих лиц. Зато испытуемые, посмотревшие фильм, снятый с противоположной точки зрения, не выявили таких различий (см. рис. 16.4). Из этих результатов Стормз заключил, что визуальная ориентация сильнейшим образом влияет на каузальные атрибуции, которые создают люди.

Клинические импликации

Большинство исследователей сходятся на том, что, объясняя случаи поведения, люди основываются на факторах, бывших более выпуклыми для них в тот момент. Для зрителя действующее лицо наиболее заметно, а для последнего — ситуация. Эта кажущаяся незначительной разница имеет глубокий смысл. Различие в интерпретации поведения, как ситуационно и диспози-

РИСУНОК 16.4

Разница в атрибутивности обратима, когда действующие лица и наблюдатели меняются точками зрения. (Результаты исследования Майкла Стормза, 1973.)

ционно обусловленного, является критическим во многих сферах социальной оценки, в том числе в юриспруденции, торговле, восприятии избиения жен и т.д. (Фриз, Бар-Тал и Кэрролл, 1979).

Одна из областей, в которых каузальные атрибуции особенно важны, — это психотерапия (Батсон и Мартц, 1979; Росс, Родин и Зимбардо, 1969; Шенкель, Шнайдер, Батсон и Кларк, 1979; Шнайдер, 1977; Валинз и Нисбетт, 1971). Терапия представляет особый интерес, поскольку направляющие рекомендации часто зависят от того, атрибутирована ли проблема клиента ситуационными или диспозиционными факторами (Батсон, 1975). Если к проблеме применены ситуативные выражения, усилия должны быть направлены на изменение ситуации. С другой стороны, если на первый план выходят диспозиционные факторы, то усилия должны быть в первую очередь направлены на работу с индивидуумом. К несчастью, эта установка требует от терапевта большей работы над своей ориентацией, чем может показаться (230:) на первый взгляд. Как показал эксперимент, поставленный мною с Филиппом Зимбардо, предвзятость в атрибутировании сильно окрашивает клинические заключения.

В этом исследовании мы использовали почтовый опрос, чтобы определить стиль атрибутирования знаменитых психоаналитиков, специалистов по бихевиоральной терапии и не имеющей отношения к медицине контрольной группы. Респондентов просили объяснить три гипотетические проблемы, касающиеся их самих, их лучших друзей того же пола и клиентов. Например, респондентов спрашивали, как они объясняют нарушение сна кошмарами. Эти ответы потом сортировались по измерениям: ситуационные—диспозиционные; физиологические—психологические.

Результаты показали ряд интересных тенденций. Во- первых, психоаналитики имели тенденцию объяснять проблемы с точки зрения личности пострадавшего, тогда как бихевиоральные терапевты и немедики объясняли, используя ситуационные или сплетение ситуационных и диспозиционных факторов. Во-вторых, когда гипотетические проблемы касались их клиентов и друзей, психоаналитики имели тенденцию видеть их как психологические отклонения, но когда те же проблемы касались их самих, они объясняли их с физиологической точки зрения. У бихевиоральных терапевтов и немедиков не было таких склонностей. И наконец, врачи больше склонялись к физиологическим объяснениям и меньше — к психологическим, чем немедики. Эти открытия привели к следующему заключению: «выбор терапевта может оказаться важным фактором в этиологии заключения и направляющих рекомендациях, независимо от конкретной проблемы» (Плаус и Зимбардо, 1986, с. 570).